Из жизни в жизнь

Из жизни в жизнь переходя,
Мы груз ошибок и страданий
Несём с собой. Пока дитя -
Мало, безмолвно - память крепко
Картины прошлого хранит.
Но лишь оно заговорит
Забыто всё. И только сны,
Порой, печальны и тревожны.
И тяжелы, и безнадёжны.
Как чаек крик. 



 
Opus 1.
   

     Она шла по улице, не торопясь.  Краем глаза ловила своё зыбкое отражение в зеркальных витринах магазинов.  Чуть небрежная улыбка, уверенной в себе женщины, блуждала по губам.  Сегодня она была собою особенно довольна. Новая, красивая юбка легкомысленно подчёркивала узкие бёдра и длинные стройные ноги. Вырез на блузке был чуть смелее общепринятого. Высокий каблук делал походку развратной и целомудренной одновременно. Мужчины заинтересованно оборачивались ей вслед.
   «День, похоже, задался. Начальство усовестилось и расщедрилось на роскошную, по условиям, и необременительную, по делам, командировку. Ехать не скоро – успею и настроиться, и вещички подобрать, да и висяки подчистить. Две недели в Париже – отличное лекарство от меланхолии. Новый сотрудник из соседнего отдела недвусмысленно оказывает знаки внимания. Пора бы уж как-то отреагировать. В целом, он не плох, но…. Опять же, лучшая подруга позвала вечером в гости, якобы, посидеть, поболтать. Врёт, конечно. Явно, намечаются очередные смотрины. Ну, не может моя неуёмная Катерина спать спокойно, пока я страдаю от одиночества. Поэтому, будем пробовать ещё одного «молодого, красивого, обеспеченного». Да ладно, я не «против». Катюхе будет приятно, а мне всё равно», - мысли текли плавно, размеренно. Предвечерний город успокаивал и обнадёживал.

Она увидела его слишком поздно, чтобы успеть свернуть в сторону или внутренне настроиться и сделать убедительно равнодушный вид. Он шёл ей навстречу, как всегда, убийственно обаятельный и элегантный. Рассеянно и немного устало смотрел по сторонам.  Походка, как обычно, чуть-чуть развязная. Лениво слушал свою смазливую молоденькую спутницу.
  «Какая по счёту за последний месяц», - успела она зло подумать, и в этот момент он её заметил. Лицо его на доли секунды исказилось, словно от боли, но он тут же взял себя в руки и подобрался, как зверь перед прыжком. В глазах появилось, такое знакомое ей, ироничное выражение. Он, словно нехотя, приобнял за плечи свою красотку, та благодарно прильнула, защебетала какие-то глупости.
  «Интересно, есть бабы, которые могут ему отказать?» - промелькнуло в голове.
   Мозг работал чётко и хладнокровно. Она всегда гордилась своим не женским умом и железной волей. Только они вытягивали её из всех внештатных ситуаций, только на них могла она положиться. 

   Подойдя совсем близко, он посмотрел ей прямо в глаза, пристально и серьёзно, потом широко и вальяжно улыбнулся.
   «Здравствуй, Вероника. Отлично выглядишь. Надеюсь, и живёшь не хуже», - сказал спокойно, словно соседке по дому.
   «Привет. Не жалуюсь», - ответила она чуть с хрипотцой, невозмутимость давалась не просто.
   Он был так близко, что она чувствовала слабый запах его любимых сигарет и аромат парфюма, какого-то нового, не того, которым пользовался раньше, при ней.
   «Ну, всего тебе хорошего», - лёгкая, почти незаметная усмешка тронула его губы.
   «И тебе, Алекс, и тебе», - он уже прошёл мимо и, очевидно, не слышал её последних слов.
      Ещё некоторое время она двигалась на, абсолютно ватных, ногах, ничего не замечая вокруг.  Потом привалилась к стене какого-то дома. Рядом шла женщина, подхватила её, довела до скамейки.
   «Вам плохо? Может быть «скорую»? Я могу Вам чем-то помочь?» - голос был добрым и участливым.
   «Спасибо. Не надо. Мне помочь невозможно», - тихо ответила Ника и заплакала.
   Женщина посмотрела жалостно и понимающе.
   «Всё наладится. Вам надо его забыть. И Вы увидите, в мире много других мужчин», – ей казалось, она знает, о чём говорит.
   «Нет других. Для меня - нет».

      Вероника не помнила, сколько времени просидела на этой скамейке. То нервно курила, то снова принималась плакать. Какие-то люди ещё подходили, предлагали помощь. Она просто молчала, у неё не было сил отвечать.
      Уже стало смеркаться, когда она поднялась и пошла в сторону дома. Шла на автомате, голова была пустой и звонкой. Никаких мыслей, никаких чувств. По дороге зашла в супермаркет, купила бутылку водки. Спиртное давно уже не помогало, но закончить этот день на трезвую голову, не представлялось возможным. Несколько раз по мобильному звонила Катя. Говорить ни с кем не хотелось, хотя было ясно, что, не дозвонившись, та приедет домой, узнать, что случилось.   
     Подруга приехала поздно вечером, когда Ника была уже пьяная «в хлам». Открывать дверь не пришлось, несколько лет назад они обменялись ключами от квартир, на всякий случай. В последние полгода «всякий случай» происходил с Никой не редко.

     Катя сразу всё поняла. Она уже видело это много раз. После того, как Алекс бросил её подругу, та «сошла с резьбы» и первые пару месяцев боролась со своим горем всеми мыслимыми и не мыслимыми способами. Нет, ничего такого предосудительного, с точки зрения общественной морали, не происходило, и даже на службе никто ничего не замечал. Но, Катя то знала, какой можно застать Нику вечером дома. И эти больные, абсолютно трезвые глаза на этом тупом, пьяном лице иногда сводили её с ума. Что там у них с Алексом произошло, никто толком не знал. Любовь была бешенная, такая долго не живёт. Почему они расстались, Никуша никогда подробно не рассказывала. Потом ещё эта нелепая авария -   подруга почему-то винила себя. В общем, Катюша понимала, что очень близкому для неё человеку невыносимо плохо, не порицала, помогала, чем могла. В последние месяцы, запои у Вероники прекратились, и Катя, в душе перекрестившись, уже решила, что подруга излечилась от болезни под названием «Александр Раевский». Конечно, было ясно, что должно пройти ещё много времени, прежде чем Ника снова станет прежней Никой - весёлой, живой. И знакомя её с многочисленными претендентами на освободившееся место, Катя не надеялась, что из этого что-нибудь выйдет. Она просто делала то, что умела и то, что считала нужным. Сегодняшний срыв ошеломил её и поверг в бешенство.      
  «Ну что, что опять? Где ты его встретила? Какая баба? А, ты что хотела, чтобы он мужиков обнимал? Молодая, красивая? А, какая ещё у него может быть? Наш мальчик любит красивых, чтобы всем завидно было. И молодых любит – их охмурять легче. Глупая? Конечно, глупая. Была бы умная, гуляла бы с другим. У этого поганца была уже умная - не потянул. Теперь окучивает всяких моделек, которым только его «бабки» нужны. Пойми, он здоровый, взрослый кобель, конечно у него есть бабы, много баб, каждый день разные. Но, ты тут причём? Вы уже полгода, как разбежались. Забудь его. Что ты, как тряпка. Ну, не нужна ты ему, не нужна. Плюнь. Мужиков вокруг, как грязи. Ешь, не хочу. Ты умная, сильная. Ты можешь, я знаю, ты можешь выбраться из этой ямы. Посмотри на себя, ещё немного, и станешь алкоголичкой. Сдохнешь под забором. И ему будет «по барабану». Даже не заметит.  Он так и будет двигаться своей поганой походочкой по своей лощёной жизни, со всех сторон обвешанный бабами. Ненавижу его и таких, как он. Хозяин жизни. Берёт всё, что хочет. Выбрасывает, когда надоело. Из-за такого жизнь свою загубить. Дура ты, безмозглая. Я тут, который месяц с тобой парюсь. Уговариваю, утешаю, развлекаю, пристраиваю. А ты? Ты будешь брать себя в руки? Скажи мне, это когда-нибудь кончится?» - Катя металась по квартире, что-то делала, перекладывала какие-то вещи, куда-то звонила, потом отпаивала Никушу крепким кофе и кричала, кричала, стараясь заглушить растущий в душе страх.
    
  «Да, пожалуй, с этим пора кончать», - Ника, как-то вдруг, протрезвела, сидела в кресле спокойная и задумчивая.
  «Ну, вот и хорошо. Умничка. Всё наладится, вот увидишь. Ты ещё себе такого мужика отхватишь. Все облезут. Хочешь, пойдём завтра гульнём, в какой-нибудь кабак? Но только не с горя, а с радости. Отметим начало новой жизни», - Катерина с энтузиазмом, стала прикидывать, куда они завтра пойдут «зажигать», каких подцепят красавцев. Она готова была нести любую чушь, счастливая от мысли, что сегодняшняя ночь закончится беспроблемно.
  «Ты иди, Катюш. Спасибо тебе. Устала я, что-то. Завтра, всё решим завтра. Созвонимся ближе к вечеру», - Вероника проводила подругу до двери, поцеловала в щёку, улыбнулась.
  «Вот и ладушки. Обошлось», - выходя из подъезда, подумала Катя, облегчённо вздохнула и заспешила домой.
      Она проснулась среди ночи, будто кто толкнул. Пошла на кухню, попила воды, покурила. На душе было, отчего-то, муторно. Какое-то беспокойство нарастало в ней, и она не понимала, в чём дело. Ей казалось, что упущено что-то важное. Снова легла, но уснуть не получалось. Мозг прокручивал и прокручивал события минувшего дня. И в какой-то момент, всё прояснилось. Вскочила, стала одеваться, вызвала такси и, холодея от догадки, выскочила на улицу. Шофёр оказался сообразительным, гнал на пределе. И в машине, и пока шла к дому, и пока поднималась на четвёртый этаж, Катя мечтала только об одном -  ошибиться. Трясущимися руками открыла дверь. Вошла в коридор и тут же увидела на телефонной полочке сложенный пополам лист бумаги. Сверху было написано. «Кате». Схватила его, судорожно развернула и, почти ничего не понимая, стала читать.
   «Катюша, милая. Не сердись и не бойся. В комнату лучше не ходи. Вызови милицию. Письмо не показывай, пусть думают, что передоз. Хорошо, что мамы уже нет. Хорошо, что я так и не стала верующей, а то бы не решилась. Нет у меня больше сил. Устала. Не могу больше и не хочу. Пора с этим кончать. Спасибо за всё. Люблю тебя».

   Сунув письмо в карман, Катя рванула в комнату. Голова стала, на удивление, ясной.
   «Передоз, значит пила снотворное. Я ушла недавно. Может быть, впитаться в кровь ещё не успело».
   Вероника лежала на диване, уютно свернувшись под клетчатым пледом. На журнальном столике валялись пустые упаковки из-под лекарства. Лицо было бледным, почти неживым, но пульс слабо прощупывался.
   «Скорая» приехала быстро. Молодой врач, с усталыми и, не по возрасту, грустными глазами, угрюмо бросил: «И эта думала, что так можно решить свои проблемы. Вторая за ночь. Но, там не успели».
   Пока санитары укладывали Нику на носилки, Катерина пыталась сунуть ему деньги.
   «Не надо. Я не зарабатываю на самоубийцах. С них и так Бог спросит. Не бойтесь, она поправится. Пусть скажет «спасибо» своему Ангелу-Хранителю и Вам. Можете не волноваться, я не укажу в вызове, что была попытка суицида», - он поднял свой медицинский чемоданчик и, сгорбившись, словно старик, пошёл из квартиры.
   «Бедный мальчик. Бедная Никуля», - хотелось плакать и ничего не помнить.   


   Через три недели Веронику выписали из больницы, а ещё через месяц, она улетела в Париж.


Opus 2.


     Все дела были сделаны в первые несколько дней. И теперь она просто ходила по городу, изучала достопримечательности, любовалась прекрасной архитектурой и парками, наблюдала за людьми, фотографировала в своё удовольствие, наслаждалась жизнью. В силу своей профессии - Вероника была фотографом, да не просто фотографом, а специалистом, как говорится, класса high-end - она нередко выезжала за границу. Но, как-то так получилось, в Париже оказалась впервые.
Он не разочаровал её. Он был ровно таким, каким она его представляла. Доброжелательным, живым, чуть легкомысленным. Он не втягивал в себя, но и не отторгал. Он позволял себя рассматривать, пробовать на вкус. И при этом не навязывался. Город не подстраивался под своих обитателей, но и не подавлял их. Нике в нём было хорошо. И ещё, Париж существовал вне времени. Так ей казалось. Гуляя по его улочкам, она вдруг забывала, кто она и откуда, и какой век на дворе. И если бы вдруг из-за угла выехал конный экипаж, не экскурсионно-прогулочный, а самый настоящий, Вероника бы нисколько не удивилась. Лёгкое беспричинное волнение и беспокойство, внезапно накатывающее на неё, – это удивляло куда больше.

   Именно в последние дни, Ника стала всё чаще вспоминать и анализировать свою жизнь. Какие-то эпизоды из счастливого детства, когда ещё был жив папа. Нежная и романтичная пора юности, окрашенная первыми влюблённостями. Бурные годы молодости, полные опасных экспериментов и желаний самоутвердиться. Школа, институт, работа. Невероятно глупое замужество, которое ничего, кроме разочарований и досады на себя, не принесло. И быстрый развод, после которого слово «свобода» обрело свою подлинную ценность.  Вехи её жизни не были отмечены, чем-то из ряда вон выходящим. Ника не могла бы назвать происходящее с ней ни великим счастьем, ни невыносимым горем. И только последние четыре года, принесли ей и то, и другое.
   Сначала умерла мама. У неё было слабое сердце, и, однажды, она просто не проснулась.
   Потом появился Алекс.

   Она познакомилась с ним на одной корпоративной вечеринке, куда попала почти случайно. Старый, школьный друг Виталик Комаров, хозяин этой фирмы, зная, что иногда Ника подрабатывает на заказ, попросил придти, пощёлкать празднество для рекламы в журнал. Вероника сделала свою работу и собиралась уходить -  день выдался тяжёлый. Она была внизу, в холле, когда Виталий заарканил её и, не слушая никаких возражений, снова повёл в зал, набитый людьми, едой и выпивкой. Помня, с детства, его упёртый характер, Ника понимала, что спорить бесполезно. Надо ждать, когда он выдохнется, а пока расслабиться и получать удовольствие. Следующие полчаса, уже слегка поддатый босс, интимно обняв Нику за талию, выгуливал её   среди гостей, знакомил с важными персонами, поил шампанским, шептал дежурные комплементы. Потом его увлекла какая-то брюнетка, с пышными формами, и Вероника осталась в одиночестве. Прислонившись к барной стойке, она лениво потягивала коктейль и рассматривала публику. Можно было уходить, но настроение изменилось – захотелось праздника.
       
   Она не заметила, как он подошёл.
«Скучаете?» - голос был низким и бархатистым.
 Ника развернулась, посмотрела на говорящего. Первое желание – отшить - погасло. Она, молча, стояла и изучала его.
  «Высокий, красивый, как сказала бы мама, «броский мужчина». Одет щеголевато, но в меру и со вкусом. Надо полагать, от баб нет отбоя», - она анализировала его вяло, без аппетита.
  Незнакомец облокотился на стойку, закурил, обаятельно улыбнулся.
  «Ах, Виташа, скопидом. Какую девушку прятал в закромах!» - взгляд был цепким, по-мужски заинтересованным.
   «Значит, он знает Виталю давно и видел нас вместе. Значит, он - из своих и, стало быть, не надо напрягаться и набивать себе цену, всё равно, если захочет, всё узнает. Стало быть, пообщаемся», - решила она и улыбнулась в ответ.

  Познакомились. Завязался разговор, лёгкий, не о чём. Они были друг другу чуть ближе, чем абсолютно чужие, их объединяло одно общее звено – Виталик. Оказалось, что Алекс, так он ей представился, учился с Комаровым в институте, а теперь пересекался по бизнесу. Они перебрасывались ничего не значащими фразами, но Вероника чувствовала, что понравилась ему. Он смотрел на неё чуть иронично, казалось, был спокоен и расслаблен, при этом, она знала – охота уже началась.
  Она всегда остро чуяла разницу, между проходным флиртом и серьёзной схваткой -  с выслеживанием, приманками, капканами, хитростями и изнурительной, напряжённой борьбой. Охотники попадались разные, но лёгкой добычей она никогда не бывала. Ника для себя ещё не определила, нужен ли ей Алекс, и держала дистанцию. Подходили другие мужчины, приглашали её танцевать, угощали выпивкой. Она иногда, соглашалась. Но, двигаясь по залу или разговаривая с кем-то, постоянно ощущала на себе, оценивающий взгляд нового знакомого. Домой она приехала на такси. Алекс не вызвался её провожать, прочих она отшила сама. На утро, Вероника решила, что этот эпизод закончен.

  Через два дня, он позвонил. Она не удивилась. Очевидно, Виташа не долго ломался и сдал её «с потрохами», вместе с адресом и со всеми телефонами. Особой радости она не ощутила. Алекс ей понравился, но она чувствовала, что может увязнуть в нём. Он был слишком сильным и опасным охотником. А, своей свободой Ника дорожила. После дурацкого замужества, романы заводила необременительные, с большими степенями свободы. И всегда решала сама - с кем быть, когда, сколько и почему. Мужчины её были интересными и достойными, но всегда, внутренне, чуть слабее. Так было безопасно.
 Он пригласил её поужинать в модный ресторан, она нашла повод отказаться. Он не обиделся, хотя прекрасно понял, что причина надуманная. Просто, через пару дней, повторил попытку. Ника видела, он хочет взять её «измором», и согласилась. Вечер прошёл чудесно. Ей всё понравилось. Алекс оказался умён, начитан, изящен в разговоре, отменно вежлив. К тому же, гурман, знаток вин, прекрасный партнёр на танцполе. Главное, в нём было то, что Вероника особенно ценила в людях – внутренний аристократизм. Они прекрасно провели время, он проводил её до дома, поблагодарил за «доставленное удовольствие» и ушёл. И никаких «подняться и выпить кофе».
  «Набивает себе цену», - откомментировала Катишь.

      Потом было много работы, она уезжала в командировку. Они не общались, но Вероника, иногда, вспоминала о нём, чем-то Алекс Раевский её зацепил. 

    Новогодние праздники она справляла в большой, шумной компании. Сначала, гудели в ресторане, потом, поехали к кому-то домой. Всё время, приходили какие-то новые гости, постоянно за что-то выпивали. Ника была уже «навеселе», когда появился Алекс. Он пришёл со спутницей, шикарной блондинкой, но не пошлой «а ля Барби», а породистой - снаружи и внутри.
Потому, что Вероника не ожидала его здесь встретить и потому, что он был убийственно хорош собой, она мгновенно протрезвела. И ещё какое-то время, оставаясь незамеченной, наблюдала за ним. Ей не нравилось, что, неправдоподобно безупречная, блондинка слишком льнёт к Раевскому, а он, как-то очень по-хозяйски, ухаживает за ней. Ей не нравилось, что они здесь свои, их все знают, им все рады. Но, больше всего, ей не нравилось, осознавать, растущую где-то глубоко внутри, тягу к этому мужчине. Она чувствовала - он имеет над ней какую-то власть. Это завораживало и пугало.
  Ника уже собиралась незаметно уйти, всё равно, настроение было безнадёжно испорчено, когда Алекс заметил её. Он, казалось, не удивился встрече. Но, в самые первые секунды, она не могла ошибиться, в глазах его промелькнула боль. Он тут же справился с собой, и, с обворожительной улыбкой, пошёл к ней. Его походка -  раскованная, грациозная, и в то же время, собранная, - напоминала походку ягуара. Зверя красивого, сильного, уверенного в своей неотразимости и несокрушимости.

  «Рад Вас видеть. Как всегда, очаровательны. Где пропадали? Я скучал», - Алекс немного ёрничал, но взгляд был серьёзным и, как будто, вопрошающим.
  «Как можно скучать рядом с такой красотой?» - Ника не смогла убрать из голоса яд.
  «Вы имеете в виду Марину? Она, конечно, милая девушка, но с Вами не сравнится», - он видел, что она ревнует и, его это забавляло.
  «Вы, я посмотрю, невероятно, популярны. Не утомляет?» - она уже двигалась к выходу.
  «Ну, что Вы. Как может утомить любовь», - сказал тихо и неожиданно печально.
      
         Что бы, развеять горечь от этой встречи, Вероника позвонила давнему преданному обожателю, и остаток праздничной ночи провела у него.
   На следующий день, Катя, внимательно всё выслушав, сказала: «Брось его. Наплачешься ты с ним. Жила же спокойно, зачем тебе это?»
  «Всё верно, Катишь. Сама знаю. Но, поздно уже. Затянуло», - Ника, действительно, осознавала, что назад пути нет. Что эта охота должна закончиться чьей-то победой.
      

Opus 3.


     Теперь, новая, другая Ника, пережившая клиническую смерть, постоявшая на самом краю и вернувшаяся обратно, гуляя по Парижу, спрашивала себя, могла ли она, тогда, остановиться. Был ли хоть один шанс избежать всего того, что случилось потом. И понимала, что всё, произошедшее, было неизбежно. И если бы тогда, после Нового Года, она послушалась Катю, то просто прожила бы не свою жизнь.
      Он позвонил под вечер. Прошло всего несколько дней, после злополучного новогоднего праздника. И всё это время, Вероника, не зная, как убить рождественские каникулы, слонялась по квартире, разбирала фотографические архивы, лениво смотрела телевизор.
      Алекс пригласил её в свой загородный дом. Сказал, что будет вполне приличное общество, хорошие жилищные условия и сносная культурная программа. Безопасность и неприкосновенность гарантировал. Последнее, «радовало» особенно. Дал на сборы час. Она согласилась и стала лихорадочно укладывать вещи. Кате звонить не рискнула, та не одобрила бы подобную афёру. Послала SMS-ку, и выключила мобильник. Алекс приехал в срок, деловито погрузил её сумки в багажник белоснежного «крузера», и они поехали. Дорогой, в основном молчали. Он был сосредоточен, она смотрела в окно, любуясь зимними подмосковными пейзажами. Через пару часов, были на месте. Там их встречали.

      Дом был большим, в три этажа. Никаких средневековых башенок, никаких пряничных украшений – стильная, европейская постройка. И внутри - светло, просторно, красиво, уютно и, при этом, функционально. Народ уже собрался, стол был накрыт, ждали только хозяина. Компания подобралась небольшая, человек двенадцать. И чувствовалось, что объединили их здесь не деловые интересы, а какая-то душевная близость. Алекс представил ей всех присутствующих. Её отрекомендовал, как свою приятельницу. Сели за стол, выпивали, закусывали, вели разговоры. Всё было очень непринуждённо. Вероника, исподволь, наблюдала за Раевским. Он вёл себя иначе, чем она могла предположить. И не только потому, что здесь были близкие ему люди. Создавалось впечатление, что он хочет показать ей, что бывает другим. Спать разошлись глубоко за полночь. Алекс проводил её в гостевую спальню, пожелал «спокойной ночи» и ретировался.

  На следующий день была запланирована лыжная прогулка. Ника получила новенький, как раз по фигуре, лыжный костюм и такое же новое снаряжение. Ей показалось, что всё это было куплено заранее, именно для неё. Но, спросить она не решилась. Кататься пошли не все, кто-то остался делать шашлыки, кто-то отдыхал после вчерашнего.
  Прогулка была замечательной. Добротный, почти настоящий лес, река, к которой они неожиданно вышли, солнечный, какой-то пронзительный день – всё радовало Веронику и восхищало. Она много и с удовольствием фотографировала. Вернулись усталые и довольные.
Вечером, снова изысканный стол, неспешная беседа.

  Если бы не присутствие Алекса, которое постоянно держало её в тонусе, Вероника сказала бы, что нет на Земле места более спокойного и комфортного. Но, он не давал ей расслабиться. Здесь, Никуша увидела иного Александра Раевского – радушного хозяина, верного друга, заботливого человека. Однако он не стал понятнее для неё, и, уж тем более, безопаснее.               
  Оставшиеся, до Рождества, дни были умеренно ленивыми. Произошла небольшая ротация – кто-то уехал, приехали другие. Ника мало видела Алекса, он отлучался в Москву, по делам. Она гуляла, снимала красоты, читала, разговаривала с гостями. Одна из женщин, удивила её, спросив, когда у них с Алексом намечена свадьба. Вероника настолько была поражена, что ничего не ответила. Собеседница же, очевидно, приняв молчание за смущение, добавила, что немножко завидует Нике, потому, что лучшего мужа не сыскать. Вероника потом долго обдумывала её слова.

    Рождество справляли, как полагается. Дарили подарки, ходили в соседнюю деревню в храм, на службу, устраивали салют и прочее, и прочее.
  Алекс подарил ей дивное колечко, судя по всему, неслабой цены, и ещё небольшую коробку. Колечко попросил сразу надеть на палец и никогда не снимать, а коробку посоветовал открыть, когда на душе будет очень грустно. Ника посетовала, что не догадалась запастись подарком, он помолчал, потом ответил: «Ничего, времени впереди много. Ещё успеете».      
      Вернувшись в Москву, Вероника вынуждена была признать, что ничего не понимает в мужчинах. Все её наблюдения и размышления, никоем образом, не прояснили картинку. Она, по-прежнему, не владела ситуацией. Алекс сдержал своё обещание по поводу неприкосновенности. Он не сделал даже малейшей попытки, уложить её в койку. Был корректен и сдержан, как английский лорд. Хотя, Ника могла бы побиться об заклад, что он хочет её, страстно и безудержно. Такая, иной раз, волна шла от него, и такое сумасшествие билось в глазах, что на неё накатывала слабость, холодело в груди, и голова становилась пустой и звонкой. Раньше с ней подобного не случалось.
  А, иногда, она замечала, что он смотрит на неё нежно и печально. Так, мать, похоронившая первенца, глядит на своего второго ребёнка -  с любовью и, навеки поселившемся в душе, страхом.

  В себе, Ника тоже разобраться не могла. Ей было и хорошо с ним, и мучительно. Она и тянулась к нему, и приходила в ужас от мысли стать его рабой. Возможности, существовать в его пространстве свободной и спокойной, для себя она не видела.

  Трезвомыслящая Катюша обозначила момент так:
  «Алекс хочет завладеть твоей душой, а тело ты ему сама предложишь, да ещё и уговаривать будешь». Звучало грубо, обидно, но, вполне, правдоподобно.


Opus 4.
         

Зимние месяцы оказались, как никогда, щедрыми на работу. Вероника трижды выезжала за границу: в Чехию, Испанию и Швецию. Было много съёмок, встреч, переговоров. А также, красивой природы, величественной архитектуры и занимательных людей.

   Ей нравилась её кочевая профессия. Она была безумно благодарна отцу за то, что он ещё в детстве привил ей интерес к фотографии. Научил видеть прекрасное в обычном, вечное в мимолётном. Воспитал в ней усидчивость, аккуратность, упорядоченность. От матери, ей досталось умение ладить с людьми и лёгкое отношение к деньгам. Очевидно, всё это плюс её собственные таланты и работоспособность, сделали Веронику, к её тридцати годам, женщиной, профессионально востребованной, и материально благополучной.
   Интересная внешность, незаурядный ум, сильная воля, которая, при этом, не бросалась в глаза, выгодно отличали её от многих прочих. У неё никогда не было недостатка в друзьях и кавалерах. Подруги любили её за отзывчивость, щедрость и весёлый нрав. Конечно, недостатки тоже имелись. Но, скорее, страдала от них она сама, нежели окружающие. На самом деле, Вероника не была ровно такой, какой её видели другие. Она умела быть такой, какой её хотели видеть. Но, это ни в коем случае не означало, что Ника подстраивалась под кого-то. При её независимом характере, это было бы весьма проблематично. Просто, она научилась принимать обстоятельства, со всеми людьми и событиями, и не спорить с судьбой. Ещё мама говорила: «Спорить с судьбой, всё равно, что бодаться с локомотивом – хлопотно, весьма болезненно и не конструктивно». В своей жизни Ника руководствовалась несколькими правилами: не спеши, но и не отставай; в меру трудись и в меру ленись; не можешь изменить – наплюй, можешь – сделай; не ты для жизни, а жизнь для тебя. Но, пожалуй, её главным жизненным кредо было: «Уважая других, уважаю себя».          
      
   Она была натурой сильной и яркой. Завистливые и посредственные, рядом с ней не выживали. Именно поэтому, так быстро распался её первый брак. Супруг, при ближайшем рассмотрении, оказался человеком мелочным, трусливым, слабовольным и откровенно ленивым. К тому же, он весьма ревностно относился к чужим, в том числе и её, успехам. Обнаружив всё это, Вероника, не тратя время и силы на бесполезные попытки изменить мужа, изменила мужу. Затем, чистосердечно ему покаялась и попросила развод. Обманутый супруг тут же согласился. Делить было нечего, совместно нажить ничего не успели. Разошлись быстро и безболезненно. Ника поздравила себя с удачным планом и виртуозным проведением операции под названием «вернём свободу». И сделала выводы на будущее. Отныне, прежде чем начать какие бы то ни было, отношения, присматривалась к человеку, проверяла его на слабые места. Неудачный брак научил её – начать роман, порой, легче, чем закончить.

      Насыщенный рабочий график позволил Веронике, взять паузу: ей некогда было думать об Алексе, копаться в своих чувствах, пережёвывать свою жизнь. Развитие отношений, грозившее перерасти в лавинообразное, тормознулось и вышло на, некий, холостой ход. Она, изредка, вспоминала Раевского, спокойно и отстранённо. И старалась не думать о том, что будет дальше.
Но, его колечко на безымянном пальце левой руки, напоминало, что как раньше, уже не будет никогда.

    Ника вернулась в Москву, когда окончательно установилась весенняя погода. Ночи ещё были, по-зимнему, морозные, но днём солнце припекало вовсю. Улицы очистили от старого снега и, накопившегося, мусора. Воздух был влажным и, удивительно свежим, каким бывает только ранней весной. Люди, проснувшиеся от зимней спячки, начинали интересоваться жизнью и друг другом.

  На начало апреля, был назначен бал в Дворянском собрании. Действо – ежегодно проводимое, до жути, гламурное, с потугами на аристократизм, весьма почитаемое богемой, VIP-ами и тусовщиками. Вероника была приглашена, причём дважды. Один из спонсоров мероприятия, весьма преуспевающий банк, хотел заполучить её, как фотографа. Заказ был крайне выгодным. Второе приглашение было от Александра Раевского. Он «выражал надежду, что милостивая государыня Вероника Милорадова не откажет в любезности и согласится сопровождать его на бал в Дворянское собрание, который…»  бла, бла, бла. Если бы, он пригласил её в какое-то другое место, с более внятной публикой, она бы ещё подумала. Но, перспектива оказаться среди людей, большинство из которых вызывало у Ники смешанное чувство жалости и неловкости. И при этом, не иметь возможности отгородиться от них осознанием, что она здесь на работе. Это было выше её сил. Поэтому, Алексу она послала письменный отказ.   

    В назначенный день, одетая, как положено по этикету, Вероника приехала на бал. Её отношение к самому слову «бал», всегда было, отчего-то, трепетным и нежным. Оно, как будто, будило в ней неясные воспоминания, вызывало радость и печаль. И, наверное, именно поэтому, она, будучи человеком, весьма терпимым, относилась к идее возрождения балов, с неприятием. Ведь, на балу, главное, атмосфера. И вещь это очень хрупкая, летучая. Она возникает не от обилия бриллиантов на дамах, не от величины банковского счёта у кавалеров и, даже, не от умения правильно пользоваться столовыми приборами и говорить без мата. Истинную атмосферу на балу, могут создать только люди действительно голубокровные.  Те, у которых и мама, и бабушка, и прабабушка, и прапрапрапра… блистали на таких же балах. Порода не должна прерываться. А, у нас, все, кто действительно были аристократами по крови и по духу, сложили головы в революцию или рассеялись по чужбине. Поэтому, подобные мероприятия, по мнению Ники, могли именоваться купеческими, но, никак не дворянскими.   
   Она пришла несколько раньше назначенного. Ей надо было посмотреть залы, оценить освещение, прикинуть возможные ракурсы – съёмка была ответственная.
 
  Вскоре, стали прибывать гости. Вероника заняла место, как раз напротив главного входа, на первой же площадке широкой лестницы -  оттуда было удобно фотографировать наплывающую публику. Зрелище было фееричное. Роскошные женщины, в мехах и драгоценностях, мужчины в шикарных фраках. Зрелые матроны и юные девы, щеголеватые хлыщики и респектабельные мужи. От обилия каратов, фешенебельных брендов, редких пушных – слезились глаза. Ника, сохраняя невозмутимость, снимала и снимала это достояние страны. Гостей встречали двое: важный господин, который каждому прибывшему говорил какие-то, очевидно, приятные и, подобающие случаю, слова и красивая дама, скорее всего, исполняющая роль фона, потому как ничего не говорила, а только улыбалась. Нике, всё это действо, безумно напоминало бал у Воланда - настолько ненастоящей, неживой выглядела людская масса.

  Через некоторое время, она прошла в главный зал, откуда раздавались волшебные звуки музыки. Хотя, почти все приглашённые уже прибыли, вальсирующих было не много. Гости рассредоточились по всем помещениям, сгруппировались по интересам, изредка подходили к столам, с напитками и закусками. Вероника, перемещаясь от одной группы к другой, вступала в светские разговоры, знакомилась с какими-то, очевидно, нужными людьми и фотографировала лица, плечи, бюсты и прочие прелести. Честно отработав, она перешла в большой холл, и, притулившись в уголке дивана, стала ожидать разгара событий. Уходить окончательно было ещё рано. Во-первых, остались не снятыми, собственно, танцующие пары, во-вторых, ей, вдруг, мучительно захотелось повальсировать. В детстве она занималась бальными танцами и, как говорили, даже делала успехи. Среди публики она заметила несколько милых мальчиков и намеревалась «тряхнуть стариной».
     Алекс появился в холле, когда Ника уже отсняла последние кадры, убрала камеру и, стоя у окна, поправляла макияж. Рядом с ним, аппетитно покачивая бёдрами, шла молодая, уже довольно известная певичка. Они тихо, но весьма эмоционально о чём-то спорили, не замечая никого вокруг. Вошли в зал и затерялись среди гостей. Вероника знала, что он придёт, что, конечно, будет не один, и всё равно эта, почти семейная, сцена заставила болезненно сжаться сердце. Она ещё какое-то время постояла у окна, бездумно глядя в весенние сумерки, и, окончательно взяв себя в руки, двинулась в зал.         
 
       Действо было в самом разгаре. Дамы и кавалеры были в том самом замечательном состоянии тела и духа, когда зажатости уже нет, а адекватность ещё осталась. Пары двигались в танце, если и не очень профессионально, то вполне уверенно. Женщины разрумянились и удивительно похорошели. Мужчины выглядели благородно и мужественно. Вероника окинула взглядом публику, наметила несколько «жертв» и приступила к охоте.
      Ей давно не было так легко и весело. Дивная музыка, очаровательные кавалеры, пьянящее шампанское – что ещё надо, чтобы расслабиться и забыться. В круговерти танцев, она несколько раз сталкивалась с Алексом взглядом. Он смотрел на неё холодно и отрешённо.
     «Ну, и пусть. Не больно-то и хотелось», - Нику задело это показное равнодушие, и она отыгрывалась по полной программе.
      К концу вечера в активе было: пять назначенных свиданий, три предложения установить серьёзные и стабильные отношения и не счесть намёков продолжить знакомство в более приватной обстановке. Она изящно и деликатно отмела все попытки ненужных ей сближений. Вероника прекрасно провела время, был объявлен последний танец. 
     «Разрешите Вас пригласить?» - голос прозвучал неожиданно близко. Ника вздрогнула, сердце заколотилось быстро и гулко. Не торопясь, повернула голову и посмотрела пристально и внимательно, в глаза. Алекс ждал, и, казалось, боялся получить отказ. Она улыбнулась и кивнула головой.
   Музыканты заиграли очень популярный когда-то давно, до революции вальс. Мелодия была грустной, щемящей. От неё у Вероники в душе всегда возникала беспросветная тоска и желание долго и безутешно плакать. Вот и теперь, знакомый мотив переворачивал всё внутри. 
    Кружась с Алексом по залу, она в какой-то момент вдруг словно выпала из времени. Перестала ощущать себя нынешней и новые, неожиданные чувства и мысли, хлынули из каких-то неведомых глубин и стали заполнять её. Картинка вокруг будто смазалась и поблёкла, все звуки стали глуше и незначительнее. Всем своим существом она почувствовала необъяснимую нежность к мужчине, который так уверенно вёл её в танце. И одновременно с этим, возникло леденящее мозг осознание обречённости всех и всего вокруг; и уверенность, что её собственная участь будет невыразимо ужасной; и ясное понимание, что именно этот, такой болезненно необходимый, такой желанный и любимый человек, будет её счастьем и гибелью. И ещё, страсть, какую она до сей поры ни к кому и никогда не испытывала и о существовании которой рассуждала всегда весьма скептично, залила её душу и тело, словно раскалённый металл.
    В какой-то момент, плавясь от нахлынувших эмоций, в своей новой реальности, она взглянула Алексу в глаза и поняла, что и с ним творится нечто подобное.

   Всё, что происходило потом, она осознавала плохо и впоследствии, с трудом смогла восстановить дальнейшие события того вечера и ночи.


Opus 5.

   
     В ту ночь, ей снова приснился кошмарный сон. Оставшийся, как она надеялась в далёкой юности, почти забытый ею он вернулся. Ника восприняла это как знак и, проснувшись поздним утром, одна в огромной, роскошной чужой квартире, совсем иначе взглянула на случившееся. Чувства ужаса и безнадёжности, порождаемые кошмаром и через него же проникающие в реальную жизнь, и на какое-то время оседающие в ней, раньше всегда были беспредметны. Они не имели никакого отношения к её такой спокойной и предсказуемой повседневности. Но, та страсть, которую вызвал в ней Алекс, то безумие тела и души, которое плескалось в ней и грозило затопить, несомненно, имели связь с ночным кошмаром. Почему-то она была абсолютно уверенна, что такая любовь убивает. И не то, чтобы Вероника боялась умереть, напротив, её отношение к смерти было, весьма, своеобразным. Скажем так, иногда жизни она боялась больше. Просто теперь Ника знала, что её любовь к Алексу принесёт и этот смертный ужас, и эту чёрную тоску. И тогда, существование её превратится в ад.

   Она бесцельно ходила из комнаты в комнату, тупо смотрела в окно, курила одну сигарету за другой и никак не могла принять решение. Мозг, не подводивший в самых трудных ситуациях, подсказывал, что надо просто уйти и сделать всё, чтобы этот мужчина никогда больше не появился в её жизни. Чувство самосохранения говорило, что иных шансов соскочить - не будет. Если ещё хоть раз она позволит себе наркотик по имени Алекс, то уже без него жить не сможет.
  После обеда посыльный принёс шикарный букет. Вложенный конверт с запиской практически развеял сомнения Ники. Алекс извинялся за внезапную отлучку, благодарил за чудесный вечер и просил дождаться его возвращения.
   «Очевидно, он уже всё решил. Сам. За меня. И надеется на продолжение. Какая я по счёту у него? И сколько ещё после меня будет? Такие мужики не отличаются моногамностью. А, даже если бы и захотели всю жизнь с одной прожить, так кто же им позволит? Они же народное богатство. Ум, честь, совесть и прочие, всеми ценимые, прелести. Вон сколько баб тоже хочет такого невероятного мужчину, хотя бы на разок, хотя бы потрогать. А, я что, как морячка буду всю жизнь ждать: вернётся - не вернётся. Нет, не смогу, умом тронусь. Так что, сейчас или пропаду», - Ника решительно набрала номер телефона сослуживца – «ты просил подменить тебя на съёмках, я согласна».

   Три месяца в «горячей точке» – это даже для бывалого фотографа не слабое испытание, а для Вероники и подавно. Согласиться подменить коллегу, было, чистой воды, авантюрой. Во-первых, Ника не занималась репортажной съёмкой. Не потому что не умела, а, попросту, не любила. Жизненные реалии, на её взгляд, редко вызывали у людей положительные эмоции. Поэтому множить грусть и разочарования ещё и на фотографиях было противно её душе. Хотя, как специалист, она искренне восхищалась удачными снимками, сделанными репортажниками.
Во-вторых, заехав в тот день домой буквально на пару часов и, собирая впопыхах вещи, она и предположить не могла, что командировка окажется такой долгой и тяжёлой. Съёмка делалась для одного иностранного издательства, что, несомненно, осложняло работу. Кроме отличного качества снимков, требовался «свежий» взгляд на войну, абсолютная достоверность и «незаангажированность».      
          
Ни морально, ни физически Ника оказалась не готова к тому, чем ей пришлось заниматься.       
    Разместили её на территории воинской части, в условиях походных, но приемлемых. В качестве сопровождающего, а заодно и охраняющего, прикомандировали бравого капитана, временно неспособного воевать по причине недавнего ранения. Капитан представлялся прожженным циником, без нервов и души. На поверку, это оказалось не так. Здесь вообще, всё оказалось не так, как виделось через телеэкран. Жизнь была не то, чтобы другая, более страшная, грязная, жестокая. Нет, жизнь здесь была иллюзорная. Лейтенантик, утром принёсший букетик первых весенних цветов, вечером остывал, с развороченными внутренностями, в лазарете. Солдатики из глухих российских деревень, которым она накануне рассказывала про африканский национальный заповедник, где снимала для глянцевого журнала, вечером не вернулись с задания, попали в засаду. Здесь нельзя было влюбляться, завязывать дружбу, строить какие бы то ни было планы. Её «свежий» взгляд на войну оказался именно таким. И на её фотографиях «люди войны» улыбались, рассказывали анекдоты, флиртовали с медсёстрами, чистили оружие и чинили одежду, а потом лежали на операционных столах или просто на земле. Лежали там, где застала их смерть. Всё предельно достоверно и «незаангажированно».   
   Больше нигде и никогда Вероника не встречала такой крепкой дружбы и такой пронзительной любви.  Невозможность спрогнозировать ничего даже на один день, даже на один час делала каждую минуту бесценной и уникальной. Люди здесь не то, чтобы торопились жить, просто они не упускали шанс, который давался им. При этом, на войну они ходили как-то буднично, без пафоса, как на обычную работу. 
               
   Эти три месяца сильно изменили её. Смерть не стала страшить больше, но жизнь явно прибавила в цене. Ника почти не вспоминала Раевского. Морально и физически она так выматывалась, что на душевные и телесные метания совсем не оставалось ни сил, ни времени. Колечко она предусмотрительно оставила дома. Среди местного мужского контингента имела репутацию свободной, но недоступной женщины. В этом она удивила даже саму себя. Уезжая из Москвы, Вероника предполагала возможность начать какие-то новые отношения, как говорится, клин-клином. Однако, не смотря на обилие желающих завязать такие отношения, впервые Ника поняла, что означают слова «единственный в мире мужчина». Раньше, она считала это красивой метафорой, однако, теперь с ужасом осознала, что после ночи с Алексом больше не хочет никакого другого мужчины. Ни реального, ни гипотетического, ни на вечер, ни на всю жизнь. Нет, она вовсе не стала асексуальной, холодной фотографиней. Напротив, только полное отсутствие сил спасало её от неуёмных эротических воспоминаний и сновидений. Просто, Раевский стал единственным фигурантом и во снах и наяву. Любые фривольные мысли ещё о ком-то, вызывали приступы тошноты.
Сказать, что это открытие испугало её, значит не сказать ничего. И дело было не в том, что половина человечества сузилась до одного человека. У неё было правильное отношение к собственной сексуальной жизни. Отсутствие партнёров и их наличие всегда воспринималось с известной долей иронии и пофигизма. Вероника никогда долго не бывала одна, ни к кому не привязывалась сильно и, расставшись, не впадала в депрессию. Не её выбирали, она выбирала. Так было до сих пор. Та единственная ночь с Алексом полностью лишила её какого-либо выбора. Отныне она абсолютно зависела от того, выберет ли её Раевский.      
И это означало не только возможное отсутствие сексуальной жизни, это означало однозначное отсутствие свободы, которой она так дорожила. Правда, оставалась надежда, что морок пройдёт и всё наладится.

      По возвращении в столицу, первым делом Ника повидалась с Катишь. Новостей накопилась тьма. Обсудили всё, что только можно было. Под запретом оказались только две темы: война и Алекс. О командировке рассказывать и не пришлось, достаточно было показать фотографии. Про Раевского Катя начинала говорить несколько раз, но Ника её останавливала. Почему-то показалось невозможным буднично, наравне с другими темами затронуть и это. Почему-то стало ужасно страшно услышать вдруг от Кати, что его видели с другой женщиной или ещё что похуже.

   «Ну, вот, я становлюсь неврастеничкой. Неужели это происходит со мной, такой уверенной в себе, в своём женском обаянии и сексуальности. Что же будет дальше, если уже сейчас так?» - подумала Ника после ухода подруги.

   День катился за днём. Возникали какие-то незначительные съёмки, отмечались чьи-то юбилеи, происходили разного рода события – жизнь входила в обычную колею. Заказчик военных фото очень высоко оценил сделанную работу и выплатил неожиданно большие деньги. Вероника решила себя порадовать и, добавив из заначки нужную сумму и слегка подзаняв, купила авто. Водительские права она получила давно, изредка каталась на машинах друзей, но до покупки собственного автомобиля всё не доходили руки. Сначала денег было жалко, потом лишних хлопот не хотелось. Конечно, время от времени кавалеры рвались подарить ей что-нибудь достойное. Но, у Ники всю жизнь был принцип – не продаваться - и она дипломатично отказывалась от слишком дорогих подарков.
В автосалон поехали вместе с Катюхой. Вопроса «что покупать» не было – безусловно, джип, а точнее «Rang». Определиться надо было только с цветом. Походив по салону, выбор остановили на «граффит» - строго, но не мрачно. Пока оформляли покупку, молодой резвый менеджер «клеил» Нику по полной программе. Она лениво, больше по привычке, чем из интереса поддерживала игру. Катерина – благодарный болельщик, с восхищением наблюдала, чья возьмёт. Через пару часов подруги катили на новом джипе по Москве. Настойчивый юноша получил согласие посетить с ним, намечавшуюся на ближайшие дни, пафосную премьеру отечественного блокбастера. 

     Премьера обещала быть роскошной и шумной. Деньги на киношедевр были затрачены большие, спонсоры желали получить соответствующий общественный резонанс. Ника решительно отмела все предложения «поработать на мероприятии».
  «Сколько можно пытаться совместить приятное с полезным?» - поддержала её Катя, - «мы – девочки взрослые и умные. И давно знаем: либо полезно, либо приятно».   
    Молодой человек, отзывавшийся на имя Артём и оказавшийся только на два года моложе Ники, звонил ежевечерне, развлекая разговорами ни о чём. Катюша уже начала подозревать его в корыстном интересе, когда случайно выяснилось, что хозяин этого автосалона, а заодно и пары других, по совместительству папа милого менеджера.
  «Наверно, это – любовь», - промурлыкала Катюша, комментируя неуёмный ажиотаж со стороны смазливого инфанта.

   В день «Ч», ровно в назначенное время Вероника в сопровождении Артёма появилась в киноцентре. Она выглядела сногсшибательно, кавалер не сводил с неё влюблённых глаз, мужчины провожали её взглядами под неодобрительное шипение спутниц. Праздник оказался именно таким, как она и представляла, слишком часто она посещала подобные мероприятия, по работе. После просмотра фильма все высыпали в необъятное фойе. Немножко официоза с бравурными речами и взаимными облизываниями. Много известных лиц, море выпивки и закуски, необременительный трёп со знакомыми и незнакомыми персонажами, проходные, ни к чему не обязывающие любезности с приятными или полезными мужчинами.
   Тёма выбивался из сил, стараясь произвести на Нику неизгладимое впечатление. Был остроумен, предупредителен, нежен и смышлён. Никусе было с ним легко, что, собственно, и требовалось. В какой-то момент она даже подумала, что избавилась от чар Раевского, успокоилась и поплыла по течению. Артём, не пригубивший за вечер даже шампанского, уже получил её согласие покататься на его дивном «бентли» по летней ночной Москве.
    Почти перед самым уходом, он спросил, не знакома ли она лично со спонсорами фильма. Ника отрицательно качнула головой и поинтересовалась, почему, собственно, он так решил.  Тёма замялся. Видно было, что уже жалеет о затеянном разговоре. Она повторила свой вопрос. И тогда он сознался, что весь вечер за Вероникой пристально наблюдал один из спонсоров. У неё в миг зашлось дыхание, и похолодели руки. Она была уверенна, что не видела Раевского среди публики, но кто сидел за спонсорскими столиками, не догадалась посмотреть. Не понимая зачем, Ника пошла по залу, раздвигая стоящие на пути группки гостей, вглядываясь в лица. Делала это сосредоточенно, будто искала потерявшегося ребёнка. Тёма хотел было пойти следом, но она остановила его взглядом, как припечатала.

   Она нашла Алекса в дальней части фойе. Он стоял у огромной стеклянной стены, смотрел на, светящийся иллюминацией, город и казался безумно одиноким. Молча подошла, прижалась и забыла обо всём на свете. И только шептала, словно убаюкивала: «Саша, Сашенька, я с тобой, я рядом, я вернулась».  Будто не было трёх месяцев разлуки, клятвенных обещаний «никогда и ни за что», страхов, что уже нашёл кого-нибудь и утешился. А, было немыслимое счастье и удивление, как она могла жить без этого мужчины всю свою жизнь.   


Opus 6.
               

     «Париж тебя вылечит, вот увидишь», - сказала Катишь, прощаясь в аэропорту. И она не ошиблась. Что-то действительно стало происходить. Ещё больно было думать об Алексе, но уже получалось подолгу не думать о нём. Ещё не было той лёгкости и непринуждённости, какой славилась она во времена «до Раевского», но уже мимолётный флирт с мужчиной не вызывал скуку и усталость. Ещё не было той, прежней уверенности в себе, но почти исчезло желание каждую мало-мальски броскую женщину мысленно примеривать на роль счастливой соперницы. Перестала мучить, ставшая за последние годы навязчивой, мысль: «Я - не достаточно хороша для него». Рабство ещё не кончилось, но перестало быть невыносимым.
     Через несколько дней после приезда, Ника познакомилась с милым молодым учёным из России. В Париже он занимался какой-то научной работой, жил недалеко от гостиницы, в которой она поселилась. Знакомство состоялось при весьма забавных обстоятельствах.

     Завтракать Вероника ходила в кафе напротив отеля. Отличный кофе, вкуснейшая выпечка, уютная, почти домашняя обстановка – всё это настраивало её на позитив и как бы гарантировало, что день будет удачным.
Ника лелеяла этот маленький ритуал и дорожила им. Вот и в тот день она удобно расположилась за своим столиком, рядом с огромным «французским» окном и, потихоньку отпивая кофе, стала наблюдать за происходящим на улице. В какой-то момент, краем глаза, Вероника увидела мужчину, неуклюже пробирающегося между столиками. Потом, её отвлёк шум за окном. От внезапно раздавшегося за спиной голоса, она вздрогнула, и содержимое чашки пролилось на скатерть.
Неловкий посетитель испуганно глянул на содеянное и стал, очевидно, извиняться. Познания Ники языка Мольера и Дюма были весьма условны и поэтому, дабы не затягивать сцену, она мило улыбнулась и покивала головой. Но, не удержалась и в спину ему процедила: «Вот же ж увалень!»  Мужчина замер и обернулся. Ей не оставалось ничего другого, как вновь улыбнуться и покивать головой. Мол, всё нормально. Он подозрительно посмотрел на Нику, что-то пробубнил, виновато понурясь, и пошёл дальше. Когда же она с чувством произнесла фразу: «Ну вот, мусьё, теперь весь день коту под хвост!» Он в три прыжка возвратился к столу и, прижимая руку к сердцу, клятвенно заверил: «Мадам, я всё исправлю! Разрешите представиться Павел Головин, тридцати трёх лет отроду, потомственный москвич».   

    Весь день они провели вместе. Он рассказывал про Францию, она про Россию. Оказалось, что у них много общего. Любимые книги, фильмы, увлечения. Похожее детство и юность. Одинаковое отношение к мировым проблемам и житейским мелочам. С ним было очень просто.   

   С появлением Павлика парижская жизнь Вероники обрела некий ритм и упорядоченность. Утром они встречались в кафе, обменивались новостями и оговаривали план мероприятий на день. Он расписывал её время деловито и обстоятельно, и это оказывало на Нику невероятный психотерапевтический эффект. Даже в далёком детстве у неё не было такого чувства защищённости и покоя. Слишком рано родители приучили её самой принимать решения, самой исполнять их, самой нести ответственность за последствия. Раньше она считала, что так и нужно. Реальная жизнь тяжела и жестока, к ней надо подготовиться. И только теперь Вероника начала понимать, какую цену она заплатила за эту подготовку.
    «Будь я не такой ответственной и самостоятельной, насколько легче и светлее была бы моя жизнь», - с горечью думала она - «может, если бы я была хоть чуть-чуть капризна, легкомысленна и непредсказуема, как многие другие женщины, Саша не обошёлся так со мной? Или я не сломалась бы, а спокойно махнула ему рукой – Аривидерчи, милый! - и пошла дальше. И рядом со мной непременно появился бы мужчина надёжный и верный, вот, например, такой как Павлуша. Да, бурная страсть с ним не грозит. Но, может, её и не надо? И счастье состоит из обычных вещей? И жить надо бездумно, спокойно, весело и в своё удовольствие?»

   Вливший в жизнь Вероники размеренность и стабильность, Павел как-бы начал оттеснять её недавнее тяжёлое прошлое и вымывать из памяти груз пережитого. Заполняя время им же придуманными и осуществляемыми событиями, а значит и свежими впечатлениями, он незаметно свивал новую, пока шаткую и рваную, но уже ощущаемую, как сиюминутную и настоящую, реальность. И эта реальность открывала перед Вероникой, до сих пор немыслимые для неё, шансы. Неожиданно, Ника получила возможность видеть то, что случилось - со стороны. Не как участник, но как случайный равнодушный наблюдатель. Кусочками, эпизодами, моментами последние четыре года начали прорисовываться в ином, каком-то, более истинном, свете.
То, над чем она безнадёжно билась долгими страшными бессонными ночами, на удивление просто выяснялось теперь. Мозг, будучи столько лет больным, неизлечимой маниакальной любовью к Алексу, освобождаясь от пут, оказался способен выдавать нетривиальные, но удивительные в своей элементарности и доходчивости мысли. Её, казалось бы, рассыпавшаяся на атомы, жизнь начинала собираться в единое полотно. Пока - штрихами, намётками, общими контурами, но уже достаточно реалистично, чтобы констатировать робкие шаги к выздоровлению.
   Такая монументальная и железобетонная уверенность в непререкаемом превосходстве Раевского везде и над всеми, внезапно была снесена банальным предположением: «А, с какого перепуга?» Монополия пошатнулась, в невозможно длинном и беспросветном тоннеле судьбы вдалеке забрезжил слабый свет надежды.
Теперь она не тужила свой ум напрасными усилиями в попытках осознать причины краха, она постепенно училась покидать мысленно те места, где страдала. Она отпускала и оставляла то тёмное, что вместе с Александром вошло в её жизнь. И если раньше и счастье, и горе, и ужас, и надежда – всё было сплетено в общий ядовитый клубок, то нынче Вероника могла бы сказать, что зёрна наконец-то начали отделяться от плевел. Стал определяться - пока смутно, неуверенно -  и момент, с которого отношения с Алексом перешли в то самое, гиблое состояние. Состояние, когда все её тщательно подавляемые и скрываемые страхи, предчувствия, сомнения обрели жизненные, вполне прозаичные, и весьма пошлые, воплощения.

     В первые месяцы после разрыва, отлучённая от Раевского - от его рук, глаз, голоса, от всего того, чем он всецело заполнил жизнь Никули, стерев её собственные интересы, увлечения, сторонние мысли и дела. Корчась от невыносимой ломки и заливая горе и тоску литрами спиртного. Она наивно полагала, что если догадается, в чём причина, то сможет быстренько исправить ошибки. И всё станет, так как было – тяжело, ненадёжно и несказанно сладостно. И лишь теперешнее наступающее отрезвление вынуждало её признать – причин было так много, и они были столь серьёзными и глубокими, что все скорые и простые решения были абсолютно не дееспособны.

   Убеждённость, что всё дело только в ней самой, в её изъянах и слабостях, в недостаточном совершенстве, в избыточном совершенстве мешала увидеть картинку всеобъемлющей и потому правдивой. Если бы тогда, почти год назад ей сказали, что в грядущей трагедии виноват будет кто-то другой, она бы с горечью рассмеялась. В слишком покорную и не самостоятельную в суждениях и мнениях превратилась она за годы жизни с Раевским. Убедив себя, что если она будет такой, как он хочет, как ему удобно, то их отношениям, от которых она стала столь зависима, ничего не грозит – Вероника оторвалась от настоящего. Уступая ему в мелочах и не только, теряя себя, свою индивидуальность, Ника почти утратила свой знаменитый нюх на людей и факты. Принимая за чистую монету всё, что показывала ей жизнь, она перестала ощущать ту тонкую грань, которая отделяет правду от искусной лжи. И когда закрутился вихрь страшных событий, ей и в голову не пришло усомниться хоть в чём-нибудь. Слишком очевидным и пугающим оказался расклад. Реальность, в которую Ника ввалилась, была настолько правдоподобной, что при всей своей бредовости и сюрреалистичности, практически не вызывала сомнений. И сколько бы, не твердила Вероника себе, что такого не может быть, жизнь доказывала обратное. Лишь пережив всё, что случилось, встретив Павла и начав, наконец-то, нащупывать твёрдую почву под ногами она спокойно, без истерик научилась вычленять свои косяки; подвергать ревизии, казалось бы, непреложное; объявлять враньём то, во что, совсем недавно, свято верила.
 

Opus 7.


   Появившаяся на горизонте соперница, сначала таковой не показалась. Она вообще сначала никаких эмоций и мыслей у Ники не вызвала. Саша, попросивший Веронику сделать его сотруднице портфолио, казалось, сам был не очень доволен этой идеей и никак не заинтересован в результатах. Сказал, что одна из его менеджеров, зацикленная на своей внешности хочет то ли с комплексами побороться, таким образом, то ли сферу деятельности поменять и ей непременно нужна профессиональная фотосессия. И легче дать ей то, что она хочет, чем слушать её жалобы и нудёж.  Никуля, к тому времени уже совсем разучившаяся ему отказывать, назначила время для съёмки в своей небольшой собственной фотостудии.
Клиентка пришла вовремя, вела себя тихо и послушно, каких-то своих особенных желаний и фантазий не высказывала – отработали быстро, чётко, по обычной схеме. Без лишнего эротизма -  никаких надутых губок, оголённых сисек и чулок с подвязками. И если бы не профессиональная память, через час Ника бы и не вспомнила, как выглядела эта женщина. Настолько серой, безликой и неинтересной она показалась. Потом, позднее, мысленно вглядываясь в ненавистный образ, она вспомнила и поразилась тому ощущению пустоты, которое у неё во время съёмки вызвала тихая дама. Обладая врождённым чутьём на людей и, в силу профессии, развив в себе это качество до автоматизма, Вероника могла с полпинка, за несколько минут общения увидеть и понять суть человека. Тогда, после фотосессии она подумала: «Мадам пользуется успехом.  На один раз. Классическая брошенка». За смазливым лицом, пышными формами и смиренным поведением Ника не разглядела нездешнего зла на дне этого сосуда. Клиентка просто казалась никакой. Это была первая серьёзная ошибка.

   Чуть позднее, Никуля допустила ещё один промах. Сидя за компьютером в родной редакции она обрабатывала отснятые фотографии. Проходящая мимо сослуживица поинтересовалась: «Ну, и кто это у нас такие грудастые и наглые?»
«Озабоченный менеджер среднего звена», - отшутилась Вероника.
«Ну, что озабоченный, я вижу. Тебе она кем приходится, если не секрет?» - «Никем. Попросили сделать фотосессию», - «Её мужчина попросил тебя?» - «Нет, мой мужчина», - «И ты согласилась?» - «Да мне, собственно, не трудно», - «Может и не трудно, но уж точно не дальновидно», - «Да, она вроде тихая и вовсе не наглая», - «Поверь мне, детка. Именно такие, как бы, тихони уводят наших мужей. Мне ли не знать».
Тогда бы Нике прислушаться, озаботиться и позадавать себе неудобные вопросы, может и упредила бы катастрофу. Но, она списала подозрения и цинизм знакомой, на недавний разлад в семье и мучительный развод. И забыла об этом разговоре.

   Она потом не раз корила себя за беспечность и самоуверенность. Посыпая голову пеплом, виня себя во всех мыслимых и не мыслимых грехах, Вероника никак не могла понять – как, она, такая осторожная и недоверчивая, уже тёртая и битая жизнью – проглядела, не почуяла, какая бездна разверзается перед ней? Почему ничего не ёкнуло, не поскреблось, не почудилось? Где были её хвалёные крепкие мозги и звериная интуиция?
А, здесь, в Париже, сидя в плетёном кресле на балконе, в своём номере, потягивая терпкое французское вино, она вдруг со всей очевидностью поняла невероятно простую вещь. Всё, что она получала из рук Алекса, без всякой цензуры, проверок, задних мыслей автоматически принималось, одобрялось и внедрялось в её жизнь. Он сам был абсолютным гарантом съедобности и безопасности своих даров, как бы они не выглядели. Любовь сделала её слепой, глухой и, до идиотизма, доверчивой и беззаботной.

   Ещё какое-то время, после этой фотосессии Ника жила, не замечая перемен в отношениях с Раевским. Казалось, всё идёт как обычно. Работа, поездки, люди, заботы и радости, встречи с немногими оставшимися подругами, милые задушевности с Катериной. Алекс – внимательный и любящий.
    Они встречались так часто, как получалось. У обоих было своё жильё и доходы, свои рабочие расписания, обязательства, планы. Иногда, Никуша ловила себя на мысли, что Алекс стал как-то спокойнее к ней относиться. Что, начиная с лета, не слишком настаивает на свиданиях, не так, как прежде смотрит на неё, не так горячо любит. Можно было бы назвать это начавшимся охлаждением и равнодушием, но она боялась таких формулировок и предпочитала искать и, конечно же, находить другие объяснения. Она старательно строила свой безопасный мирок, где Саша был, навеки вечные, её собственностью. И только её.

   Крушение произошло внезапно и обвалило всё ею возведённое до основания. Свершилось это событие, как и полагается, буднично и мерзко. При случайном разговоре со старой знакомой вдруг выяснилось, что одна из секретарш Раевского – родственница этой самой знакомой. И, будто бы, все в его фирме судачат о том, что Алекс сменил фаворитку.  Якобы, старая, та, что была последние годы – ему уже и «на хрен не нужна» - и теперь рулит новая. И эта новая взяла его в оборот, он с неё глаз не сводит, млеет и слюни пускает при её появлении. И пока она - простой менеджер, но в свете последних перемен в её личной жизни, в её трудовой карьере также грядёт большой служебный рост. Хоть она - дура и сволочь редкостная. Пока словоохотливая знакомая делилась последними новостями и слухами, Вероника шутливо закатывала очи, иронично улыбалась и кивала головой. Она держала лицо из последних сил. Слёзы подступили к глазам, горло перехватило. Засунув руки в карманы, Ника впилась ногтями в ладони, чтобы не закричать и не забиться в истерике. Она уже не слышала слов, не вникала в смысл и мечтала только об одном – дотерпеть, пока болтушка не иссякнет. Оборвать, занервничать – означало доказать правдивость сказанного.

   Дома, вдоволь наревевшись, Никуша решила, что ничего с Алексом выяснять не будет. Дрязги и разборки она ненавидела всегда и считала, что хорошо воспитанные люди должны уметь строить отношения мирно, спокойно и взаимно уважительно. Проверять достоверность услышанного, ей показалось гадким, безыдейным и недостойным. Правду знал только один Раевский, и сказал бы, если пожелал. У всех остальных могли быть только версии и «фантазии на тему». С Катюхой делиться плохими новостями не хотелось – она и так не одобряла отношений с Раевским. И, получив в руки такой козырь, начала бы давить и увещевать, ибо весьма переживала за подругу.
В разговорах она частенько, не стесняясь и не подбирая слов, охаивала Сашу. Ника знала, это не от зависти или злости. Просто, Кате он реально не нравился.   

   Осложнял всё и тот факт, что Вероника совершенно не понимала о какой новой фаворитке идёт речь. Кто выступал в этой роли, было для неё великой загадкой. Она в целом знала коллектив, который работал на Сашу, но вычленить из всех желающих его охомутать, ту у которой это, якобы, получилось, было выше её сил. Оказавшись на перепутье -  с выбитой из-под ног почвой, с повергнутыми в прах вчерашними принципами, правилами и устоями -  Ника вдруг совершенно растерялась. Она не понимала, что происходит и что надо предпринять. Формулировка «бороться за счастье» ей претила. С кем и как борются в таких случаях, лично ей было не ясно.  После долгих раздумий, Вероника решила, что, возможно, надо бы стать ещё более внимательной и благодарной по отношению к Алексу. Тогда, она посчитала, что это будет правильно, логично и действенно. Как же потом она жалела о принятом решении - может быть и неизбежном, но однозначно ошибочном и тупиковом.

   Жизнь катилась дальше. Ника чувствовала себя подавленной и старалась реже встречаться с людьми. Отказывалась от встреч, мероприятий и поездок. По сути, жизнь стремительно начала сужаться до минимального набора – работа и Алекс. Возможно, найдись тогда кто-то, кто бы взял её за руку и стал принудительно выводить в свет, в события, в общество – она бы не увязла так глубоко и безнадёжно. Но, Катя, вскоре, уехала на стажировку в Англию, на несколько месяцев, а всем остальным не было до Ники никакого дела. Как довольно быстро выяснилось, всем была нужна весёлая, заводная, беспроблемная Вероника. А, Ника с проблемами вызывала скуку и напряг. У неё не стал портиться характер, она по-прежнему была доброй и отзывчивой. Но, даже те уверенность и лёгкость, что ещё сохранились, начали таять на глазах. Тогда же у неё стали проявляться страхи, о существовании которых она и не подозревала.

   Где-то, через месяц после встречи со знакомой, вдруг, неожиданно Саша предложил отдохнуть на Сицилии. Старый школьный товарищ – довольно успешный бизнесмен и счастливый обладатель домика в маленькой рыбацкой деревушке, в провинции с красивым названием Агридженто – пообещал, что эту поездку они запомнят на всю жизнь. Это было то, что нужно. Никаких знакомых, никаких тусовок, никаких лишних людей. Поехать решили на три недели. Ника взяла внеочередной отпуск, пообещав привезти много сногсшибательных фотографий сицилийских пейзажей и исторических ценностей, и небольшой мешочек с местными вкусностями.

     Одноклассник не ошибся. Это были самые счастливые три недели Никиной жизни. Ни до, ни после этого, ей не было так хорошо, спокойно, радостно и беззаботно. И не только Алекс, снова, как прежде, нежный, внимательный и страстный, давал ей эти ощущения. Там, на Сицилии, жизнь, будто оттаяла и опять, повернулась к ней светлой стороной, предложив ещё один кусочек счастья. 
   Сразу по приезду они взяли в прокат машину - маленький, двухместный кабриолет, умопомрачительно жёлтого цвета. Несколько дней обживали дом, знакомились с окрестностями, изучали путеводители, намечали планы. Решили не тратить время зря и пуститься в авантюрное путешествие по острову. Сменяя друг друга за рулём, ночуя в хостелах и съёмных домиках, перекусывая в барах и кафешках, они окунулись в, прежде неведомую им, жизнь странников. Легкомысленно менялись маршруты, беспричинно назначались остановки, отметались все правила, традиции и привычки. Ветер странствий - жаркий ветер сирокко - подхватил их и нёс по озорной, приветливой, чудесной Сицилии.
В скольких гулких, величественных католических храмах и базиликах они вместо слов молитвы шептали друг другу слова любви. Сколько случайных посетителей ресторанчиков аплодировали их страстным и волнующим танцам. Сколько диких, безлюдных пляжей с золотистым песком приютили их жадные нагие тела.
   Нике было так безумно хорошо, что она поверила в то, что всё наладилось. И по возвращению в Москву они вновь будут счастливы, как раньше, в первые годы их любви. Чуда не произошло. Что было причиной - промозглая столичная осень, возвращение Алекса в привычную среду – с частыми отъездами, лихими корпоративами, слишком услужливыми сотрудницами или ещё что-то, Ника не ведала.
Однако, Раевский снова стал спокоен и равнодушен. Она начала замечать, что, разговаривая с ней, он будто отсутствует. О ком или о чём он думал в это время, она могла только догадываться. Между тем, сплетни о переменах её участи разрастались как плесень. Положение становилось нетерпимым. Веронике казалось, что абсолютно все знают, что Алекс разлюбил её и бросил. Хотя, формально, ничего в их общей жизни не изменилось. Нику постоянно мучил вопрос - что же произошло и происходит на самом деле? Создавалось впечатление, что окружающие   достаточно осведомлены на этот счёт и только она в полном неведении. Медленно, но верно Вероника спускалась в ад.


Opus 8.


    Париж вскрыл совершенно неизвестные ранее пласты богатой натуры Ники. Страхи, потихоньку покидая её, приоткрывали новые возможности, знания и тайны.  Во время одной из прогулок с месье Головиным по неизученным дотоле старинным улочкам, произошло нечто экстраординарное. Дивным солнечным августовским днём они мерно вышагивали по брусчатке, весело болтая о недавних незначительных событиях, когда внимание Никуши привлекла арка каменного, довольно невзрачного дома. Она замедлилась, а потом и вовсе остановилась. Стоя напротив прохода, Вероника начала пристально и напряжённо всматриваться в здание и внутренний дворик, видневшийся за аркой. Затем, неуверенно двинулась в прохладный сумрак каменного свода.
Павел, обеспокоенный переменой настроения и странным поведением, хотел остановить Нику, но она отмахнулась и, казалось, даже не услышала сказанных им слов. Не решаясь окликнуть вновь, он пошёл за ней следом. Войдя во двор, Ника, постояв минуту в замешательстве, неожиданно твёрдо и решительно повернула к входным дверям. Постучалась, потом требовательно нажала на звонок. Ответом была гулкая тишина. Ника снова позвонила, а затем начала нервно и настойчиво барабанить в дверь. «Никуля, очевидно никого нет дома. Перестань, пожалуйста. Не надо так волноваться. Если тебе так хочется, мы придём сюда в следующий раз. Может, кого-то застанем», - увещевал Паша, всё больше и больше поражаясь, внезапно произошедшей в Нике, перемене.

«Ты не понимаешь, это важно. Я должна, непременно должна туда войти. Там что-то моё. Что я забыла, оставила, потеряла», - она уже плакала, сбивчиво пытаясь объяснить ему случившееся. Он молча обнял её за плечи и повёл из двора. Она послушно пошла рядом, вздрагивая всем телом и захлёбываясь от рыданий. Слёзы катились по щекам. Она торопливо вытирала их тыльной стороной ладони. Дойдя до ближайшей скамейки, он усадил её рядом с собой, положил её голову себе на грудь и начал убаюкивать. Ника, обессиленная и потерянная, поддавшись этой неловкой мужской нежности, постепенно начала успокаиваться. Он качал её, приговаривая что-то ласковое. Она ещё продолжала плакать – тихо и беспомощно, как ребёнок и всё повторяла: «Я должна, должна».
Через час, поймав такси, Павел отвёз её в отель. В номере Ника всё ещё опечаленная и подавленная, легла и вскоре заснула. Он не решился оставить её одну.

   Вечером, проснувшись, Вероника, казалось, позабыла о происшествии. Она была вновь весела и беспечна. И только слегка припухшие глаза и, едва заметное, подрагивание пальцев, выдавали недавний нервный срыв.
Они пошли ужинать в ресторан, расположенный неподалёку. Кутили, танцевали, дурачились. Ни слова не было сказано о том, что случилось днём. Провожая Веронику в номер, Павел обнял её, поцеловал в висок, попрощался. Ника прикрыла глаза, судорожно вздохнула и прошептала: «Не уходи. Пожалуйста. Мне так страшно».


   Она шла по улице. На дворе стояло лето, наверное, август. Листва на деревьях уже немного пожухла, в воздухе висело душное марево. Было трудно дышать, воздух был плотным, вязким и каким-то мутным. Узкая улица по обе стороны была застроена каменными зданиями. В основном -  жилые дома, но попадались и магазинчики. Большие окна лавок и кафеен были укрыты от безжалостного, палящего солнца полосатыми, бело-синими «маркизами». Улица казалась абсолютно безлюдной. Она шла медленно и совершено непонятно куда и откуда. На душе было отчего-то муторно и тяжело. Внезапно, ей вспомнилось. Вчера, она снова ездила к нему. А, его камердинер снова принёс отказ.
 Она и теперь слышит голос Михееча: «Барыня, ехали бы Вы домой. Не велено принимать. Барин рассердится. Браниться будет. Не убивайтесь Вы так. Барин горячий, да отходчивый. Приезжайте в другой раз». Вспомнила, как сунула Михеечу в ладонь денежку. За доброту, за преданность, за сострадание. Вспомнила, как просидела в карете несколько часов, глядя на ярко освещённые окна его квартиры. Ещё припомнилось, как приехал экипаж, из него величаво вышла красивая дама и вошла в его дом.  А, спустя пару часов, дама вышла расслабленная и утомлённая любовью. Его любовью. Вспомнила, как рыдала и выла, глядя на ту, что заняла её место. Пусть на пару часов, но ей самой не позволено и этого.
Как забыть, размазывая слёзы по щекам, причитала по-бабьи: «За что, за что, Серёженька? Как ты мог так со мной поступить? Чем уж таким провинилась я, что меня так можно? Михееч, твой, стыдится в глаза мне глядеть. Всё утешает, говорит, приходите, мол, барыня, в другой раз. А разов этих уже и не счесть. Ты, Серёжа меня из жизни своей вычеркнул. Но, куда же мне деться теперь? Как мне быть без тебя? Помнишь, когда от «красных» бежали, на пароходе в Константинополь, Михееч всё приговаривал: «Неужто навсегда? Как же так, неужели Россию больше и не увижу? И помру на чужбине?» Плакал, горевал. Я после тифа была слабая. Как плыли почти и не помню. Но, мне было всё равно куда, лишь бы с тобой. А, теперь что? Что мне делать? Как жить?» Вспомнила, как крикнула кучеру: «Пошёл!» А, сама подумала: «Куда мне теперь? Ведь я нигде и никому не нужна».
От нахлынувшего, сдавило горло. Теперь шаги по мостовой давались с заметным трудом и напряжением. Она стиснула дрожащими руками виски. Остановилась и привалилась к серой, выщербленной стене. Вопросов в голове больше не осталось. Она уже знала - куда и зачем идёт. И от того, тяжесть произошедшего стала растворяться, а муки грядущего леденили сердце. Ужас и безысходность залили душу.

   «Никуша, проснись, любимая. Тише, тише. Всё прошло. Это просто сон, дурной сон. Успокойся. Всё забудется. Утром проснёшься – как и не было ничего», - в спальне горел включённый ночник. Павлик, встревоженный и озабоченный, мягко тряс Нику за плечо. Всё ещё погружённая в ночной кошмар, Вероника никак не могла понять, где она, что происходит, и кто это мужчина.
 
     Больше они не расставались. Ника позвонила в свою редакцию, отчиталась о сделанной работе, отослала весь материал. Попросила отпуск за свой счёт. Начальник сначала заартачился. Но, когда Никуша пригрозила уволиться, пошёл на попятную. Такими сотрудниками не разбрасываются. Сговорились на двух месяцах отдыха. Формальности с проживанием уладили быстро. Головин, согласовал со своим местным шефом, что большую часть работы будет делать на дому. При очередном разговоре с Катериной, Ника поделилась новостями о стремительных переменах в личной жизни. Подруга была рада, посетовала, что соскучилась. Про нервную истерику исповедоваться было незачем.   
 
    Они сняли чудный маленький домик в пригороде Парижа. Дивный разросшийся сад окружал старинное, оригинальной архитектуры здание, выкрашенное в белый цвет, с нарядными красными ставнями на больших «французских» окнах. Хозяйка долго и увлечённо рассказывала Павлу об истории дома и своей семьи. Женщина была чрезвычайно мила и доброжелательна. Флиртовала с Павлушей и загадочно улыбалась Нике. Уточнив, где можно купить свежую, вкусную провизию, а также познакомив с соседями, она наконец-то отчалила. Ника придирчиво осмотрела свои новые временные владения и осталась довольна. Для удобства передвижения Павлик взял в прокат на ближайшие два месяца небольшой автомобильчик. 

   День за днём, спокойная размеренная жизнь выводила Веронику на какой-то новый виток жизни. Она старалась ни о чём не думать. Павел давал то, что было так нужно ей теперь. Он был её опорой, её крепостью. Не ожидая ничего взамен, он любил Нику – преданно и верно. Она же чувствовала к нему огромную благодарность.  Он был с ней нежен, предупредителен и ласков. Отдаваясь ему, Никуше не приходилось делать над собой какие-то усилия. Она и не желала его и не противилась.
Он был для неё лекарством – необходимым и действенным. Что будет дальше - не загадывала. А, он, похоже, просто боялся думать о будущем. Был счастлив, что она теперь, сейчас с ним и нуждается в нём. Алекс не то, чтобы ушёл из её мыслей, но перестал мучить и терзать. Было ощущение, что она вышла из какого-то замкнутого круга и жизнь начала двигаться дальше, вне Раевского. А, вот сон, приснившийся после нервного срыва, вспоминался часто.

   Дело в том, что это был её тот самый давний кошмар, только, если можно так выразиться, в расширенном виде. Раньше Нике снилась улица, жара, марево, сине-белые «маркизы», ужас, тоска и безысходность. В кошмаре не было ни Михееча, ни таинственного Серёженьки. Несмотря на то, что сюжет сна стал богаче, насыщеннее, сон не стал ни на йоту понятнее.
Единственное, что она могла сказать со всей определённостью – кошмар имел отношение к Алексу и к тому, что между ними произошло. Ибо, чувства, которые она испытывала к неизвестному Сергею во сне, были практически идентичны тому, что она чувствовала в реальности к Раевскому. А, ощущение горя и одиночества, которое она пережила во время кошмара, было очень похоже на то, что происходило с ней в последние месяцы. Вероника ясно осознавала, что во всём этом кроется не только большая тайна, но и разгадка всех её крушений и неудач. Для себя Никуша твёрдо решила, что попробует в секрете разобраться. А, потому, непременно снова поедет к дому с аркой. Она знала, что Павел будет против. Но, не собиралась отказываться от планов. С ним или без него, разгадать, что же такого в этом доме, было вопросом номер один.

    Некоторое время спустя, Вероника осуществила задуманное. В один из дней, встав пораньше, плотно позавтракала, покидала в сумку нужные вещички, и уже было выскользнула за дверь, как её окликнул Павел: «Никуся, а ты куда собралась?»
Ника хотела слукавить и отшутиться, но обернувшись и глянув Паше в глаза, потупилась и проговорила: «Я снова хочу туда поехать», - «А почему украдкой?» - «Ты же будешь возражать, отговаривать», - «Я бы, конечно, попробовал. В прошлый раз ты меня здорово напугала. Но, ведь отговаривать бессмысленно. Ты всё равно сделаешь по-своему», - «Конечно, сделаю», - «Никуша, давай тогда я поеду с тобой. Во-первых, твои скромные познания языка не позволят нормально общаться с аборигенами. Во-вторых, если тебе вдруг затуманится, я буду рядом и подхвачу. В-третьих, мне так будет спокойнее», - Павлик был так убедителен и так просительно смотрел на Нику, что она не смогла отказать. Через полчаса они уже катили в сторону Парижа.   

   К величайшей радости Вероники, на этот раз жильцы оказались на месте. Дверь открыла женщина средних лет. Павел попросил разрешения пройти в комнаты и поговорить, объяснив, что они из России и очень интересуются историей этого дома. Хозяйка пожала плечами, улыбнулась и пригласила внутрь. Познакомились. Женщину звали Клотильда. Ника понятия не имела, что именно ищет и пытается узнать, поэтому ещё по дороге они договорились, что Паша будет спрашивать всё об этом здании и его жильцах.

Из рассказа хозяйки выяснилось, что сама она живёт здесь с рождения. До неё жили её родители, а ещё раньше бабушка и дед. В общей сложности, домом семья владеет уже более двух веков. Беседа текла неспешно. Павлик задавал вопросы, уточнял какие-то моменты. И пока Вероника не услышала ничего, что бы задело или взволновало её. Так как в семье было принято чтить и уважать историю рода, повествование гостеприимной мадам Кло было довольно подробным и детальным. Они все вместе уже успели дважды выпить кофе, со свежей выпечкой. Прибежали из школы дети и, схватив по большому куску пирога, умчались играть во двор.  А, Ника всё не могла уловить причину её внезапного болезненного интереса к этому месту. Хозяйка уже начала искоса поглядывать на стенные часы, когда гости решили откланяться.    Проходя через просторную столовую, Вероника обратила внимание на детские рисунки, обильно украшавшие одну из стен. Мать с гордостью пояснила – дети очень любят рисовать, а она очень любит своих детей. И тут взгляд Ники упал на рисунок с изображением чего-то, напоминающего воинскую награду. Присмотревшись, она с удивлением обнаружила, что нарисован Георгиевский крест.

Живо повернувшись к хозяйке, Никуля затараторила: «Что это? Откуда? У вас есть в роду русские?» Клотильда, опешив от такого напора, вопрошающе посмотрела на Павла. Он перевёл. Женщина загадочно улыбнулась и вернулась за стол. Гости последовали за ней. Далее, украшенная богатой жестикуляцией, мимикой и голосовым интонированием, была поведана таинственная история. Якобы, в начале 30-х годов прошлого, стало быть, двадцатого века, несколько лет, в виду стеснённого материального положения, семья сдавала одну из комнат русской эмигрантке. Что-то в её судьбе было роковое и трагичное. Было поспешное бегство из России, была мучительная ностальгия, была несчастная любовь, которая плохо закончилась. Как звали жиличку, как долго она квартировала, что именно с ней случилось, мадам Клотильда не знала. Но, это можно было попробовать разузнать, ибо ещё живы те члены рода, кто слышал эту историю из первых уст. А воинская награда, по какой-то причине осталась от этой русской. И очень долго хранилась среди семейных реликвий. Хозяйский сынок любит всё военное, вот и срисовал с креста картинку.

Закончив свой рассказ, милая француженка посетовала, что, к сожалению, показать крест она не может, так как некоторое время назад эту вещь у семьи выкупил какой-то богатый коллекционер. Хозяйка великодушно пообещала поговорить со своей семьёй, дабы пролить свет на давнюю историю. Уходя, Павел оставил мадам свои координаты и попросил, при первых же новостях сразу звонить. Всю дорогу Ника была погружена в размышления. Головин её не тревожил.


Opus 9. 
 
       
     Развязка произошла стремительно и трагично. Так получилось, что за фотографиями тихоня пришла спустя более четырёх месяцев после съёмки. Сначала, Ника была занята, потом клиентка уехала в долгую командировку, далее последовала поездка на Сицилию, а там уж и новогодние праздники подкатили. Договорились, что менеджер придёт в фотостудию, во время рождественских каникул, ближе к концу. Новый Год Ника отмечала в Питере, без Алекса. Незадолго до этого, они поскандалили, что происходило крайне редко. Вероника была удручена, взвинчена и на предложение Раевского, отпраздновать новогоднее торжество в компании его друзей, ответила уклончиво, а потом и вовсе отказала.
   Разлад произошёл на юбилее одной солидной фирмы, куда Никуша попала в качестве дамы Раевского. Всё шло хорошо, пока не появился один из партнёров Алекса, некто - Олег Горяков. Тип весьма неприятный и скользкий. Он был уже в подпитии, клеился к Веронике, напрашивался на задушевный разговор, во время которого и обронил фразу: «Хороший левак укрепляет брак». Сказано это было с такими чудовищными намёками на отношения между Никой и Алексом, что претвориться непонимающей никак не получилось. Вероника сквозь зубы процедила: «Ну, ты и падаль». Развернулась и молча двинулась к выходу. Раевского рядом не было, Ника ушла не предупредив.

Когда на следующий день он позвонил, не стала брать трубку. Вечером Алекс приехал и её прорвало. Вероника была в бешенстве и высказала всё, что наболело. Говорила сумбурно, одни эмоции. Да, и что предъявишь? Но, и про сплетни, принесённые старой знакомой, и про шушуканья за спиной, и про давешнее хамство пьяного партнёра выложила. Раевский выслушал молча. Потом, что-то стал мерно и монотонно говорить про бабские бредни, задолбавшего всех Горякова, свою тяжёлую работу, её усталость и впечатлительность. Посоветовал больше отдыхать и расслабляться. Засобирался и ушёл – спокойный и невозмутимый. Никуша совершенно оторопела. Пока она раздражённо и зло выплёскивала то, что накопилось, думала: «Ну вот, теперь всё и выяснится. Он что-то мне скажет. Или покается или рассмеётся и утешит».
Реакция Александра её обескуражила. Выходило, что ничего крамольного не было, и нет, и Нике всё привиделось и почудилось. Дело лишь в обычной женской болтливости и зависти, да в мужской глупости и пьянстве.
 «Наверное, так сходят с ума. Или, так сводят с ума», - думала Вероника, отрешённо глядя в окно. Она уже и поплакала, плеснула и выпила полбокала коньяка. Горестное недоумение никак не проходило. Впервые за всё время общения с Алексом, она почувствовала острое разочарование в нём. Этот день оказался началом перелома в их отношениях.

   В конце декабря Вероника уехала в Петербург к однокурснице, та давно звала в гости. Перед отъездом встретилась с Алексом. Он был нежен и внимателен, пожалуй, даже через чур, как будто она была не здорова. Звал на предновогодний корпоратив своей фирмы. Праздновать собирались на шикарной базе отдыха в Подмосковье. Ника промолчала, обсуждать это не было ни сил, ни желания. Дома легла на диван, и весь вечер просто смотрела в потолок. Ничего не хотелось. Звонок однокурсницы оказался как нельзя кстати. Собрала вещички и наутро укатила. Алекс несколько раз звонил. Рассказывал, как погуляли на базе. Потом зазывал встречать Новый Год в хорошей компании. Никуля слушала, отвечала коротко, без интереса. Всё казалось натужным и неестественным. «Он мне врёт. Давно. А, я и не замечала», - отрешённо думала она, вспоминая и по привычке анализируя эти разговоры. Казалось, ничего в душе не осталось. Только пустота и тоска.

   Вернулась в Москву за несколько дней до конца каникул. Работала в студии, там же и ночевала. Клиентка пришла в последний день. Ника сначала её и не узнала, настолько сильно та изменилась. Войдя в помещение, капризно выговорила, что пришлось так долго ждать фотографии. Попросила сварить кофе. Но, таким тоном, словно общалась с прислугой. Вероника удивилась, однако, виду не подала – и не такие попадались. Внешне, мадам тоже изрядно преобразилась. Не то, чтобы похорошела, но самоуверенности сильно прибавилось. А, это, в свою очередь, обнаружило так любимую мужчинами бабскую дерзость, нахальство и самолюбование. В простонародье, по недоразумению, часто принимаемые, за женскую чувственность и сексуальность. Более отчётливо прорисовался и возраст фемины. Очевидно, она была лет на пять-шесть помоложе Никуши. Одета гостья была в разы дороже прежнего. Короткая рысья шубка, элегантное платье, дорогие замшевые сапоги, чудесного цвета марсала, сумка из последней коллекции известного бренда, палантин в тон сапожкам. Всё новое, гламурное и очень дорогое.

   Вальяжно расположившись на кожаном диванчике, отхлёбывала из маленькой чашечки и придирчиво рассматривала фотографии. Иногда, закуривала и как-то, очень напоказ, холёными пальцами мяла и крутила сигарету. Вероника лениво смотрела на эти игры, вяло отвечала на вопросы и с нетерпением ждала, когда неприятная гостья уберётся прочь. Метаморфозы, произошедшие с клиенткой, вызывали у неё тихое раздражение и скуку. Выкушав кофе, положила фотографии в сумочку и направилась к дверям.
Бросила на ходу: «Саша заплатит. Кстати». Развернулась и посмотрела на Нику в упор: «А, на выезде Вы работаете? А, то вот были на каникулах рождественских в его загородном доме, ну Вы знаете. Столько интересного всего происходило, а запечатлеть для потомства некому было. Нет, ну конечно, любительские фотки у нас есть, но это всё же, согласитесь, совсем не то. Ну, в целом, я довольна Вашей работой. Может, когда и ещё заскочу». Мерзко, самодовольно улыбнулась и вышла.

Никуша застыла: «Так это она, новая фаворитка? Быть не может. Такая овца, да чтобы Алексу понравилась. А, может, для разнообразия на тупость и серость потянуло?» Гнусность произошедшего зашкаливала. Мозг не хотел верить очевидному. Она была спокойна, внутри всё окаменело.
«А, что, как не крути, всё складывается. И прислал её Раевский, и разбогатела она как-то внезапно и вовремя, и про дом его знает. Да, и каникулы новогодние проводить за городом – это его давняя традиция. Да, Боже мой, у неё колечко на пальце в ноль - как моё. Не захочешь - узнаешь, уж больно приметное.  Я-то, думаю, что она перед моим носом руками вертит. Хвасталась, сука». Механически открыла сейф, сняла с пальца и положила в самый угол нижней полки кольцо, достала коньяк, выпила, налила, снова выпила. Хотелось умереть. Предательство. Вот, что Вероника не прощала людям. А, он её предал.

   В тот вечер Ника впервые в жизни напилась до потери памяти. По-другому было никак. В следующие дни, она до обеда работала, а потом пила. Методично, безучастно, «в лёжку». Позвонила в редакцию, наврала про грипп, попросила неделю за свой счёт. Дней через пять, когда спиртное уже не лезло в глотку, Никуля начала приходить в себя. Жизнь внутри неё остановилась, так она чувствовала. А, работу никто не отменял. Надо было вернуть удобоваримую форму и равновесие. К своему удивлению, она поняла, что ненавидит Раевского. Его и эту стерву. Ненависть была тихая, невидимая, силы невероятной.
«Будьте вы оба прокляты», - хотелось кричать ей. Но, боязнь, что такое не то, что говорить, и думать нельзя, сковывала язык. Хотя мысли эти бились в голове постоянно.
Отныне, дни её потекли по новым правилам. Пить Ника перестала – не было никакого смысла, а жизни мешало. Срывалась пару раз и не на долго. Общение с кем бы то ни было сократила да минимума. На звонки Алекса не отвечала. Вскоре он перестал звонить. Всё было кончено. Ника была в этом уверена. А, в феврале случилось.

   С утра Вероника работала в редакции, когда неожиданно позвонил знакомый репортажник Влад.
«Послушай, Милорадова. Просьба к тебе большая. Мне сейчас маякнули, авария произошла с важным человечком. Пресса, как ты понимаешь, должна отобразить. А, там уже оцепление. Никого не пускают», - Ника слушала в пол-уха, пока не понимая, причём тут она, - «да, забыл самое главное. Там Раевский разбился. Ну, в этом ДТП. Не волнуйся, он жив, какие-то незначительные травмы. А, вот пассажир, кажется, двухсотый. Поедем со мной. Это недалеко от города. Тебя пропустят – ты ему не чужая. А, я к тебе присобачусь. Выручи, в долгу не останусь".
 «А, как меня пропустят, у меня что, на лбу написано, что не чужая? Штампа нужного у меня нет», - первый шок от новости прошёл, и Никуша размышляла, имеет ли смысл подписываться.
- В этом деле главное наглость и напор. Поедем, родная. Всё получится. Я знаю короткую дорогу. Будем раньше «скорой»..
- Уговорил. Поехали.

   По городу Влад, съевший в своём криминальном жанре собаку, крутил как бешеный. Метались по закоулкам и проездным дворам, срезали по просёлкам и, действительно, на место прибыли молниеносно. Патрульный в оцеплении снуло уставился на приехавших. Ника живо и доходчиво объяснила, почему ей нужно и можно пройти к месту аварии. Была столь убедительно, что без лишних вопросов полицейский не только пропустил, но рассказал подробности, которые знал. В общих чертах, водитель превысил скорость и не справился с управлением. Трасса была скользкая после недавнего потепления. Машину занесло, несколько раз перевернуло и пассажирской стороной впечатало в рекламный столб. По счастливой случайности, водитель пострадал всего ничего. Получил множественные ушибы, перелом руки и небольшое сотрясение мозга. Его уже увезли на полицейской машине. Пассажирке повезло значительно меньше. Непонятно, как жива осталась. Ждут «скорую».

   Пока пробирались по сугробам к разбитому джипу, Вероника догадалась, кого там увидит. Молоденький лейтенант возле повреждённого авто, узнав, что Ника родственница Раевского ещё раз поведал уже знакомую историю. Правда, добавил некие подробности. У женщины сильно обезображено лицо, повреждены внутренние органы малого таза, сколько переломов никто не знает. Вместе с офицером, они подошли ближе. Пассажирка лежала на, раскинутом прямо на снегу, куске брезента. Сверху набросили куртку патрульного. Порванная, выпачканная в грязи и крови рысья шубка и приметные марсаловые сапожки не оставили никаких сомнений.
«Есть Бог на небе. И Он шельму метит», - жёстко бросила в сторону пострадавшей Ника. Лейтенант удивлённо и совсем не вежливо уставился на неё. Веронике было всё равно.

   Садясь в машину усмехнулась: «Ну, что, продажная пресса успела сделать своё чёрное дело?» - «Всё в лучшем виде. Пока ты с лейтёхой беседовала, я украдкой, тихонько, аккуратненько всё обстряпал. Ну, да и дело наше не такое уж и чёрное. Бывает и чернее», - «Это точно», -  выдохнула Ника.  Она испытывала внезапно наступившее облегчение. Вид покорёженной машины, распластанное истерзанное тело едва живой женщины не вызвали ни капли жалости. Нависший над местом трагедии сгусток   нечеловеческой боли и страха впитал страдания Ники и дал ощущение свершившейся справедливости. Ей не было стыдно. Внутри словно отпустило пружину. 
«Спасибо тебе, Владик», - «За что, дорогая? Это ты мне помогла. Поклон тебе, до земли», - «Да вот, за город вывез. Воздухом свежим подышала, развеялась».
 «А, ты, я вижу, повеселела», - Влад хитро подмигнул, - «Кажется, знакомую увидела?» - «Можно сказать и так. Фотки мне пришли. На память», - Никуша прикрыла глаза и улыбнулась.


Opus 10.


   Мадам Кло позвонила равно через неделю. Сказала, что узнала кое-что новое. Пригласила на разговор и кофе с круассанами. Договорились встретиться на следующий день, в обед. По дороге купили подарки детям и угощения к столу. Клотильда была тронута вниманием и тут же вручила принесённые альбомы для рисования и наборы красок и карандашей ребятишкам. Удобно расположившись в кресле, хозяйка начала свой рассказ. По её словам, после общения с многочисленными членами семьи нарисовалась такая общая картина.
   Русская постоялица была из аристократов, кажется княжна. Сначала квартиру сдавали полностью, так как квартирантка жила не одна, а со своим возлюбленным, тоже из дворян. Здесь же, на нижнем этаже, в комнате для прислуги жил то ли денщик барина, то ли камердинер. Через год или полтора, барин со слугой съехал, и жиличка отказалась от целой квартиры. С тех пор и до самой своей смерти она жила в угловой спальне – комнате большой и светлой. Её всё устраивало.
Барыня была красивая и добрая. Только очень несчастная. После отъезда любимого, часто плакала. Бывало и выпивала. Но, ничего скандального родственники не припомнили. Княжна жила не богато. Приходилось подрабатывать. Она пела в одном небольшом ресторане, недалеко отсюда. А потом она покончила с собой, утопилась. Когда произошла эта трагедия, барин приезжал, был в её комнате, очень убивался. На похороны приехала немолодая женщина, кажется из Италии. Похоже, это была княгиня, мать покойной. После жилички остался не только Георгиевский крест. Была ещё толстая тетрадь. Возможно, дневник княжны. Тетрадь забрала с собой её матушка, а про крест она, скорее всего, не знала. Говорят, через год княгиня приезжала снова. Была в комнате, плакала. За год она сильно постарела, казалась нездоровой. Где похоронили княжну, родичи не знают. Про дальнейшую судьбу барина тоже ничего не известно.

   Выяснились некоторые подробности и о русской награде. С этим крестом также связана романтическая история. Якобы, когда в России шла гражданская война, один белый офицер, будучи на фронте, случайно узнал, что в Петрограде умирает от тифа его невеста. Командир отпустил этого мужчину навестить любимую. Но, надо было как-то пробраться через территории занятые красными в красный же Петроград. Тогда адъютант этого офицера отдал ему свой Георгиевский крест, полученный за мужество, проявленное на Первой Мировой войне. Белогвардеец, одетый в солдатскую шинель, с наградой на залатанной гимнастёрке, сумел дойти до столицы. Его несколько раз останавливали разъезды большевиков, но каждый раз отпускали бравого солдата, как и они проливавшего свою кровь на фронтах империалистической.
Он успел вовремя, возлюбленная уже была совсем плоха – бредила, никого не узнавала. Но, когда, жених оказался у её постели, она очнулась и с этого дня пошла на поправку. Получается, солдатский крест уберёг и спас сразу две жизни.
   Эту невероятную историю поведал одному из родственников мадам Кло, тот самый человек, что и выкупил реликвию. Оказывается, услышав когда-то из достоверного источника об удивительной награде, он загорелся желанием её найти. Поднял кучу литературы в архивах, списывался с коллекционерами, делал запросы на аукционы. Потратил на поиски не один год. И вот, совершенно непостижимым образом крест отыскался в Париже. Как выяснилось, один из дядюшек Кло носил его как-то к специалистам, чтобы оценить стоимость. Данные о награде занесли в реестры. Таким образом, искомая вещь всплыла. Дальше уже было дело техники. И денег. Искатель раритета оказался не бедным. Надо ли говорить, что он из России. Покупатель называл и фамилию отважного офицера, но старый родственник её не запомнил.

   Потрясённые услышанным, Ника и Головин молча сидели на диване. Довольная произведённым эффектом француженка, отправилась на кухню варить гостям кофе. На прощание Клотильда посоветовала поискать следы этой пары русских в храмах Русской Православной Церкви, расположенных в Париже и окрестностях. «Русские люди - очень верующие. Особенно те, прежние. И наверняка, княжна и её друг были прихожанами в каком-то из здешних храмов. Поспрашивайте, может что-то сохранилось – записи, воспоминания, могилы», - хозяйка слегка замялась, а потом проговорила, - «мне неудобно вас просить, но я очень хочу узнать, что же там произошло, с этим барином, с бедной княжной. Если вы узнаете другие подробности этой прекрасной и трагичной истории, не могли бы вы прийти и поделиться со мной? Верите ли, ваши русские возлюбленные мне уже стали как родные. И в конце концов, это история нашего рода и нашего дома». Павел рассмеялся: «Обязательно и всенепременно, мадам Клотильда. Вы нам так здорово помогли. И мы Вам безумно благодарны. Вам и всему вашему славному семейству».

   «А, ведь она дело сказала», - прокомментировала Вероника, садясь в машину, - «надо будет этим заняться». 


Opus 11.


   На следующий день Влад прислал фотографии. «Жаль, мелковато – 10 на 15. Я бы эту поверженную суку распечатала 20 на 30 и в багет, на стену, над рабочим местом. И плевала бы в неё, по настроению», - цедила Ника сквозь зубы, с пристрастием рассматривая фото, - «ну, что, теперь не такая красивая и важная, дрянь поганая? Что там у нас с лицом? А, что с рабочими органами, столь любимыми толпой проходных мужиков? И может быть Алексом. Ну ладно, хватит эстетничать. Пора, однако, навестить, драгоценного нашего мальчика».
   После обеда, закинула купленные яблоки и апельсины в джип, уточнила приёмные часы и отправилась в больницу. Раевского положили в отдельный люксовый номер. Постучавшись, Никуша открыла дверь и вошла. Алекс спал. Она ещё постояла у входа, глядя на него и прислушиваясь к своим внутренним ощущениям. Ничего - ни жалости, ни любви, ни ярости. Даже злорадство, терзавшее её со вчерашнего дня, остыло. Он застонал, правой не загипсованной рукой тронул лоб, застонал громче и открыл глаза. Взгляд был блуждающий и страдальческий.
Вероника прошла к постели, положила на пол пакет с фруктами и устроилась рядом, в кресле. Пострадавший попробовал сесть, но боль заставила отказаться от этих попыток. Мучительно кривя лицо, Алекс сипло проговорил: «Здравствуй, дорогая. Решила навестить меня? Быстро новости расходятся. Я уж думал ты совсем меня забыла». Ника внимательно смотрела на говорящего. Ей казалось, что он совершенно не считает себя хоть в чём-то виноватым. Уверенная, ироничная интонация, прямой взгляд.

«Каким же надо быть циником, чтобы так себя вести», - подумала она и отчеканила – «тесен мир, милый. Вот услышала про твою беду – дай, думаю, навещу, по старой памяти». Никуля замолчала, встала, подошла к окну. Уткнувшись лбом в холодное стекло, бездумно глядя на заснеженный, больничный парк, она мучительно размышляла – отдать фотки Влада или нет. Развернувшись к Алексу, Ника продолжила: «Надеюсь, травмы твои не опасные? Скоро поправишься и жизнь опять станет улыбаться тебе, во весь рот. А, вот пассажирке твоей повезло меньше. Намного меньше. Интересовался уже её участью?» Раевский вскинул глаза, удивлённо спросил: «А, что с ней такое? Что-то серьёзное?»
«Заволновался, гад», - мелькнуло в голове и вслух ответила, - «так лицо сильно пострадало. Да, и интимная часть организма. Видимо, больше никого этой частью и не порадует»
Алекс прикрыл глаза, о чём-то задумался. Настроение от услышанного, явно испортилось. Вероника смотрела на него, и обида поднималась и кружила голову. «Что ж, дорогой. Я, пожалуй, пойду. Навестила тебя – долг гражданский исполнила. Пора и к делам моим скорбным возвращаться. Тем более, тебе - не до меня. Поправляйся. Подруге – привет. Кстати, она так любит фотографироваться – так передай ей снимки, пусть оттает. Я тут, с оказией пощёлкала. Для потомков. Хотя, какие уж теперь потомки», - сухо сказала и кинула пакет с фотографиями Раевскому на одеяло.

Не оглядываясь, вышла из палаты и, размазывая слёзы по щекам, заспешила по коридору. Выйдя из больницы, остановилась, запрокинула зарёванное лицо к небу: «Господи, за что мне всё это? Разве могла я предположить, что когда-нибудь стану такой? Как же болит внутри. Как же горько и тяжко. Помоги, Господи, утешь, успокой!»
В больничном парке, сидя на скамье, долго ещё плакала, причитала и шептала что-то. Потом вытерла платком потёки туши, припудрилась, тронула губы помадой и пошла к машине.      
 
   Вскоре, на работе произошли пертурбации. Замом главного редактора назначили Ирину Петровну, ту самую недавно разведённую, что предупреждала Нику об опасных тихонях. Перемены эти оказались на руку Веронике. Ибо, сложившиеся с вновь испечённой начальницей отношения, были почти дружеские. На ближайшую пятницу назначили обмывание должности. Несколько раз звонил Алекс. Никуша не отвечала. Говорить было не о чем.

   Праздновали в роскошном ресторане. Коллектив собрался с силами, деньгами, удалью молодецкой и решил не ударить в грязь лицом. Нарядные и легкомысленные дамы, выглаженные и лихие мужчины гудели весь вечер и полночи. Даже Ника разошлась и, махнув рукой на невзгоды, отплясывала и отжигала без устали. Уже сильно поддатая, она позволила поухаживать за собой какому-то со стороны приглашённому гостю. Он усердно подливал ей спиртное, приглашал танцевать и нашёптывал любезности.
В конец утомлённую Веронику, ухажёр вызвался отвезти домой. Такси приехало не сразу. Никуля, выйдя из ресторации, пошатываясь и пьяно повиснув на плече провожающего, успела попеть в голос что-то слабо приличное. При этом, сама же себе аплодировала и заливисто смеялась. Не без труда погрузившись в заказанное авто, громко шваркнула дверью и рявкнула водителю: «Домой, спать!»

Шофёр недовольно скрипнул зубами и рванул с места. В дороге, провожатый начал лапать Нику. Судорожно расстёгивая пуговки на блузке, слюняво плёл что-то о любви с первого взгляда, серьёзных намерениях и своём безмерном одиночестве. Вероника, уж на что была пьяна, все домогательства сразу и решительно отвергла. А, когда озабоченный грубо прижал её в углу сидений и навалился, со всей силы отпихнула его и заорала: «Вон пошёл. Что, думаешь, подпоил и теперь в койку меня? Не на ту напал. Быдло. Я под каждого встречного не ложусь. Останови машину, водила. Мужчина выйти хочет».

   Такси резко затормозило. Перегнувшись через оторопевшего пассажира, Ника открыла авто и выпихнула наглеца. Чинно прикрыла дверцу, поправила одежду, растрепавшиеся волосы и пропела: «Поедем, красавец, кататься. Давно ты меня не катал».   

Добравшись до дома, разделась донага, покидала свои вещи в стирку. Долго оттиралась жёсткой мочалкой в душе. Ругалась и жаловалась: «Ну, что за мразь. Ну, почему они все такое барахло? Нет бы, поухаживать. Долго, с чувством, с благоговением. Им койку сразу подавай. Скоты».

   На следующий день, мучаясь тяжёлым похмельем, Вероника, с трудом высиживая рабочий день, хотела было пораньше улизнуть. Но, ближе к пяти, к ней с хитрой улыбкой подплыла Ирина и предложила задержаться на службе:
«Вижу, вижу. Маешься. Но кто же заставлял так напрягаться. Вчера. Давай вдвоём останемся, чуть поправим здоровье, пощебечем. У меня с прошедшего банкета припасы остались. Не съеденные. И - горячительное».
   Закрыв за последним сотрудником двери, накрыли стол и запировали. После третьей рюмочки похорошело. Появилась бодрость, ясность мысли и желание обсудить вечеринку. Не без ехидства и сарказма прошлись по нарядам и неосмотрительному поведению. Отсутствующих. Заценили яства и обслугу. Чуть поругали музыку – живой оркестр был не слишком жив. Добрались до финала.

«И как тебе Алексей?» - закусывая коньячок сервелатиком, поинтересовалась Ирина.
«Какой такой Алексей? Не помню никакого Ляксея», - «Ну как же, вы с ним ворковали всю ночь. Правда, ты уже к этому времени сильно нарезалась. Может и в беспамятстве была», - «А, так этого кренделя Алексеем кличут?! Это вообще отдельная тема. Всё помню. Ну, почти. Помню – наливал, нахваливал, соблазнял. А, потом в такси гнусно домогался. Так я его взашей. Нечего к порядочным девушкам липнуть. Не обломится».

Никуша рассказывала свою скабрезную историю, пылая праведным гневом и жаждой возмездия. Начальница смеялась до слёз, выпытывала пикантные подробности и хлопала от восторга ладонью по столу. Утерев глаза, откашлялась и выдала: «Так это, к твоему сведению, гендиректор одного не слабого телеканала. Вдовец. Богач, каких свет не видывал. Любитель прекрасного». Ника озадаченно поскребла затылок: «Ну и я, интересно, к какой категории отношусь – к прекрасному, телегеничному или к нуждающемуся в благотворительности? Он, собственно, и не представился мне. Кажется. Или я забыла? Хотя, такую инфу я вряд ли слила бы. В любом состоянии. Значит, возжелал, чтобы я его за душу полюбила. Но, вот этот пункт в ём, как раз и не впечатлил».
«Да, брось, он мужик не плохой. Да, и не старый ещё. Просто, разучился за девушками ухаживать», - «Не то слово. Есть ощущение, что и не умел. Никогда. Наверное, с супругой покойной в детском саду познакомился. Ну, и – сразу на всю жизнь», - «Зря ершишься. Присмотрись к нему. Если он конечно осмелиться ещё раз тебе на глаза попасться. Кстати, за тобой, кроме самосуда солидного телемагната, есть и другие подвиги. Ты вчера у ресторана такие частушки забористые пела – народ был в шоке», - «Блин, я ещё и пела? И как?» - «Ну ,говорю же – буря оваций. И голос, и слух, и кураж. Репертуарчик, вот только, подкачал. Могла бы и что-то из классики выдать. Или попсу, на худой конец», - «А, я что? Выдала?» - «Тебе лучше не знать. Настроение точно не поднимется. Скорее, упадёт. В бездну сверзнется. Невозвратно», - «Мама моя дорогая. И как меня угораздило. Надеюсь, зрителей было немного, всё-таки конец дня? Совсем уже конец», - «Весь коллектив высыпал насладиться. Никто в зале не остался. Совсем ослабевших, по причине аналогичной твоей, выносили на руках. Так что, ты теперь – суперпопулярна. Кто и не знал о тебе – теперь в курсе».

   Ира налила ещё в рюмки: «Не тужи, подруга. Хватит уже овцой несчастной на белом свете жить. Ну, пела и пела. Пусть народ знает свои таланты и своих героев. Ты в последнее время совсем размякла. Надо окрепнуть и собраться. Кто там тебя так нагрел, что и глаз не поднимаешь?»

Ника помолчала, махнула коньяку и медленно, мерно, почти без чувств и эмоций стала рассказывать, далеко не самому близкому человеку, свою печальную сагу. Не будучи никогда излишне откровенной, она изливала душу без страха и стыда. Наверное, слишком много случилось и накопилось. Наверное, невозможность обсуждать хоть с кем-то свои проблемы сделала своё чёрное дело. Не скрыв ни грамма, она поведала всё. Начальница слушала молча – ни одного вопроса, ни одного осуждающего взгляда. Только иногда кивала головой. После, долго молчали.

«Да, люто тебе пришлось», - сев рядом и обняв за плечи Веронику, проговорила наконец Ирина - «я, когда мне мой Коленька рога-то наставил, думала – жить не буду. Не одиночества боялась, предательства перенести не могла. Вот как ты. И не верила долго, что это он сам такое удумал. Всё прикидывала, кто, да как его с панталыку сбил. Даже к колдуньям ходила, не смейся. Хотела узнать - не приворожил ли кто. Повезло – попалась мне одна мудрая женщина. Выслушала, руками поводила, карты разложила, ещё что-то делала – я в этом ничего не понимаю. Потом сказала – «не твой случай, муж твой, просто, - козёл. Таких и привораживать смысла нет – сам, всё сам».
«А, как ты вышла из пике?» - тихо спросила Никуша.
«Да, как вышла? Детки у меня. Двое – девчоночки, 7 и 9 лет. Как же я их брошу? Что же, их мачехе отдавать? Да, мужу моему бывшему, шалопутному? Нет, горе горем, а дети не при чём. Собралась в кучку и стала жить дальше. Трудно, не скрою. Особенно, по началу. А, потом, ты знаешь, злость появилась. Такая спокойная, рассудительная злость. Думаю, «это что же, вы, голубки, решили, что списали меня? Всё, тётка старая, в тираж вышла. Нет, не дамся. Не позволю. Стану и буду - и молодой, и красивой, и богатой, и преуспевающей. И, главное, счастливой».

И видишь, почти всё получилось. Он ведь, муж бывший, приходил уже ко мне – мириться, значит, каяться, мол, всё с начала начать – дети ведь у нас. А я, на порог не пустила. И денег от него не беру. Обойдёмся. Да, сама я могу прекрасно и прокормить, и одеть, и выучить, и вырастить свою братию. Станут взрослыми девчонки, решат - общаться с таким папашей или нет. Самостоятельно решат».
«Ты –молодец», - Вероника задумалась, - «у меня так, почему-то, не получается. Злость конечно есть. Даже не злость, а ярость. Точнее, была. Теперь и её почти нет. Так, временами накатывает. И детки не держат. Балансирую всё время на грани. День – ничего, вроде живу, а на другой, бывает, всё на потолок смотрю – крюк ищу глазами. Чтоб, значит, не мучиться больше. И не знаю, когда всё закончится.
Вроде и сука эта больше не дееспособна. А, знаешь, почему-то мне кажется, что, несмотря на это, сама история всё тянется, всё мает меня, всё загоняет – глубже, глубже. В землю».

«Ты - брось. Не говори так», - Ира нахмурила брови, - «раз тянется – значит так надо. И вообще, что-то в твоём рассказе мне не нравиться - не клеится. Не стык, какой-то получается. Понимаешь, у меня ведь всё было проще, тривиальнее. А, потому, как-то правдоподобнее, что ли. К слову сказать, охмурила мужика моего, не секретарша сисястая, в мини и с декольте, что у него вечно в приёмной торчала, да глазки всем строила. Что, согласись, было бы хотя бы логично. А, типа твоей, бухгалтерша - серая мышь – ни кожи, ни рожи. Ни доброты, ни ума. Одна хитрость змеиная. И, повторюсь, половая драма эта была - да, пошлая, тупая, банальная, криво пошитая. Но, потому и достоверная. Понимаешь, я лично считаю, что правда всегда немного корявая, невзрачная, с шероховатостями и проколами. А, у тебя, как-то всё слишком складно и красиво получилось.
И слухи эти, намёки невнятные какие-то, не о чём. Но, заметь, как будто целенаправленные, массовые и как придуманные, из романа бабского списанные. Ведь всё, что тебе говорилось – не проверишь. И гадина эта, покоцанная, как на блюдечке тебе преподнесла свою правду. Заметь, свою. Кто может сказанное подтвердить? Да, и перец твой этот, нигде не прокололся, нет на нём ничего, по сути. Ну, подохлодел он, как ты считаешь. Но, ведь причины не известны. Ну да, вместе попали в аварию. Но, это не криминал. Точнее, криминал, но не для тебя. Они же работают в одной фирме.
Может по делам ездили.
Ну, колечко на этой стерве такое же. Может она просто его купила в ювелирном. Согласна, теперь я притягиваю свою правду за уши. Но, поверь мне, бабе битой, тёртой, ушлой – если кто-то что-то захочет, он и узнает, и придумает, и осуществит. Это я про суку в шубке рысьей. Есть ощущение, что кому-то очень хочется, чтобы ты всё так видела и так думала. Потому, совет тебе дам, хочешь прислушайся, хочешь нет – не гони лошадей. Знаю, трудно, не терпится всё решить одним махом и забыть, как страшный сон. Но, может от тебя именно этого и ждут. Чтобы психанула, и сама всё разрушила. Что дорого тебе. И, главное, что – твоё, понимаешь, тебе по праву принадлежит».

«Спасибо тебе, Ирина. Петровна. Знаешь, полегчало. Понимаю, что снова скоро всё навалится, но сейчас, как лучик солнечный засветил. Может и выкарабкаюсь», - Вероника поднялась, стала собирать со стола.
«Не сомневайся – прорвёмся. И не таких шалав драных уделывали. Всё к ним вернётся, вся их гадость и мерзота. Знаешь, если вдруг захочешь к ворожее моей знакомой сходить, дам телефончик и адресок. Может твоего-то как раз и околдовали. Если он так хорош, как ты говоришь, так значит ставки велики. Эти сучки ведь ничем не погнушаются за ради целей своих, гнилых».
   Пешком, не торопясь прошлись по вечернему городу, заглянули в пекарню, купили вкусностей и поймав такси разъехались. Дома, в удовольствие попила чай с принесёнными плюшками и печеньками. Уютно расположившись на диване, посмотрела старый любимый фильм. Достала детский фотоальбом – листала, смеялась и плакала. На чуть пожухлых фотографиях стояли живые мама и папа. И она – маленькая - без проблем, бед и тревог.


Opus 12.


    «Дорогая, я нарыл карту. Отличную карту. Там есть всё. Париж и пригород - все достопримечательности, музеи, театры, храмы, гастрономические и питейные заведения. Короче – мечта искушённого экскурсовода. Это не какие-нибудь хоженые-перехоженные туристические тропы. Это – эксклюзив. Если на ней нет чего-то, значит этого нет в природе», - Павел радостный и возбуждённый ввалился в прихожую, потрясая над головой чем-то, завёрнутым в плотную бумагу. Торопливо разделся, прошёл в гостиную и, бережно развернув пакет, достал и разложил на столе свой трофей. Ника, оставила кухонные хлопоты, уселась за стол и склонилась над картой.
Часа за полтора, они вдвоём нашли все интересующие их объекты, расписали маршруты и даже поделили между собой предстоящую работу. Православных храмов оказалось не так уж и много. Первый набег решили сделать в ближайшие же дни. А, дальше – бить до упора.

Вероника взяла себе небольшую часть города и все окрестности. Посему, прокатный автомобильчик достался ей, а Паша пообещал прошерстить   практически всю столицу, в связи с чем, налёг на общественный транспорт. Уезжали из дома до обеда, возвращались в сумерках. Общались со священнослужителями и прихожанами, смотрели церковные записи, посещали старые иммигрантские захоронения. К концу недели поисков, ещё не было никаких результатов.

В один из вечеров, когда Павел уже собирался двигаться на вокзал, чтобы успеть на пригородную электричку, в кармане зазвонил мобильник. «Паша, я нашла», - кричала в трубке Ника, - «Не знаю – что. Не понимаю пока, как это связано с нашими аристократами, но я нашла. Приезжай скорее, адрес скину смс-кой».
Минут сорок спустя, такси подъехало к маленькой, старой церквушке, на окраине небольшого городка. Расположенный совсем рядом с Парижем, он был, однако, совсем сельского вида– тих, укромен и почти невзрачен. Несколько узких улочек, магазинчики, пара кафешек, невысокие старые дома, католический храм на площади, ещё какие-то строения – очевидно, административного или хозяйственного назначения. И, совсем на краю, соседствуя с лесом, православная церковь – неухоженная, с примкнутыми ставнями на окнах и дверью, закрытой на засов.
   Никуша сидела невдалеке, на поваленном дереве, задумчиво жевала травинку и поглядывала на часы. Увидев друга, заулыбалась и помахала рукой. Паша, расплатился, достал сумку из машины. Осмотрел обшарпанное строение, удручённо покачал головой, потом примостился рядом с Вероникой: «Давай, я выну припасы из сумки, мы перекусим, чем Бог послал – ты ведь весь день, наверное, впроголодь носишься. А, потом, ты мне расскажешь, что обнаружила». Вероника покивала, уселась поудобнее и принялась трапезничать.
Насытившись, стала с воодушевлением описывать свой день:
«Понимаешь, я приехала сюда. Пришла к этой церкви – как ни странно, она была на твоей карте. Походила вокруг – никого нет, дверь закрыта. Уже собралась уезжать, не солоно хлебавши. Но, на моё счастье, мимо проходила женщина. Я – к ней. На своём никаком французском спрашиваю, мол, есть ли кто при этом храме. Она, уж не знаю каким образом, поняла вопрос и проводила меня к одному дому. Это здесь, не далеко.
Там живёт старичок, местный православный священник.  В миру – Илья Иванович. Я с ним побеседовала. Оказывается, несмотря на такое запустение, церковь действующая. Прихожан почти нет, но батюшка всё равно службы проводит».

Ника перевела дух, встала с дерева, прошлась туда-обратно.
«Короче, этот милый старичок потомственный, русский священник. Предки переехали во Францию уже давно. Его дед и отец, как и он сам, служили в местном приходе. Раньше, городок был куда оживлённее. Жили и наши, из бывших - теперь, почти все повымерли, да разъехались. Я рассказала ему узнанную нами недавно историю. Спросила, не знает ли, чего-то созвучного или близкого. Он сначала ничего подходящего или подозрительного вспомнить не мог. Но, потом», - женщина остановилась, обняла себя за плечи.
   Зябко поёжилась, словно её бил озноб и продолжила: «Потом он припомнил давние, довольно загадочные события. Якобы, ему в детстве поведал отец об одной произошедшей драме. Была русская семья. Сначала умер маленький ребёнок, совсем младенец. Потом, скончалась мать, молодая ещё женщина. Через год погиб отец, кажется он был военным. Все эти люди не жили здесь. Но, их почему-то привозили хоронить именно сюда, на местное православное кладбище. Оно рядом, сразу за церковью, в лесу. Батюшка думает, что эта семья жила в Париже. Что они приехали из России вскоре после революции.  Рассказ этот грустный, он слышал много раз и могилку их – общую, семейную - ему его отец показывал.
Ещё старик говорит, что люди там похоронены знатные, так как, по воспоминаниям старожилов, похороны были хоть и немноголюдные, прямо сказать, два-три человека присутствовали все три раза, атрибуты церемонии были богатыми и надгробный памятник из итальянского мрамора.

 Я понимаю, что связей, видимых, между нашей тайной и этой – никаких. Всё только, что и в том, и в другом эпизоде случились трагедии с нашими соотечественниками. Но, почему-то мне кажется, что есть что-то общее. В этих историях. Я это чувствую. Посуди сам, возможно речь идёт об одном и довольно коротком – три-четыре года – промежутке времени. Дальше, он – военный, она – молодая. Опять-таки – аристократы. Она умерла. Про нашего мужчину мы не знаем, но возможно он тоже вскоре умер. Или погиб, через год. Не вписывается ребёнок. Мадам Кло ничего не говорила про детей пары, что у них жила. Но, мы и не спрашивали. Надо попросить её ещё раз побеседовать с родственниками, на этот счёт. Вдруг, что-то всплывёт. Да, и ещё раз поинтересоваться местом захоронения их жилички. Может, хоть косвенные сведения есть, чтоб было за что уцепиться. В любом случае, я хочу подробнее узнать у Ильи Ивановича о давних событиях. Мы условились, что завтра, после полудня приедем сюда и он нам всё покажет и может быть ещё что-то вспомнит».
Обратной дорогой, долго обсуждали новую информацию, делали предположения, строили гипотезы. Толком ничего не придумали и успокоились, решив не торопить события.

   Проворочавшись почти всю ночь без сна, Никуля вскочила - ни свет, ни заря. Настроение было – на ура. Заряд бодрости, веселье и кураж, как в лучшие времена. Хотелось день провести празднично и со вкусом. Приняла душ, сварганила изумительный завтрак, растормошила Пашуню. Маясь от нетерпения и безделья, долго фланировала по саду. Хотела поковыряться в клумбах – сорняки повылезали. Но, бросила – не было желания ничем заниматься. Взятая в руки книга, тоже долго не задержалась. Критично отсмотрела наряды, выбрала, прифрантилась.

Выехали раньше времени.
«Ничего, прогуляемся по городку. Подышим, посмотрим. Запечатлеем местные красоты и ценности. Может, ещё что интересного приметим», - Ника прихватила фотокамеру и жаждала новых впечатлений и событий.

     Оставив машинку на окраине, они медленно, останавливаясь у симпатичных зданий и живописных мест, вышагивали по улочкам. Жители не без интереса поглядывали на колоритную парочку. На Вероничке красовалась сногсшибательная широкополая шляпа. Пёстрый длинный шифоновый сарафан колыхался от ветра и движения стройных ног. Сандалии, украшенные яркими бусинками и пёрышками, дополняли жгучий средиземноморский образ. Павел, одетый Никулей соответствующе, чувствовал себя немного непривычно, а оттого скованно, но, видя её прекрасное настроение, не роптал и тщательно подыгрывал. Заглянули в крохотный семейный ресторанчик. Сноровистая хозяйка сварила душистый кофе, подала фрукты, сладости, свежие пирожки и плюшки. Отламывая пальчиками кусочки вишнёвого штруделя, отпивая маленькими глоточками обжигающий ароматный напиток, Вероника впервые за долгие месяцы наслаждалась волшебными моментами жизни. Она уже и забыла, как это – просто радоваться солнечному дню, красивому платью, заботливому спутнику. Ну и, конечно, вкусной еде. Отдохнув, отправились к дому священника.

   Он уже ожидал гостей. Сначала посидели в его домике, ещё раз вспомнили и уточнили, услышанное Никой накануне. Потом пошли к церкви. Батюшка открыл ставни и дверь, пригласил приехавших зайти. Вероника была готова к подобному развитию сюжета – достала из сумки светлый платок, накинула на голову. Незаметно стёрла помаду с губ. Лёгким жакетом прикрыла оголённые плечи. Тихо и осторожно вошли они с Павлом в храм. Совсем неказистый снаружи, внутри он был прекрасен. Внутри куполов хорошо сохранилась роспись. Свежепобеленные стены украшали иконы. Крепкие деревянные полы чуть поскрипывали под ногами. Священник зажёг свечи и по светлым, ломаным закоулкам церкви понёсся лёгкий аромат. Смешавшись с запахом ладана, он проникал в ноздри, туманил голову, навевал грусть и печаль. Поникшая и удручённая, застыла Никуля перед старинной, тёмной от времени иконой Божьей Матери - скорбный лик и взгляд будто с укоризной. Пальцы сами сложились, Вероника истово и торопливо закрестилась. Шепча слова – горькие, тяжёлые, из глубин истерзанной души, она просила Заступницу о помощи, призывала к суду справедливому и каялась, каялась…

   «Никуша, пойдём, дорогая. Илья Иванович зовёт. У него есть и другие дела, кроме нас», - Паша стоял рядом и что-то в полголоса говорил. Взгляд его был нежный и обеспокоенный. Тряхнув головой, женщина словно пришла в себя. Ещё постояла недвижимо, провела ладонями по лицу. Стёрла с глаз и щёк слёзы. Вздохнула глубоко: «Пойдём. Я уже в порядке, не тревожься».

   Священнослужитель запер храм и повёл к кладбищу. Растянувшееся по редкому, какому-то ажурному и прозрачному до звона небольшому лиственному лесу, оно не навевало чёрных и безысходных мыслей и чувств. Проходя от могилы к могиле, Ника с трудом вчитывалась в полустёртые надписи. Судя по датам, хоронили здесь очень давно. Дошли почти до конца рощицы – дальше начинался склон, поросший густым кустарником. Который, в свою очередь, спускался к узкой и мелкой речушке.
Старец остановился перед невысокой серо-белой каменной фигурой на постаменте, водружённом на просевший холм. Когда-то, это место было очевидно обнесено оградкой. Без ухода и заботы, захоронение пришло в упадок. От ограды остались одни столбики. Статуя покрылась патиной и мелкими трещинами.
«Это здесь», - проговорил отец Илия, - «когда-то, мраморная фигура была очень красивой. Я помню из детства. Кажется, её привезли из Италии. И помнится мне, устанавливали её дважды, так мой батюшка говорил. А почему дважды, не знаю. Или помнил, да уже забыл». Вероника всмотрелась в скорбное изваяние. Каменная дева, сложившая руки в молитве, устремившая глаза к небу. Она не была похожа на обычный надгробный образ. Она больше напоминала живую женщину, в горе и раскаянии. Светское платье и обутые ноги статуи лишь усиливали это впечатление. На самой плите, рассыпанные мраморные цветы. Кажется, ветки сирени.
«Какое странное надгробие, вы не находите?» - Никуша повернулась к своим спутникам, - «больше подходит для музея или парка. В нём нет запредельной тоски и ужаса, которые обычно присутствуют в таких местах. Оно печальное, но с какой-то надеждой. Посмотрите на её лицо. В нём есть Вера. Что Бог услышит и простит. Определённо, это так. Я хочу всё это сфотографировать. Да простят мне мою беспардонность все упокоенные на местном кладбище, но мне просто необходимо это сделать».
   Уже прощаясь, Илья Иванович посоветовал приехать сюда снова через неделю. Так как, должна вернуться из Марселя Тереза – его соседка и подруга детства. Она хоть и тоже не молода, но всегда имела любопытный нрав, цепкую память и романтические позывы. Потому, возможно, сумеет пролить свет на историю этой несчастной семьи. В своё время, Тереза очень интересовалась давними трагическими событиями и расспрашивала тогдашних знатоков, свидетелей и очевидцев произошедшего. Ко всему прочему, она очень любит поболтать.

   «А не отправиться ли и нам в какое-нибудь путешествие?» - садясь в авто предложил Павел, - «пока достопочтенная Тереза гостит у родичей, мы можем позволить себе сделать паузу и отдохнуть. Давай махнем к морю. Так хочется тепла, морского бриза, неги. Барахтаться в волнах, лежать на песочке, объедаться деликатесами в прибрежных заведениях», - «Ты так вкусно рассказываешь, что нет сил отказаться. А давай. Махнем», - «Вот и чудно. Сегодня же пошарю в сети, найду для нас райское местечко. Всё закажу и обо всём договорюсь. Если всё складно срастётся, завтра можем выезжать. А сейчас – вперёд, за покупками».


Opus 13.            
      

   Четыре дня спустя, она встретила Раевского. Точнее, он подловил Нику после работы. Предложил пообщаться. Улизнуть было невозможно. Прошли к его машине. Отпустили водителя погулять, сели на заднее сиденье.
«У тебя новое авто. А что со старым, не подлежит? Восстановлению. Ну ничего, эта тачка лучше. Явно дороже. И понтастее», - Вероника чувствовала себя неуютно и напряжённо. Хорохорилась, напускно хамила.
«Да, пришлось купить новую. Сам пока не вожу – рука не позволяет. Вот, пораньше сдёрнулся с больничной койки – дел по горло», - Алекс выглядел больным и усталым, говорил тихо, не глядя на собеседницу, - «я звонил тебе. Ты не отвечала».
 «Так о чём беседовать, любимый? Вроде, всё обговорено и выяснено», - «Фотографии. Почему ты это сделала?» - «А я что-то тебе должна? Например, отчитываться. Что сделала? С кем сделала? Зачем сделала?» - «Вероника, я не понимаю, что происходит. Ты так сильно изменилась. Эта ненависть, подозрительность, осуждение всех и вся, недоверие к людям. А может, ты и всегда была такой? Это просто я не разглядел», - «Какой такой, господин Раевский? Я девушка открытая, думаю, даже через чур. Прям, душа нараспашку. Подлянок не строю, камней запазухой не держу, желаемое за действительное не выдаю. Ну вот, туда, в душу мою чистую и нежную, и плюют все, кому не лень. Даже, ты не отказал себе в этом удовольствии».

Никуша прервалась. Злость душила и выводила из себя. А ей – ой, как не хотелось потерять контроль и выглядеть слабой и обиженной. Отвернулась к окну и достала сигареты: «Я закурю», - «Не помню, чтобы ты курила», - «Да балуюсь, иногда. Нервишки слегка расшалились. Бывает». Пожала плечами, опустила стекло, прикурила и глубоко, судорожно затянулась. Она понимала, что дельного разговора не будет. Но что-то ей мешало просто попрощаться и выйти из машины. Всё казалось, что вот-вот он скажет что-то важное. И это важное изменит весь расклад её жизни. Такой безыдейный, гиблый и мерзкий расклад. Алекс молчал, похоже что-то обдумывал.

«Я не понимаю, отчего ты так взъелась на Ольгу», - «Какую Ольгу? Ты о ком?» - «Ту девушку, что ты фотографировала, которая попала в аварию, со мной, зовут Оля», - «Оля? Как ты нежно пропел. Если я буду помнить всех Оль, которых фотографирую, у меня голова лопнет. Я даже их лица через пять минут забываю, не то что имена. И что там с этой «деушкой»
? И почему это ты так за неё впрягаешься? Близкий тебе человек?» - «Она просто человек. Работает у меня в фирме. Уже год как. Ездит иногда со мной по делам. Дельная, старательная, работящая, внимательная. Хороший работник и человек», - «Ну и женщина интересная. Да? Была. Что внимательная и старательная, так в этом я не сомневаюсь. Думаю, ты и не подозреваешь, до какой степени. Может даже и работящая, и дельная. А вот по поводу хорошего человека, это ты явно погорячился. Тварь она редкая. Пробы ставить негде. И как ты этого не заметил? Наверное, не туда смотрел. Надо было не в сиськи тупиться, а в душу, к этой стерве, заглянуть. Ну где там. Нам же некогда такими мелочами заниматься. Мы же – деловые. До одури». 
Никуша всё-таки сорвалась. Развернувшись к Раевскому и глядя прямо в глаза, она почти выкрикнула последние слова. Уже замолчав, замерла и продолжала всматриваться в такое любимое совсем недавно лицо.
«Глаза. У него что-то с глазами. Взгляд какой-то отрешённый, как будто отупелый. Раньше такого не было. Я бы заметила», - подумала удивлённо и испуганно. Потом обречённо выдохнула: «Я, пожалуй, пойду. К консенсусу, явно, не придём. Нечего и воздух колыхать».
«Подожди. У меня тут ещё кое-что. Алаверды, можно сказать. Посмотри на досуге. Олег подогнал. Сказал, в реале было куда как круче. Обещал в сеть выложить. Правду скажу, не ожидал такого. Я и говорю – изменилась ты. Сильно. Прощай. Наверное», - Алекс сунул ей в сумку бумажный пакет, открыл дверцу. Вероника выбралась из автомобиля, медленно двинулась к служебной стоянке. Кинула сумку в джип, достала щётку из багажника и принялась стряхивать со стёкол прилипший снег. Делала всё механически, в голове непрестанно крутилась одна и та же мысль: «Вот теперь он меня точно бросил. Окончательно».
От этого не было больно или страшно. Это заключение, словно, устраивалось, обживалось, становилось безвозвратным и, даже, как будто, привычным.

   По дороге домой купила бутылку коньяка, закуску. Даже не сняв сапоги и дублёнку, прошла в гостиную, присела на диван и открыла пакет. Это были фотографии. Пятнадцать на двадцать. С недавнего банкета. Снятые на приличную «мыльницу», фотки достойно отражали размах события. Пересмотрев все, Вероника поняла, что лично её присутствие и участие было зафиксировано подробно, обильно и предельно жёстко. Снимали не для красоты, достоверности или от скуки. Нет, хотели очернить и заплевать. Моменты ловили пакостные и глумливые, ракурсы – самые невыгодные и обманчивые. Были даже снимки её уличного аншлага. Видимо, снимавший стоял в толпе – тихорился и делал своё гнусное дело. На последнем кадре, Ника, не без помощи теледеятеля, грузилась в такси.
«Да, не знай я себя, не знай я, как всё было на самом деле, решила бы, что стала алкоголичкой, дурой и шлюхой. Внезапно, тотально и одновременно. Не мудрено, что Алекс в шоке. Я и сама в шоке. Всё-таки, фотография – великое искусство. И великая сила. Я делаю из простушек и дурнушек - королев и красоток. А эта мразь из меня сделала отброс общества и ошибку природы. Да ещё и грозится прославить меня. На всю сеть.  Я это так не оставлю. Не знаю ещё, что сделаю, но отомщу. Такое с рук сойти не должно».      

   Ошарашенная Никуля ещё посидела, потом разделась и пошла готовить ужин. Желание выпить пропало. Хотелось спокойно обдумать новые обстоятельства и, по возможности, родить какие-то конструктивные мысли.
К утру, проклюнулась идея, и оформился не плохой планчик. Предупредила Ирину, что задержится и отправилась к Владу. Высыпав фотографии на рабочий стол, развалилась в кресле и, осклабившись, уставилась на приятеля: «Ну и как тебе? Что думаешь?»
Ушлый репортажник бегло просмотрел фотошедевры, скривился: «И какая дрянь измыслила эту дрянь? А воплощал кто? Сразу порвём на британские флаги или пытать будем сначала?» Ника изложила кратко обстоятельства дела и высказала свои предложения.

«Понимаешь, червь этот, Олег Горяков, имеет не простой семейный расклад. Жена у него – проблемная – и страшная, и глупая, и сволочная. Но он и не на ней, собственно, женат. А на тесте своём. Тот – важный перец в каком-то министерстве. Под этого чинушу весь Олегов бизнес завязан. Без тестя он – никто, ноль. Потому, хоть жену он и не любит, да и погуливает от неё, развода боится, как огня. И усердно имитирует супружескую верность и приверженность семейным ценностям. Вот тут-то, мы его и прищучим.
Зуб даю, в ресторане он был с бабой. А, стало быть, камеры наблюдения это запечатлели. Задача – это видео получить, нарезать кадры – поудачнее и позабористее, напечатать в трёх экземплярах и разослать адресатам».

Вадим хмыкнул: «Да не вопрос, красота моя. У меня в этих структурах, куча народу прикормленного. Всё найду, раскадрую и напечатаю. Думаю, покрупнее надо, чтобы лучше разглядели персонажей. А ты мне адресочки, куда посылать, скинь на мобилу». Вероника кивнула: «Пошлём самому гнедёнышу, в фирму, и чтобы - через любопытную и болтливую секретаршу – пусть служивая публика порадуется. Далее, супружнице – на дом. Ну и жёниному папочке, тоже на работу, и тоже секретарше. Думаю, будет фурор. Обещаю, рассказать о последствиях – грандиозных и судьбоносных. Что за свою помощь хочешь?»
«Так что хочу, любви - взаимной и страстной. Шутка. Две фотосессии с тебя – для жёнушки моей и сестрёнки. Давно канючат», - «Замётано. Присылай своих девчонок. Сделаю – в лучшем виде».

Владик глянул серьёзно на Никушу: «А ведь ты – страшная женщина, Милорадова. Не хотел бы я оказаться твоим врагом». «Так ты и не оказывайся, Владюша», - рассмеялась она, - «со мной дружить хорошо. А любить меня – ещё лучше. Проверено. Главное, потом не предать».  Расцеловала коллегу в обе щеки и, заметно повеселевшая, поспешила в редакцию.
Уже к вечеру, соучастник мщения позвонил и отчитался о проделанной работе: «Ника, всё – окей. Ты была права, пакостник гудел в кабаке с бабой. Там замут - ещё тот. Тёлка, похоже, малолетка. Так, что
этому мерзавцу любящие родственники ещё и помидоры открутят. Причем, родственники с обоих сторон – свои и подружкины. Компромата – до горы. На целое уголовное дело хватит. Вся личная жизнь, как на ладони. Пока смотрел, чуть не проблевался. Я уже и распечатал. Завтра, прямо с утра по твоим адресам, с курьером и отошлю».

«Владислав, дружище моё, спасибо тебе огромное. Подставил плечо, помог разгромить супостата. Будет ему ужо. В другой раз, сильно подумает – связываться ли с мной. А чтобы, ошибочки не вышло – от кого, мол, пуля прилетела, я через пару дней всю эту красотищу смс-сочкой заполирую. Напишу ему что-нибудь нежное, поэтическое, типа: «Ну что, мерзота, доволен?» Думаю, будет хорошо», - Никуля радовалась и куражилась. В кои-  то веки, она дала зарвавшемуся подлецу отпор. Не смолчала. Не жалась по углам, размазывая слёзы и сопли. Не уговаривала себя, что сама виновата. Не заливала обиду водкой, не загоняла вглубь работой. Не расходовала пыл и силы на угрозы и проклятия. Совсем нет, она просто решила адекватно ответить на вызов и сделала это.
За последние, пожалуй, пару лет, это было первое важное дело, которое она провернула для себя. Дело, которое, хоть немного, возвращало ей самоуважение и восстанавливало самоценность.


Opus 14.

    
   В путь отправились сразу после завтрака. Выбранное, накануне, место для краткого отпуска, было совершенно очаровательным. Судя по фотографиям и отзывам путешественников. Небольшой курортный посёлок, расположенный на берегу моря – малолюдный, утопающий в зелени, с местечковым колоритом и ненавязчивой цивилизацией. Всю дорогу Вероника жадно смотрела по сторонам, ахала и восхищённо тыкала пальцем, в проносящиеся за окном пейзажи, несколько раз останавливались – сфотографировать оригинальные ландшафты. Пообедали в придорожном кафе, сверили маршрут, немного отдохнули и снова – в путь. К месту добрались затемно. Немного поплутав, выехали к отелю, забронированному прошлым вечером. Их радушно встретили. И расположили - быстро и комфортно. Ужин – в номер, и спать.

   «Паша, ну Паша же», - ворвался в сладкий утренний сон любимый голос, - «просыпайся, лежебока. Ты только посмотри какой чудесный день и всё в нём». Вероника, в соблазнительном бикини, стояла на просторном балконе, распластав широко руки и подставив солнцу лицо. Зажмуренные глаза и детская улыбка дополняли образ счастливого человека на отдыхе.
«Мы сначала – покушать, а потом – на пляж. Немножко поваляемся. До обеда можно и по местности пройтись. Ознакомиться с достопримечательностями. А вечером хочу романтический ужин. Чтобы всё, как полагается – дорогущее вино, свечи в канделябрах, цветы, деликатесы, живая музыка. Вечернее платье и фрак обязательны», - Никуша уже натягивала шортики и фривольный топик. Полчаса спустя, они, сидя за маленьким столиком на двоих, в зале, пронизанном яркими солнечными лучами, с аппетитом поглощали завтрак. 

   На пляже – длинном, пологом, из мелкого жёлтого песка – загорающих было не много. Вода в море оказалась очень тёплой. Ника плескалась, аки рыбица. Плавала, бегала по мелководью, брызгалась и хохотала от восторга. Уставшая, с мокрыми волосами и телом, покрытым маленькими водяными бусинками, валилась на прогретый песок. Лежак она категорически отвергла, потому как – скучно и «как у всех». Умиротворённая, тихо лежала, лениво отколупывая прилипшие песчинки, и вспоминала Сицилию. Она и не хотела об этом думать, но с самого вчерашнего отъезда, мысли то и дело возвращались туда, где она была так безмерно счастлива.
   Прожарившись на солнышке, зашли в номер смыть морскую воду и переодеться. Ника поковырялась в чемодане, выудила вчерашние обновки – длинную шёлковую цветастую юбку-плиссе и белоснежную рубашку с широкими рукавами и маленькими манжетами. Рубаху надела на топ, завязав спереди узлом. Солнцезащитные очки, хлопковая бандана и – вуаля – пиратка на привале. Павел одобрительно оттопырил большой палец и покивал головой. 

           Выйдя на прогулку и прошагав городок от края до края, отпускники углубились в близлежащий парк. Огромный, в меру окультуренный, с каскадом великолепных прудиков он навевал покой и благодушие. Высокие вековые деревья, извилистые мощёные дорожки, кованые изящные скамьи вдоль аллей – парк был похож на какое-то старинное сказочное место. В самом центре, на открытой площадке красовался причудливый фонтан. Тут же, чуть в стороне, - столики под шатром и крошечная закусочная.
«Давай, купим на вынос чего-нибудь попить и поесть и вернёмся под деревья. Сядем на скамейку, разложим вкусности – будем пировать. А потом, я почитаю тебе интересную книжку, я взял с собой», - Павел уже рассматривал меню и делал заказ. Погрузили провизию в большой вощёный пакет, прихватили в добавок бутылку лёгкого французского вина и возвратились на отдалённую, уже облюбованную аллею.

   Он читал ей «Манон Леско», перемежая русский текст вкраплениями на чувственном французском. Она устроилась на скамье, положила голову ему на колени и смежила веки. Его голос, – не громкий, слегка монотонный, с еле заметной хрипотцой и ласково грассирующий, невесомо и неумолимо вплетающий печальную историю любви в обычный солнечный день – уносил её в мир несбыточных грёз, волновал душу и заставлял верить в невозможное. Пошлость и грязь, произошедшей в её жизни трагедии, словно растворялись и рассыпались – теперь уже окончательно и без остатка. И сквозь них, проступали, проявлялись черты ещё неизвестного и пока неизведанного чувства. Глубокого, сильного и древнего, как сама жизнь. Это не было просто влечение, или даже обычная любовь.
Словно течение могучей, полноводной реки, нарождающееся нечто переворачивало в её душе, в ней самой всё, неизменное до ныне. Не правила и принципы, пожизненно закованные в слова; не мысли, скоропалительно толкающие на поступки; чувства – эти неуловимые, прихотливые в своей нелогичности и авантюрности движения души и сердца – взламывались, вымывались, обновлялись и переиначивались в ней. Ветер перемен, лёгкими, бережными вдохами и мазками, творил новую картину её жизни. И главным персонажем этого полотна, отныне, становилась она сама. Ни Алекс, ни Паша, ни, какой-либо иной мужчина, больше не являлись центром её вселенной. Так она ощущала.

   Намеченный было, на вечер романтический суаре перенесли на потом. Веронике не хотелось сбивать и тревожить обновление, начавшееся в ней. Напротив, пока ещё робкое и неустоявшееся чувство самости и полноты нуждалось в заботе и опеке.
После ужина, она, накинув лёгкий шерстяной кардиган, чтобы уберечься от ночной прохлады, вышла из отеля. Она желала побыть в тишине и одиночестве. Выйдя на широкий прогулочный пирс, Никуша села на скамью и долго, долго смотрела вдаль – на безбрежное, таинственное, посеребрённое лунным светом море. Волны чуть слышно перекатывались одна за одной, разбиваясь о мол. Словно, хотели утешить и ободрить. Рассказать о прекрасном будущем и унести с собой в морские просторы память о прошлом.

Продрогнув, пошла медленно к отелю. Прогулка насытила её. Ощущения самодостаточности и какой-то величавости окрепли и добавили весомость, округлость и статность в походку и жесты. Хотелось всё делать не спеша, впитывать каждое мгновение и наслаждаться им. Время, которого Нике всегда не хватало, сейчас будто замедлилось, наполняясь иным смыслом и ароматом. Ей казалось, что внутри неё совершается что-то очень важное, кардинально меняющее её судьбу и жизнь.


Opus 15.


   «Вероника Андреевна, постойте. Вероника Андреевна, подождите минутку, пожалуйста», - Ника наконец поняла, что окликают её, затормозила и обернулась, - «Господи, Боже мой. Это Вы. Меня отродясь никто так не называл. И что же Вас привело в нашу юдоль разврата и порока? Родство душ? А букет этот зачем? Разве шлюхам, за которую Вы меня почему-то приняли, дарят такие дорогущие цветы?» - «Ну зачем Вы так? Я сожалею. И каюсь. Был сокрушительно не прав. Так как был абсолютно не вменяем. Я же не нарочно. Это всё от восторга, избытка чувств и беспокойства, что Вы меня отвергнете», - «Ну что ж, Вы именно это и получили, уважаемый. Как Вас там по имени отчеству?» -«Алексей Павлович. Но лучше просто Лёша», - «Нет уж, увольте, просто Лёша, просто Мария. Мы с Вами на брудершафт не пили, кажется. Или успели -таки?»

   Вероника насмешливо взирала на тушующегося богатея и обдумывала дальнейшие манёвры. Рабочий день закончился. Домой ехать не хотелось. Никаких планов не вечер не предвиделось. Внезапно возникший теледеятель выглядел настолько сконфуженным и потерянным, что ей даже стало его жалко. «Ну в самом деле», - размышляла она, - «он ничего особенно плохого и не сделал. На банкет я пришла сама. Высокий темп потребления напитков освоила тоже самостоятельно. Плясала как подорванная опять-таки своими ногами. То, что он мне подливал в фужер на исход дела, учитывая количество мною принятого, не повлияло. Когда он нарисовался я уже была «намази». Ну а то, что в таксо лез с нежностями охальными, так не мог устоять перед моей сексапильностью и харизмой. Неотразимой, хотя и несносно пьяной. Зато, во время моего сольника он меня поддерживал – морально и физически». Алексей с благоговением ожидал вердикта Вероники. Она протянула руку и взяла букет, потом хмыкнула и прищурилась: «Ну и куда Вы меня пригласите?» 

      Февраль к последним дням разогнался и порадовал событиями. Застенчивый Алексей Палыч плотно сел Вероничке на хвост и неустанно окучивал её. Они вместе уже успели посетить несколько ресторанов, пару модных выставок, ездили на зимний пленэр с группой отвязных, популярных художников. Впереди были: поездка куда-то за город – «смотреть что-то удивительное»; и приём в каком-то посольстве. Ника особенно не заморачивалась по поводу неожиданного ухажёра. Вёл себя телевладыка прилично, развлечения предлагал достойные. Был настойчив, последователен, но не назойлив.
Кроме того, проявились ожидаемые последствия недавней мести. Как стало известно из надёжных источников, скандал разразился неимоверный. Жена паскудника Олежки подала на развод. Всё имущество было записано на неё, потому бывший вышел из дома с одним чемоданом. Тесть вышиб мерзавца Горякова из бизнеса. Да и раззвонил всем и вся, каков подлец оказался зятюшка. Не поленился старый хрыч – нанял частного сыщика. Который и нашёл девочку-припевочку, соблазнённую бывшим родственником. Криминальные фотки передали родителям соплюхи. Не исключено, что милейшему Олегу теперь и уголовное дело корячится, если не откупится и не утрясёт пикантный эксцесс.  В противном случае – суд, этап и тёплый приём в камере. Говорят, на зоне таких деятелей любят. Никуля была удовлетворена. Поделом, гадёнышу.      

   Кроме того, просочились слухи об участи пострадавшей в аварии. Сорока на хвосте принесла, что спутнице Алекса удалили всё женское, ценное. И теперь речи о материнстве и быть не может. Будет ли хоть сколько-то полноценная личная жизнь – большой вопрос. А чтобы вернуть лицу прежний вид понадобится не мало дорогостоящих пластических операций. Никто её ещё не видел, так как она ещё лежит в клинике и отказывается от всех посещений. С работы уволят, ибо работник она долго ещё будет - никакой. Денег у неё самой нет. Имеется ли спонсор, учитывая нынешние обстоятельства, не понятно. Говорят, она впала в глубочайшую депрессию – жить не хочет.   
По поводу «бывшего озабоченного менеджера», особенных мыслей и реакций у Вероники не возникло. Просто приняла как факт: «Значит, именно так и надо. Значит, это и заслужила». Что кара слишком сурова, даже в голову не пришло. Она ещё не понимала почему, но была уверена, что сделанное Ольгой, должно было повлечь страшные наказания.
 
      Не смотря на случившиеся справедливые откаты злодеям и обидчикам, чернота из души Никули никуда не уходила. Вязкая, мерзкая грязь произошедшего, словно намертво прилипла и загаживала всё, что возможно было. Никакая мысль, никакая эмоция не оставалась без мгновенного воспоминания о гнусном предательстве и нанесённой тяжкой обиде. Следом, непременно начинался приступ смертной тоски. В зависимости от обстоятельств, он мог продлиться и час, и день. Перманентно пребывая в этом состоянии, Вероника жутко выматывалась. Силы понемногу таяли. Терпение, которое всегда было её сильной картой, стало иссякать. Всё чаще она срывалась – на крик, на плач. На работе ещё держалась изо всех сил. А вот дома …
   В марте из командировки вернулась Катерина и, навестив подругу, пришла в ужас. Никуша заметно похудела, была бледной и нервной. Часто прикладывалась к спиртному. На вопросы о причине столь печальных и разительных перемен, Вероника вяло отбрёхивалась, ничего толком не проясняя. Катюша сильно задумалась. Через сторонних людей выпытала, что же произошло за время её отсутствия. Услышанное – не порадовало. Она прекрасно знала, что Алекс – самое уязвимое место у подруги.
Наблюдая со стороны, все последние годы за неумолимым погружением Веронички в губительную любовь, она предчувствовала, что добром это не кончится. Зная Нику почти всю жизнь, Катюша прекрасно осознавала, что предпринимаемые попытки изменить характер и самою жизнь под Раевского, подладиться, подстроиться и в результате получить гарантированную вечную любовь и верность – абсолютно безыдейны, абсурдны и, конечно же, безрезультатны. И характер у Вероники был не таков, чтобы его под кого бы то ни было нивелировать. Да и богатый опыт собственной, насыщенной личной жизни подсказывал Катишь, что мужчин такими эскападами не удержишь. Скорее, наоборот, - привыкнут, зажрутся и оборзеют. Она предупреждала об этом подружку, но что толку. Любовь зла…

   Следовало, начать что-то делать. Было ясно, что самостоятельно Нике уже не справиться. Решила, что попытается наладить ей личную жизнь – эпохи «после Раевского». Про Алексея Катерина была уже в курсе. Хотела, прежде чем что-то советовать на его счёт, присмотреться к большому боссу. Озаботилась найти помощника, чтобы легче было Никушу контролировать и незаметно слегка подправлять. Для этого, в её отсутствие сходила в редакцию. Покрутилась, ненавязчиво пообщалась с персоналом. Дошла до начальницы и – о, счастье! -
Ирина Петровна оказалась именно тем человеком, который и был ей нужен. Они быстро нашли общий язык, ибо Иру тоже беспокоило состояние Вероники. Договорились обмениваться сведениями, идеями, наблюдениями и предположениями. Катя не сказала о назревающих проблемах с алкоголем, но из разговора поняла, что начальница сама догадывается.

   Весна пришла скорая и дружная. На работе дел было невпроворот. Ирина загружала командировками и внеурочными съёмками. Пылко влюблённый Лёша проявлял чудеса изобретательности, по части развлечений и приятно-весёлых досугов, в надежде снискать расположение Ники. В целом, существование её, благодаря совместным усилиям, Катерины, Иры и Алексея, стало настолько насыщенным и напряжённым, что даун начал отступать и появилась бодрость и драйв. Редко и ненадолго, но всё же. Про Сашу она старалась не вспоминать, приходящие мысли о нём гнала, делала всё, чтобы никакой лишней, провоцирующей страдания информации не проникало в её жизнь. Получалось пока плохо. Нет, нет, да и узнавала что-то про бывшего.

То, он поехал на фешенебельный курорт, здоровье, подорванное, поправить. А в спутницах – актрисулька молодая, да резвая. То, его фирма выиграла серьёзный тендер. А значит, он станет ещё богаче и популярнее. То, он купил новый дом, теперь в Испании и справлял там грандиозное новоселье – с приглашёнными шоу-звёздами, любвеобильными модельками, и кучей, вечно праздных и не отягощённых высокой моралью, друзей, и приятелей. Светская хроника, многочисленные доброжелатели, вездесущий интернет, всесторонне освещали суровые будни Алекса. И, норовили донести в подробностях, до сведения Никули.
Что из всего этого было правдой, а что фантазиями завистников и прихлебателей, она не знала. Но каждый раз, слыша новости о Раевском надолго замирала, уходила в себя и погружалась в депрессию. С истериками, алкогольными срывами и многодневными бессонницами. Катишь, замечая резкие перепады настроения или натыкаясь на пьянущую Нику, начинала ругаться, ибо знала, что служит источником. Потом, утешала, отпаивала успокоительными и снотворными, выводила из глубочайшей тоски. И снова, знакомила с приятными и перспективными, вытаскивала на всевозможные культурные мероприятия, вывозила на природу. Вероника полностью осознавала, что держится только на Катином энтузиазме и преданности. Была ей благодарна и чувствовала угрызения совести. Но поделать с собой ничего не могла. Раевский всё ещё был огромной частью её жизни и, казалось, половиной её самой. И как бы омерзительно она не ощущала эту половину, оторвать - была не в силах. Саша врос в сердце и душу так крепко и глубоко, что умертвить эту адскую любовь, она могла только вместе с собой.


Opus16.

      Отложенный романтический ужин состоялся тремя днями позже. Уже немного отдохнувшая, в волю накупавшаяся и изрядно загоревшая Вероника, решила, что пора встряхнуться и побаловать себя доступной роскошью. Павел выкупил маленький нарядный зальчик в местном ресторане, обговорил меню, заказал особые, выдержанные вина, обсудил с оркестром – малочисленным, но профессиональным и весьма экспрессивным – желаемую музыку. Фрак был взят на прокат. Вечернее платье Никуша привезла с собой. Ровно в семь – жёстко накрахмаленная, белоснежная скатерть, зажжённые свечи, большая алая роза на высоком стебле, в узкой хрустальной вазе, безупречной выправки официант, музыканты в полной готовности. 
   Прекрасная женщина в длинном, лиловом платье с открытой спиной, в перчатках, выше локтя, и жемчужном ожерелье на безупречной шее, неторопливо вплыла в зал, сопровождаемая элегантным мужчиной, в чёрном фраке и бабочке. Они уютно расположились за столиком, кавалер щёлкнул пальцами – и действо началось.
Скрипач заиграл нежную, романтическую музыку. Официант подал аперитив. Ловко открыл старую, покрытую пыльным налётом бутылку. Наполнил бокалы искрящимся, отливающим «непроницаемым» бордо, напитком. Гости пригубили отменное вино, приступили к лёгким закускам. Тихо переговариваясь, наслаждались музыкой, изысканной едой, приятным вечером и обществом друг друга. Поданное горячее было великолепно. Сочные кусочки мяса, приготовленные в изумительном соусе, таяли во рту и опьяняли ароматом прованских трав. Насаживая их аккуратно на вилку и осторожно снимая губами, дама запивала кушанье терпким, чуть сладковатым вином, от удовольствия прикрывая глаза. Расправившись с основным блюдом, лакомились местными деликатесами. Насытившись, изредка брали из вазы фрукты и сладости.

  За окнами смеркалось. Ужин обещал быть долгим и красивым. Обернувшись к музыкантам, мужчина махнул рукой и встал из-за стола. Галантно поклонившись, он пригласил спутницу на вальс. Оркестр заиграл Штрауса – феерично и волшебно. Чистые, слаженные и густые звуки инструментов плыли, перемешивались и очаровывали. Женщина порхала по залу, пленительно отклонив плечи и прекрасную головку чуть вбок и назад. Двигаясь изящно и обольстительно, она волновала и возбуждала партнёра, бережно обнимающего её. Пара, слившись в единое целое, кружила и кружила в полутёмном пространстве, среди сполохов и отблесков от горящих канделябров. Лиловый шёлковый подол взвивался, оголяя тонкие, породистые лодыжки. Изящная рука в перчатке, томно лежала на плече вальсирующего.

   В номер вернулись далеко за полночь. Ника была весела и пьяна. Она чудесно провела вечер. Всё было – по высшему разряду.  Настоящий «ужин аристократа». Павлуша – удивителен и неотразим. Она и не предполагала, что он может быть таким мачо. Танцевать с ним было так приятно и волнующе. Романтический вечер плавно перешёл в бурную ночь. Столько горячих признаний она не слышала за всё время их романа. Неутомимый, страстный, раскованный и ласковый, он не давал ей уснуть до утра. Уже совсем рассвело, когда, усталая и опустошённая, она задремала в его объятиях.

     Весь следующий день, Вероника была тиха и молчалива. Павел не отвлекал её от дум и предпочёл удалиться. Пошарив по карте местности, обнаружил какие-то интересные объекты и отчалил. Обещал вернуться к ночи. Ника была этому рада – ей надо было кое-что обмозговать.
Две весьма странные вещи вертелись в голове после вчерашних празднеств и безумств. Во-первых, она осознала разницу между Павлом и Алексом, в роли её интимных партнёров. Ту разницу, что пока не приходила ей на ум. После секса с Раевским, Вероника всегда чувствовала прилив сил, бодрости, энергии. Она фонтанировала идеями и желаниями. Саша наполнял и подпитывал её.
А последняя ночь с Павлушей, совершенно ясно показала, что он забирает у неё то, что есть. Предыдущие дни были весьма плодотворны в смысле отдыха и набора сил. И тот факт, что сегодня днём она проснулась совершенно разбитая, красноречиво подтверждал её гипотезу.
Никуша, слабо разбирающаяся в эзотерике и прочих паранормальных науках, при этом не отвергала наличие факторов, сил и вещей, ей не известных, но при этом на неё влияющих. Теперь появился ещё один аргумент, подтверждающий её болезненное влечение к Александру. В отличии от Павла, он в буквальном смысле этого слова, давал ей могучие силы жить.
Вторая причина подумать была настолько фантасмагаричная, что, ни одной мысли по поводу неё у Никули за весь день так и не возникло. Она крутила произошедшее – во все стороны - но результат был нулевой. Утомившись окончательно, решила поговорить на эту тему с Пашей: «Он умный – учёный, как никак. Что-нибудь скажет по этому поводу».
     Провалявшись остаток дня на пляже, позже, Ника поужинала в кафешке в центре городка, прошлась по лавкам и магазинчикам и посидела на пристани. К вечеру, море заштормило. Многочисленные местные рыбаки вернулись с промыслов. Швартовали лодки и шаланды, вытаскивали уловы, весело переговариваясь между собой и флиртуя с торговками, спешившими заполучить свежую рыбу и прочих морских жителей.
Резкий ветер путал волосы Вероники, задирал хлопковую пышную юбку, забирался запазуху, и холодил тело. Насладившись суровым морским пейзажем и живописной картинкой из жизни аборигенов, она подхватила пакеты с покупками и зашагала в отель. Павлик уже был в номере. Осмотрев, не без внимания, Никины приобретения, он с оживлением и в лицах поведал о своей поездке. Никуша слушала в пол-уха - какие-то древние развалины, цветущие чем-то холмы, какой-то ежегодный фестиваль.

«Кринолины», - прервала Пашины излияния она, - «Что, прости?» - «Кринолины, говорю», - «Что кринолины? Ты о чём, дорогая? Я что-то пропустил?»
 «Я знаю, что такое кринолины» -  отчеканила Вероника. Павел удивлённо посмотрел на неё и возразил: «Так и я знаю, что это. А уж тебе, сам Бог велел. Ты же - девочка».
«Ты не понял», - напористо отреагировала Ника, - «до сегодняшнего дня я знала только это слово и примерный смысл. А теперь я знаю в подробностях. Я в курсе, что такое кажа и чем она отличается от кринолина. Я в деталях помню, каков порядок надевания всех этих дамских причиндалов. Сначала – корсет, потом нижние юбки из кринолина, следом – простые юбки с горизонтальными оборками, далее – ну тебе не интересно.  К тому же, я, прекрасно осведомлена какие виды кринолина куда и почему используют. Более того, я умею садиться в этих архисложных архитектурных сооружениях. И даже не вздумай сказать, что, очевидно, меня обучили этому в детском саду или моя прабабушка поделилась воспоминаниями о своём глубоком детстве». Вероника даже вспотела, пока всё это выдавала.

«Ну, и что ты на это скажешь, товарищ учёный? Откуда эта хрень взялась в моей голове?» - «Может ты когда-то читала про это, или фильм смотрела?» - Павлуша озадаченно чесал макушку.
«Дорогой, к несчастью, я обладаю весьма хорошей памятью. Профессиональное, видишь ли. Я могу забыть многое из прочитанного или увиденного. Но, чтобы забыть всё наглушняк, а потом вдруг всё вспомнить, до мельчайших деталей – это уволь. Раньше такими причудами я не страдала», - Никуля чуть запнулась и добавила, - «и ещё мне приснился утром чудной сон. Нет, не страшный. Напротив, красивый, очень ясный и такой невозможно тёплый.
Будто я – ребёнок, девочка лет восьми, максимум. И бегу прытью по анфиладе комнат. Платье в оборках, кружевах и бантиках. Батистовые панталончики и сафьяновые башмачки. Комнаты большие и очень богато украшены и обставлены. Картины, статуи, мебель инкрустированная. Я несусь и кричу: «Папенька, родненький, ну где же Вы? Отзовитесь». А дальше, я уже в театре. Но совсем маленьком, как будто, домашнем. Небольшая пустая сцена, бархатный занавес и бархатом обитые кресла. Никого в зале нет. На этом сон кончился. Я, когда проснулась, сразу его вспомнила. И мне стало так тоскливо, одиноко и горько. Я там была дома, понимаешь? Это был мой дом. Я даже во сне, знала какое расположение комнат, что за чем следует. Я бежала к отцу и понимала, где его искать».

   Павлик задумался, походил по номеру: «Ты знаешь, малыш. Прежде всего - успокойся, не волнуйся так. Мы во всём разберёмся. Вот, по-моему, больше всего это напоминает дежавю. На счёт данного явления нет однозначных объяснений. Лично я смею предполагать, что это связано с реинкарнацией», - «Постой, постой. Переселение душ? Ты что это, господин научный сотрудник, ересь разводишь?» - «Ну, Вероничка, нельзя же так – категорично, с плеча. Я, конечно, учёный. Но, во-первых, я – историк, а не физик-химик и прочее. А, во-вторых, я ещё и просто человек. Кстати, интересующийся всякими загадочными вещами. И к реинкарнации отношусь с вниманием, по крайней мере. Если бы ты знала, сколько в истории человечества происходило необъяснимых событий, явлений, казусов, ты бы не была столь резка в суждениях».
«Ну, предположим ты прав. Тогда что получается, я вспоминаю то, что было со мной в прошлых жизнях?» - «Не исключено. Во всяком случае, это пока единственное разумное, логичное объяснение всему, что с тобой здесь, во Франции, происходило и происходит».
Никуша обречённо вздохнула, завалилась на диван и закрыла глаза. Конечно, ей очень хотелось ясности и простоты –слишком много навалилось непонятного и тревожащего. Но пока, всё только усугублялось.
 Паша принёс свежий крепкий кофе: «Давай так поступим. Я покопаюсь в сети, поищу всё, что можно по этой теме. Попробую разобраться сам, потом объясню тебе – элементарно, на пальцах, чтобы ты голову не забивала лишним. А дальше – будет видно. Главное, не переживай и не расстраивайся. В конце концов, что Бог не делает – всё к лучшему. Значит, так надо. Значит этим переменам пришло время. Я – рядом и помогу тебе».

Никуша обняла его, поцеловала в висок, потом привалилась к боку и незаметно заснула. Он сидел, не шевелясь, боясь потревожить зыбкий сон любимой: «Бедная ты моя, бедная. Как же тебе досталось. И нет ни покоя, ни радости. Чтобы – долго, сколько хочешь». 


Opus 17.


      «Нет, Катюша, завтра я не могу. Мы с Алексей Палычем идём на приём, в какое-то посольство. Ну почему не знаю? Знаю. Точнее, знала. Он мне говорил. Но я уже забыла. Ну какая разница, что это за посольство. Мне же не с послами, в самом деле, там общаться. К семи. Он заедет. Я ещё не решила, сейчас полезу в гардеробную – стану мерить всё подряд и думать. Буду, буду прекрасней всех – даже не сомневайся», - Ника положила трубку и села в кресло. Последняя декада марта была совершенно сумасшедшая. Ирина подсуетилась и принесла в клюве много ценных заказов. Львиная доля досталась Веронике. Назначенное на завтрашний вечер торжество давало возможность отдохнуть, расслабиться и отвлечься.
Пошмонав на вешалках и полках, Никуша выбрала наряд, туфли, аксессуары. «Пожалуй - будет не плохо», - приговаривала она, оглядывая себя в огромном, в пол, зеркале, - «уж не знаю, как другим, а мне нравится. Послы ахнут от такой красоты, неземной. А уж, Алексей-то, мой Палыч, так и вовсе в восторге будет. Он и так без ума от моих достоинств, всяческих. А уж после этого вечера, сложит к ногам моим весь мир. И пару коньков, в придачу».
Ника дурачилась и баловалась от души, предвкушая свой сокрушительный успех.   

    Здание посольства было большим, старинным и очень красивым. Светлого мрамора парадная лестница, с широкими пролётами и колоннами по бокам. Стены, украшенные прекрасными картинами и бронзовыми светильниками. Огромные сверкающие люстры на потолках - с изумительной лепниной, в залах.
Народу было много, не протолкнёшься. Казалось, весь столичный бомонд, отвлёкся от своих важных дел, нацепил фасонистые «пинжаки» и вечерние платья, и явился засвидетельствовать почтение послам. Богатый фуршет вполне оправдывал эти старания и суету. В самом наипараднейшем зале оркестр играл классическую музыку. Гибкие скрипачки с тонким станом, одетые в чопорные длинные чёрные платья, с белыми воротничками и манжетами. Солидные виолончелисты в чёрных же костюмах и бабочках. Пожилой дородный мужчина, ласково обнимающий и пощипывающий свой контрабас. Всё было очень дорого, аристократично и весомо. Никуля в сопровождении кавалера, мерно и не без пользы, фланировала от столика к столику, из зала в зал. Сочно-красное длинное кружевное платье, аппетитно облегающее великолепную точёную фигуру, не осталось не замеченным, развлекающейся публикой. А два часа, проведённые в престижном салоне красоты с лихвой дополнили картину мира. Мужчины обильно флиртовали с Никой, женщины придирчиво и зло оглядывали. Алексей сиял и неустанно выражал восхищение. «Ну полноте, Алёшенька», - мурлыкала красотка, - «захвалили Вы меня, несусветно. Гляньте по сторонам, сколько видных дам».
«Бог с Вами, Никушенька. Ну какие это дамы. Если только – полусвета. Ни стати, ни ума. Ни вкуса, ни красоты. Ни породы. Никто из них с Вами не сравнится», - «Да, когда-то кто-то мне это уже говорил. Не долго музыка играла», - «Что, простите?» - «Всё нормально. Вспомнилось, давнее».

   Перетанцевав все танцы, перепробовав все закуски и изрядно подзаправившись спиртным, уже ближе к ночи, в фойе, Вероника, неожиданно, нос к носу столкнулась с Раевским. Он помогал одеть соболиную шубку сильно поддатой наглой девице, со вздорным и брезгливым выражением лица и отнюдь не великосветскими манерами. Нервно проталкивая руку в рукав, она выговаривала Алексу что-то визгливым голосом. Он, поддерживая шубу за ворот, тихо отпирался, пытаясь загладить конфликт и угомонить спутницу. Вынырнувшая из-за колонны Ника застала апогей разборки. Вовлечённый в неприятный разговор, Александр её не заметил, и она могла сполна насладиться дебошем.
Стоя на лестнице, ведущей к раздевалке, Никуля, улыбаясь и вслушиваясь в перебранку, думала: «И что это ему так не везёт с подругами? Это всегда так было или после меня покатился по наклонной? Как жалко он выглядит рядом с этакой хабалкой».
«Эй, мистер!» - крикнула она Алексу, утомившись от скандала и начав спускаться по пролёту, - «нельзя ли потише выяснять отношения с любимой? Вы всё-таки не в борделе, а в посольстве. Здесь приличные люди. Правда, не совсем ясно, как вы здесь оказались».
«Кто это, Шурик?» - девица прекратила ор, повернулась к Раевскому и замерла.
«Бог мой, Шурик!» -  изумлённо воскликнула Никуша, - «и давно ли тебя так кличут, дорогой? Что-то я не припомню такого панибратства в прежние времена. Сдаёшь позиции».

   Нахальная дёрнулась, сглотнула, вопросительно уставилась на спутника: «Я тебя спрашиваю, кто эта баба? Ты мне не говорил, что у тебя ещё кто-то есть».
«Девушка, не нервничайте так. Это вредно», - Вероника уже стояла напротив пары.
«Разве вы не знали? У Алекса всегда кто-то есть. Ещё. Кроме той, с которой он крутит любовь. Привычка у него такая, одной женщины ему мало. Даже самой хорошей и замечательной. Не говоря уже про дам, подобных Вам. Экая я – причудница – в стихах вещать начала. Впрочем, шутки в сторону. Я Вам точно скажу - у него, наверняка, одновременно с Вами – ещё дюжина. Таких же», - вкрадчиво выговаривала оторопевшей девице Никуля.
Раевский играя желваками и глядя в сторону, молчал. Нахалка на автомате застёгивая шубку, бубнила: «А ведь говорили мне, про какую-то тёлку, с которой ты жил несколько лет. Не эта ли?»
«Эта, эта. Есть такой грех – жила с этим», - Ничька мотнула головой на Алекса, - «но, всё – в прошлом. Клянусь. Теперь, он всецело Ваш, уважаемая. Ешьте его, пейте. Пользуйте, как умеете. Сюда, я больше не ездок. Или – не ездун?» Вероника видела, как бесится Саша. Она прекрасно чувствовала, что ему стыдно за подружку и он хочет, как можно быстрее закончить паскудную ситуацию.
Потому тянула и поддерживала разговор с тупой девахой.

   «Соболя Раевский подарил?» - Вероника придирчиво пощупала мех, - «Вы поосторожнее. Совсем недавно, предыдущая, до Вас, наверное, которая была. Так вот она получила от него рысью. Теперь в полном ауте. Ни красоты, ни здоровья, ни денег. Ни секса. Причём, теперь уже – ни с кем. Вы спросите у Саши, на досуге. Он расскажет. Как всё было».

     Алекс, казалось, перестал слушать, был печален, угрюм и отрешён. И в этот момент появился Лёша. Потеряв свою даму в толчее, он решил, что Ника захотела уйти с праздника и потому двинулся к выходу. Увидев свою пропажу, невероятно обрадовался и, не обращая внимания на происходящее и присутствующих, кубарем скатился с лестницы, схватил в объятия Вероничку и затараторил: «Ну куда же Вы пропали, драгоценная моя? Я весь изволновался. Думаю – не случилось ли чего? А может, рассердились на меня, бестолкового? Не чаял и найти Вас. И теперь – счастлив, безмерно».

 Пока Ника объясняла своему кавалеру, как она здесь оказалась, с Раевским произошли сильные метаморфозы. Он очнулся от своего сплина – глаз в прищуре, ноздри раздуваются. Невежливо уставившись на Алексей Палыча, он испепелял его взглядом. Затем, обернувшись к спутнице нежно проворковал: «Ты готова, любимая? Ну, тогда пойдём, водитель ждёт. Закрой поглубже воротник – как-бы не простудиться».
Обхватив, недоумевающую девицу за плечи, поцеловал в щёку и повёл к дверям. Сделал пару шагов, обернулся, посмотрел Никуше в глаза, и наклонившись к своей даме, проговорил жёстко и чуть слышно: «А знаешь ли ты, дорогая, кто же эта lady in red? Не в курсе? Так я скажу тебе. Она та, что убивает своей ненавистью невинных людей. Она та, что, сочинив себе всякие глупости и поддавшись безумным фантазиям, разрушает всё, о чём думает, к чему прикасается. Бог ей судья. Но я бы предпочёл никогда, слышишь, никогда, больше не встречаться с ней и не помнить её». Вконец обескураженная деваха, переводя взгляд с Александра на Нику, постояла в отупении несколько секунд, потом резко развернулась на каблуках и выскочила на улицу. Раевский рванул следом.
     Пока одевалась, выходила из здания Никуша держалась. Но сев в машину Алексея, разрыдалась – громко, некрасиво, размазывая тушь ладонями и качаясь из стороны в сторону. Она захлёбывалась слезами и никак не могла успокоиться. Лёша пытался узнать – что же случилось. Пробовал утешить. Вероника не реагировала. Утихнув, молча смотрела в окно, зарывшись по глаза в норковый воротник. Он просто отвёз спутницу домой, отпоил горячим чаем, накапал с лихвой успокоительного и уложил в кровать. Никуля мгновенно отключилась. Всю ночь ей снова снился кошмар. И она просыпалась и просыпалась от собственного крика и плача.

   С этого дня, что-то надломилось в ней – важное и необходимое для жизни. Из каких-то глубин всплыла и намертво закрепилась мысль. Странная в своей нелогичности, но абсолютно реальная по ощущениям. Мысль о её вине. Словно в ту ночь, открылись какие-то шлюзы и чёрное, злое, неведомое хлынуло на поверхность. Вероника не могла себе объяснить, в чём именно она виновата. Но она точно знала – перед кем. Как бы безумно это не звучало, но жертва её неизвестного преступления была Ольга.
Было ли дело в жестоких словах Раевского, или какая иная причина перевернула мир Никуши, но именно тогда жизнь рухнула окончательно. Это не стало всем заметно. Это стало понятно ей. Стержень, о который она прежде ещё как-то опиралась, истаял. Чувство вины легло могильной плитой на душу и убило последние надежды на исцеление. Ника больше не думала о Саше. То, что придавило, включало в себя такое море эмоций, событий, переживаний, что вобрало и его, и Ольгу, и Катерину и всё, из чего состояла её горькая судьба. Подобно скальной породе, произошедшее спеклось и затвердело, образовав монолит. То немногое, что до этого как-то толкало, продвигало её жизнь, затихло и умерло.

Она продолжала ходить на работу и встречать с Катишь. Алексей по-прежнему водил её по разным мероприятиям и увеселениям. Но, делая всё это, Никуля чувствовала, что жизни больше нет, ничего не происходит. Точнее, происходит, но не с ней. А она застыла где-то в неведомых, ужасных краях. И нет оттуда выхода. Никакого.


Opus 18.


Вернувшись из путешествия, Вероника почувствовала себя отдохнувшей, посвежевшей и успокоившейся. Несмотря на то, что жизнь продолжала подкидывать сюрпризы, образовавшийся внутри неё некий ритм и основа, добавили крепость и устойчивость. Изменения внутреннего мира, как будто обволакивали её нежной, но надёжной защитной оболочкой снаружи. Новые чувства и ощущения постепенно меняли взгляды на мир и происходящее в нём.

Она бы сказала так – постепенные перемены накопились, и там, на море, количество перешло в качество. Одномоментно, она стала другим человеком. Эту банальную истину Никуля в полной мере испытала на себе. И согласилась, что это запросто возможно. Она ещё возвращалась иногда к себе, прежней, но не надолго, и не всерьёз.
Паша тоже заметил перемены и описал коротко и ёмко: «Ты перестала быть рваной и дёрганой. В тебе образовалась какая-то целостность. А ещё свежесть и новизна. Мне нравится».

      Разобрав вещи и приведя жизнь в обычное русло, они вернулись к прерванным поискам. Ника крупно распечатала фотки захоронения и, вооружившись лупой, вдумчиво изучала их: «Что-то всё-таки в нём не так. Хорошо бы обратиться к специалистам в этой области. Почему статуя выглядит так по-светски? Может был такой стиль когда-то? И, опять-таки, зачем устанавливали памятник два раза? Очень плохо, что совсем нет надписей. Ни дат, ни имён, ни фамилий. Что-то, почти стёршееся, на старославянском. Даже в лупу не могу разобрать. И вряд ли нам в этом поможет Тереза, всё-таки она – француженка». Посетить старую даму решили в ближайшие дни.
   Павел сдержал обещание и, просмотрев массу литературы, освежил и обогатил свои эзотерические знания. Договорились выделить время и силы и пообсуждать это. Созвонилась с Катей. Та, что-то уж больно настойчиво и подробно расспрашивала про Никину жизнь. Сама, про своё житьё-бытьё и всякие новости, в основном отмолчалась и отделалась общими фразами. Ничька сначала забеспокоилась, потом решила: «Значит, так надо. Захочет – расскажет». Появившаяся простая житейская философичность, явно экономила время и берегла нервы.
   Назначенный для визита день выдался дождливым. Подступавшая французская осень, решила вдруг напомнить слякотью и сыростью любимую отчизну. Надевая резиновые ярко-синие сапожки и цыплячье-жёлтый дождевик, Ника напевала что-то под нос и вспоминала прошлогодний московский сентябрь. «Как странно», - думала она, - «всего год прошёл, а будто – век. Как много, безумно много произошло за этот год. Жизнь – самая чудная штука. То тянется, как через силу. А то, несётся без удержу. Только – в глазах мелькает». 

   К мадам Терезе нагрянули втроём. Предварительно навестили Илью Ивановича. Подождали, пока он неспешно соберётся. После, заглянули в магазин, прихватили бутылочку сладкого винца. Затем, купили в булочной свежий тортик. И уже после этого, постучались к словоохотливой соседке.

     Дивная мадам оказалась стопроцентной француженкой. Седые, редкие волосы аккуратно завиты и уложены в причёску, подкрашенные реснички и губы, платье, словно только из театра вернулась, туфли на маленьком каблуке, нежный аромат парфюма и нитка алых бус на шее, деликатно прикрытой шифоновым шарфиком. И это при том, что женщина не знала, что у неё будут гости. Вероника, увидев всю эту красоту, застыла в изумлении и восторге. Тереза была польщена и мгновенно растаяла. Пригласила пришедших в гостиную. В четыре руки они с Никой соорудили закуску и накрыли на стол. Не прошло и получаса, как гости и хозяйка уже вели неторопливую беседу.
Память у Терезии оказалась и впрямь - на зависть. Она помнила не только значительно больше друга детства, но лучше, точнее, с подробностями и деталями. Несколько раз она поправляла отца Илию и корила за неувязки и пробелы в рассказе. И вправду, в изложении старой женщины, давнишняя история оказалась куда более понятной, чёткой и логичной. Начиная с того, почему семью русских эмигрантов хоронили именно здесь и заканчивая отсутствием дат, имён и фамилий.

     Из повествования мадам выяснялось, что, изначально, пара эмигрантов желала здесь повенчаться. Приехав из России, будучи в гражданском браке, какое-то время они так и жили, в Париже. Правда, никто не знал, что они не муж и жена. Через какое-то время, женщина забеременела. Стало необходимым, узаконить отношения. Так как, все соседи, знакомые считали, что они уже женаты, мужчина начал подыскивать церковь на окраине и батюшку, который согласился бы провести таинство. Возможно, и даже скорее всего, этот городок, был не первым местам, куда приехал этот русский. Но, именно здесь, ему повезло. Дед Ильи Ивановича согласился сделать всё, что нужно. Их в этом храме и обвенчали. Говорили, что дама выглядела очень счастливой.
   В следующий раз, эмигранты, точнее офицер, ибо он приехал одетый по форме, появился здесь примерно через год, или несколько меньше. Вот тогда-то он привёз хоронить своего ребёнка. Почему он вернулся именно в это место – никто не знает, возможно, потому что с городком были связаны какие-то дорогие воспоминания.
Опять-таки, по каким причинам не приехала мать – неизвестно. Мужчина был необычайно угрюм, молчалив и подавлен. Люди вспоминали, плакал на могиле долго, всё не хотел уходить. Младенцу, кажется это был мальчик, через какое-то время поставили на могилку крест – простой, деревянный, с маленькой табличкой. Мужчина приезжал ещё пару раз, навестить захоронение. Оба раз – один.
А ещё, спустя приблизительно полгода, или чуть больше, сюда привезли женщину. Поговаривали, что она покончила с собой. Тело подзахоронили к сыну. Вместе с мужем покойной, присутствовала старая дама. Был ещё один мужчина, кажется друг русского. Дама и вдовец долго разговаривали с батюшкой, потом женщина с другом уехали. А офицер остался в городе на несколько дней. Проживал в маленькой семейной гостинице. Каждый день ходил в храм, на службу. Потом шёл на кладбище. Любопытствующая местная ребятня, разнесла по домам, что мужчина всё время лежал на могиле, плакал, разговаривал. А хозяин отеля, проболтался, что постоялец, приходя в номер пил до самой ночи, каждый день. И ещё, поговаривали, что, когда друг уезжал, у них завязалась с овдовевшим потасовка. Якобы, тот не хотел отдавать своё оружие. А приятель силой отобрал, не смотря на протесты и брань.

   Спустя время, на могиле был установлен мраморный памятник. Если память не изменяет Терезе, эту скорбную статую привезла из Италии та старая дама. Первоначально, там была надпись, с указанием имён, фамилий, дат рождения и смерти младенца и его матушки. Но когда ещё спустя несколько месяцев погиб и отец ребёнка, памятник сняли, отправили в мастерскую, где и перебили все надписи. На похороны мужчины приехал лишь его друг. Он же отдавал и все распоряжения по поводу захоронения. Когда статую вернули, на постаменте была новая запись. Что там было написано, француженка не знает. Слышала, что перед отъездом батюшке были даны какие-то распоряжения. Но, о чём речь – неизвестно. Возможно, в церковных книгах местного храма, можно что-то об этом найти. 

   Пока Павел переводил и вольно пересказывал воспоминания хозяйки, Ника внимательно слушала, что-то переспрашивала, задавала вопросы. Закончив трапезу, гости горячо поблагодарили чудесную мадам, попросили – коли ещё что вспомнит или узнает – позвонить. Оставили номер, расцеловались и ушли. По дороге, мило пообщались с батюшкой и попросили полистать сохранившиеся архивы храма.
   «Это - точно они, я так и знала. Всё сходится. Есть, конечно, пробелы, но, в целом, складная картинка получилась. Ты узнавал у Клотильды по поводу младенца?» - Вероника была возбуждена до предела.
«Да, и она уже перезванивала мне. Сказала, что пока пара снимала их дом целиком – хозяева туда редко наведывались. А потому, мало знают о жизни русских в тот период. Возможно, ребёнок и был. И, не исключено, что кто-то из владельцев дома и знал об этом. Но не те, что живы теперь. И, что касается, места упокоения жильцов – тоже пока никаких новостей. Правда, мадам Кло пообещала съездить в их домик на море. Якобы, возможно там сохранились какие-то семейные бумаги. Если будет какая-то информация – она непременно сообщит».
«Это хорошо. Будем ждать вестей от Ильи Ивановича, Терезы и Клотильды. Но осталась ещё одна, самая большая загадка – как всё это и все они связаны со мной?»

     День шёл за днём. Устав от бесконечной гонки за столетними призраками, Вероничка с Пашей надумали сбавить темп и несколько сменить жизнедеятельность. Стали больше выезжать по разным интересным местам, повадились посещать музеи, выставки, спектакли. Частенько обедали или ужинали в завлекательных ресторанчиках, кафешках и прочих вкусных заведениях. Гуляли в парках – кормили уток, фотографировали французскую жизнь.
   Веронике нравилась такая неспешность и праздность. Давненько она не баловала себя этим. Отвыкла и забыла – как это прекрасно.

Из редакции уже неоднократно звонили, спрашивали – когда. Никуша всё откладывала и откладывала своё возвращение. И дело было не только в таинственной истории, которую очень хотелось разгадать. И не в Павлике, к которому привыкла, и рядом, с которым отогрелась душой, и как будто начала новую жизнь. Страшно не хотелось снова окунаться в оставленную неопределённость и недожитость прошлого. Ей казалось, что как только она сойдёт с трапа самолёта в аэропорту, все заснувшие демоны и почти забытые ужасы вернутся. Она мучительно искала причины и возможности остаться ещё, хоть ненадолго, в славном городе Париже. И нашла.
Позвонила главному и в красках – как всегда виртуозно умела – поведала то, над чем они с Павлом трудились последние месяцы. Пообещала распутать клубок загадочных событий вековой давности, снабдить всё сногсшибательными фотографиями и – вуаля – информационная бомба готова. Бешенный тираж гарантирован.

Начальник обещал подумать и перезвонить. «Что тут думать!» - бубнила Никуля, кладя трубку, - «это же -  невероятная интрига, великая драма, глубины истории и главное, я нутром чую, любовь, с большой буквы. Можно сказать, русские Ромео и Джульетта. Или Скарлетт и Ретт. Или Анна и Вронский. Да, именно – Анна и Вронский».            
 

Final.


     Она проснулась и поняла, что хочет есть! Как хотят есть после бессонной ночи. Страсть, горячий шёпот, обессиленность, перекуры, повторы.. Как чувствуют голод после болезни. Тяжёлой и продолжительной, какая и редко заканчивается выздоровлением. На уровне чуда! И всё же.. 
Она была жива; наверное, здорова. И хотела зверски есть!.
И ещё, она поняла, что победила!  Вот это точно было чудом, и не ощущалось -  откуда взялось. Однако, гадкое шевеление в боку, кое преследовало её последние – уж и не помнила сколько лет! – стихло. Свернулось тёплой атласной ленточкой. Оставив по себе метки наития и опасности. «Я – рядом! Но пока тебе ни к чему. Отдыхай!..»
   Как будто издали – периферийным зрением души – она обозревала свои нынешние диспозиции. Поле, изрытое «копытами» игроков. Палящее солнце, в самом противном зените. Пустые трибуны.. Нет, вон кто-то маячит. Ага.. Похоже фоторепортёр и одинокий болельщик. Репортёр движется по кромке, забегает на первые ряды. Он выглядит заинтересованным и неравнодушным. Кажется, поддерживает «своих». Мужчина, на пятом ряду – напротив – снул, согбен и покинут. О, как брошено и уязвимо выглядит он! Скорее, скорее к нему! Обнять, подбодрить, утешить..
Всё это мелькнуло в утреннем полубодром сознании. И повлекло её в сторону кухни.
 
     Со времён последнего нашего повествования прошло три года. Многое изменилось - что-то поменялось только сегодня. Видимо ночь оказалась судьбоносной, если такие чудесатости!
Но, если без «пионерского задора». За минувший период главное, чего не «состоялось» - возвращения в Россию и примирения с Алексом. Так как, вся её жизнь непостижимым образом вращалась вокруг этой оси – ностальгия до слёз, до рвоты и обморока. И ненавистная, гремучая, но неизлечимая хворь «Раевский». То и можно сказать – ничего не произошло! Однако, мелкие хлопоты, позитивы и тревоги всё же случались.

   Она снова разъехалась с Головиным. Оказалось, она уже может жить без подпорки. И года два назад, сняла квартирку в 16 квартале. Собрала огромное количество накупленных уже - и по-французски же носимых - шмоток. И одним днём перевернула налаженную жизнь! Из быта – основательного, прогнозируемого, бережного – окунулась в прелести холостяцкие. Стало не хуже – честнее. Павел не спорил, он и сам это понял. Девочка выросла и окрепла, пора пробовать «ставить на крыло». Желать, чтобы она «пожизненно» зависела от его заботы и охраны он не мог. Слишком любил её!   

     К вечеру нарисовалось и ещё одно настроение – будто ей День Рождения! Фонарики, разноцветные шары, поздравления, шампанское, салюты – всё это и прочие приметы радости крутились в голове и щипали грудину. Ласковое, но невыразимо печальное! День Рождения – которые числились по календарю. И так и не были справлены..
И вот сегодня – 27 марта 2022 года, по неизвестно каким причинам – назначено ДР совокупное. За всё – сразу. Странно, звать никого на пирушку ей не хотелось. Хотя, можно было прошвырнуться по Елисейским, заглянуть в паб, выпить, поболтать. С подружками, приятелями. И пусть внутренне, «без оглашения» но справить, нахлынувший запоздалый рождения День. Она могла пойти к Головину и провести вечер и ночь с ним, их отношения стали чувственнее и доверительнее по-новому. Она перестала страшиться своего одиночества и приобрела этим как женщина. И всё же, осталась дома и весь вечер пялилась с седьмого высокого в тёмный двор и на далёкие огни ночного Парижа. Он уже перестал бесить её, она с ним смирилась..

   За эти же вёсны и осени она трижды переменила работы. В конце концов осев вольнонаёмным фрилансером. Жизненно важное, что дало ей такое положение – распущенное расписание и отстранённость от людей. Они по-прежнему угнетали её – слишком наивные и по-европейски бездушные.
С родиной связь поддерживала, но сама – ни ногой. Там ей было не то, что страшно – безумно страшно. Алекс чудился в каждом пункте пограничного досмотра! Нет, нет, нет.. Но, приезжала Катишь – так часто, как могла. И ещё парочка давних знакомых – случайным образом. Она не желала держать лишние связи, тем более их вскармливать! 
С Пашей общалась светло и без обязательств. Как выросшие в одном детдоме друзья, которые иногда спят вместе. Он был там, где не сбываются мечты. А зачем ещё нужны друзья!
 
В проваленной пустоте остались финиши обронённых «сюжетов», недоговоренное, несбывшееся. То, что обычно «связывает концы»! Можно сказать – не получилось. Всё-таки, «пошло не так!»  Стремительно развившись – как опара на только купленных дрожжах – оно подобно же угасло. Хотя и не пропало. Жизнь фотографа экстра-класса Вероники Милорадовой всплыла на более удобоваримый слой. Но тем и ограничилась! Революций не произошло!
Страх, затормозив – но может и на благо! – откровения судеб. Оставил её – временно, конечно, с такой-то ностальгической биографией! – в дальней стороне. Она и сама этому поспособствовала. И всё подладилось под найденное и принятое решение. Заработок, интересы, личное, контакты. Бытие всегда благосклоннее людей!      
   
Но – «о боги!. боги..» - от эпилога не уйдёшь. И он верстается, и ровно теперь. Когда справилось так трагично отложенное! Ждём-с..   



                ;;;;;;;; / Эпило;г /

    
     «Сударыня, моё ли это дело!..» - сказала в бессмертном творении Грибоедова Лиза. И была права. Если бы люди чаще озадачивались мыслью – их ли это дело? Трагедий случалось бы гораздо реже.

   То, что поведала Катенька в свой предновогодний приезд – затяжной шопинг, горячий кофе на рождественской ярмарке, неожиданные встречи местных друзей, общие вечеринки – повергло в ошеломление даже бывалую Нику. 

     «Горгулья в рысьей шубке», – это то, что сорвалось с Катиного язычка прямо в аэропорту – «приказала долго жить. Нет, не померла. Точнее, померла в старом качестве. Мне шепнули, она покинула столицу и осела на «левобережной», но совсем окраина. Снимает у бабки какой-то домик – не Лазурный Берег, и впрямь! – и тому рада. С работой – швах, ибо заточена она на «прямые связи». А с таким фейсом на переговоры - или там на групповик какой «деловой» - не сунешься. Да и замену ей нашли во мгновение.. Говорят, обижалась долго. Даже судиться пробовала – против кого, **я!..»
В спехе, промокая вспотевший от чемоданных натуг, нос Катя развесёлым голоском – долго ждала, чтоб вывалить «презенты судьбы» подруге – делилась сплетнями. Вероника двигалась рядом и молчала, было ощущение недосказанности или предвосхищения. «Сначала – стулья!..»
 Поругиваясь с работниками терминала, затем с обслугой зала ожидания, после с таксистом преодолели «тернии». И заскочив, по дороге, в парочку магазинов за провизией прибыли домой.

     Ёлка на обширном балконе. Сумерки мягко стелют темень – её снимает, подобно мокрому, истерзанному нежданным дождём, пальто, город. Ему жарко, волгло и надоело! Сам облачается в феерию сочных огней – кафешантаны; авто праздные, не рабочие; модные галереи; многочисленные ресторации; полные разухабистой публики открытые веранды. Всё накопившееся за день – со злобой и раздражением сделанные «открытия» и принятые тут же решения – уходят на окраины. По пути теряя неприглядные клоки бытия, уже спаянного и пропитанного будущей неразрешимостью.  Она чует этот не приостанавливаемый процесс и оттого тихо ненавидит Париж – центр культурной и богемной жизни. Впрочем, в термине «притерпелась» есть и средства пережить всё это, в каждый отдельно взятый день.

   Пока готовили ужин – с вином и фруктами «на десерт», под долгие разговоры – обменялись новостями серьёзными. Про знакомых общих, работу, изменения в обществе. Алексей-продюсер наконец женился. Милая застенчивая женщина, ему ровесница. Ни сисек полных, ни мыслей затаённых. Рады за него! Ирина преуспевает, развернула деятельность, уже помогают дочки-красавицы. Горяков спился – ну, что скажешь! Влад стал нач.отдела криминальной хроники. Ведёт свой блог, пользуется спросом.. у семьи. Бывает и такое! Много неинтересных людей – про них скопом! 

     В последующие три дня будут и очёсы магазинов, рынков, лавок.  Гроздья «стреляющих» и шуршащих «фирменных» в руках. А дома примеривания и хохот, в обнимку. И посиделки со знакомыми французами. Язык всё же Никуля освоила – в пределах терпимого. Её не корят – всем бы так, с нуля почитай! И утомительные прогулки по принарядившемуся Paris. И «переваривание» узнанного! Билеты куплены, это даёт успокоение. Подобное духам с болиголовом. Тешит и пугает. И наливает лоб тяжёлым. «Знать бы раньше!.»

   В ночь, переходят к главному, зачем и приехала, сорвалась перед самым праздником!
Начинает трудно. Ей будто тяжко такую обозу перекладывать.
«Я тогда была не права! Уж прости, если сможешь. Меня несёт – ну ты знаешь.. Характер такой. Всё равно – это не оправдание – прости! Искуплю, ей богу!»
Молчит, терзает сигаретку. Пошла покурить на балкон. С улицы веет ночным холодом и одичалостью. Так чувствуется одиночество в толпе. Их много, но они друг другу никто. Боятся и бьют первыми. Кто не успел – того затопчут в панике..
   Вернулась, подошла к роялю кабинетному. С полированной ярко-рыжей крышки стянула манекен игрушечный, в женском корсаже. «Привет Никушиному увлечению всем старинным и непонятным!» С хрипотцой начинает мерно – как отчитывая метрономом – докладывать. Теребит в пальцах кружавчики и атлас, опомнилась – установила безделицу на место.

     Ира оказалась права! Как это ни странно в век IT и полётов на Марс. Злой умысел состоялся! И то ли бабка-шептунья слыла мастерицей, то ли «сошлись звёзды» менеджера Оли. Но заговор подействовал. Откуда известно? Так от неё и известно. Засидевшись в своей шелупени, намаявшись безденежьем, озверев от отражения в зеркале. Решила поведать миру - что у неё было. А для этого пришлось приводить доказательства. Как иначе, у этой мыши амбарной – да вдруг мужик такой!  Принялась бывшим подругам и знакомым сливать инфу. Сначала намёками, после – в ответ на пожимание плеч и кислые рожи – с адресами, деталями ритуалов и расценками. Поневоле поверили. А поверив, понесли дальше!

   Ещё. Первоначально в фирму к Саше её привёл кто? Правильно – Горяков. С умыслом, зная склонности протеже. Ему подсидеть компаньона и кормильца – давняя сладкая мечта. Отжать часть бизнеса, и побольше; и свалить от стервы-жены. Многие подробности жизни Раевского Ольга узнала от него. Более того, некоторые злобные затеи и «проспонсировал» - в ожидании грядущих барышей. Были и прочие заинтересованные люди. Коллеги, конкуренты, давние нечистоплотные деятели – кому зачем-то оказалось на руку свержение Ники. Дешёвую парвенюшку легче купить, а там, глядишь, и выгоды какие! Менеджер «в рысях» оказалась в «нужное время, в нужном месте». Осталось её туда затолкать покрепче и объявить о состоявшемся новом раскладе. Что и сделали! А Раевский? «Без меня - меня женили..» Не замечал, по привычке веря в нормальность человеческих особей. Зря!
Получилось, что Вероника подхватила пакостную сплетенку – а прочие подлили масла в огонь. Как и самолично Катенька – в чём и винит себя!   

     Могло ли быть так, что заскорузлая похотливая бабёнка, старушка-маразматик и любитель юных прелестниц умудрились развалить такой прочный союз? Не могли. Если бы ни «клака». Не сумели, если бы ни Никины страхи. Не получилось бы, если б жива была мама. Не сотворили, ес… Сосредоточение провальных – для Алекса и Веронички – обстоятельств вывернули наизнанку, отложенные когда-то опасения, слабости, тёмные пятна. Каждый узрел в другом возможность оказаться не с тем, кого он любил. Это – страшно! Это ломает жизнь..
Навороченное – и исполненное, в различных вариациях – всеми участниками драмы. Превратило судьбы в кошмар и выжженное поле. И даже то обстоятельство, что гадкие «доброжелатели» понесли заслуженное – не даёт надежд. Казнь состоялась, а что делать с руинами?. 

   Колыхать воздух «Ах, если б!» и ломать руки в отчаянии уж поздно. Много времени упущено, много неверных ходов сделано.. Остаётся попытаться вернуть прошлое и надеяться. Опять надеяться! Сколько можно жить в бесплотных надеждах!
А в чём ещё? Что ещё даёт жизнь при подобном огорчении.. 

     За окнами сереет, промозглый рассветный ветер пролезает в приоткрытые окна. Накурено, пахнет остатками ужина, болиголовом и отрешённостью. Пора спать, утро вечера.. Притворяя за собой дверь в спальню, интересуется – скорее для проформы, нежели из истинного любопытства: «А чем подействовало-то?» Катя вопросительно вздёргивает подбородок – она убирает со стола, ей недосуг. Дело сделано – можно и расслабиться!
«Говорю, что значит подействовал заговор? В чём выразилось?.» - повторяет вопрос Ника.
«Ааа. Да ни в чём!» - машет рукой подруга. – «я советовалась со спецами, пришлось. Для чистоты выводов! Усталость, заторможенность лёгкая, рассеянное внимание, раздражительность. Короче, небольшая депрессуха и потеря сил. Но – продолжительное время! Собственно, всё как ты говорила, а другие видели.. Прости, пришлось и опрос свидетелей произвести. Ну, не Олегу-скунсу же мне верить!»
Отвлекается, напевая что-то под нос, легкомысленное и опереточное.
 
 «И впрямь! Оперетка какая-то! Фарс и сюр! И я – в нём..» - желает «спокойного утра» и отправляется под одеяло. Легко и бережно – словно песчинки намытого золота в лотке – перебирает грани непостижимого момента бытия. Крошечного события вечера. Того, что и развернуло мир и поставило в нужную точку!
 
   19.47 / 26 декабря

     «Да, я привезла то, что ты просила. Правда, поискать пришлось! Разворошила твои «конюшни» - не скрипи, убралась, даже лучше стало. Пристойней! Заодно, массу хлама смела с полок. По мешкам рассовала – вернёшься, разберёшь сама. Нашла вещицу любопытную. Глянь!..» - Катерина протянула свёрток.

В крафтовой бумаге аккуратно завёрнуты украшения мамины. Там же небольшая плоская картонная тара. Их объединили – с перстеньком старинным, цепочкой золотой, кулоном с бирюзой, брошью с агатами – позже. В ярости молчаливой и навсегда! Она бережно раскладывает мятую бумагу. Отделяет, движением ладони, то что мамино. И берёт в руки, замерев почти - от боли и счастья -  «тару»..

В коробочке, что подарил ей Раевский, на Рождество. О которой она давно позабыла, в перипетиях судьбы. В «обнимку» со сложенным листом бумаги, лежал солдатский Георгиевский крест. 

___________


    Дорогая Ника! Позволь мне так тебя называть, хотя мы слишком мало знакомы. Слишком мало – но мне кажется, что я знал тебя всю жизнь. Банальность! Но. Я так чувствую..
Знал и сравнивал со всеми, кто был прежде. И они проигрывали. И я не любил их – просто не мог.
Завтра я вручу тебе, смущаясь и страшась, подарки. Это колечко я увидал, случайно заскочив в «ювелирный». Совсем за иным! Но взгляд зацепил его, и я не удержался. Надеюсь, оно подойдёт по размеру. Надеюсь и понравится! Прости, если не угадал.

   Второй подарок, он – важнее. Так получилось, влился я в одну историю – давнюю, трагичную. Я азартен, наверное, ты уже догадалась! Это – стезя моя. И грех, верю – простительный. Так как, ничего плохого я и не делал. А любопытство – не порок. Крест Георгиевский – результат долгого труда и размышлений. Моих и людей, которые мне помогали! Когда-нибудь я расскажу тебе удивительную историю – о верности, чести и любви.

Пока я этим занимался, меня не покидало чувство сопричастности. И острой далёкой муки. А когда увидел тебя, впервые, у Комарова. Что-то вдруг связалось. И потащило.
    Я не знаю, что будет дальше и будет ли. Но я благодарен судьбе – она дала мне шанс. То, чего так не доставало мне, без чего жизнь моя была скучна и нелепа. Внезапно волею проведения пришло в руки.
И я постараюсь этот шанс не упустить. 

Твой Алекс.

___________