День одиннадцатый. Хедз-ап

Heads-Up (Хедз-ап) – игра один на один.


Я так и не съехала от Лобышева. Он не вернулся домой в день «Ч». Глеб весь вечер просидел в машине, ожидая его возвращения, куря одну сигарету за другой. Из кухонного окна я видела, как время от времени опускалось стекло, вспыхивал огонёк зажигалки, а потом красный след тлеющей сигареты танцевал в стекле машины Глеба. Мне казалось, что я понимаю смысл этих нервных па. Видела, как терпение сменила растерянность, злость, отчаянье. Потом пришла апатия. Я тихо вышла из квартиры, спустилась и перебежала дорогу. Открыла пассажирскую дверь и скользнула в салон.

– Глеб…

– Поехали? Ты собралась?

– Нет. Я не сбегу, как профурсетка с офицериком. – Глеб вздрогнул и повернулся ко мне лицом. Я коснулась его руки и сжала ладонь. – Глеб. Я не могу так. Не могу. Как я объясню это детям? Себе? Я им скажу, что схватила их в охапку и сбежала со своим любовником ночью, потому что их отец не пришел ночевать? Не спорь, пожалуйста, именно так тебя назовут. Сразу же, как я это сделаю. И… я решила не тревожить детей пустыми обещаниями о том, что мы скоро будем жить все вместе. Я боюсь. Очень боюсь. Я уйду сразу же, как только поговорю с Лобышевым. Поговорю, глядя ему в глаза. – Я потянулась к Глебу и заглянула в него. – Пожалуйста… Не злись. Мне очень важно уйти с поднятой головой, а не трусливо сбежать. Уйти и не дать заставить себя вернуться.

Глеб кивнул, соглашаясь или делая вид, что соглашается, но я в любом случае испытала чувство облегчения – призрак освобождения слишком резко обрёл плоть. Я была не готова, всё время ожидая подвоха от судьбы. И свои возможности она мне сегодня явно продемонстрировала. Тревожный звонок звенел не умолкая.

Я пропадала целыми днями на работе. Было чертовски интересно. Петрович нас с Германом представил своим сотрудникам:

– Елизавета Петровна. Должность – бла-бла-бла согласно штатному расписанию. Суть – ГИ. Генератор идей. Герман. Стратег-аналитик. СА. Отчество? Есть, конечно, и у него отчество, но к нему можно просто – Герман. К Елизавете Петровне просто - нельзя. Я так сказал.

– А просто ГИ? – прилетело откуда-то справа. Я повернула голову, но не успела засечь. Петрович, напротив, видимо успел и теперь хмыкнул, расплываясь в улыбке.

– Елизавета Петровна, тут народ интересуется демократичностью отношений.

– В рамках этих стен, ГИ – нормально. Проще, лаконичней. - Я улыбнулась и продолжила. – Нет возражений.

Мы с Германом быстро влились в поток и стали своими. Иногда я замечала, как Петрович пристально наблюдает за нашей работой в команде. Но я мысленно просто пожала плечами – имеет право. Он – владелец и больше не обращала на него внимания. Былое неформальное «Петрович, привет, как жизнь?» оставила в стенах ЛИМПТУ, так же как и предложение подвести после первого рабочего дня. Улыбнулась:

– Не будем создавать фантомы для пересудов, Соломон… - и прошла мимо. Почему «Соломон»? «Петровича» больше не было. Обращение «Соломон Петрович» не приветствовалось. Да и офис я уже покинула.

Поэтому оставив офисные туфли в нижнем ящике тумбочки, я обувала кроссовки и бежала большую часть пути, сокращая время до встречи с детьми и экономя время на утреннюю тренировку. Вечера проводила, стоя у плиты, проверяя сделанные к моему возвращению уроки и читая вслух детям.

Мне никак не удавалось поговорить с Андреем. Лобышев пропадал неизвестно где. Время от времени он являлся с совершенно ошалевшим лицом на десяток минут. Заходил к матери, переодевался и уходил. «Он влюбился там что ли?» - мысль, раньше казавшаяся дикой, все чаще приходила мне в голову.  Но все попытки поговорить о расставании, он прерывал резко, примитивно и эффективно, доставая монетку из кармана и задавая один простой вопрос: «Олег. Орел или решка?»  Свекровь? Наши дети с её сыном так и оставались «моими выродками».  Но глухую ненависть к ней я за три недели сменила на жалость.

Мы уезжали на выходные к Глебу на дачу, и я собирала детей, а она плакала в телефонную трубку разговаривая с, невесть откуда взявшимся вдруг Андреем, растерянно жалуясь сыну:

– Андрюшенька, сыночка, твоя шалава собралась куда-то. Нет и выродков своих берет с собой. Мне их может не пущать?

У меня сводило зубы, от этих её «выродков», «не пущать», но я продолжала проверять рюкзачки на наличие пижам, носков, тапочек, завязывать шарфы. А потом подняла глаза и увидела совершенно потерявшуюся в происходящем старуху, с побелевшими губами, растерянными, заплаканными глазами. И мне стало жаль её. Захотелось обнять и напоить чаем. Я протянула руку к телефонной трубке и моя свекровь нерешительно, но всё же отдала её мне.

– Привет. Андрей, ты бы выбрал время и навестил маму.

– Хорошо. Ближайшее время. Ты куда-то собралась? – Я чуть не брякнула: «Да, уйти от тебя», - но вовремя спохватилась и одёрнула себя. Вздохнула и продолжила разговор:

– Да. На дачу в Петровым. Мать Глеба пригласила на выходные.

– Как новая работа? Нравится?

– Да. Всё нормально. Когда тебя ждать?

– Вы когда возвращаетесь? В воскресенье? Я приеду вечером.

– Хорошо. Пусть будет.

Я повернулась к свекрови, продолжающей сидеть на тумбочке в прихожей и, неотрывно смотрящей на меня, и протянула ей трубку. Тянуться через неё, чтобы положить трубку на аппарат, было не удобно. Она зачем-то кивнула, взяла трубку гудящую «отбой» и поднесла к уху, еще раз кивнула и сказала:

– Хорошо, сыночка, не волнуйся. Я пригляжу за ней.

В дверь позвонили, и Ташка загремела замками, открывая её:

– Петров. Мы готовы.

Я повернулась к нему, разведя руками и извиняясь:

– Подождите меня в машине. Я быстро. – Виновато улыбнулась, подтолкнула детей на выход и ещё раз повторила. – Я скоро.

А потом забрала трубку из побелевших рук свекрови:

– Мама, пойдём. Что-то ты мне не нравишься. Пойдем я померяю давление.
Я её подхватила под локоть и повела в спальню. Уложила. Надела стетоскоп и затянула манжету аппарата, внимательно наблюдая за свекровью. За годы, прожитые в этой семье, я видела много спектаклей одного актёра и поначалу велась каждый раз, бегая, суетясь, делая массажи и кормя с ложечки, проводя часы и дни рядом с ложем «больной». Потом однажды, провожая врача до двери, поинтересовалась результатами ЭКГ и анализов и пожилая женщина в белом халате, удивленно вкинув брови, поманила меня на лестничную площадку. Я вышла следом и, приходящая к нам достаточно часто, участковый врач закурила и сказала:

– Детка, она здоровей нас с тобой вместе. Не ведись на эти вздохи и охи.

– Но вы? По вашему поведению… - Она меня перебила резко.

– Я поддакиваю и киваю головой? Выписываю ей рецепты? Ты все выкупаешь и кладешь ей на тумбочку с уверенностью, что она их принимает? Так? Она их складывает в ящик письменного стола своих сыновей. Не распечатанными.

– Откуда вы знаете?

– Единственный раз, когда она действительно болела, у нее была высокая температура. И я поинтересовалась наличием лекарств дома. Вот и узнала. Там очень много просроченных.

– Почему?

– Почему просроченных или почему я все еще их выписываю?

– Второе.

– Однажды я ей отказала в больничном. Меня потом полгода травила твоя милая свекровь жалобами по всем инстанциям… Да, и убери все лекарства оттуда. У тебя же там дети сейчас ночуют. Береженного бог, как говориться…

Поэтому я сейчас уже не верила ни словам, ни заломленным рукам, я даже не верила подламывающимся ногам и выскальзывающему из моих рук телу. Вера давно закончилась, а прикупить новый запас было негде. Да и не нуждалась я больше в бездумной вере. И поэтому сейчас я просто измеряла давление, неотрывно следя за стрелкой на приборе, и, слушая биение сердца. С облегчением выдохнула. Норма. Просто на всякий случай отыграна реприза «Не пущать» и я снова купилась.

– Отдыхай, мама. Мы вернемся завтра. Андрей тоже.



Дети балагурили с Петровым всю дорогу, а я молча смотрела в окно, прекрасно понимая, что сегодня меня ждёт очень сложный разговор. И отложить его не получится. Заболтать, сгладить лаской, утопить в сексе – не получится. Пойдет разговор на тему «Ты обещала». Без вариаций.

Мы приехали уже поздно. В потемках Глеб остановился у калитки, отвел детей, выгрузил вещи, купленные по дороге продукты. Припарковал к забору машину и только тогда подошел ко мне. Взял за руку и повел к дому. Остановился на крыльце, приподнял мой подбородок и заглянул в глаза.

– Что-то случилось? Ты решила сказать мне: «Нет»?

– Нет. Я не отказываюсь от сказанных слов и данных обещаний.

– Да. Так было всегда, Лиз. Но всегда что-то случается впервые. Что? Скажи. Я ни за что не поверю, что ты сейчас такая только потому что… Что? Что? А вот – ты боишься встречи с будущей свекровью.

– Чего её бояться, я что знакомиться приехала? Мы знакомы бездну времени, - хмыкнула я, расслабляясь.

– Конечно. Она знает Лиз - жену моего друга. Сегодня я её буду знакомить с Лизой – моей будущей женой. И спать я с ней буду в одной постели.

Я отступила на шаг, вглядываясь в его лицо, глупо надеясь, что он пошутил. Нет. Ни тени улыбки.

– Но дети…

– Детям я тоже сейчас все скажу. Хватит тянуть и придумывать отговорки и страхи. Хватит, Лиз, - на последних словах его голос смягчился, он прижал меня к себе и стал гладить по спине, - правда, Лиз, хватит. Я так устал ждать. Ничего не случится. Миллионы пар расходятся, и дети остаются с матерью. Лиз, правда, не бойся. У меня хватит сил не дать ему отобрать вас у меня.

Я ткнулась носом ему в грудь и выстроенное за дорогу обещание завтра решить все вопросы с Андреем, улетучилось вместе с выпущенным из легких воздухом. Тревожный звонок продолжать звенеть в мозгу. Тише, почти сливаясь с фоном, но не утих полностью.

– Пусть будет. С детьми поговорим завтра. Не нужно их будоражить на ночь. А маме? Ну, хочешь скажи сейчас. Сегодня. Хочешь вместе скажем.  В воскресенье приедет Андрей. Я ему скажу, и мы уйдем. Идем?

– Ты уйдешь. Дети к Лобышеву не вернутся. Я снял квартиру не далеко от школы. Мы завезем детей и пойдем на встречу в Лобышеву. Поговорим и всё.

– Всё? Ладно. Я не спорю. Попробуем. – Я подняла глаза и, столкнувшись с взглядом Глеба, замахала руками. - Нет, нет. Сделаем, конечно.

Мы шагнули в тепло дома, взявшись за руки. Мы улыбались. Не верить в происходящие не получалось, но ощущение что я лечу в тартарары не пропадало. Просто я пока вне зоны турбулентности. Я зажмурилась и решила насладиться полетом. Лечу!



Наконец, мне удалось угомонить пошедших в разнос детей. Все набегались, напрыгались, налетались, сидя на шее у Петрова. Мелкие даже ухитрились с Петровым прокатиться на санках по узкой дачной улочке. Потом все валялись на ковре у камина. Одна Галина Васильевна раскачивалась в кресле, поглядывая на нас с высока с совершенно не читаемым лицом. Я так и не поняла успел Глеб с ней поговорить или это «осуждение фривольностей». Но… я так давно не была счастлива. Вот просто так. Поэтому мысленно отмахнулась, перевернулась на живот и наткнулась на улыбающиеся глаза Глеба. Его губы практически беззвучно спросили:

– Нашим детям не пора спать, ма?

Я вздохнула и картинно закатила глаза словно вспоминая время сна по режиму, а потом попробовала отползти, качая головой и шепча: «Нет», но в это время Олежка вдруг зевнул во весь рот и Петров с хитрющей улыбочкой на лице, закивал «Да. Да. Да, да». Я вздохнула и уперлась руками в пол, вставая.

– Мелочь, пойдемте спать. – бросила я на ходу, подходя и поднимаясь по лестнице наверх. – На горшок и спать, мелкие.

Я не оглядывалась, уверенная что Глеб укрепит сомневающихся в правильности маминых слов, нажала на ручку и щелкнула выключателем в гостевой спальне. На месте дивана стояла двухуровневая кровать. Рюкзаки детей лежали на постелях. «Да… Глеб мне… что? Демонстрирует заботу и любовь? Или не оставляет выбора? Что, Глеб? Почему ты спешишь? А вдруг? Что вдруг? - я одёрнула саму себя. - Что? Что может случиться? Иди уже. Ты об этом столько мечтала. Иди, не бойся. Тебя ждут, распахнув объятья, а ты… Ты всё ищешь оправдание своим страхам. Изводя и себя и человека, который тебя любит. Лю-бит, дура! Делай уже сама что-нибудь. Он всё, что у него было поставил на кон. Многолетнюю дружбу с Андреем. Двадцатилетний брак с Кирой. Он жизнь свою отдает тебе, а ты мямлишь и жмешься по углам. Выключи звук на своем тревожном зуммере. Пусть передохнет…»

– Вау! Во Петров дает? – Ташка вошла и так же как я застыла в дверях.

– Ура, верхняя моя. – Толкнул нас Олежка и прошел внутрь.

– Не вырос еще. -  Отодвинула его Таша и быстро залезла наверх, открыла рюкзак и начала переодеваться в пижаму.

– Ма, скажи ей! Так не честно.

– Не честно, Олежка, но тебе давно пора научиться правилу «в большой семье клювом не щелкают». Но… в следующий приезд на верхней кровати спишь ты. Если усвоил урок. Всё зависит от тебя.

– Ладно. Читать будешь? Ну, пожалуйста.

– Буду. Укладывайтесь.

– Мам, повесь, а? – дочь кинулась в меня одеждой.

– Повешу, но в последний раз, Наталья, еще раз бросишь, утром наденешь мятую. Прислуги у нас нет. Нам всем пора вырасти и перестать перекладывать заботы друг на друга. – Я повернулась к дочери с серьезным лицом, боковым зрением, ловя недоумение в Олежкиных глазах, и бросила Ташке её одежду обратно и засмеялась. Подтянула её мордаху к себе. Чмокнула с нос и лоб, а потом мы в четыре руки повесили одежду на ограждение кровати.

 Включила бра и погасила верхний свет. Села в кресло и достала из рюкзачка сына книжку. Таша уснула быстро, а вот сын ворочался, замирал, почти заснув, и снова ворочался, что-то бормоча под нос. Наконец, вздохнул: «Вот бы…», - и задышал ровно и спокойно. Я еще посидела пару минут. Потом встала и щелкнула выключателем. Не хотелось покидать мир сопящих во сне носов, почему-то до сих пор пахнущих молоком, и я постояла еще минутку. Тихонька вышла и притворила за собой дверь.

Внизу в полголоса разговаривали. Видимо Глеб решил поговорить с матерью в моё отсутствие и я, не горя желанием участвовать в этом разговоре, решила переждать. Тихо опустилась на пол. Вытянула ноги и привалилась к стене, закрыв глаза. Голоса стали чуть громче и стала разбирать слова.

– Сын, я думала, что ты усвоил прошлые свои ошибки. Я тебе говорила это, когда ты впервые женился на Кире, и повторю сейчас. Ты делаешь ошибку. Ты снова выбрал себе не ту женщину. Кира была ветренна, красива и потенциально не верна. У неё на лбу было написано, что она одарит тебя всеми рогами, встреченных ею в жизни лосей, оленей и козлов.

– Лиза не такая, мам.

– Такая. Она уже такая. Ты тому пример. Твои рога она уже надела на голову твоему лучшему другу, но не это главное. Главное то, что она не дотягивает…

– До чего? До кого, мать? До кого она должна дотянуть, чтобы ты её признала ровней мне. Мне. Обычному офицеру уничтоженной своей страной армии, вынужденному заниматься не своим делом и в сорок лет, начинающему жить с начала? Я что принц на белом коне?

– Боже! Как можно себя так мало ценить? Ты: красавец, умница, воплотившей в себе лучшее от мужчин твоего рода, и она… Да, я не спорю. Она мила. В ней есть шарм. Не смотри на меня так, я не дура, и понимаю, что она умна и образована. Но… это первое впечатление. Внутри себя она квочка, прикрывающая своими крыльями птенцов. Весь предел её мечтаний – благоденствие её детей. Она взяла от Андрея то, что ей нужно было – детей. И теперь сухой, язвительный, требовательный муж ей не нужен. Ей нужен такой, как ты: заботливый, ласковый, нежный. Ты – пластырь на её «израненное сердце». – Галина Васильевна последние слова произнесла в манере Фаины Раневской и ей это видимо очень понравилось, поэтому не выходя из образа она продолжила. – «Муля, не нервируй меня». Она еще так тебе не говорит? Скажет, милый, скажет. Рано или поздно. Или нет. Эта скажет: «Глебушка, это меня беспокоит», - и ты понесешься спасть её и мир за одно. Вдруг он ей пригодиться? А всего-то что тебе нужно – регулярный секс. Регулярный. Для начала. А потом ты найдешь женщину, которой будешь нужен только ты и эта женщина будет – королевой, достойной тебя.

Галина Васильевна продолжала ещё что-то говорить, но я встала, приоткрыла дверь в комнату, в которой спали мои дети и застыла на пороге, размышляя. Шагну внутрь, сяду в кресло, положу книжку на колени и сделаю вид, что сплю? Что тогда? Значит всё, что я чувствую к Глебу, вижу в его глазах, чувствую кожей, слышу – ложь? Игра? И женщина, которую я всегда уважала, - права? А как же предательство? Ведь я перечеркну всё, что нам удалось построить в своих душах и мечтах. И эту комнату, переделанную для детей? И снятую Глебом для нас квартиру. И взятую у Глеба взаймы смелость, потому что моей хватает только на «держать лицо». И те крохи веры и надежды, что я собрала с тех пор, как он вошел в мою жизнь? Нет. Я попробую. Попробую сделать счастливым Глеба. Попробую быть счастливой сама. И решу всё сама, не вмешивая его больше. Я закрыла дверь, так и не войдя в комнату, щелкнув замком и пошла к лестнице. Улыбаясь. Держа спину и лицо.