Харитина

Одну свечу, как всегда, он поставил на канун, ещё две – одну Николе Угоднику, а последнюю Приснодеве. Перед Её образом было особенно много свечей, и светло как днём. Пригорюнясь в такт частоте минуты, Пал Василич стал – не столбом истово, но свободно и вместе с приличной грустью... Вспомнился рассказ о пении ангелов. Харитина рассказывала ему: "Многие люди подходя к храму слышали пение, а службы не было в это время. Как бы ангелы... Многие слышат".
Многие, а я не слышу. Да и слуха нет у меня. Где уж мне. Свечку поставить, да сам постою – уже и хлеб, на завтра хлеб – насущный: что и означает – завтрашний!
Харитина служила в иконной лавке, Пал Василич брал у неё свечи. Также принимала она записочки, ну и прочее, что в наших краях "за пожертвование" делается во спасение души. Сколько ей лет и какова Харитина в личном обиходе, этого Пал Василич и не знал никогда, и не интересовался. Но кожа лица перламутровая. Значит, видела жизнь. Харитиной он называл её сам и только про себя. Как звали перламутровую сестру на самом деле, он тоже не знал и тоже интереса узнать не питал. Не наше дело. Там знают, кто и что. И зачем.
Вот, пение. Рассказывая, Харитина просветилась изнутри лица и перламутр прозрачно объял тонкие греческие черты. "В Грецию бы тебе... Древнюю! Там – найдут применение твоей красоте. Амфора ты – вином бы наполнить, до краёв..."
Тут подумалось Пал Василичу, как бы между прочим, что посреди немногих звуков внеслужебного часа он различает какой-то новый и незнакомый звук. Был он тихий, но въедливый, и соединял в себе как бы пение и что-то похожее на скрежет.
Огляделся по сторонам – нет, никто вроде не скрежещет... тем более не поёт... Да и некому: в храме прихожан – раз, и обчёлся. Именно один: он сам.
В тихом отсвете мигающих огоньков тёмный лик Богоматери и Сына показались суровыми, словно насупились на Пал Василича. А почему и по какой такой причине, этого не открывалось. И не было такой причины. Хотя, есть причина, есть. Только мы не знаем. А если не знаем, значит – и не должны знать.
Там наверху знают. Там внизу – тоже.

Выходя из храма, спускаясь с небольшой лестницы, Пал Василич свысока смотрел на двух богомольцев, дающих земные поклоны. "А того не ведают, олухи, что по воскресным дням поясных не делают."
Здесь ход его мыслей получил новое направление. Он опять услышал тот же звук, что в храме. Точь-в-точь. И звук исходил не из храма – шёл откуда-то сбоку и сверху... Взглянув, увидел Пал Василич и звукаря. Крупный бес тёмной шерсти сидел верхом на колесе обозрения, что за рекой возле гипермаркета, на самой верхотуре, и раскачиваясь, производил вот эти звуки, одновременно и пение, и скрежет. Вот тебе и ангел.
Заметив внимание, бес явственно подмигнул с высоты, левым глазом. Пал Василич, как подобает богоугоднику, плюнул... Тут налетел ветер откуда-то и сорвал с головы чёрну шапку, надел ведь уже чёрну шапку Пал Василич, надел, как спустился с лестницы... Полетела шапка! Побежал догонять, вприпрыжку... Нестроение какое, на святой земле – и такие чехарды с головным убором.
Не нужно было плевать.
Из двери церковной лавки вышла Харитина, высокая, прямая, в чёрном платке и чёрном до земли платье. Бес на колесе заскрипел совсем невыносимо, завидя её, а глаз у него, между прочим, заиграл красным и фиолетовым – адская гамма! Чего это Харитина так рано закрылась сегодня, подумал Пал Василич. До восьми ведь.
Тут только увидел он, что на дворе темно. И лавка закрылась, и храм закрыли на ключ. И дежурный батюшка отец Виктор садится в свой "Запорожец", ехать домой, к матушке. Да что-то не заводится у него. "Обман зрения", – понял Пал Василич.

Наполненная вином, пляшет Харитина, расплёскивая без стыда и стеснения вино своей радости – и вам, и вам, и тебе: не жалко... Исступление и восторг! Праздник! Разрешим узы индивидуации, – приникнем? Разрешим... приникнем... всё разрешим...
О, этот женский оргиазм, непобедимый! Для победы неизменно требующий – и получающий – своего героя, мужеский коррелат. Плотью Пелопса утешься – пляши, пляши, "сестра винограда"?
О, Мейлихия. О, пышнозадые домы.

– Масочку, – сказал, по-отечески требовательно, по-матерински ласково, услужливый бес.
Такая половая двоякость не могла удивить Харитину: она увидела, что её избранник гермафродит...
"Хороша я буду, голая и в масочке", –  надменно подумала Харитина.
– Merci, – жеманно сказала она вслух.
Да и не могла сказать ничего другого: проныра бес уже протягивал ей как бы из воздуха пучок разноцветных медицинских масок. Выбрав голубенькую, посветлее, Харитина одним ловким движением укрыла нижнюю часть лица.
При этом она вся оставалась голенькая, и как ни смотрела, ни высматривала, а не могла никак высмотреть, где там эта грёбаная одежда?!
– Прошу, – бес подал девушке левую руку кренделем, как заправский кавалер повёл голую подругу вверх по склону, на горочку и в кусты...
Там оказалась небольшая уютная полянка, вся покрытая изумрудной травой. Несколько пар, две или три, а может, четыре – считать некогда, занимались и на траве лёжа, и стоя на ногах, и догги-стайл, тем, ради чего пришли сюда бес со своей избранницей Харитиной. Не снимая масочки медицинской, без предисловий и прелюдий, приступили. Не стыдясь никого, не стесняясь. Да и кого стесняться? От кого стыдиться? Все такие. Все, все, все.
На первой поре никак не складывалось, непонятно – как это вообще: у него как хвостик – назади, и ничего не получается... Потом всё-таки допёрла: села верхом – оседлала, как Акула чёрта... И – понеслась!
Невесть откуда взялись бесенята, подрастающее поколение. Стали ритмично в такт хлопать и топать – подбадривать старших, – молодцы какие...
В старых книгах пенис беса описывается как ледяной – это чистая правда, ребята! И что ощущения от любви главным образом болезненные, тоже правда. Сидит голая девочка Харитина на ледышке, и только поукивает, да поакивает... Грива распущенная – как у хорошей кобылы, летает вверх-вниз... И сиськи маленькие вздёрнутые – тоже... вверх и вниз...
Подкидывая задом, бес ***т. Как нормальный кокаин, кокс, ледовая осыпь через cervix, бли-и-ин, опорошивает всю изнутри – и даже до ноздрей... Холодеет в пазухах носа и мозг, что осталось от него, анестетически торжествует похабень.

Вдруг – ветер! ветер! – на поляну, нарушив уют, выкатилась шапка... А за ней и сам владелец – Пал Василич... А с той стороны, монтировка в руке – отец Виктор... преисполнен праведного негодования.
Герой-любовник, надо отдать ему должное, хоть и нечисть – а проявил мужество и упорство: бился за любовь! Правда, недолго... Не столько сражался, сколько был сражаем, как сочинил по совершенно другому поводу русский классик в позапрошлом веке. Это куда! Против русских-то! Наши отцы и вообще здоровЫ, и владеют приёмами – борьбы не только духовной.
Отбитая Харитина в своей масочке только и успела что "мама" сказать – а уже и всё, финита ля комедия.
– А ну бегом одеваться! – гаркнул на неё не остывший после битвы отец. – Жив-ва!..
Виляя задом, по-труси-ла... там под кустиком у неё вся амуниция.
– Хорошая баба, но маленько с придурью, – провожая взглядом её атуры, молвил отец Виктор.
– Да, – поддакнул и Пал Василич. Он в схватке расквасил нос, когда замахивался.
– А ты кто такой? – удивился батюшка, как в первый раз увидел. – Как ваше святое имя?
– Павел. Прихожанин.
– Захожанин, – припечатал иерей.
Бросил монтировку в багажник.
– Толкнёшь? Не заводится...



27 марта 2022 г.


Рецензии