1-1. Роман. Толтек. Водный Мир. Часть-1. Глава-1

АВТОР: Антон Талан

ЖАНР:
Архитектонический эроромантизм.

ПОСВЯЩЕНИЕ:
Роман посвящается знакам этого Мира, ведущим меня по чертогам вдохновения.

ЭПИГРАФЫ КНИГИ:

«Господи, пробуди в душе моей пламень Твой.
Освети меня, Господи, солнцем Твоим.
Золотистый песок разбросай у ног моих,
чтоб чистым путем шел я к Дому Твоему.
Награди меня, Господи, словом Твоим,
чтобы гремело оно, восхваляя Чертог Твой.
Поверни, Господи, колею живота моего,
чтобы двинулся паровоз могущества моего
Отпусти, Господи, тормоза вдохновения моего.
Успокой меня, Господи,
и напои сердце мое источником дивных слов
Твоих.»
 
13 мая 1935, Марсово Поле, Даниил Шардам.



«О, златомудрая Рыба–Змея,
Возьми, Возьми!
В глубины меня!
В голубо–зелёную
Воздухом солнца пронзённую,
В смутную, в дальнюю
Глубину – опочивальню!
***
В плавники и чешуи
Наготу мою прими!
И с ногами лохматыми
Хвосты сплети!...
На грудях – ладони заплаты,
Между пальцев – ядра сосков.
Чешуя твоя – латы,
Но в тебе – копьё
Моё!
В голубо–зелёной,
Золотом солнца пронзённой...»

1997.02.03, Антон Талан
(24л.д.;18с.д.)





1-1_ТОЛТЕК-В-М-1-СНЫ_О_ МИРАХ-1-1-ПОРТРЕТ_ГЕРОЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СНЫ О МИРАХ.
ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПОРТРЕТ ГЕРОЯ.

1-1-1

Силин Василий Порфирьевич мужчина – не промах, – и добр, и статен, и умён. Нет в нём злого умысла, и в этом сила его! Вместе с тем, Василий Силин –непредсказуем, ловок и готов к переменам.

Когда ему исполнилось тридцать пять, понимание что такой возраст вполне может быть серединой жизни придало ему особую цельность духа, а потому Василий измыслил окружающее в новых категориях.

Лицом и телом наш герой моложав. За здоровьем следит рачительно. Во-первых – не ест мяса, рыбы – ничего животного и ничего варёного, называя свою диету сыроядением, то есть, в принципе и мясо и рыбу он себе не запрещает, если они сырые, но не ест, налегая в основном на фрукты и овощи. Ибо трава не перегружает и позволяет содержать тело бодрым.
 
Во-вторых, он спортивен. Спорт для Василия – конструктивная основа жизни. Василий высок и строен, с размахом сажени аж девять футов и одиннадцать дюймов. Атлетическое тело его украшает проработанная мускулатура. Он пропорционально сложен, торс его широк в плечах, руки жилисты и сильны, ладони кистей аристократичны и тонки, пальцы длинны и цепки, и формой благородны. Узкий таз и мускулистые бёдра, широкие голени и крупные стопы правильной формы с высоким подъёмом – делают его тело достойным резца античного скульптора.
 
Василий – фанатичный пловец. Он тренируется, дважды в день. Вода для него – вторая стихия. Он черпает во влаге энергию и вдохновение. Взмах за взмахом Василий словно летит над поверхностью, представляя, как руки его, подобны прозрачным стрекозиным крыльям мелькают за спиной. Ему нравится слушать шум струй, убегающих назад. Пузырьки выдоха щекочут его лицо. Кипение волн стирает в нём грань между воздухом и водой, между верхом и низом, между сном и явью…

Под словом «спорт», впрочем, он понимает много всего такого, что, строго говоря, выходит за рамки общепринятого понятия. Кроме плавания, туда же – в «спорт» – причисляется им, например, йога. Опять же, медитация в каждодневной повседневности для него – тоже вид спорта. Не то чтобы Василий не отдаётся в уединении долгим пространным размышлениям, в искусстве без этого нельзя, но он не витает в облаках, а системно нанизывает на наблюдение и поиск всю свою жизнь.

Далее, – бизнес – тоже для нашего героя своего рода «спорт». Василий – изобретательный бизнесмен, и выказывает во всём, что предпринимает недюжинную смекалку, кураж и упорство. Сдаваться он не любит и всегда пробивается к задуманному. По натуре он человек крайне эмоциональный Здравый смысл, однако, не задвигает, хоть бы и хотелось временами ему окунуться в грёз бесконечность.
Некогда эмоции составляли слабость его, порождали стресс, печаль и усталость. От того он и сподвиг себя к приобретению навыков, кои от любви к азарту и по причине неравнодушия к жизни причислил к спорту. Он требует от себя в делах целеустремлённости и окончательной целостности. Работу свою он делает безукоризненно красиво. Однако, даже на самые серьёзные вещи имеет взгляд заряженный здоровым и отрешённым чувство юмора.

В юморе находит он отстранённость и черпает силы для защиты от напряжения в работе по самосозиданию. Подвиг сей даётся Василию не без труда. Правдами и неправдами, используя хитроумные уловки и самоконтроль, он собрал характер свой из раздробленных эмоциями частиц, и теперь эмоциональность, превратилась в одну из его сильных сторон. Она даёт его творчеству живость и непосредственную самобытность, не повергая, однако, в суету и хаос. Строгий алгоритм жизни, – коего придерживается Василий – не помешал ему среди характерных черт себе оставить мечтательность и сентиментальное простодушие.
Василий – творец. Он превратил эмоцию в топливо своего творчества. Возбуждая в себе эмоциональность, и вправляя вибрации в жёсткие рамки организованной им системы, которую он называл «спортом», Василий смог воплотить, казалось бы, невыполнимые решения. Его воля остро сконцентрирована на воображении! Всё чего он достигает находится прямо перед ним, и он никогда не упускает из поля мысленного взора предмета своих устремлений. Василий – Архитектор, и Художник, и Изобретатель. Любое направление, в котором направлен его ум, оживает новыми открытиями. Энергия генератора идей в нём – неисчерпаема!
Василий – Человек–Мир, он создаёт неустанно в своей голове фантастическую страну. Он населяет свой мир вещами, – зданиями, скульптурой и картинами, – отражающими его идеальное представление об окружении.  Он соизмеряет с миром вымышленным свои реальные творения, чтобы гармонизировать вокруг себя мир явный в соответствии со своим представлением о совершенном. Он приучил себя изучать свои рисунки, эскизы и воплощённые работы, чтобы по крупице отыскивать в них собственную неповторимую суть.

Выявив новшество, один раз, и в нём утвердившись, чтобы достигнуть остроты замысла, Василий точит и совершенствует идею, однако не теряя изначальной лёгкости и эмоциональности эскиза. Он верит – эмоциональность привносит в его творения свежесть и романтизма оттенок.

Романтизм его внешности проявлен в харизматичной наэлектризованности образа в сочетании с фотогеничным строением лица Василия. Ладно слепленный портрет его составляют черты настолько рельефно выпуклые, не тяжеловесные, и и, вместе с тем, гармоничные по отдельности и в сочетании, что с любого ракурса завораживают своей картинной и скульптурной правильностью.

Вытянутый овал лица его наводит, было, на мысль об англо-саксонских кровях, но это не так. Славянские корни его предков уходят много дальше восьмого колена. В остальных чертах его, доминирует характерная округлость деталей. Сильно выдающиеся, округлые холмы бровных выпуклостей у переносицы, разделены высокой строгой вертикальной складкой. Широкие, решительно изогнутые бровные дуги, раскрываются, как два орлиных крыла. Вытянутые, развитые челюстные мышцы, начинаются от широких округлых скул, обрамляют, худощавые щёки. Снизу лицо его завершается, округлым, сильным крупным подбородком. Ладные уши правильной формы с ровным мясистым краем и красиво выстроенной спиралью – лабиринтом, уравновешены снизу выпуклой, ярко выраженной мочкой и хорошо отстоят от головы. Василия – хоть в косоворотку ряди, хоть в костюм аристократа – всё одно – хорош!

Импозантная внешность, лёгкость движений и смелая манера держаться придают ему признаки бывалого и шикарного ловеласа, если бы не взгляд его сочно – голубых глаз, с радужкой, обрамлённой сиреневым ободком. Блестящие, энергичные, с задранными вверх наружными уголками, они – как две чудесные птицы–гамаюн, оперённые тонкими морщинками – притягивают и не больше уже отпускают.

Взгляд Василия, пронзительно спокойный и чрезвычайно внимательный, успокаивает, исходящей из глубин души, таинственной силой и мудростью, и завораживает доброй, обезоруживающей, словно бы никогда не проходящей прищуром-улыбкой.
 
Его решительной формы прямой нос с округлым выпуклым славянским кончиком, окрылённый некрупными, но мягкой формы ноздрями и чувственные, полнокровные, сладострастные губы, любят женщины. Верхняя губа – в меру выпуклая с острым, красивого обвода, как стрелковый лук, краем подчеркнуто акцентирована явной над ней ложбинкой, а нижняя – крупна и ала, как спелый фрукт. В уголках обе губы длинно истончаются и изящно изгибаются вверх. Все черты в совокупности, придают лицу Василия завораживающую кошачью загадочность. Эту улыбку сразу и замечают женщины. Она делает его фаворитом с первой минуты общения, и Василий умело пользуется своими природными данными. Чувствуя себя в глубине души мягким и вальяжным как кот, он особым чутьём знает когда «она», как он говорит про себя: «поднимает уши».

Вот тут и начинается обоюдный любовный танец! Не важно, деловая ли это встреча, мимолётный обмен взглядами или настоящее свидание, Василий всегда безошибочно распознаёт начало игры. И зачастую вступает даже раньше, чем его собеседница. Он умеет насладиться мгновением вспыхнувшей искры. «Любовь рождает миры», – говорит Василий. И, поверьте, он знает в этом толк и как художник человеческих отношений и истый творец! Внутри своей сущности он соединил плотскую любовь к женщине, и любовь к форме. Любовь телесная приносит в его душу гармонию, а равновесие и мир души воплощаются в загадочных формах его архитектуры.
 
Василий знает – буря эмоций, сосредоточенная в точке, как луч солнца, собранный в увеличительном стекле, может разжечь горячее пламя творческого озарения. Превращаясь во внутренний танец, в кураж, эмоция поддерживает Василия в кропотливой и, часто, рутинной работе архитектурного воплощения.

Василий теперь – в расцвете своего дарования. На пути познания профессии, он накопил опыт, и уверенность мастера, виртуозно владеющего всеми шагами созидания.

Путь к мастерству тернист и не скор. Архитектура объединяет многие умения: возможности скульптора, видение живописца, законы экономики и психологии, и чувство конструктивной устойчивости и знание об устройстве инженерных дисциплин, связанных с жизнеобеспечением людей внутри здания. И только он – только один человек – Главный Архитектор Проекта – может связать воедино всё дисциплины. Никто кроме творца не может знать и отследить все этапы процесса, и при этом не потерять главной цели – создание новейшего, вдохновенного произведения искусства.

Да, наш Василий Порфирьевич Силин именно такой человек! Но для успешного воплощения его идей, умений, перечисленных выше, оказалось недостаточно. Не хватало ещё одной важной составляющей. И Василий, осознав себя, стал ещё и удачливым и ловким бизнесменом. В его мастерской работает более двухсот человек. Все – профессионалы высокого класса, все – как на подбор! С ним – не только интересно, но и выгодно!

Этап творчества в производстве одного проекта – длится почти мгновение: эскиз, визуализация, далее – рутина. Так всегда бывает, так было в начале пути и у Василия. Но, он научился делать свой креативный процесс практически непрерывным, и такое умение случилось в его жизни задолго до того, как дело Архитектурного производства стало явно и по-настоящему успешно.

В чём секрет? Не только в том, что Василий не ограничивает себя текущими проектами, и создаёт концепции впрок. Мысль его летит далеко впереди реальности, и новые заказы сами находят его. Он научился уверенно подавать свое искусство так, чтобы инвесторы соглашались с его решениями без купюр и оговорок. А, ведь, проекты из-под его руки выходят не только немыслимо авангардные, но и дорогие! Создавая силой неутомимого гения, умопомрачительные формы, Василий с ловкостью комбинатора встраивает в них необходимые заказчику функции и группы помещений. Его искусство вышло за рамки сухой экономики. Василий создал дома – скульптуры, дома – картины. Но не потому только, он ценится инвесторами всех мастей, что хорош в своём деле! Главная заслуга – в том, что он умеет заразить своим энтузиазмом коллег. А они помогают ему от всего сердца. Вот почему произведения Василия котируются на рынке, подобно ценным бумагам, стоимость которых неуклонно растёт. Вот потому дома, созданные его командой, продают и покупают на европейских и азиатских аукционах. Сумасшедший, безбашенный, и великолепный! – пестреют эпитетами о нём заголовки газетных и журнальных статей.

Василий Порфирьевич Силин – человек легенда – в процессе работы и наблюдения себя самого, наш герой выработал равновесие здравого смысла. Чувство меры никогда не изменяет ему. Он научился не отличаться в манере общения от типичного бизнесмена. Свои проекты, он проверяет на доходность, как циничный инвестор. Он преподносит заказчику каждое произведение с экономически оправданной и целесообразной стороны. Но в той сложнейшей для творца игре, Василий сохраняет и оберегает своё право оставаться художником. Его неповторимый мир влечёт людей. И известность позволила ему превратить дороговизну и сложность форм его Архитектуры в доходный товар. Сложность, что отпугивала раньше инвесторов, в исполнении Василия привлекает их толпами!

Он общается с окружающим его реальным миром через призму воображения, привнося в него образы своей реальности. Василий – безудержный фантазёр. Изобретательность его ума не знает границ. Созданный Василием собственный мир – реален, и странным образом переплетается с миром повседневным. Он переходит из одной реальности в другую с помощью воображения. Василию достаточно смахнуть в сторону картину перед глазами, словно окно на экране смартфона, словно раздвижную перегородку в проёме, словно отбросить занавес, чтобы тут же появилась иная картина, и он немедленно шагает через неё из мира внешнего в мир измысленный.

Не только в очертаниях обычных предметов, форм, но и промеж силуэтов, он видит будущие задумки. Поворачивая в уме перед глазами новый образ дома, Василий общается с ним, словно с живым существом и видит подсказки и улучшения. Так форма обрастает подробностями, в его голове, изменяется и эволюционирует.

Василий мгновенно переключает сознание, он придумывает в любом месте, где бы он не находился и делает это непрерывно, контролируя одновременно происходящее вокруг него. Бесконечная череда форм, сменяясь, всплывают перед его глазами. Он изучает каждую на своём мысленном экране и фиксирует лучшие.

Василий любит рисовать простой шариковой ручкой. Рука его тверда, а глаз – безошибочно точен. Ему не требуется стирательная резинка. Линии он проводит, глубоко продавливая бумагу. От этого поверхность листа с его графикой становится подобной выпуклому рельефу. Рисунок от руки – его страсть.

Часто Василию приходится повторять ответ на один и тот же нелепый вопрос:
– Почему вы не делаете свои дома сразу в "3D"? Почему рисуете их руками?

– Потому что мне нравится чувствовать дом моим телом, лепить его, осязать, смаковать, трогать. Я люблю представлять и рассматривать вновь придуманную форму: поворачивать, разглядывать с разных сторон, жить внутри. А "Три-дэ" – для презентации, для окончательной точки, для рабочего проекта, – чтобы проверить, уточнить, детализировать. "Три-D" – навязчиво, оно стремится вытеснить первоначальную идею – пускай неправильную слегка, но эмоциональную и живую.

Однако, современность диктует свои законы, и всё чаще Василий делает зарисовки на экране планшета. Это даёт ему свободу – отныне, он не привязан к мастерской, - и ещё множество технических возможностей. Прежде всего – размер. Теперь, не выходя из–за столика в кафе, он делает картины, которые распечатывает затем на огромных холстах. Наброски Василия на световом экране всё равно остаются рукотворными. В них есть особый шарм! Эскизы домов, нарисованные от руки, – есть самодостаточные произведения. Это иллюстрации к его внутреннему миру. Василий воспринимает их, как отдельно взятые графические произведения. Эти листы живут своей жизнью. Дома из них, возникают потом.

Он с пристрастием изучает и анализирует жизнь своих рисунков, фиксируя зёрна индивидуальности. Заметив новшество, старается развить его отточить, улучшить, достигнуть законченности и не потерять лёгкости. Его внутреннее я смиренно ждёт, наблюдая как рука продолжает делать десятки, сотни новых зарисовок, пока неведомая сила не отпустит в нём что-то изнутри.

И тогда, рассмотрев эскизы ещё раз, и выбрав один, наиболее интересный рисунок, Василий вылепливает найденную форму из пластилина. Эскиз скульптуры здания он сканирует на 3D–сканере, и отдаёт в недра архитектурной мастерской на доработку своим высококлассным специалистам.

Василий считает, что дом во все времена имел качество скульптуры. Он видел и видит форму иначе, чем его сокурсники по архитектурному факультету. Ещё в детстве он подмечал смешные звериные морды в фасадах домов, необычные абстракции в хитросплетениях вентиляционных труб, различал фантастические картины в разводах пятен на глади луж, представлял планы космических городов в распаях электрических плат старого радиоприёмника, а в скоплении полупроводниковых радиоламп представлял микрорайоны из будущих небоскрёбов.

Василий никогда не чертит, он – рисует планы и фасады, он – лепит здание, как скульптуру, всякую секунду с волнением ожидая, когда его творение встрепенётся, расправится и сделает первый самостоятельный вдох! Но было и ещё одно в нём самом, то, – что  отличало его от других, то, – что позволило ему воплотить свои фантазии, все, которые могли бы остаться лишь студенческими чудачествами: Василий умеет создавать невиданное и превращать в тренд, в стиль, в новое направление моды в тенденцию. И потому ныне – его умопомрачительные дома–скульптуры реальны, там живут и работают люди. Он сформировал новый вид городов. Привычные прямоугольные «коробки» постепенно уступают место творениям его пластической инфо-архитектуры. И потому, известность его растёт вместе с вдохновением!

Что же такое было в его зданиях? В архитектурном мире давно уже проявилась тенденция к созданию сложных форм. Строительные возможности позволяют теперь Архитектору любой каприз. Небывалый вынос консоли, сложный изгиб, огромная палитра материалов – теперь в арсенале каждого архитектора. Любой, кто готов рисковать и хочет воплотить своё видение красоты в реальность может сделать это без труда. Индивидуальность архитектора – творца давно уж воспринимается, общественностью как должное. Отныне, коллективный разум – не в тренде. Всем нужен мастер – генератор нового.

Пусть разные страны стараются отжать на рынке своё место, лидировать, давлеть, владеть умами! Кто же не понимает важности влияния городских пространств на разум индивидуума! Однако, творения Василия не повторяют абстрактных опусов обезличенного формотворчества, преподаваемого и культивируемого британской архитектурной школой. Его стиль не похож и на американский деструктивизм или китч, или поп-арт. Не повторяет он и сухой технический хай-тек с его хаотическими инженерными коммуникациями – канализационными и вентиляционными трубами, выставленными вместо украшения наружу, как вывернутые кишки гигантских механических рыб, он не копирует плоскофасадные композиции угловатого картонного формотворчества, любимые европейской школой.

Василий проповедует и культивирует чувственный эротизм и создаёт романтический декоративно-скульптурный стиль. Ему близок царящий вокруг постмодернизм, но работы Василя отличает гармония человеческой сомасштабности. Он не переходит границы хорошего вкуса в угоду вседозволенности.

Возможно, благодаря классическому образованию, он избежал ловушки китчеобразного формотворчества, подобного мультяшным диснеевским городам, возникавшим от надуманного псевдоконцептуализма: «А что будет если я прикручу к трубе керамическое облако и утыкаю всё это лампами накаливания?».

Экспериментаторство «на авось» никогда не было ему по душе. Плоды такого пути грешат «сыростью» формы, выдаваемой за свежий взгляд, безвкусицей, оправдываемой необходимостью быть понятным для «простого» зрителя и применением дешёвых материалов оправдываемого той же необходимостью: доступностью красоты для обывателя! Эти лицемерные посылы, порождают лишь иллюзию новаторства, популярную в молодёжном формотворчестве, лишь стремление к всё большей и большей поп-артовской разнузданности. Они с восторгом потребляются несведущими ротозеями среднего класса, с подачи банков, стремящихся сократить налогообложение за счёт инвестирования в дешёвые на старте популярности «свежие веяния искусства», якобы способствующие культурному развитию населения!

– А король-то голый! – Хочется вскричать, глядя на потуги современных концептуалов! И добавить: «Голый и безликий», – ибо, в новых опусах не осталось даже и того полного детской непосредственности узнаваемого шарма, присущего каждой отдельной личности художника, который был у зачинщиков постмодернизма. Не вырастают на почве денег творения, несущие плоды истинности и силы, которой достигли, перекочевав из модерна в арт-деко, такие одиночки, как Райт, Макинтош, и ещё пяток великих. А вслед за ними отточили, до чистоты магического знака, свои новейшие образы мастера архитектуры – Оскар Нимейер и швейцарец Марио Ботта. Их век прошёл!

Крекс! Пэкс! Фэкс! Хитрый разум инвестора выхватывает для обывателя новый дразнящий козырь – неведомые фигуры. Нет, то не знаки, подобные руническим письменам! Не жесты! Не чудачества основателей постмодерна! Нет! Но – самые что ни на есть надуманные пластицизмы и разломы напоминающие рисунки перед телефоном! Что в них? Гадайте! Хлам безмыслия, то – не дзен, а лишь – позёрство!

Но Василий Силин, переварил внутри себя всё, всё и отбросил! Он изобрёл нечто лучшее, устремился дальше! Вдохновлённый чувствами порождаемыми цветовой и графической магией и раскованностью стиля Чарльза Макинтоша, прочтя по-своему скульптурную абурдность Генри Мура, он вплавил в новую реальность, образы своих зданий несущих многоплановый инфо – поток , сравнимый с воздействием театрального представления, литературного рассказа или музыкальной картины. То был его неповторимый знаковый и интуитивный посыл.  Василий первым через эмоции, возникающие от восприятия образов в архитектуре, создаёт новую картину непосредственно в голове зрителя.

Там, где современный арт-концептуалист, желая донести простейшую мысль, вынужден выстраивать коридор, – бесконечную череду арт-кадров, использовать множество знаков, каждый из которых – всего лишь одна нота! Там, где новейший архитектор увязает в игре изломанных и измятых абстрактных форм, всё более увлекаясь случайностями машинного параметрического проектирования, Василий, продолжая вылепливать и рисовать от руки, поднялся в новом витке развития искусства к истокам классического произведения. Он научился передавать в своих зданиях то смысловое, архи-эмоциональное действо, которое можно сравнить только с творениями старых мастеров, где, как в бреде наслаждений Иеронима Босха, как в лёгком ветре чувственности Сандро Ботичелли или телесном упоении Питера Рубенса, выплёскивается на зрителя законченный сюжет, с завязкой, кульминацией и концовкой! Действо, переданное в одном единственном архитектурном танце, где зритель распознаёт полноценный рассказ или видит законченную сцену-картину, овеянную дымкой чувственности и излучающую весь спектр эмоций!

Нет, Василий не мог себе позволить тратить время на одну только ноту из бесконечного музыкального ряда, звучавшего в его голове! Слишком велики были усилия! В сравнении с чередой отдельных звуков, которые проигрывает перед зрителем тот или иной современный концептуал, выстраивая ряды нот из сотен пустых холстов, в бесконечно длинных как духовые трубы залах, но предлагая зрителю лишь какофонию ничего не значащих звуков, эпатируя его мнимым свободомыслием, жонглируя сюжетами за гранью морали, и с тем только, чтобы хоть как-то взбудоражить пресытившееся нутро обывателя.

И тут – вуаля! – в едином жесте архитектуры Василия, зритель получает всё и сразу! Конечно, ожидаемо желать, чтоб наблюдатель был бы подготовлен к восприятию его многоплановых образов, однако, в том-то и прелесть архитектуры Василия Силина, что от подкованности созерцающего зависит не факт – увидит тот или нет, поймёт или нет, его вниманию предоставленное, – конечно же воспримет и поймёт – а, лишь, то сколько инфо-уровней способен распознать глазеющий! А уж внимание-то наш Василий задержать умеет! И, то – не полотно холста, не камерная фигура, а крупномасштабное общественное здание или, – и того больше, – огромный многоэтажный небоскрёб.

Архитектура Василия ультрасовременна и, одновременно, личностно самобытна. В ней нет ни грубоватой неоклассичности Бофилла, ни студенческой сырости Захи Хадид, ни бумажной макетности Рэма Колахаса, ни бутафорного дребезга Фрэнка Гери, ни эмоциональной скудности Нормана Фостера.

Возможно, что работы Элиэля и Ээро Саариненна или Сантьяго Калатравы могли бы ещё вступить в диалог с направлением его мысли, но даже и их образный язык, хотя и близкий к эмоционально-скульптурным образам Василия, был, однако, слишком сух или литературно однозначен по сравнению с эмоционально-заряженными  и романтически – эротичными опусами, нашего героя!

И как ни странно, на фоне выше сказанного прозвучит последующее утверждение, но Именно с момента появления творений Василия Силина, начинается новая эра в истории страхового права. До его построек стоимость архитектурного произведения, определялась, только количеством квадратных метров и давности сооружения здания. От ныне же, среди обыкновенных параметров, в стоимости объекта стало употребимо понятие его художественной значительности и индивидуальности как произведения искусства, с учётом создания оного конкретным автором, словно бы, например, то был холст Пикассо или скульптура Джоана Миро!

Василию, так же как некогда старым мастерам архитектуры, чуждо было использование легковесных материалов. Невзирая на притягательность металлических быстровозводимых конструкций и кажущуюся простоту исполнения стеклянных и навесных фасадов, Василий обходился с ними по-своему. Он ком-би-ни-ровал! Он создавал памятники, должные служить примером для будущего, как вехи истории, как частицы личной силы подлинного художника, передающие эмоциональное наслаждение мастера процессом творчества. Задачей Василия было создание посыла, для возникновения новых ещё не найденных течений искусства будущего. Формы его зданий несли зашифрованную информацию для будущих творцов и источали силу. И потому он не мог себе позволить творить в недолговечных материалах. Сразу, как только всходило новое творение Василия, вокруг создавался видимый водоворот, ажиотаж, и фурор.

Казалось бы, всё вышесказанное должно было создавать в мироощущении автора прекрасное и полновесное позитивное настроение! Но, в глубине души подлинного творца всегда живёт вирус недовольства. А по-другому и быть не может! Именно поиск отличает истинного живого фантазёра от закостенелого, застрявшего в круге отживших и общеупотребимых тем, вялого и трусливого формалиста.
 
Новый Мир, неуклонно создаваемый Василием в глубинах его ума, не приобрёл ещё в Явном Мире ту критическую массу, которая создала бы необратимый лавинообразный процесс для изменения стиля архитектуры современного города. Да, Василий целеустремлённо шёл к цели. Более того, причиной ограничений в своих находках он считал собственное неумение владеть сознанием. Он чувствовал себя джином, заключённым в бутыли своего тела! Построенные творения казались ему далекими от идеала. Числа их было недостаточно для воплощения той цели, которую он себе ставил. Рождённый творцом, он жаждал безграничной свободы. Но скованный телом, возможностями строительного материала и, несмотря на признание, неизбежными компромиссами и уступками заказчику, он чувствовал, что для него остаётся недостижимым нечто главное, что образы, формы и видения, возникающие в его голове, – лишь отголоски недосягаемого и далёкого совершенства. И вскоре Василию стало, казаться, что даже и в созданном им Измысленном Мире, он не может достичь идеальной формы. Даль изменчивая и текучая, мерцающая за границами его внутреннего взора манила его. В поисках способа проникнуть туда не только мысленно, но и телесно, Василий обратил своё внимание на исследование сна.

Так же, как, некогда, поступал магический искуситель и эпатажник –Сальвадор Дали, Василий силился экспериментировать. Он искал разгадки в обрывках древних текстов буддизма и инструкциях йоги, в верованиях ацтеков и зороастризме, в философских трактатах средневековья и знаниях древней китайской медицины.

Василий проводил часы в размышлениях и экспериментах над своим телом. Он подолгу голодал и не спал по нескольку дней, он тренировался в задержке дыхания в момент интенсивных нагрузок в плавании. И всё это для того, чтобы в экстремальных ситуациях проникнуть за границы разума. Его исследования приносили определённые плоды. Он ощущал возросшую энергию и силу. Он наслаждался молодостью тела и быстротой разума. Его мысли уносились далеко в неизведанное, и он приносил из путешествий новейшие художественные образы. Но чувство ограниченности своих возможностей не покидало его. Василию было мало его достижений. Он хотел постигнуть тайны устройства этого мира и проникнуть сквозь его оболочку в другие невиданные им миры.

В первый раз, осознав, что тело это скафандр для чего-то более тонкого, совершенного, неразгаданного и невесомого, Василий долго тихо радовался новому чувству. Он вертел глазами по сторонам, рассматривал себя, подносил руки близко к глазам, разглядывал структуру кожи, удивлялся устройству и новому пониманию обыденного.

Пристальное наблюдение за собой стало его привычкой. Он радовался успехам тела, как радуется Отец достижениям Сына. Как радуется робототехник новым возможностям машины. Он искал в себе всё новые чувственные цепи и связи, находил кнопки, алгоритмы и рычаги и наслаждался открытием новых функций и возможностей. Мир своего «скафандра», своего материального Я удивлял и радовал его так же, как мир вокруг, как мир его идей и художественных форм.

Над замыслами Архитектуры он работал так же фанатично, как и над своим телом. Василий находил в своих работах зёрна новизны и выстраивал их как вехи ключевых смыслов, заполняя пробелы недостающими формами.

Рисунки были для него своеобразным дневником жизни, но и не только! Он усматривал в них структуру, как Менделеев в таблице элементов и искал недостающие грани и вершины бескрайнего многогранного, совершенной формы алмаза, начинающегося где-то перед глазами его телесного скафандра и уходящего выпуклостями и плоскостями в бесконечность, а может быть даже и дальше – во все времена: в прошлые, будущие и параллельные жизни.

Какая же всё-таки это странная возможность – пребывать в материальной оболочке, осознавая изначальную свою нематериальную суть!

Как странно видеть себя окружённым костным скелетом и сетью сосудов, волокнами мышц, кожей, и понимать, что наличие тела предоставляет наяву одни возможности и, тут же, вытесняет и ограничивает другие.

Почему? Так быть не должно! Все функции хотелось ему заставить работать одновременно и в совокупности. Надо лишь найти ключи доступа!

И он в задумчивости замирал, слушая вдохи и выдохи и представляя себя сросшимся с оболочкой Земного Шара, с Голубым Небом над ним и Летящими Облаками, среди земных волос-деревьев с их дрожащими листьями, или среди машин, среди домов, тоже казавшихся ему живыми, или среди толп других людей, напротив, теперь казавшихся ему похожими на временные костюмы, на механические экзоскелеты. Но не все.

Кто же тогда человек по отношению к своему жилищу? – Задавал он себе бредовый профессиональный вопрос – Его душа?!
 
1-1-2

Толтек – так его звали друзья – те, с которыми он учился ещё в художественной школе, а позднее – в Академии искусств.
Почему?

Возможно, в создании этого «обзыва», как он говорил, сыграла роль его любовь к разговорам, или трактовкам всего происходящего с разных точек зрения, то есть, прослеживалось некое созвучие слова «толтек» с английским  «tell» – «сказать», или с русским – “толковать”.

 Но, с большей вероятностью, прозвание это пришло из тех времён, когда он был большим поклонником книг Карлоса Кастанеды, в которых описывались постулаты устройства мира, с точки зрения американских индейцев. А ведь он уже тогда искал способы самоконтроля. Ему казалось, – эти книги многое объясняли, давали алгоритм для развития, показывали путь.

В юности Василий увлекался архитектурой ацтеков. Он делал макеты современных зданий, напоминавших пирамиды, с огромные столбообразными скульптурами. Он восхищался культом змия Кецалькоатля. Мрачные ритуалы и хрустальные черепа снились ему в реалистических снах, где, подобно Огненному Змию, он летал по воздуху и заныривал в морские глубины.

Во снах потерянные, затонувшие города Атлантов, представлялись ему похожими на величественные сооружения Толтеков. А в яви, он пытался вызвать в себе галлюцинации, подобные другой реальности – реальности своих снов. И всё это изотерическое месиво в его голове, ещё не оформленное ни во что, вся эта руда знаний, которые он старательно потом просеял сквозь опыт, анализ и здравый смысл, тогда разбрасывалась им налево и направо по головам окружавших его сверстников, хихикающих в кулак и машущих на него руками, крутящих у виска и нарочито игнорирующих.

Но, несмотря на показной игнор и противодействие окружающих, в представлениях его сокурсников постепенно, квадр за квадром, сложился и уплотнился  фундамент того будущего монументального образа, который в последствии, благодаря его успехам, прочно укоренился в их головах, и потому, наверное, и по сей день казался им бесспорным. А, ведь, называя его когда-то Толтеком более в гротескный смысле, они и не подозревали, что теперь будут углядывать в этом имени иное значение, изумляясь его пробивному характеру и удаче, и считая, наверное, что то – в  далёком прошлом данное прозвище, –  теперь уж точно соответствует действительности.

В юности Василий много говорил о своих поисках, страстно отстаивал свою правоту и кипятился. И прозвище казалось ему тогда тоже ругательным и не соответственным его истинным устремлениям. Однако, рассказы о личных опытах не принесли ему поддержку и не доставили в его ряды единомышленников, так что, со временем, он и вовсе перестал упоминать об этом.

И если в первых своих творческих шагах Василий имел свойства всполошистые и инфантильные, впоследствии в нем проявилась изначально- русская природная любовь к скоморошеству, которая в равной степени служила ему, в одних случаях, для преодоления нередких аппатий и передряг жизни, а в других могла даже и стать причиной конфликта. И проявлялась эта черта только в том случае, когда он чувствовал в человеке ненатуральность, лживость, формализм, сюсюкание, или нарочитую, показную браваду или агрессию. Внезапный гротеск общения, вдруг словно ниоткуда навеянный ему, как он считал, проистекал из спонтанной его способности к психологической интуиции. А после и эта манера отошла на второй план и преобразилась в систему, так что, ко времени настоящих событий, силой внутренней работы, достигнув, наконец, высоких социальный рубежей Василий приобрёл в себе зрелую осмысленную уравновешенность, основанную на контроле и опыте и конечно же в следствии каждодневной работы над собой и всевозможных целенаправленных медитаций.

Преображаясь всё более в своих занятиях, Василий стал замечать структуру сред, воздуха, воды, земли и камней, теней и света. Каким-то неведомым способом он проникал в их кристаллические оболочки и видел частицы и нити их связывающие, их колебание, их движение и их взаимопроникновение…

И Василий переменился. Он отбросил излишнюю разговорчивость, а прозвищу более не противился – решил, что само рассосётся со временем.

Но не рассосалось. Так и повелось. И, хотя большая часть сверстников потерялась из поля его внимания, тем не менее, прозвание нет-нет да просачивалось из недр прошлых его знакомств и постоянно всплывало уже среди нового окружения и почему-то устойчиво прикрепилось к нему, теперь уже безо всяких причин – просто в общении с коллегами или раскопчивыми журналистами. И, хотя, название Толтек сегодня, так же, как и тогда совсем не вязалось с его новыми устремлениями, он не противился ему – пусть будет.

Василий и ранее не ограничивал себя какими-либо рамками. Барьеры, он считал, наше сознание всегда находит самостоятельно, и потому ставил себе задачу, напротив, постоянно обнаруживать в себе всё новые внутренние ограничения, и выходить из блоков, так или иначе создаваемых разумом. Прозвание же он теперь принимал, не столько за индивидуальное обозначение его, как человека, но считал заслуженной данью его постоянной работе над собой. И в том проявилось его новое зрелое мироощущение, постоянство и целеустремлённость.

В пору восхождения его творческой удачи, когда в полную силу воспарило его яркое дарование, когда скульптурные здания из под его руки выделились среди леса новейших коробкообразных и биоаморфных небоскрёбов, старое прозвание его Толтеком заиграло по-новому, напоминая теперь о колоссальных статуях, возникших как продолжение мифологии древних, превращённых мыслью Василия в архитектурный приём, в находку, в Новейшую Архитектуру.

К тому времени как мы поведём наш рассказ, мастерство Архитектурного творчества Василия достигло наивысшего идейного апогея. В нём не осталось ничего, что можно было бы изменять по вкусу или прихоти какого–либо пусть даже самого просвещённого заказчика.

Отныне – Архитектура Василия константна, как товарный знак, и ассоциируется с надёжностью, престижем, защищённостью и устойчивостью, но и одновременно с тем она – переменчива, текуча и потому удивительно музыкальна. Любой образ, созданный и воплощённый в реальный мир его воображением, звучит, воспринимаемый во внутреннем движении изгибов и форм, появляющихся и исчезающих с каждым шагом наблюдателя, от перемены точки зрения, создавая не только в голове но даже и в теле зрителя нечто смутное, таинственное, необычайное и притягательное, как сокровенная мечта!

Пусть даже, не осознавая этого сразу, а позднее, постигнув далёким глубинным чутьём, всякий причастный к творчеству нашего героя, неизменно находит его в Архитектурных опусах то щемящее чувство гармонии и восхищения к которому исподволь стремится. Таков наш Василий Силин и его всепоглощающее творческое вдохновение!