Рассказ. Дорога на войну

Генерал Громадов получил весточку из прошлого, которую ждал много лет. Но пришла она неожиданно и случайно.
В Санкт-Петербурге на торжественной церемонии в годовщину вывода Советского ограниченного контингента из Афганистана ему на трибуну пришла записка с просьбой о помощи… с прикрепленной фотографией 40-летней давности. На фото - он с тремя призывниками и девушкой–проводницей на перроне вокзала в Ростове.
Громадов помнил всегда этих ребят, особенно высокого Евгения - Жеку с прозвищем Кожемяка. Жека спас ему жизнь!
У Громадова дома хранился дневник этого парня. Записи в нем обрывались осенью 1982 года. Много раз Громадов перечитывал страницы этого дневника.

1982 год. Ленинград. Московский вокзал, за полночь. Был очень жаркий летний день, который сменился парным вечером. Обычно, почти пустой в такое время, вокзал был заполнен молодыми, скромно одетыми ребятами–призывниками и провожающими - родными и близкими, подругами и друзьями. Пространство вокруг памятника Ленину было заставлено вещмешками, рюкзаками и потрепанными чемоданчиками. Проводы в Армию – большое веселье и большая тревога.
Майор Громадов выхватил взглядом высокого студента. Его провожала девушка, они держались за руки и молчали. Рядом кучерявый парнишка, маленького роста, ну, прямо школьник, сморщился от наставлений родителей. Здесь же, серьезный, красивый парень с поэтическим лицом Пастернака, вместе с отцом успокаивали рыдающую женщину – мать этого парня.
Последние минуты прощания. Лейтенант объявил в мегафон общее построение: «В три шеренги становись», - и триста новобранцев, выстроившись, заняли, наверное, метров шестьдесят вокзала… Команда – «Марш», - и новобранцы шумно, но скромно, погрузились в четыре последних плацкартных вагона.
Впереди дорога до Москвы на медленном пассажирском поезде – часов пятнадцать, если верить расписанию.
Вагон, хоть и плацкартный, а ехали, как в общем… занимали третьи полки, которые пригодились только к утру.
Перезнакомились, опустошили запасы еды, водки, портвейна и пива. А зачем хранить?! Сказали же в Военкомате – через сутки будете на месте.
Сопровождающих – майора Громадова, молоденького лейтенанта, пузатого прапора и двух сержантов - ребята не видели до Москвы. Они, опытные, знали, что все будет выпито в первую же ночь, и полдня ребятишки будут спать, как раз до Казанского вокзала. Специально такой поезд выбрали.
В последнем вагоне расположились и те трое ребят, которых Громадов отметил на вокзале. Они оказались друзьями… и были такими же, как все, но выглядели посолиднее, что ли. Высокого друзья звали Кожемякой. Он сразу стал лидером купейной компании как старший брат.
Только глубокой ночью вагон угомонился.  Кожемяка уложил спать друзей. Щемящее чувство неопределенности,  пугающее ожидание неизбежного, которому он не мог подобрать слов, гнало от него сон. И задремал он только под утро.

День первый.
Казанский вокзал – человеческий улей, особенно летом. Ребят построили на перроне. Жалко и смешно было на них смотреть. Опухших и еще спящих, всех отвели в спецзал.
На часах 14:30, а посадка в новый - другой поезд, сказали, будет в 23:10.
Первая проблема - есть хочется!  Почти всё, что положили им родители, съели, и теперь надо было тратить деньги. А денег в кармане было 1,5 – 2 рубля, или еще меньше. Их потратили в буфете на похмельное пиво.
Друзья – Жека-Кожемяка и Граф Гера решили потихоньку «отлучиться», погулять по Москве, сделать запасы, как будто знали, что продукты, ох как, пригодятся. Через окно в туалете попали на улицу. Ромика – маленького оставили прикрывать, если спохватятся.
Куда идут призывники, оказавшись в Москве? – правильно, - на Красную площадь! Если бы не очередь, то и Мавзолей бы посетили. Далее - мимо Манежа по проспекту Калинина, заходя по очереди в продовольственные магазины со служебного входа, спрашивая – не надо ли чего погрузить. Гера показал Жеке Щукинское училище, куда мечтал поступать, да родители не отпустили.
И тут же, рядом повезло в большом магазине на Арбате. Их взяли на пару часов разгрузить  две машины с водкой. Заработали по три рубля. Бригадир грузчиков – Серега оказался хорошим парнем. Отвел их в подсобку, накормил и выдал ребятам две бутылки «Русской», и еще налил по стакану.
Разговорились… слушали Сергея раскрыв рты, как он воевал свои два года! Правду из первых уст… о войне в Афгане они узнали впервые. Сергей материл всё верхнее руководство страны за долбоебство. Даже, если разделить всё, что он рассказал, на два, а не соврешь – не расскажешь, все равно выходила ЖУТЬ!
Бригадира позвали к телефону. Оказалось,  звонили из милиции – ищут сбежавших призывников.
- Так что ребята, вам будет лучше свалить.
Они вернулись через вокзальный туалет. Ромик молодец, оставил окно открытым.
Сели по кабинам и закрылись, ожидая Ромика. А дождались майора с лейтенантом. За перегородкой майор отчитывал молодого и прыткого лейтенанта за инициативу, что обратился в милицию, не посоветовавшись со старшим: «Ребята погуляют и вернуться, ну, накажем… ну, а жизнь-то им губить зачем? Они и так ее могут скоро потерять. Ты подумал, лейтенант?»
Когда появился Ромик, ребята, сидели на унитазах и ржали, пьяные от водки и своей везучести. Но слова майора уже засели в мозгу. Что он хотел сказать?
Друзья благополучно стояли в строю перед погрузкой в новый вагон. Лейтенант буркнул им: «Когда проспитесь, явитесь к майору».
Комфортом в новых трех вагонах и не пахло, мест стало еще  меньше. Но об этом друзья и не думали. Они сразу заснули.

Жека видит сон. Он с Ромиком и Герой стоит на заснеженной крыше их дома на Ваське, снег падает как ласковый пух… Они почему-то в трусах, майках и в валенках. Жека держит их за руки. Слева Ромик–маленький… кучерявый и розовощекий пятиклассник. Справа загорелый, крепкий Граф Герка. На счет три они приседают, и через мгновение, которое остановилось, они все вместе должны сделать прыжок… И будут падать, и парить вместе со снежными хлопьями.

От невероятного восторга и счастья Жека проснулся.
- К чему бы это?
Наверху сопит Герка, внизу на полу, на матрасе, на подушке, под одеялом, свернулся в клубок как котенок Ромик–маленький. Засквозило, наверное, и Ромик открыл пьяненькие глаза. Не понимая, где он, Ромик встал… в трусах и майке, поднял матрас с подушкой и одеялом… и кладет  на боковую нижнюю полку, точнее, на толстого парнишку, что спит на ней. Ромик, задирая ногу, забирается на толстого… Тот в крик!
Все, кто не спал, притихли и наблюдали. А Ромик, смешнее не придумаешь, обиженно матерится: «Еп-мать, уже успели мешков понаставить!!!
Хохот невообразимый.
С Ромиком никогда не соскучишься. И, вообще, без курьеза в их компании не обходится. Но всегда ситуацию спасает Кожемяка.
Друзья вспомнили, как Ромик на медкомиссии в Военкомате учудил. Хоть стой, хоть падай… от смеха!

Они встали в очередь к урологу – урологом оказалась строго-напускная, но миловидная стерва… лет 35. Первым к ней пошел Гера, замыкал тройку Жека. Когда врачиха взялась за яйца Ромика, то девственный, но не маленький его член встал по стойке смирно. Врачиха с ехидным выражением попросила Ромика: «Иди помой головку холодной водой».
Ромик через минуту вернулся с мокрыми, прилизанными кудрями, по лбу и щекам стекали струйки воды. Все, рядом стоящие, еле сдерживали смех. Врачиха, сука, серьезно так спросила: «Ну, что, подействовало?»
Разразился хохот.
Ромик чуть не плакал. Кожемяка не выдержал издевательств над другом и заорал: Что ржете, салаги, у самих-то не стоит. А вам, мадам, руки не надо распускать».
Ну, друзья думали, что Жеку теперь не возьмут. Тем более, ему не приходила повестка. Просто, они решили в Армию идти все вместе. Жека, чтобы поддержать Ромика, сказал, что забыл  повестку дома. А еще он  скрыл про психушку.
Пронесло! Главврач проставил каждому из  троих – ГОДЕН!

…Сонный вагон сопит, храпит и пукает. Поезд мчится в неизвестность – смешно и тревожно.

День второй.
Общий вагон, в котором ехали друзья, примыкал к купейному вагону. В нем находились сопровождающие. Вагоны с призывниками были предусмотрительно перекрыты.
Утром во время стоянки на какой-то станции Герка познакомился с проводницей купейного вагона Олей. Вернее, познакомился Ромик, отпуская детские шутки, а Оля обратила внимание на Графа Геру. И не просто обратила взор, а влюбилась с первого взгляда. Граф почувствовал к ней то же и сразу.
Потом Оля по договоренности каждую полночь открывала ребятам дверь, они пили у нее чай с печеньем, Гера оставался и возвращался рано утром.
А сейчас, Герка не ожидал -  Оля пришла к нему днем.
Как будто солнце село в купе к ребятам. Настроение поднялось! Долго говорили… Влюбленные никого не замечали. Все ребята завидовали.
Оля заметила шрам на запястьях у Жеки. Без задней мысли, пошутила, попав в точку: «Из-за несчастной любви пробовал с собой покончить?»
Гера и Ромик поджали губы, зная, что эта тема не обсуждается.
- «Да, из-за нее, из-за Ленки… Я все пробовал… и неудачно. Вообще, я неудачник», - Жека отвернулся и замер, уставившись в окно… считая про себя мелькающие столбы.

Кожемяка вспомнил, что так и не дописал о Ленке в своем дневнике.

Я иду на встречу со своей девушкой. Если быть честным перед самим собой, то это не встреча. То есть я ее встречу, но все произойдет как бы случайно. И девушка это не моя. Я только хочу, чтобы она стала моей. Единственное, что этому мешает – она этого не хочет. Ее зовут Лена. Леночка. Леночек… у меня так много для нее ласковых имен. У нее нет прозвища, потому что она в нем не нуждается – она такая красивая, такая ладная и такая…
У меня есть маленький секрет – если забраться на последний этаж дома по нашей парадной, изогнувшись, выглянуть в окно, то видна спальня Лены. Ну не спальня, а та комната, где она спит. А днем в ней обедают. Если это воскресенье,  то принимают гостей. Там есть занавески, но они не мешают смотреть. Я не подглядываю, я только слежу за тем, как она собирается выйти из дома. Чтобы потом быстро сбежать по лестнице, пробежать через дворы и успеть пойти ей навстречу, как в ни в чем, ни бывало. Даже не запыхавшись.
Это дурацкая затея, но ничего лучше мне в голову не приходит. Я хочу видеть ее. Это как наркотик. Хотя наркотика я еще ни разу в жизни не пробовал.
Маленький Ромик стоит с секундомером в руке. Я приготовился бежать – мне надо точно знать, за сколько секунд я добегу с этого места до парадной моей будущей девушки.
- Внимание. Марш! – Маленький дает отмашку рукой, и я срываюсь с места. Как оглашенный сбегаю вниз по лестнице, одолевая каждый пролет в два прыжка, по пути сбиваю с ног тетку с мокрым бельем в руках. Выбегаю на улицу и добегаю до подъезда моей Лены.
- Двадцать семь! – кричит Ромик с крыши.
Я возвращаюсь назад. Я счастлив. Еще немного – и я смогу встречать свою Лену, когда захочу. Лицом к лицу… она поймет, как я ее люблю. Не сможет не полюбить меня. Ведь я без нее не смогу. И она не сможет.
- Давай еще раз! Опаздываешь! – Маленький с важным видом проверяет секундомер.
Я дышу, я живу… Я люблю.
Я бегу через дворы – узкие петербургские колодцы с одинаковым запахом кошек и человеческой мочи, с квадратиками серого неба где-то там, вверху. Впереди меня ждут несколько секунд счастья – до тех пор, пока Лена не увидит мою фигуру, и ее лицо не исказит надменная гримаса.
Она занимается очень редким видом спорта – танцами на паркете. Ее спинка всегда прямая, ступни чуть вывернуты наружу, походка летящая. И тут из-за поворота появляюсь я. Большой, сутулый, с жадными глазами. Меня нельзя полюбить, я это понимаю каждый день, когда вижу свое изображение в зеркале.
У Лены есть партнер, он старше ее на пять лет, он окончил школу и у них с Леной очень большие планы – первенство страны, Европы, мира… Танцполы лучших отелей. Изящная жизнь.
Потом, когда они поженятся – сразу после того как Лена окончит школу – я попытаюсь покончить с собой. Но это будет позже.
А сейчас Лена идет мне навстречу. В руках у нее чехол с накрахмаленным бальным платьем – он легкий, но очень большой… Принцесса, идущая на свой очередной бал. У меня есть мои несколько секунд, пока она меня не заметила – она близорукая, но очки не носит, потому что они портят ее лицо. По-моему, ее лицо невозможно испортить ничем. Даже  прыщиками. Они у нее иногда бывают и тогда ребята, глупо улыбаясь,  переглядываются между собой – «У Ленки «хотенчики!». Я когда-нибудь убью их за это.
Она видит меня и останавливается, глядя мне в лицо. Раньше она так никогда не делала… шла мимо как будто не видя меня в упор. А теперь остановилась… мне становится страшно – что теперь будет? Я иду, еле переступая одеревеневшими вдруг ногами… Лена все ближе и ближе… Останавливаюсь и опускаю голову. Я виноват. Только не знаю, в чем…
- Кожемяка! - слышу ее нежный злобный голосок. – Ты чего за мной бегаешь?
Горло одеревенело тоже. И мне не выдавить из себя ни звука. Лучше молчать. Как будто ничего не произошло.
- Ну, чё молчишь?
Я подымаю глаза, стараясь не смотреть в ее глаза. Лицо, шея, чуть вьющиеся завитки каштановых волос. Высокий лоб. А на лбу… припудренный прыщик. Он такой милый, мне так хочется его поцеловать… хотя бы прикоснуться… я протягиваю к нему руку и говорю такое, что даже не понимаю, как оно могло вырваться из моего горла:
- Х-х..хотенчик…
И ужасаюсь тому, что сказал.
Ее глаза наливаются слезами, губы приоткрываются… свободной правой рукой она наотмашь пытается ударить меня по лицу… время мгновенно растягивается, как резиновое… я вижу приближающуюся ко мне ладонь и совершенно инстинктивно ухожу под нее нырком, как уходят от нокаутирующего удара боксеры, которых я видел по телевизору.
Ухожу от пощечины и возникаю  перед ней деревянным болванчиком.
- Идиот! – сдавленным голосом кричит Лена и плюет мне в лицо.
От плевка я не уворачиваюсь. Только зажмуриваюсь. Языком слизываю капельки слюны со своих губ. Они такие сладкие… даже не верится…
Когда я открываю глаза, Лены уже нет. Одна только бабуля  рассматривает  меня бесцветными старческими глазами:
- Что, заслужил? Небось, ребеночка девке сотворил… вот такие вы все…сволочи… кобелины позорные…
- Эй, парень, - раздается сбоку густой мужской голос.
Я оборачиваюсь на голос – рядом стоит, раскуривая дорогую папиросу «Тройка» крепкий мужичок-с-ноготок.
- Тебе сколько лет? – спрашивает мужичок, пуская вверх клуб ароматного дыма.
- Пятнадцать, - зачем-то отвечаю я. Мужичок вызывает тренерское доверие.
- Хочешь заняться боксом? – мужичок берет в руку мою кисть, рассматривает ее, мнет. – Староват, правда... но реакция хорошая, -  это мой будущий тренер по боксу.
 
…Оля погладила мои запястья, на которых белели шрамы от неудачной попытки взрезать себе вены.
- Из-за нее, значит, - сочувствует Оля.

Жека помнил то, что очень хотел бы забыть!

Я неудачник… заперся в ванной комнате. Пустил воду из крана. Сделал ее погорячей. Пар пошел. Сделал похолодней. Вот так. В самый раз. На раковине лежит опасная бритва. Отцовская. Теперь такими никто не пользуется. Он ее правил на кожаном ремне и хвастался ее остротой. Трофейная бритва. Дед с фронта привез. Золлингеновская сталь. Я открываю бритву, из щетки вынимаю волосок и роняю его на бритву. Волосок распадается на две части. Острая. Ванна заполнена водой наполовину. Раздеваюсь – хотя зачем я это делаю? Мне ведь уже все равно…
Зеркало от пара покрылось туманом, сквозь которое не видно моего лица. Движением руки протираю зеркало и вижу свои глаза. Почему то очень довольные, можно сказать даже радостные. Вижу себя в последний раз. Все. Пора со мной кончать.
Я залезаю в ванну. Тепло. Ложусь навзничь, так что вода покрывает лицо… Открываю глаза и вижу колеблющуюся поверхность воды, в которой я отражаюсь расплывчатым пятном… Выныриваю и фыркаю носом. Смешно.
Я сейчас исчезну из этого мира, а мир этого даже не заметит. Пока еще есть решимость, беру в левую руку бритву – я левша – и полосую по правому запястью. Заворожено смотрю, как из запястья само собой появляется ярко-красное пятно, похожее на красного осьминога. Перекладываю бритву в правую руку и режу себе левое запястье.
Два розовых осьминога – один покрупнее – извиваясь, заполняют собой почти все водно-ванное пространство. Кто-то стучит в дверь… мать пришла? Не должна, вроде,… а бабуля-соседка вообще в ванную никогда не заходит… и вообще она сейчас на даче…Мне все равно.
Я никому не отвечаю. Пошли все подальше, мне не до вас, я с жизнью расстаюсь… очень приятно. По коже головы побежали мурашки, а в голове раздается ровный шум, точно там включили маленький электромоторчик.
Сейчас я стану белой яхтой и уплыву ото всех в Кейптаун…

Очнулся я в психушке. Вокруг тихо лежали и думали о своем такие же неудачники, не выдержавшие ударов судьбы и сбежавшие от жизни. Побег не удался. Никто ничего друг у друга не спрашивал, все понимали друг друга без слов.
Мне сказали, что второй раз обычно с собой не кончают. Второй раз – уже действительно сумасшедшие.
- А у Вас, - сказал мне доктор, - диагноз – нехолодный суицид. Не настоящий. Так что теперь, с собой кончать не собираешься?
- Буду жить до последнего вздоха.
Я этому в психушке научился. Она мне жизнь поломала. Или перевернула. Как посмотреть.

- Кожемяка, колись, кто тебя провожал на вокзале? Мы ее не знаем? – подковыривает, заставив Жеку очнуться, Маленький Ромик.
- Да ты еще маленький, что бы это знать, - отшучивается Жека.

Почему-то перед Олей ему захотелось быть откровенным.
- После последнего нокаута у меня случались эпилептические припадки – очень редко, но… Короче, я открываю глаза и вижу над собой девичье лицо… чуть повернув голову, я понимаю, что лежу на тротуаре, - вдруг заговорил Жека, будто он собрался рассказать всё про себя Оле… Но споткнулся на полуслове и снова отвернулся. Глядя в окно.

После длинной паузы, во время которой все замерли, Жека, не отрывая взгляда от мелькающего леса за окном, продолжил начатое предложение: «Вокруг стоят и галдят люди:
- Пьяница, наркоман, алкоголик, - оказывается, это они обо мне…
- Да заткнитесь вы, идиоты! У него эпилептический припадок! – слышу, как низким голосом орет на них девушка и тихо спрашивает меня, могу ли я сам идти.
Девушка проводила меня до квартиры.
- У вас слабость, одному пока нельзя…
- Не уходите, - говорю я девушке. – Я заплачу.
Она сняла плащ, аккуратно повесила в прихожей, сняла туфли и в чулках по холодному полу вернулась ко мне на кухню.
- Меня Лизой зовут. Где у вас тут заварка?
- Вот так познакомились полгода назад.
Я позвонил Лизе перед вокзалом. Знал, что кроме нее, никто не придет меня проводить.
Она пришла!!!
От нахлынувших чувств запершило в горле, и Жека вышел в тамбур подышать. В вагоне, действительно, было душно, а в тамбуре попрохладнее.
Двое ребят, не заметив Жеку, обсуждали скабрезно Ольгу и Геру.
Кожемяка не смог сдержаться и набил им морды, может, переборщил.
Вечером к ним пришли для разборки. Была драка вагонного масштаба – битва за честь Геркиной дамы.

Наверное, всем знакомо ощущение времени. Перед стремительно приближающейся опасностью оно замедляется. Например, неожиданно летит в вас топор, но это мгновение полета растягивается в длинную предлинную минуту, за которую может прокрутиться вся жизнь, и мозг успевает принять правильное решение, а тело увернуться. Вот такое же замедленное время ощущали ребята. Их дорога показалась им вечностью.
Сколь же они переговорили обо всем… от анекдотов до высокой философии и с откровенностью о себе… о самом личном. Вспомнили всю свою, пока недолгую, жизнь – от самых недавних до самых далеких и забытых, казалось, событий - смешных и печальных.
Это было прощание с прошлым, которое осталось там, в Ленинграде, перед встречей с неизвестным будущим с трагическим предчувствием.
Впереди были еще три дня дороги. Это знал майор Громадов, но ребята этого не ведали, они проживали каждый день как последний. Они еще не задумывались о том, что их ждет, но в душах их уже было предчувствие несправедливой судьбы - особенной и крутой, с которой им не дано будет свернуть никогда – ни павшим и ушедшим, ни живущим поныне.

День третий… Четвертый день… промелькнули как столбы за окном несущегося поезда.
И также пролетел день  пятый – последний поездной…
Громадов знал, что там… в конце пути они станут другими, а пока серьезное настоящее еще было несерьезным, было молодым, влюбленным и смешным. Но, в какой-то момент, в какой-то простой, комедийной ситуации наступает вдруг скорбное предчувствие - першит и подкатывает ком к горлу – это нас накрывает память совести о тех, чья обратная дорога с войны, начиналась с «черного тюльпана».

Наступил вечер последнего дня их дороги.
Поздний вечер как ночь. Неизвестная станция. Воздух перегретый. Хочется пить. Друзья разошлись в разные стороны в поисках воды. Жека пошел к дому в стороне от станции. Во дворе стоял большой чан, наполненный до краев водой с какими-то плавающими на поверхности фруктами, так подумал Жека – не разберешь. Рядом был черпак. Он зачерпнул побольше и жадно сделал первые глотки
– Горько-то как!
- Чай на верблюжьих колючках. Привыкнешь, – услышал Жека за спиной… акцент, какой-то восточный… Перед ним стоял местный житель, похожий на узбека или таджика… в сумерках почти не видно.
- Что это за место, где мы?
- Ты что, не знаешь?
- Понятия не имею, куда нас занесло.
- На границу, – таджик показал рукой в темноту: Там Афганистан, и дорога тебе туда.
- Куда? - Жека поперхнулся, закашлялся и догадка, как молния, поразила его сознание:
- «Дорога… на войну!».
Жека принес в литровой банке горький «чай». Друзья, да, и все уже знали эту новость, которую предчувствовали, но думали, что это случится не с ними.
Еще не начинало светать, как призывников построили и отправили маршем 15 километров в учебку.
Голодные, уставшие, подавленные, они  шли по пустынной дороге, под чужими звездами на неизбежную, неизвестную для них войну. Ужасно хотелось спать.
- Вот упасть бы здесь и сейчас, а там - хоть трава не расти, - ворочалась в сонном сознании Жеки единственная мысль, и он спал на ходу.

Учебка позади. Новый день! Вставало огромное солнце и покрывало красным цветом новую судьбу…
Моторизованная колонна подходила к мосту через ущелье. Майор Громадов со взводом на машине обогнали колонну и выставил на мосту охрану. Все было спокойно.
Головная часть колонны уже пересекла большую половину моста. Из-за бугра на противоположной стороне ущелья выскочил военный бортовой ЗИЛ и на скорости, уже по мосту, мчался навстречу колонне. Первым открыл огонь по машине Жека-Кожемяка, но автоматные очереди не могли остановить духа-смертника.
Столкновение с головным БТРом… и адский взрыв.

Такого покоя и парения я – Жека-Кожемяка давно не испытывал.
Я и Граф Гера, взявшись за руки, висим над землей Афганской.
Внизу под нами наши ребята - разбросаны взрывом от начиненной взрывчаткой машины духа-смертника. Распластавшись и сцепившись руками, внизу на земле лежат Граф Гера и… Я.
Я не понимаю, почему мы видим себя внизу. Геркина голова связана с телом только окровавленными жилами, глаза устремлены в небо на нас. Над Геркой стоит на коленях Ромик-маленький, плечо в крови, и мы слышим его крик – «Жека, Графа у-у-би-и-ли!»…
А мы улыбаемся - телячья, детская нежность и бесстрашие переполняют наши души. Вдали виден Финский залив и ближе к горизонту – Кронштадт с известным куполом. Так было давно, в детстве, когда мы, втроем стояли на крыше нашего дома на Васильевском. Мы  представляли себя птицами.
- Прыгаем! – кричит Гера.
Мы застыли на мгновенье в потоке встречного воздуха. Вдруг, Герку дернуло вверх, как парашютиста, раскрывшего парашют. Руки наши расцепились!
Я лечу вниз, не боясь разбиться, и только наблюдаю - Граф улыбается мне, удаляется ввысь и скрывается точкой в утреннем белесом небе.
Стая белых журавлей летит на Север – на Родину – Домой!

Громадов, смотрел на фотографию… Он помнил, как этот мальчик спас ему жизнь, прикрыв собою от осколков начиненной взрывчаткой машины. Отправляя его в санчасть, Громадов дал слово отдать долг – прийти на помощь когда угодно и где угодно, - Только бы солдат выжил.
Здесь же на мосту погиб Жекин друг - Граф Гера, над ним сидел тронувшийся  умом Маленький Ромик. Громадов нашел в кармане погибшего письмо от Ольги, а рядом, где его прикрыл Кажемяка, нашел блокнот – Жекин дневник - «О дороге на войну».
Громадов, врал им всю эту дорогу.
Но его начальный обман не сравнится с цинизмом лжи и несправедливости, которая будет еще впереди.
Всю жизнь эти не его грехи терзают совесть Громадова.
Каяться… надо каяться…