Лук

Папа, сколько я себя помню, никогда не ел варёный лук. Свежий в салате – ещё нормально, а варёный – никак. Я думала: он капризничает, потому что, когда я что-то не ела, мама говорила мне:
– Ешь давай, не капризничай!
– Не хочу… – ныла я. – Мне противно….
– Нашлась тут, светская барышня, – ворчала мама.
– Я не советская… – упиралась я, чувствуя, что победа уже близка.
Однажды я ей сказала:
– Ты папу любишь больше, чем меня.
– Почему это?
– Потому что, когда он капризничает, ты ничего не говоришь. А когда я капризничаю, ты меня ругаешь.
…1932-1933 годы были на Кубани катастрофой во всех смыслах. Один неурожай за другим при жёсткой и жестокой экспроприации загнали людей в угол. И жизнь, тыкая в них палкой, проверяла, не подохли ли они.
Сначала съели всё, что оставалось в продуктах. Потом съели собак и кошек. И голубей. Крысы исчезли вместе с продуктами, потому что есть стало нечего. Затем в ход пошёл варёный лук. Его ели несколько недель, чередуя с лягушками. Потом лук закончился и остались только лягушки. Наконец наступил момент, когда не осталось ни лягушек, ни голубей, ни, слава богу, лука, потому что от него страшно болел живот. Только коренья в лесу. Птиц ловить уже никто не мог.
Трупы умерших закапывали неглубоко, потому что могилы рыть сил ни у кого не было. До этого трупы сгрызали собаки, и по всей станице валялись отгрызенные руки и ноги, но собак больше не было, и трупы грызть было некому. В какой-то момент начали исчезать и трупы.
Под самый занавес тридцать третьего года у соседей пропало двое детей – мальчик и девочка пяти и шести лет. Их съели сами соседи. Озверевшие, они дикими глазами сверкали из окон своего дома, пустого и тихого без детей, пока разум их не стал окончательно мутным. Детское мясо они хранили в погребе: там было темно и прохладно, и не надо было бояться крыс, потому что все крысы исчезли задолго до этого. Ребёнком я всегда обходила этот дом стороной, памятуя о рассказах взрослых, хотя ко времени моей жизни в нём жили совсем другие люди: старые хозяева, когда мясо закончилось, повесились.
Папе тогда было четырнадцать лет. Когда ему исполнилось шестнадцать, от голода умерла его самая старшая сестра. Фотография с похорон до сих пор лежит у меня в альбоме. У папы на ней там такой залихватский вид! Похож на Маяковского чем-то – скуластый, хулиганистый.
Впереди было новое время – годы тридцать шестой и тридцать седьмой. Будущее обещало быть светлым.