Санитарный вариант гл. 12, 13

ЛЕНИНСКИЕ  СУББОТНИКИ

          Все мы — советские люди и те которые берегут партбилеты, как хлебные карточки в военные времена, и те кто избавился от них незадолго до путча или сразу после него, и мы, вечные беспартийные, только нам в отличие от них нет нужды открещиваться от прошлого и нахваливать теперешние порядки, для нас любая власть мачеха, и тем не менее на Ленинские субботники приходилось ходить всем, хотя бы в школьном возрасте.
            Другой вопрос, кто чем занимался на этих сборищах.
     Ну пьянство — это само собой. Пили  и академики, и лаборанты, и райкомовцы, и скотники. Выпить после субботника святая обязанность советского человека. Толковые начальники на такие мероприятия даже казенных денег подкидывали из профсоюзных касс. Еще, вечной памяти, Некрасов писал: “Бочку рабочим вина выставляю и недоимку дарю...”. И все-таки перед тем, как за стол сесть, надо было немного поработать руками: в конторе генеральную уборку сделать, мусор со двора на свалку или за город вывести, да мало ли что... Правда, одно условие соблюдалось неукоснительно — работа, пусть и бесполезная, но обязательно должна быть общественной. Лично я не припоминаю, чтобы кто-то из начальников отправлял пришедших на субботник ремонтировать собственную дачу. Покуситься на святое никто не отваживался, даже генералы.
      В общем, тем кто служил в присутственных местах занятие для рук подыскивали. Но как быть писателям-надомникам, которые нигде не служили? Кто не рвался к общественной жизни, не имел привычки мелькать перед взорами влиятельных особ и не любил многолюдные попойки, те, разумеется, тихо радовались, что их не беспокоят. Но есть писатели, которые без всего этого и писателями-то себя не ощущают. Я не про пьяниц, люди они подневольные и не всегда ведают, что творят. Я о трезвенниках и о марафонцах алкогольных. Встанет такой инженер человеческих душ размяться от сидячей работы, включит радио в субботний апрельский день, а там только и разговору о трудовых подвигах в память вождя. В газетах —  те же  самые почетные трудовые  вахты да еще и с портретами особо отличившихся в проявление  общего порыва энтузиазма. А о работниках пера — ни слова. Разве не обидно? И решили они проявить инициативу. Штаб организовался вроде как даже и стихийно. Однако без руля и ветрил далеко не уплывешь. Председателем избрали Горького, но это так, для солидности. Фактически делами заправлял Маяковский, потом его оттеснили в тень мальчики из РАППа, какое-то время хозяйничала Галина Серебрякова по второму мужу Сокольникова на правах главного специалиста по основоположнику. Ее сменила Мариэтта Шагинян, потом еще кто-то, да мало ли их, всех не упомнишь и не это главное. Не только предводитель, но и рядовые члены в меру сознательности должны были внести посильный вклад в летопись жизни вождя. Поэтому Маяковский со своей поэмой и встал у истоков движения.
Программа мероприятия обсужденная на общем собрании актива и заверенная ответственными товарищами обязывала их каждый год в ближайшую к двадцать второму апреля субботу собираться в какой-нибудь из библиотек и приводить в порядок Лениниану. Проверяли все ли публикации о вожде занесены в каталоги: новинки, переиздания, переводы на языки народов СССР, книги вышедшие в странах братского соцлагеря и вражеских капстранах —  уточняли, дополняли и классифицировали. Но это была предварительная работа, к ней готовились загодя и каждый приходил на субботник со своим списком. После того как обязательные канцелярские манипуляции были выполнены, приступали к главному ритуалу — к сдуванию пыли с собственных трудов. А поскольку пылесосов на всех не хватало, использовался примитивный, но безотказный народный метод. Разумеется, не выколачиванием. О подобном святотатстве никто даже и заикнуться не смел. Только при помощи собственных легких и губ. После этого книга протиралась влажным тампоном из марли.
          Акыны, у которых было много работы, ходили в главных авторитетах. Ну а те, у кого запаса пыли хватало на десять-пятнадцать минут мыкались на правах мужиков. Позорнее всего было остаться без дела. Случалось, что возле какого-нибудь коллективного сборника собьется до чертовой дюжины авторов и каждый дует до звона в ушах, такие вихри враждебные веют над многострадальной книгой, что даже страницы из нее вылетают, а это уже могут истолковать как    идеологическую диверсию и начинаются извечные споры — кто виноват и что делать — вклеивать выпавшие страницы или прятать в мусорное ведро, пока начальство не заметило. Устранят следы преступления и снова начинают дуть, но уже осторожнее. Тяжела жизнь мужика в любой среде и вымер бы он, бедолага, если бы не природная смекалистость. Если не хочешь быть выдворен из приличного общества — ищи приработок. И находили. Да как его не найдешь если он перед глазами. У самых крутых авторитетов книг на заданную тематику не  четыре и не четырнадцать, с переизданиями  да с переводами у некоторых за сотню перевалило. Помните, как Маяковский декларировал: “ Все сто томов моих партийных книжек”. Для кого-то подобное заявление будет гиперболой или другой поэтической вольностью, а для кого-то реальной бухгалтерской цифирью. Так вот, попробуй-ка, обдуй сто этих книжек — чахотку заработаешь, и губы от перенапряжения в высоконапорный шланг превратятся. Без помощи мужика никак не обойтись. Но авторитет потому и в законе, тем и отличается от простого смертного, что характер держать умеет и актерскими талантами не обделен. Помощи у кого попало просить не станет, а разыграет сцену так, что мужик сам на карачках к нему приползет и станет вымаливать разрешение помочь сдувать пылинки, да еще и поцапается с подобным себе за это право, а когда разрешение получит, одурев от счастья, выпачкает благодетеля соплями благодарности и начнет покрикивать на тех с кем десять минут назад ползал возле ног авторитета.
         Заканчивался библиотечный ритуал сдуванием пыли с собрания сочинений самого вождя. Открытие этого действа поручалось победителю соцсоревнования, то есть тому, кто за истекший год сумел напечатать наибольшее количество трудов о житие самого человечного человека. Имя победителя определялось на заседании авторитетной комиссии. Случалось суток не хватало для выявления обладателя почетного права. Считали и пересчитывали по двадцать раз. Да и саму систему подсчета разрабатывали не один год. Сначала брали список публикаций —  у кого длиннее, тот и первый, но романисты настояли, чтобы учет велся по количеству страниц. И тогда взбунтовались новеллисты, доказывая, что слово в рассказе значительно весомее, потеешь над ним гораздо обильнее. Романистов убедить не смогли, зато раздразнили рифмоплетов. Раскудахтались, как на птичьем базаре: тоже, мол, довод нашли, вы потом пишите, а мы — кровью и начали  спорить, что дороже — капля крови или ведро пота. Продолжался этот английский парламент несколько лет, но нервы портили не зря. Выработали-таки систему коэффициентов. Разделили, умножили, прибавили, отняли, возвели в степень, и этому возведенному доверялось право подуть на первый том великого собрания сочинений.
       Один год расстарались, подсчитали для каждого участника индивидуальный балл и в соответствии с ним составили очередь. Расстарались и зареклись. Мало того, что группу лидеров постоянно приходилось мирить и успокаивать, после распечатки полного списка и в хвосте буря поднялась, два пожилых поэта занимающих третье и четвертое место от конца доссорились до оскорблений действием. Ситуация напоминающая футбольные чемпионаты в конце сезона, когда борьба за выживание в лиге острее, чем борьба за медали. От составления полного списка пришлось отказаться — здоровый климат в коллективе дороже мелких амбиций. Да и сдувание пыли с первоисточников, процедура скорее нужная, чем желанная. Вслух об этом не говорилось, но все понимали, какая пыль сдувается для души, а какая — для властей и прессы.
      Завершался субботник групповым портретом. Участники выходили во двор библиотеки, куда заранее было доставлено длинное бревно. Реквизит взваливался на плечи, и фотохудожник делал исторический кадр. При этом одного из мужиков обряжали в партийную кепку и заставляли повернуть голову так, чтобы личность было определить трудно. После двух-трех штрихов опытного ретушера на снимке появлялся человек невысокого роста, которого можно принять за вождя, но в случае необходимости доказать, что сфотографирован обыкновенный рабочий в кепке, носить которые в нашей стране никому не запрещается. Это на случай, если снимком заинтересуется не собрат по перу или попутчица в южном экспрессе, а представитель компетентных органов.
        Фотографию сделать нетрудно. Физики, химики и прочие мастера и умельцы технического прогресса на то и существуют, чтобы облегчать жизнь серьезным людям. С допотопным бревном намного сложнее: найди его, погрузи, привези, потом отвези, чтобы читатели не задавали праздных вопросов, споткнувшись о него. И плюс ко всему с каждым годом оно становилось все длиннее и длиннее. Плотно сомкнутые ряды, принимающие в штыки любого новобранца, вопреки всякой логике постоянно пополнялись. Приходили все новые и новые авторы воспоминаний о незабвенных встречах, и, естественно, профессиональные сочинители, куда же от них денешься. Захотелось антисоветскому поэту Пете Вегину прошвырнуться в Италию, взял поэму Вознесенского “Лонжюмо” и по мотивам своего кумира создал “Лето Ленина”. Попробуй, откажи ему после этого в заслуженном праве. Отказывали только тем, у кого не было влиятельных покровителей. Веничка Ерофеев, умирая с похмелья, принес к ним свою Лениниану, куда там — на порог не пустили, заявили, что труды изданные  не на советских языках рассматриваются в другом коллективе, а он даже на место под бревном не претендовал, ему лишь бы пожар потушить. Могли бы проявить милосердие, но не проявили. Правда нашлась добрая библиотекарша и вынесла мученику бутылку  Хересу под подолом.
      И, тем не менее, количество участников катастрофически росло. В коллективе нарастала нервозность, усилились сепаратистские настроения. Руководство лихорадочно искало выход из тупиковой ситуации и не находило. Спас, как всегда, мужик. Бывший работник завода резино-технических изделий пользуясь старыми связями и уважением коллектива, взрастившего его из обыкновенных инженеров в инженера человеческих душ, изготовил надувное бревно. Заводчане постарались, закомуфлировали его под ствол вековой лиственницы, которая, как известно, не подвержена гниению, и может смело претендовать на символ вечности. Подделка была выполнена лучшими мастерами. Руководитель субботника долго отказывался верить, что бревно резиновое, пока не отважился пнуть его, сначала робко, потом сильнее, а войдя в раж, врезал с разбега. После него получили дозволение попинать бревно и члены бюро. В общем, порадовал бывший инженер старших товарищей по литературному цеху. Избавил от непроходящей головной боли, от унизительных переговоров с работягами привозящими и увозящими бревно, да и фотографироваться с ним намного легче, люди все в возрасте, ослабшие от сидячей жизни. В благодарность за великое изобретение, поэта, который к сорока годам еле выпустил две тонюсенькие книжицы, сразу же издали массовым тиражом в твердом переплете  и на внеочередном собрании выбрали в секретариат.
     Четыре года бревно для субботника привозили в багажнике обыкновенной “Волги” и не могли нарадоваться. Но счастье долгим не бывает. Когда подделку в очередной раз взвалили на плечи, она неожиданно обмякла. Трагедия усугубилась тем, что фотограф щелкнул именно в тот момент, когда бревно, с характерным звуком испустив воздух, стало превращаться в кишку и концы его безвольно обвисли.
     Снимок неизвестно какими путями попал в буржуазную прессу. В Союзе разразился грандиозный закрытый скандал. Никого, правда, не посадили, но из четырех инфарктов, два закончились летальным исходом. Несчастный изобретатель повесился.
      Потом за границей появились мемуары одного из участников рокового снимка, в которых он признался, что после того, как его книгу о шушенской ссылке Ленина, выдержавшую шесть изданий за десять лет, книгу, которую он, следуя многочисленным пожеланиям читателей, значительно расширил, отказались печатать в престижной и хорошо оплачиваемой серии, он, измученный постоянным невниманием критики, безденежьем и бесправием, специально выдернул пробку.
          Но публикация, как всегда, запоздала. Бедный изобретатель умер с чувством вины, полагая, что бревно спустило из-за его ошибки в расчетах. Если бы он успел прочесть чужую исповедь, тогда бы... Но сослагательного наклонения в истории,  к сожалению, не существует.

         МОРАЛЬ

         Во-первых — если поэт издал и переиздал себя десятки раз, это еще не значит, что  его будут долго помнить.               
Во-вторых —  все дутое обязательно лопается. И лопается в самый неподходящий       момент.            
         В-третьих — спасти поэта может только женщина.

         Но великий почин не был бы великим, если бы не имел продолжения, если бы не появились наследники.


СТАЛИНСКИЕ  СУББОТНИКИ

Вождям надо, чтобы их безумно любили. Не могут они без этого существовать. А стихотворцев, предрасположенных к такой разновидности любви всегда было предостаточно. Их большие сердца постоянно переполнены чувствами, которых в избытке хватает и на двух и на трех вождей. Два сокола ясных Ленин и Сталин, мудрый учитель и верный ученик. Если сочинил песню об одном, так почему бы и о втором не сделать — воздержания в любви опасны для здоровья. Король умер, да здравствует король. Живым любовь нужнее. И, если честно, товарищ Сталин по сравнению с Владимиром Ильичем, как мужчина значительно интереснее, сексуальнее, как теперь говорят, основательнее, без дамской суетливости, с твердым характером. В одном случае — лень, в другом — сталь. Металл слабых завораживает и женщин, и мужчин с дамской психикой. А поэты, за редким исключением, натуры женственные, того же Маяковского взять, стоит заглянуть за мужланскую оболочку и сразу увидишь перепуганную дамочку опоздавшую на поезд. Не Пушкин, к сожалению. Кстати, и товарищу Сталину до Пушкина далеко. Но вождь понимал, что гениальностью не отмечен, а притворяться гением было не в его характере, не желал он выглядеть шутом и добрым дедушкой притворяться не хотел. Смешных и добреньких любят только до поворота, на  котором стоит жесткий и сильный мужчина.
       Стоило подать идею о сталинском субботнике и все за голову схватились — как это им раньше на ум не пришло —  новое движение, новый комитет, новые почетные должности. Идея, собственно, и возникла после бурного заседания авторитетной комиссии по Ленинским субботникам. Теснота плодит обиды. Обойденные пошептались и сделали заявление.
    Почин при живом вожде затормозить не рискнули. Попробуй-ка, обзови зачинщиков ревизионистами или обвини в расколе. Быстренько найдутся уши, которые устроят свидание с людьми умеющими заставить говорить. Да собственно и раскола никакого не произошло. Никому не запрещалось посещать и те, и другие субботники. Просто руководили ими разные товарищи.
Первый субботник отвели, а ко второму товарищ Сталин возьми да и скончайся. Не успели опомниться от великой утраты, а Никита уже с докладом о культе личности на трибуну съезда взгромоздился, ни с кем не посоветовавшись, огорошил интимными подробностями. Пришлось переходить на нелегальное положение. Подпольное бюро выехало за город на маевку и разработало дальнейшую тактику и стратегию. Время проведения субботника единогласно решено было перенести с двадцать первого декабря, на пятое марта, на день смерти. Веселенький балаган заменить днем скорбного труда в память об отце всех народов. И не только по сображениям конспирации,  новая дата придавала субботнику другой подтекст, более символичный. Показная акция должна была превратиться в подвижнический труд.
Обывательский, по их понятиям, праздник Международный женский день служил отличным прикрытием для мероприятия. Пока мужчины, заглаживая свои грешки перед женами и невестами, бегали по городу в поисках цветов и дешевых подарков, участники тайного субботника, разбившись на тройки, отправились по библиотекам. Представляете, входят солидные товарищи вооруженные сверхмощными удостоверениями, бедные методисточки, запинаясь от волнения, ведут их в книгохранилище, потом одни украдкой подглядывают, а другие украдкой сдувают пыль со своих шедевров.
После библиотек тройки стекались на обед в окраинный Дворец культуры, где работал директором бывший начальник зоны. На столах ничего лишнего: водка, соленые огурцы, хлеб и рыбные консервы. Пили из алюминиевых кружек. За Сталина! За веру! За победу! Водка — лучший массажер для мужских голосовых связок. После нее песня сама просится наружу. Прополоскали горло и хором:

        В бой за Родину!
        В бой за Сталина!
        Боевая честь нам дорога.
        Кони сытые
        Бьют копытами,
        Встретим мы по-сталински врага.

И здорово, надо сказать, получалось, до блаженных слез. Обнимались и клялись в вечной любви к Нему. Кто-нибудь провозглашал очередной тост, а потом, не присаживаясь: “Артилеристы, Сталин дал приказ.”
Расставались под утро полные планов и надежд, сплоченные общей любовью и тайной. Но единство длилось недолго. Прознали, что все книги, в которых упомянут товарищ Сталин, собираются пустить под нож, а на бумаге изготовленной из макулатуры будут печатать Дюма и речи Хрущева. О том, что подобного кощунства допустить нельзя спору не возникло. Все понимали, что святыни надо спасать, но если дожидаться очередного субботника, можно потерять всю сокровищницу, все высокие строки о товарище Сталине изданные при его жизни. Порешили устроить месячник спасения. Не жалея ног, каждый должен обходить библиотеку за библиотекой и незаметно выносить книги. Для хранилища директор Дворца культуры предложил  свою территорию и обещал уговорить бывшего сослуживца, который заведует овощной базой. Руководство операцией взял на себя директор Дворца культуры. Он был решителен и краток:
“Время работает против нас, но дело наше правое, мы победим! За Родину! За Сталина! Вперед!”
          И священные книги начали заполнять Дворец культуры и закрома овощной базы. Поток не иссякал, но наметанный глаз бывшего начальника лагеря быстро определил, что значительная часть контингента в пополнении запасов участия не принимает. Разобраться в ситуации он поручил дирижеру детского хора, своему бывшему заместителю по режиму. Срочно был заведен журнал. Количество авторов и количество алюминиевых кружек не совпадало. К подозрительным элементам были приставлены активисты из хора. Результаты слежки превзошли самые тяжелые подозрения. Гражданам можно было бы найти какое-то оправдание, если бы они по интеллигентской трусости или неумению воровать, отсиживались бы на своих дачах. Что взять с чистоплюев?  Так нет же, эти недорезанные контрики мотались по библиотекам с утроенным, по сравнению с остальными честными писателями, энтузиазмом, но украденные книги они сжигали.  Негодование директора Дворца культуры грозило перейти в бешенство.
       “Этак до чего можно докатиться! — кричал он. — Сегодня книги, а завтра партбилеты начнут жечь?”
Экстренно был собран штаб субботника, на котором заслушалось дело диверсионно-вредительского блока. Обвиняемые во всем сознались. Оказалось, что эти перевертыши никогда не верили в товарища Сталина и у каждого из них было заготовлено по несколько произведений разоблачающих культ его личности. Мало того, наиболее клеветнические пасквили были уже переведены на немецкий и французский языки Лионом Фейхтвангером и Андре Жидом. Переводы ждали своего часа и штрейкбрехеры из типографий  готовы были в любой момент включить свои продажные машины по приказу специальных служб. После таких признаний вся группа была приговорена к десяти годам исправительных лагерей без права переписки и посмертных переизданий. Исполнение приговора назначили на ближайшее светлое будущее.
Процесс закончился, но мытарства продолжались. Через неделю, после исторического заседания, все его участники и судьи, и подсудимые были вызваны  на общее бюро писательской организации. Все —  кроме директора Дворца культуры, который членом Союза писателей не являлся. Не успел вступить. Книгу для него уже написали, но несвоевременная речь Хрущева помешала ее издать. В бюро заседало много авторитетных участников Ленинских субботников, они-то и припомнили сталинистам недавний раскол и образование особой фракции претендующей на лидерство. Поводом для проработки послужил нелепый случай. Библиотечная вахтерша увидела под брючным ремнем Алексея Толстого роман “Хлеб”. Советский граф книгу под ремень спрятал, а пиджак, по широте своей натуры, застегнуть забыл. Вахтерша была из вологодских, живого классика в лицо не знала, хотя приключения Буратино помнила наизусть. Честно выполняя долг, остановила расхитителя, а потом, когда выяснилось кого она задержала, расстроилась до слез, но было поздно. Ретивые служаки успели сообщить во все комитеты, а завистники писателя подняли шумиху и потребовали собрания. Алексей Николаевич, смущаясь, объяснил, что пообещал книгу с автографом одной из поклонниц, но дома экземпляра не оказалось, поэтому и пришлось прибегнуть к мальчишескому методу. Седина в бороду бес в ребро. Пришлось простить за вечную молодость, за талант и за хождение по мукам. К тому же выяснилось, что ни к тем ни к другим субботникам живой классик отношения не имел. Зато остальным участникам всыпали по первое число. Особенно возмущались верные ленинцы. Даже Солоухину досталось. Припомнили сплетню ,будто издание первой книги его стихов благословил сам Сталин. Солоухин, мужик себе на уме, молча выслушал критику, и только на улице дал себе волю, проворчал: “Ничего, не облезу, Бог не выдал, свинья не сьела, а у вас, дорогие товарищи ленинцы, все еще впереди, все казанские университеты, ужо посмотрим, как вы будете свою лениниану из библиотек тырить.”  Нагнулся, поднял с земли камушек, подержал на ладони, полюбовался и спрятал за пазуху.

МОРАЛЬ

Во-первых — Сталин, разумеется, злодей, но два добрых деяния он, все-таки, совершил: наказал Бухарина за “Злые заметки” и Пашу Дыбенко за то, что бегал на сторону от великолепнейшей женщины Коллонтай.
Во-вторых — вождей, в отличие от поэтов, хвалят только при жизни.
В-третьих — спасти поэта может только женщина.

Если б ты знал, санитар, как трудно искать мораль там, где царит аморальность. И вообще надоело мне про них, про придворных. Чувствую, что и сама на их жаргон переходить начала, а это губительно. Пора говорить о главном, но осталась последняя вступительная беседа, на первый взгляд и необязательная, потому как относится не к России, а к Франции, в которой русскому целителю делать нечего, это уже без сомнений, но история очень поучительная и где гарантии, что подобное не повторится на русской почве.