Нет хуже голода да стужи. Глава 3

       В сорок пятом году я уже мог ходить без костылей и меня выписали. Сопровождала меня до села нашего женщина, которая приезжала навестить своего сына. Бабушка жила уже в другом месте, в семье, у которых была девочка лет трех. Взяли её к себе присматривать за девочкой, пока они были на работе, а отчасти, может, из сочувствия к одинокой старушек, оставшийся в это трудное время без средств к существованию с маленьким мальчиком (бабушка к этому времени снова взяла Славика из детдома).

       Прожили мы у них недолго. Моё неожиданное появление в доме, вероятно, нарушило у хозяев в душах их баланс добрых намерений и практических соображений: кормить три рта показалось разорительной щедрость. И бабушка увезла нас в Махачкала, где проживала её дочь с семьёй. Жили они в пригороде Махачкала, в маленьком посёлке нефтеразведки, километрах в двух-трёх от города, в бараке, в комнате с дверью, выходящей прямо в пространство.

       Размером комната была приблизительно четыре на четыре метра; в ней едва размещались три кровати односпалки и стол посреди комнаты, три - четыре стула. После нашего приезда на одной из кроватей стала спать бабушка с Славиком, на второй дядя Сеня, муж тети Вали, который вернулся с фронта раненый в ногу и осколком в легком; на третьей тетя Валя с их младшим сынишкой Вовочкой. Старшая дочь Лариса спала на сундуке; вторая дочь на полу под столом, я на полу между столом и кроватью дяди Сени. Но зато в углу стояла небольшая печка из кирпича, в которой зимой круглые сутки гудело пламя сгораемого природного газа и в комнате было всегда тепло, даже на полу. Возможно, в этой комнатке впервые у меня проснулась мысль, представление, что такое счастье, которое позже окончательно сформировалось в Кишинёве у дяди Славы, сыне бабушки.

       Хлеб в то время ещё выдавали по карточкам. Не знаю, сколько было положено хлеба на одного едока, но я ни разу не видел, чтобы тётя Валя приносила более одной булки хлеба.

       Видно, чтобы ни у кого не закралось подозрение, что у кого-то кусочек всегда заметно больше, чем у других, дядя Сеня установил следующий ритуал распределения хлеба: тётя Валя разрезала булку на восемь равных частей, потом кто-то из нас отворачивается, тётя Валя показывала на кусочек и спрашивала "кому" и он называл имя получателя.

       В Кишинёве, куда через год привезла нас бабушка, условия были гораздо лучше. Квартира была по просторней: две комнаты, кухня и ещё туалет в доме. У дяди Славы с тётей Валей было двое детей и все мы спали на кроватях. Но одно время, когда приехала сестра тёти Вали с семьёй, собралось двенадцать душ. Но всё равно с питанием здесь было немного получше, чем в Махачкала. Дядя Слава работал прорабом в селе и привозил некоторые продукты, которые обходились ему гораздо дешевле, чем стоили в городе.

       Не буду докучать подробностями о нашей жизни в Кишинёве и лишь для иллюстрации того времени представлю несколько картинок.

       У меня, видно, был в то время далеко не цветущий вид, потому что в школе мне выдали талоны на питание в общественной столовой. Я один раз после уроков сходил пообедать в эту столовую и больше не ходил: передо мною поставили тарелку с супом, в бульоне которого не было ни одной блёстки жира, а на дне тарелки лежали несколько кусочков зелёных солёных помидоров.

       Или вот ещё: в дверь нашу кто-то постучал, тётя Валя пошла открывать и я услышал женский голос, который просил хотя бы очистки с картошки.

       Дом, в котором жила семья дяди Славы, выходил окнами на узкий проходной двор. Рядом с нашим домом была пекарня, а напротив в доме жила семья. За углом их дома, у стены была печурка, на которой летом они готовили. Иногда в тёплые дни я забирался на железную крышу пекарни и сидел подолгу, греясь на солнце и наблюдая сверху за жизнью двора.

       Вижу однажды, из дома вышла пожилая женщина, подошла к печурке, заглянула в кастрюлю, подняв крышку. Потом подложила в печку и ушла. А спустя несколько минут откуда-то сбоку с невидимой мне стороны вышел мужчина. Оглянулся, быстро подошёл к печке, вытащил из кармана ложку, зачерпнул полную фасоли, отошёл в сторону и принялся есть.

       А на рынке я стал свидетелем такого: невысокого расточка худенькая, пожилая женщина шла, неся перед собой в обеих руках пол-литровую баночку с кислым молоком. И вдруг к ней подходит высокий парень, берёт у неё баночку и принимается торопливо пить. Она плача, бьёт его по спине кулачками, он же, сутулясь, продолжает пить.

       И только в начале пятидесятых годов отступило, наконец, это гнетущее состояние полуголодного существования, когда всё время думаешь о пище. А в шестьдесят первом я в последний раз услышал фразу, которую слышал не раз в первые годы после войны. Молодой человек пожаловался на тяжёлую жизнь, а средних лет женщина оборвала его:

       - Да ладно уж! Пусть будет так, лишь бы войны не было!

       И вот дожил до глубокой старости в атмосфере тревожного ожидания, что вот-вот начнётся новая война, еще более страшная, губительная, которая может уничтожить саму жизнь на нашей планете. И это не только в наше время. Читая историю, понимаешь, что так было всегда. Тысячелетия человечество жило либо в состоянии войны, либо в ожидании, что она вот-вот. Да что это за проклятие! Образумится ли когда-нибудь это несчастное животное?