Интерлюдия - Размышления у Рубикона

Земля, река Рубикон

12 июня 2330 года

Рубикон – одна из сотен маленьких итальянских речек. Маленькая, порожистая, для человека она пригодна только в самом прямом смысле, как источник воды. Источник воды для орошения.

В определённый момент отношение к Рубикону изменилось. Люди решили, что воду для орошения можно взять где-то ещё. А сам Рубикон вновь превратить в символ. Сделать из маленькой реки туристическую достопримечательность, причём почти на пустом месте. Не на пустом – на непривлекательном. Реку почистили, её берега, где возможно, обложили камнем, и для туристов организовали пешеходные мосты, где можно перейти через Рубикон в буквальном, а не в переносном смысле. И что даже более важно – перейти обратно без каких либо последствий. Ведь Цезарь, перейдя через Рубикон, прошёл точку невозврата, за которой могло быть лишь два исхода – стать диктатором или государственным преступником.

В итоге получилось так, что новый, современный Рубикон вновь стал символом, но символом другим. Иногда людские отношения рушатся так, что казалось бы точка невозврата точка пройдена окончательно и никаких мыслей о возвращении к прошлому даже и быть не может. Разводятся супруги, дети разрывают отношения с родителями, ссорятся старые друзья. Пешеходные мосты через реку Рубикон оказались символическим местом, там люди переходили его обратно, а потом, смеясь и улыбаясь вспоминали как отношения были спасены. Вспоминали такой большой день, когда летом была сумасшедшая жара или наоборот зимой в верховьях реки выпал снег. Таких историй – миллионы, они множатся с каждым днём, как и фотографии счастливых лиц с комментариями на разных языках «Мы сделали это!!!». Бывает же такое – люди вспоминают хорошее, или просто понимают, что вместе лучше, чем порознь. Ещё чувствуют горячую ниточку личной привязанности даже после оскорблений, сказанных в лицо.


Елизаров переосмысляет свои уроки античной истории. Точнее, углубляет их, заменяет поверхностные знания более серьёзными. На машине до Рима отсюда рукой подать, они с Нефаль сделают паузу перед совершенно невоенным броском на Рим, где на них обрушаться факты, факты, факты, а также множество совершенно неочевидных вещей, которые можно увидеть лишь на том самом месте, где произошли исторические события. И уже увидев их, существенно расширить свою личную картину произошедшего.

Недалеко от устья, где находится большая подземная парковка, набережная Рубикона выглядит так, будто это на самом деле серьёзный рубеж. Берега под углом почти 45 градусов, впрочем это тоже часть замысла. С северной части реки множество открытых кафе, где люди посидят с видом на реку и местность к югу от неё, а уже завтра будут бродить по Риму. Время около шести и погода, кажется, лучше и быть не может. Макс пьёт местное пиво, а Нефаль чередует пиво с вином. Для неё то никаких проблем, она продегустирует ВСЕ вина и ВСЁ пиво. И где-то поделится занятным знанием, что пиво в винодельческой Италии тоже очень даже ничего. Даже норвежские вина можно пить с удовольствием, зная что в их «нордическое виноделие» вложена душа.

- Что, Нефаль, теперь ты сможешь говорить «перейти Рубикон»? Да?
- Да. Елизаров, для тебя это повод для юмора?
- Не-а. Я тоже…такой же, можно сказать. Я же тебе уже говорил – мои нассамские уроки не прошли незаметными. Этот ваш принцип можно легко облечь в слова – не говорите то, о чём не знаете. Даже если это нечто на другом конце галактики. Вот долетите, дотронетесь до него, и только тогда сможете рот разевать? Твоё здоровье?
- Твоё здоровье.


Нефаль не просто согласиться на тост «твоё здоровье». Потому, что она не может быть нездоровой в человеческом понимании, не считая Заката жизни и быстрого угасания иммунитета. А как быть с душевным нездоровьем? С теми, кого прямо сейчас лечат на Пагале?...

- Елизаров, впрочем, переход реки легионами цезаря – более умозрительная категория, в отличие от перехода реки по мосту, не согласен?
- Полностью согласен. Даже вопрос, что такое Рим? Рим – современный город, сколько там в нём живут? Вроде бы неважно. Иногда…точнее говорят, до сих пор, страну ассоциируют с её столицей. Фрэнк ведь как говорит – Оттава, а не Канада лишила его гражданства.

Если копнём раньше, то Рим ассоциировался с папой римским и папским престолом. Папством, папизмом. То есть, Мнение Рима – мнение папы и кому он там ещё мог доверять. Или в контексте противостояние Рима и Константинополя, противостояния церквей.

Или же «тот самый» Древний Рим. Говорят, они с помпой отпраздновали тысячелетие Рима где-то в третьем веке, хотя, что общего было между царским и республиканским периодом? А переход из принципата в доминат?

Макс закрыл глаза, и в глазах у него проскользнуло воспоминание. А может даже видение. В нём римский военный, но родившийся не благородным, а простолюдином уверенно произносит «Rome is the light!». То бишь, Рим есть свет. Подобное у Макса уже не в первый раз, и он может пожаловаться на свою проблему только одному, точнее одной.

- Нефаль, у меня…есть проблема. Серьёзный вопрос, он и личный и медицинский одновременно.
- Если вопрос серьёзный, значит я выслушаю его со всей должной серьёзностью.
- Спасибо. Мне кажется, что процедура по «обнулению» моей памяти перестаёт работать. Я что-то вижу, иногда даже слышу. Это могут быть детскими воспоминаниями…я боюсь, что дальше будет хуже. Боюсь вспомнить Войну. Ты можешь что-то сделать?
- Елизаров, ответ на твой вопрос или ключ твоей проблеме непрост. Тебе придётся довериться мне, довериться как личности. Не только как к лечащему врачу.
- Понимаю, что ты хочешь сказать?
- Нечто такое, что может показаться неприятным не только тебе, но и оскорбительным по отношению ко всей вашей общности.
- Я почему-то верю в твоё чувство такта. Раз так, то говори всё, что считаешь нужным.

***

Перед тем, как говорить, Нефаль выпила бутылку крепкого полусухого вина. Макс не станет спрашивать её зачем – может поснимать внутренние барьеры перед началом разговора…

- Елизаров, с момента выхода человечества в Большой космос вы начали использовать чужие технологии. Технологию перемещения в пространстве вы не изобретали - вы использовали ваш военный трофей. Сама я не знаю, как можно провести искусственную ретроградную амнезию, когда до момента X ты не помнишь абсолютно ничего. И моё удивление в нашем разговоре было неподдельным. Я действительно не знаю, как такого можно добиться.

Но то, что не знаю я, отнюдь не означает, что не знает никто другой. Другой мог вести исследование именно в этом направлении – как оставить личность без прошлого. Данное исследование могло быть личным, даже передаваться по наследству, или это исследование могли вести по корпоративному заданию. Елизаров, тебе уже должно быть понятно, что для корпоративного мира морали не существует. И если будет обозначена задача и достаточная цена, то задача будет выполнена. И ещё одна немаловажная вещь – понимая уровень развития вашей медицины, я считаю, что вы неспособны самостоятельно проводить такие манипуляции.

Елизаров, как мне кажется, я сказала достаточно. Ты имеешь свойство перебивать за меня, можешь предположить то, что я недоговорила.

Елизаров тоже прикоснулся к местному виноделию. Правда здесь подают сухие вина, а ему хочется чего-то послаще. Максим хочет полусладкого или десертного вина. Но их отпуск только начался, он сможет попробовать почти всё вино мира. Сейчас, когда в него «влезло» больше чем полбутылки у Максима только одно желание. Выпить ещё и ещё. Желательно, конечно, вовремя остановиться.

- Да, у меня уже было желание прервать тебя. Нефаль, получается так…с твоих слов, точнее… «Обнуление памяти» - возможная корпоративная или индивидуальная разработка. У нас многое совместимо, та же еда, напитки, ты выдерживаешь Земную атмосферу…

В общем, кто-то в условиях военного времени решил попробовать. Может, был доброволец или два. И вроде бы у них всё получилось. Потом дело пошло в массы, говорят, «обнулили» больше пятисот человек. А кто знает, сколько на самом деле? Ты это хотела договорить?
- Елизаров, твоим предположениям о добровольцах суждено остаться всего лишь предположениями. Вы используете чужие технологии даже не понимая как они работают. Вы уже поили людей «сывороткой правды» искренне удивляясь побочным эффектам. В 2316-м году мне дали упаковку «Паштета для завтрака со вкусом гусиной печени», я съела содержимое, и мои новые сослуживцы заявили «О! Наш человек!»…
- Тебя это обидело? Ой, я снова не сдержался, извини…
- Извиняю. Елизаров, мы можем разобрать то «О! Наш человек!». Тем, что я «наша», я доказала делом, а не словом. Тогда я действительно обиделась на сравнения меня с людьми, на тот момент я считала вас относительно слабыми и технологически недоразвитыми.

Как от 100 граммов пищи можно сделать вывод, что она для меня безвредна? Что я этой пищей насыщаюсь? Вы как малые дети, которые берут попробовать на зуб всё, что видят. Тебя подобное не обидело?
- Нет, не обидело, потому что ты права. И всё же я разделю людей на два типа. Одни просто с предосторожностью будут есть любую чужую пищу не забывая, что она чужая. Другие без оглядки хоть…змею съедят, если чужие не хотят их травануть. А на войне чувство осторожности притупляется, ты будешь хвататься за каждую соломинку.
- Да, Елизаров, так более чем уместно сказать. Вы схватились за чужую технологию не понимая её сути, и теперь… В настоящий момент я откажусь от любых предположений. Твои ли это воспоминания, может чужие, может галлюцинации как реакция отторжения центральной нервной системы. Сообщай мне обо всех посторонних ощущениях. Я сделаю полную диагностику твоих нервных процессов и возможно предложу решение или решения. Но только возможно, Елизаров, ты понимаешь?
- Чё там, конечно понимаю….


Елизаров понимает…точнее старается понять. Есть мильён вариантов, как изобрели технологию «обнуления». Нефаль могла забыть и о мильён первом – имперской разработке, «экспресс-методом забыли и забили». А она всего одна, и она уже не девочка. Её разум не настолько гибок, как пару столетий назад и на Нефаль можно лишь надеяться. Надеяться, но не рассчитывать, как любит говорит Фрэнк.

***

Может быть, где-то на полчаса повисло тяжелое молчание. Макс разбередил свою не слишком-то (пока) значительную проблему, и это не улучшило его настроение. И что ещё важнее – а как же Нефаль? Хоть она говорит также скучно, как пресс секретарь, это не делает её бездушной внутри. Макс с ней в одной связке, он не просто должен, а обязан думать о ней. Думать о её самочувствии, сделать со своей стороны так, чтобы отпуск принёс ей отдых и удовольствие от новых впечатлений.

- Нефаль, я предлагаю сменить пластинку.
- Елизаров, ты считаешь, что имеешь право упоминать пластинки? Не обижайся, это мой юмор.
- Я понял твой намёк. Если уж я говорю что мыслю как вы, то должен говорить «сменю пластинку» только зная, что это такое. Да, я менял пластинки на «вертаке» и знаю что это такое. Я могу употреблять выражение «сменить пластинку»?
- Елизаров, я прошу тебя не обижаться. Ты не обязан уподобляться нашей общности, лично мне ты интересен, как типичный представитель человечества.
- Но я уж не совсем типичный представитель человечества, ты уж извини. Давай…а чё думать, давай поговорим о Древнем Риме?
- Согласна. Какие тезисы для обсуждения ты предложишь?
- Когда мой курс Истории Античности закончился, от меня потребовали краткого эссе. Мне не дали никаких «единственно правильных  выводов», от меня потребовали озвучить свои собственные. Что я вынес из уроков, из внеклассного чтения.

Знаешь, тогда я спросил у исторички, зачем нужны такие эссе? Она недолго подумала, и сказала, что выскажет мысли общего характера.

Человек должен привыкать к взрослой жизни, той жизни, где от него требуется принятие решений, делать так или иначе. И школа готовит его к такой жизни сызмальства. Скажем, выборы старосты класса – пример первых решений в жизни ещё маленького человека. Такие решения не судьбоносны – староста не может пустить жизнь школьника под откос. А я, обучаясь дистанционно, лишён даже этого. У меня нет класса и я…такие как мы никого не выбираем. Поэтому исторические эссе для нас важнее, чем для всех остальных. В них будет видно, насколько мы хотели и разбирались в проблеме, как происходит наше ментальное взросление. В кратком эссе мы должны были показать нашу точку зрения, и единственным критерием оценки был не поверхностный подход.
- Ты расскажешь о своём эссе, или для тебя оно слишком личное?
- Да ладно, чё уж там. Нефаль, я писал своё эссе на Баграде. Какие могут быть глубокие раздумья, когда ты бегаешь по городу как раненная в жопу рысь? Думаешь, как выжить завтра и кое-кого подкармливаешь. Подкармливаешь ту, кому еда нужнее.

Ну чё можно выдать в подобной обстановке? Я написал то эссе быстро и, не поверишь, вспомнил о Рубиконе. Да, о том самом Рубиконе, перед которым мы прямо щас сидим. Я подумал, вот сколько отсюда до Рима? До города Рима. Полтора часа, и ты уже будешь смотреть на Пантеон. Триста с чем-то километров? Это же немного?
- Елизаров, что ты вкладываешь в слово «немного» в данный момент?
- Нефаль, чёрт подери, мы же в Италии! И мы стоим на рубеже! Здесь, по этой реке проходила граница между метрополией и колониями Рима. Точнее провинциями, суть дела не меняется…
- Тогда я считаю свой вопрос неуместным…
- Ладно тебе, ты заставила меня вспомнить мою мысль. В том эссе я написал так – Рим слишком долго делил людей на два сорта. На «истинных римлян» и «провинциалов». Так крепкой державы не получится. Императоры опомнились слишком поздно, когда всё начало рушиться. Когда варвары тоже начали строить каменные стены вокруг своих «варварских городов», когда их вооружение не уступало римскому. И ещё, помнишь о чём мы говорили в Равенне? Рыба гниёт с головы, город Рим со своими «хлебами и зрелищами» прогнил настолько, что император перебрался куда подальше. У Рима ещё оставался порох в пороховницах. Атиллу разбили ровно за четверть века до того как Рим перестал существовать. До того момента, как Рим просто упразднили. Вроде я это в эссе и написал. Невозможно строить державу, где есть люди двух или даже трёх сортов. Если мы, Объединённые Территории, выживем, то выживем потому, что человек в Соколово не посмеет унизить тебя. И даже самого распоследнего ракнайца. Французская революция 1789-го года здорово дискредитировала себя террором, может ты слышала выражение, что революция пожирает собственных детей. И окончательно дискредитировала себя говнюком Наполеоном, который хотел превратить весь мир в одну большую Францию. Но ведь там прозвучало «Свобода, Равенство и Братство». Свобода, которая даёт тебе возможность делать всё, что не наносит вред другому. Равенство всех перед законом, которое вновь оказалось под угрозой. И Братство, штука, которая многие считают наиболее абстрактной. А на самом деле это воплощение золотого правила нравственности – поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой.      

 
***

Солнце уже село на западе, где-то за горами. За Апеннинами. Стереотипная Италия обычно представляется человеку бесконечными виноградниками под палящим южным солнцем, или же как бухты для яхт, с прозрачной голубой водой. Макс смотрит на запад, в сторону гор, он понимает, что там холоднее, а зимой в тех горах снег может лежать даже до середины марта. Людям вообще проще упростить жизнь стереотипами, но так от них утекают важные, подчас жизненно важные детали. Например та деталь, что болота на Сварге лучше изучать только со скорострельным оружием, иначе исследование закончится досрочно, закончится обглоданными телами незадачливых исследователей.

Елизаров, впрочем, думает о другом. Слово Рим часто было синонимом слова насилие. Рим нёс свой свет, не спрашивая местных, хотят они этот свет или нет. Но после падения Рима начались Тёмные Века, потом Реннесанс, когда европейские учёные изобретали велосипед заново. Причём, отнюдь не один велосипед.

Нефаль тоже думает о Риме. В Равенне она прикупила абсолютно бумажную книжку Светония, «Жизнь 12-ти цезарей». Она хвастает своими познаниями в латыни и её книжка не переводная. Она лишь заметила, что в оригинале книга называется по-другому, и её придётся потратить немало времени, чтобы понять что правда, что ложь, а что нельзя назвать ложью просто потому, что Светоний описывал жизни императоров так, как знал сам.

- Нефаль, мы с тобой говорили о Риме и, надеюсь, ещё поговорим. Подданные той империи говорили о Риме далеко отсюда. В Месопотамии. Говорили в Шотландии, где у них зуб на зуб не попадал от холода, где-нибудь на вале Антонина. Рим был не городом, не страной, Рим был идеей. Эта идея разрушала, созидала, но она была живой.

Ты, допустим, просыпался центурионом, где-нибудь в современном Кёльне. У центуриона уже есть сынок или дочка, а может его жена в положении прямо сейчас. Он обнимает её, целует, и идёт на службу. Смахивает грязь с меча, гладия, и идёт на городские стены с мечом, надев броню, возможно даже зачатки кольчуги. Для этого центуриона город Рим в дальних далях, а здесь, в городе это идея, цемент, скрепляющая всех защитников города, соединяющая их в одно целое. У них в городе тоже семьи и они не отлынивают от дежурства, потому что иначе они могут поставить под угрозу своих жён и детей. Вот так…я думаю.

Я продолжу свою мысль. Мы, Объединённые Территории. Мы неидеальны. Когда всё, казалось бы, рушилось, Соколов брал на службу самых последних земных отморозков. Вроде контр-адмирала Мендеза и прочих других. Сейчас они отвоевали, они продолжают беситься на гражданке и на них сложно найти управу. Найти управу на наших вчерашних защитников, ведь самые дикие фанатики также дики и в обороне и в наступлении. И сегодня всё зависит от нас. От Объединённых Территорий. Выучим ли мы ошибки истории и сможем ли обойти все противоречия. Или свалимся под грузом противоречий, как когда-то свалился Рим, неся гибель всему живому, что не успеет спрятаться достаточно надёжно и глубоко.

***    
      
Прошел где-то час почти полного молчания. Говорил только Елизаров, но молчание Елизарова не означает, что у Нефаль нет собственной головы на её сильных и широких плечах.

- Елизаров, я тоже выскажусь с твоего позволения.

Вам, людям,  не нравятся всевозможные «великие идеи». Такие идеи не несут прогресс, они лишают вас человечности и позволяют уничтожать «чужих» на том основании, что они «чужие». Для меня – «великая идея» синоним разрушению. Такому разрушению, которое будет сопровождаться молчаливым одобрением или равнодушием окружающих. «Главное чтобы мой отпуск не пострадал»,  или «главное чтобы моих сыновей не призвали»».

Со стороны нашей общности войну с Империей начали самудри, они пробовали имперских наместников «за мягкие места», поначалу достигали определённых успехов, кусая рыхлую имперскую машину. До той поры, когда имперские иерархи не обрушили на нас регулярную армию.

Вы назвали войну войной с её первого дня, а работники моей корпорации не один земной год воспринимали происходящее как «временные торговые и транспортные ограничения». Обрушение моего старого мира я поняла в тот момент, когда проводила первую ампутацию в ячейке сопротивления. Конечно, мне пеняли, что та ячейка зародилась ещё в тот момент, когда я считала происходящее вокруг «временными неудобствами».
- Нефаль, ты извини, если я прерву. Я как наши? Люди, в смысле? Каков был твой первый контакт?
- Я стояла перед старшим лейтенантом инженерной роты, он отдавал приказы и, как он честно говорил, не мог отвести на меня достаточное количество времени.

Он смотрел на мою подранную одежду, впрочем он считал подранность символом упорной борьбы, а не сидения на одном месте. То был неравный разговор, я не считала того старшего лейтенанта, старлея, равного себе.
- Понятно, а он то как? Оценил вашу борьбу.
- Не оценил. Сказал, что не может оценить борьбу, что длилась больше его жизнесуществования. Предложил обсудить этот вопрос позже, когда рота будет на отдыхе, и я буду готова говорить.

Елизаров, я прошу прекратить разговоры о «Римской идее». Я увидела Империю как эквивалент беспримерному насилию и унижению. Я не желаю тебе увидеть, как имперские генералы требовали отречься женщин от их мужчин и идти против вас, чтобы сохранить жизни детей. Ты не в полной мере познал слово насилие и не желаю тебе познать его полностью. Ты меня понимаешь?


Нефаль трясёт крупной дрожью от не лучших воспоминаний в её жизни. Появятся ли в её жизни мужчины? Отнюдь не факт. Для этого нужно спуститься с мнимого пьедестала и снять маску, что она носит почти всю свою жизнь. И дети… Множество держав воспринимало детей как своё собственное оружие, с юных лет говоря им, что дважды два равно пять. Что родители для них – «враждебные элементы».

Сейчас вся новейшая история человечества доступна Нефаль как что-то такое, на ладони, и она может лишь убедиться в своей правоте, что детей у неё нет, и теперь уже не будет. Что державы во имя «великих идей» не обратят её же чад против неё самой. Таких гарантий нет, и бездетные могут утешать себя тем, что не плодят безмозглых зомби, что не присягнут «державам» во имя «великих идей». Такие уж времена.

- Нефаль, я думаю, как лучше сказать, и никак не могу найти слов. Я не…вправе…просто не вправе тебя судить. Тебя такой ответ устроит?
- Да, Елизаров, устроит. Тот старший лейтенант, не отрываясь от приказов сказал почти также. Ему непостижимы мои слова, но он выслушает их в другие, более спокойные времена.