Всё не так

Абсурд всегда был причастен к моей жизни.
В бытность мою студенткой я не без некоторого удовольствия посещала лекции по зарубежной литературе, особенно тогда, когда подвижная и лучезарная преподаватель с тем же именем, что и у меня, раскрывала нам тонкости философии супружеской жизни на примере мещанки – мадам Бовари, падающей в обморок при виде шевелящихся ушей своего жующегося во время обеда мужа.
Кстати... Эта же самая преподаватель первой допустила нас до сдачи теста на компьютерах. Задача была такой: по отрывкам из произведений определить автора и произведение. Цель – выявить, кто тексты читал, а кто нет. Естественно, всем было трепетно, особенно тем, кто всё читал, потому что отличить описание природы Флобера от описания природы Флобера, надобно вам сказать, задачей было совсем не из лёгких. Разве что только для тех, кто о Флобере знал не по его текстам, а понаслышке. Мы выходили из компьютерного класса и шёпотом передавали остальным – тем, кто ещё только ожидал своей очереди опозориться на компьютерах, – детали, отличавшие один отрывок пресловутого Гюстава Флобера от другого. Были казусы...
Например, у той же самой мадам Бовари, когда она сняла квартирку в Париже для горячих встреч с расчётливым любовником, были туфельки на лебяжьем пуху, которые к концу зачёта превратились в тапочки на медвежьем меху.
В общем, посещала я эти занятия по зарубежной литературе действительно с удовольствием, но только до одного момента. Этот момент настал тогда, когда с четвертого этажа, где располагался факультет романо-германской филологии, до нас, до второго – филологического, – снизошёл преподаватель, название курса которого я напрочь забыла. Видимо, из-за шока. Помню, что что-то там долго и нудно было про Французскую революцию и литературный процесс в ней.
Только что вернувшийся из Соединённых Штатов, прожив там по гранту семестр, вернувшийся телом, но, по всей видимости, никак не душой, в ковбойке, с незажжённой сигарой в руке – он заходил в лекционную аудиторию и начинал свои лекции так, будто мы наивны до самого своего глупого основания женского существования и глупы до такой степени, что не можем осознать всех глубин его ковбойского величия.
На зачёте – он решил почему-то, что дифференцированном, – произошло следующее. Я, рассказывая о французской литературе, очень старательно привязывала историческую эпоху к литературному процессу. Видимо, зря, потому что в какой-то момент, оборвав меня на полуслове, преподаватель сказал:
– Вот понимаете, вы всё правильно рассказываете. Но всё абсолютно не так.
Лучшего объяснения тому, что происходит со мной по жизни, я до сих пор найти не могу.