Его последний в жизни концерт

Андрей пришел домой с работы в начале восьмого вечера. День был длинным и трудным, так как на работе шли сдаточные испытания очередного прибора Заказчику и, как и положено, не обходилось без «генеральского эффекта», а, следовательно, и без нервотрепки. Поэтому, забросив в холодильник купленные продукты, он решил до ужина хоть минут на двадцать лечь на диван и полежать с закрытыми глазами, сбрасывая накопившееся за день напряжение. И вдруг, совершенно неожиданно  для себя, заснул.

И сразу начался этот сон. Он сидел в кресле и пел под гитару «Иволгу» Юрия Вязовченко:

Помню, помню, мальчик я босой
В лодке колыхался над волнами,
Девушка с распущенной косой
Мои губы трогала губами.

Иволга поет над родником,
Иволга в малиннике тоскует.
Отчего родился босяком,
Кто и как мне это растолкует? …

Это была любимая песня Наташи, его Наташи, самой любимой женщины в его жизни. Он вскинул взгляд и увидел ее, сидящую напротив него на диване, в своей любимой позе поджав ноги под себя. Лучи заходящего солнца, пробивающиеся сквозь не плотно закрытые шторы, освещали ее лицо. Глаза Наташи были закрыты, она старалась быть спокойной, но небольшая слезинка, скатившаяся по левой щеке, выдавала ее волнение. Допев, Андрей захотел подойти к ней, обнять, поцелуями высушить ее слезы, попытался встать, дернулся и … проснулся.

Он сразу вспомнил этот день, вернее вечер, тот самый вечер, когда они в последний раз были вместе. Хотя с тех пор прошло более сорока лет, этот вечер навсегда врезался в его память, вечер и песни, которые он пел ей тогда. Ему иногда казалось, что именно песни его любимых авторов-исполнителей сблизили их с Наташей, по крайней мере, если бы не они, то вряд ли она обратила на него внимание на той вечеринке у институтского приятеля, посвященной празднованию восьмого марта. Да и сама Наташа как-то сказала ему: «Андрюшенька, я не знаю, за что я тебя так сильно люблю. За то, что ты такой, как есть или за твои песни, выворачивающие на изнанку мне душу».

Они сидели рядом и в какой-то момент оказались единственными за столом, поскольку вся остальная компания бурно прыгала под звуки, вырывающиеся из недр магнитофона. Он, потому что недавно на тренировке повредил ногу и не мог не только танцевать, но и нормально ходить, а она, она просто не любила эти танцы под повторяющиеся ритмичные звуки очередной роковой композиции.

И тогда он, по пути взяв гитару, увел ее через дальнюю комнату на веранду и запел его любимые песни. Андрей прекрасно играл на гитаре, все-таки за его плечами было восемь классов музыкальной школы по классу фортепьяно и гитары. На выпускном концерте он сначала за роялем исполнил отрывки из «Героической» симфонии Прокофьева, потом на гитаре попурри из сложнейших произведений Паганини для гитары. Но потом, когда его вызвали «на бис», он неожиданно даже для преподавателей, исполнил с гитарными вариациями «Грустную цыганочку» Клячкина.

Наташа была идеальным слушателем. Она слушала его песни с закрытыми глазами, а в конце каждой из них, как только он заканчивал, просила — еще, пожалуйста, еще. А потом был долгий путь к ее дому. Он уже не  помнил, о чем они тогда говорили, но на всю жизнь он запомнил, то ощущение тепла, умиротворения, доброты исходившее от нее. Вокруг была слякотная весенняя питерская погода, еще островками лежал снег, похожий на груды грязной земли из которых вытекали ручейки серой воды, было ветрено, но они шли ничего не замечая вокруг. Доходя до очередной автобусной остановки, они молча переглядывались и шли дальше.

С этого дня они практически не расставались. Уже через месяц он в парке Петродворца просил ее руки и сердца, затем были смотрины у его и ее мам, был назначен день свадьбы и венчания в церкви. Тогда они были счастливы, просто непомерно счастливы. Перед ними была вся долгая и радостная жизнь. Ведь не может же жизнь не быть такой, если они так любят друг друга. Они забыли, что счастье подобно бабочке, чем больше ловишь его, тем больше оно ускользает. И оно ускользнуло и ничего из того, о чем они мечтали и что планировали, не состоялось … ничего.

Первые признаки ускользающего счастья Андрей начал замечать недели через две после смотрин. Наташа стала какой-то задумчивой, начала часто жаловаться на головные боли и постоянную усталость. Он долго уговаривал ее сходить к врачу, но она отшучивалась, говоря, что это предсвадебный мандраж и все пройдет, как только они поженятся. Но состояние Наташи продолжало ухудшаться и наконец, Андрей уговорил ее обратиться к знакомому его маме врачу.

Обследование выявило у Наташи острую форму лейкемии, понадобилась срочная госпитализация. И вот наступил тот самый последний, их последний вечер. После ужина Наташа попросила Андрея:
- Пожалуйста, спой мне мои любимые песни, чтобы я там в больнице вспоминала их и ждала того момента, когда снова их услышу.
И он пел, пел одну песню за другой,  «Маленького гнома» Кукина, сонеты Шекспира, положенные на музыку Таривердиевым и Сарухановым, «Грустную цыганочку» из репертуара Клячкина. А закончил он именно «Иволгой», ее самой любимой песней.

А когда он закончил, Наташа, смахнув набежавшую слезу, попросила:
- Любимый, прошу тебя не надо никому до моего возвращения петь эту песню. Вот выйду из больницы, мы соберем друзей и ты снова ее исполнишь, а пока это будет наша и только наша песня.
И тут он пообещал:
- Наташенька, я обещаю, что до твоего возвращения из больницы вообще не возьму гитару в руки.

Он не знал, что его мама, вышедшая из комнаты с началом концерта и тихо плачущая в соседней комнате, при этих словах зажала рот рукой, чтобы не закричать. Она, от своего знакомого врача, знала, что шансов выйти из больницы у Наташи практически нет, что ее болезнь очень запущена, а форма ее лейкемии - очень агрессивна.

Утром Андрей отвез Наташу в больницу, поцеловал ее на прощание, помахал рукой и все … Больше они не виделись. На то отделение больницы, куда положили Наташу, посетители не допускались.  Она умерла в больнице через полтора месяца, ей было 21 год 4 месяца и 9 дней.

С тех пор прошло более сорока лет, но Андрей так больше и не взял в руки гитары и ни разу не исполнил ни одной песни. Обещание, данное любимому человеку перед его смертью, надо держать, как-бы не хотелось иногда его нарушить.