Абрикосовая косточка

Барни походил на симбиоз милого медвежонка и злобной обезьяны. Огромный, под два метра  мужик, с лысой, яйцеобразной головой, с мелкими глазками-буравчиками, глубоко посаженными, всегда выдававшими его невысокий интеллект и подозрительность. Но, при этом, с очаровательными пухлыми щечками и красивыми губками-бантиком. Когда Барни улыбался, мир расцветал вокруг него, а люди, даже те, кто знали его, тоже поневоле начинали успокаиваться и улыбаться.
Он очень любил абрикосы, которые непонятно как попадали в его вечно сырой город, и игру в кости в местном пабе. Он почти никогда не выигрывал, и, проигравшись в пух и в прах,   ревел как раненый лось, ломал мебель и проламливал своими кулачищами черепа своих приятелей, душил старенького хозяина бара, в общем, выражал недовольство.
В последнее время с деньгами стало совсем плохо, и Барни начал крысятничать: подворовывать личные вещи своих «клиентов». «Коллеги» не одобряли его поведения, говорили, что все, что осталось от бедных казненных должно быть передано их родственникам. Да, да, Барни трудился палачом. 
Собираясь на службу он так и говорил:
-Иду работать.
А работал он в будни и в праздники, пытал «подлых еретиков» с утра до ночи, выбивая из них даже то, о чем они и знать не знали и ведать не ведали. Под пытками себя оговаривал каждый второй. В праздники бедных, измученных людей, превращенных в фарш, с раздробленными суставами, с вырванными сухожилиями свозили на телеге на базарную площадь и казнили. В основном, отрубали головы. По старинке Барни «работал» топором – огромным инструментом, пропитанном запахом страданий и мучений.
Барни не чувствовал ничего. Напротив, ему льстило внимание перепуганной публики, и он испытывал возбуждение, видя ужас в глазах приговоренного.
В субботу как-то с утра не задалось: казнить предстояло женщину, которая во время пыток не проронила ни слезинки, не молила о пощаде, а только стонала и злобно смотрела на своего мучителя. Взмах топора, и … орудие прошло мимо. Как? Такого с палачом никогда не случалось! С неистовым остервенением он примерился еще раз и кое-как отрубил ей голову.
Голова, казалось, все еще жива: она внимательно посмотрела на Барни в последний раз, словно хотела его запомнить, моргнула глазами и замерла. А тело, постояв секунду возле плахи, осело вниз как старый мешок.
Барни рассмеялся, он, все-таки, справился. И, чтобы еще больше возрадоваться  своей победе, он по-тихому, вечером после казни, стянул с пальца казненной приметное, серебряное кольцо с черным камнем .
Ночью он ворочался, долго не мог заснуть. А потом все же открыл глаза и заметил черную тень, которая пробежала под его окном. Дикий звук разрезал ночную тишину: так плачет насмешливая лесная птица, которая хочет довести до обморока заблудившегося путника. Но в лесу-то всякое может привидеться, а здесь, в городе? Барни подошел к окну, сложил руки ковшиков и начал всматриваться в ночную мглу. А когда, ничего не увидев, повернулся идти к своей кровати, то просто остолбенел: казненная им женщина,  без малейших признаков пыток,  в новом, светлом платье, сидела на его дубовом стуле и улыбалась.
-Ну, Барни, доброй ночи!
Палач поскреб ладонью затылок и попытался промычать, что обычно мертвые не приходят к нему по ночам и не мешают  спать.
Но, ночная гостья прервала поток его мыслей:
-А ты разве не знаешь, что смерти нет? Есть другая жизнь. Есть другой путь. И каждый из нас может повлиять на то, куда его заведут нити судьбы.
Для Барни все эти рассуждения были сложны и не интересны, его волновало только одно: будут его бить или нет. Ведь за боль, так учила его с детства улица, положено платить болью. За тумаки – тумаками, а за подарок в виде засахаренных фруктов или его любимых абрикосов принято благодарить и даже улыбаться. Иначе в другой раз не видать угощения.
- Барни, не волнуйся, я не причиню тебе боли. Не я здесь принимаю решения. Видишь, я с добрыми намерениями? Я даже не кричу на тебя,  и ни в чем не обвиняю.  У меня к тебе деловое предложение: ты отдаешь мне мое кольцо, а я подарю тебе целый горшочек с серебряными стерлингами, и большое блюдо с абрикосами.
    Палач пустил от удовольствия мутную слюну, которая повисла клейкой струей на вороте его домотканной, плотной  рубахи, давно нестиранной, провонявшей потом большого человека, не желающего мыться чаще двух раз в году.
Конечно же он был согласен. И деньги, в рыжей, глиняной посудине и спелые абрикосы – это нечто чудесное, радостное и небывалое, - нужно соглашаться. Он достал из своего коричневого сапога, уже довольно старенького и стоптанного, перстень казненной, протер его о свой упругий живот и положил на стол перед призраком.
 Нужно спешить, ведь ночные чудеса могут оказаться просто прекрасным сном: и Барни лихорадочно хватал абрикосы и засовывал их в рот по два-три одновременно.
-Хххххххххххх, хххххххх. УУУУУУУУУУ! Одна из косточек чудесного плода как каменная стена застряла в горле глуповатого великана. Он начал хрипеть и задыхаться, бить в воздухе своими огромными руками, цепляться в панике за край стола, молить о помощи незнакомку.
Но она оставалась безучастной. Совершенно спокойной, даже какой-то умиротворенной.
- Ну что ты, Барни,  так переживаешь! Смерти нет. Есть просто другая жизнь. Совсем другая.
У палача полопались сосуды глаз, он уже почти не дышал, только смутно ощущал,  как превращается в нечто очень твердое, ребристое,  совершенно иное, чем был он до этого. А потом он потерял сознание и со скоростью стрелы помчался мимо каких-то воздушных водопадов, темных пещер и белых облаков.
В себя он пришел только в белой комнате, где все были странные, какие-то нездешние:
белые и прозрачные  емкости источали незнакомые ему запахи, в них пузырилась и кипела разноцветная жижа, перетекая одна в другую, искрясь и переливаясь.
Он услышал звуки не ушами,  а словно всем своим  существом: порами кожи, суставами, мышцами. И в этот самый момент понял, что тело он где-то потерял в пути – есть только нечто, какое-то неосязаемое. Нечто неудобное. В него нельзя есть. Его нельзя трогать в самых его  приятных местах. Ему нельзя, да и незачем спать. Оно … жидкое. Как вода после мытья полов в ушате. Такое же грязное и вонючее.
-Бррррр! – подумал палач. Несвежую баранью ногу принес мне Генри! Окончательно придушу старого обманщика.
Но пожилой бармен был ни причем: судьба Барни уже была решена – отныне ему предстояло подумать о своей жизни в другой форме существования – из Хранилища Душ его отправляли на Землю делать работу над ошибками в виде … абрикосовой косточки. Твердой, плотной, безучастной.
Спустя мгновение он как-то почувствовал или понял, что всю его прежнюю жизнь стерли, как стирают буквы и цифры, написанные на мокром морском песке. Вокруг него спелая плоть любимого его лакомства, которое отныне всегда рядом и всегда недоступна для любителя абрикосов.
- Нужно было не брать кольца ведьмы, - подумал напоследок палач.
- Отлично, Наташа, молодец! А теперь я посчитаю да пяти, и когда я скажу Пять и щелкну пальцами, ты начнешь просыпаться с удобной для тебя скоростью.
Раз! Просыпаются руки. Два! Просыпается грудь. Три! Просыпаются плечи, живот, ноги, спина. Просыпается всё твое тело. Голова ясная и светлая! Настроение чудесное. Хочется жить, радоваться, улыбаться.
Наташа, как ты думаешь, сколько времени ты находилась в регрессивном гипнозе?
- Ну, минут двадцать!
- Посмотри на часы: гипноз длился 80 минут.
- Ого! Вот это да!
- Наташа, как твои дела? Как ты себя чувствуешь?
- Я в шоке, честно говоря. Просто в шоке… Но,   теперь мне  стало понятно, почему я во сне иногда  ломаю людям руки и ноги и  вытираю об свой  живот топор, испачканный кровью. Мне казалось, что еще немного и я сойду с ума. Но, я теперь понимаю, что все позади. Я – Наташа, я не Барни!
И  я очень и очень долго была абрикосовой косточкой. Понимаю, что я всё искупила.
Я тоже это понимала, и думала о том, что о мере искупления и о ее форме принимают решения очень мудрые… люди или не люди, а ОНИ – те, кто за нами присматривают.  Но на их решения могут  повлиять мысли и дела  каждого  из нас из любой точки  бытия. Особенно в том случае, если ты ЧЕЛОВЕК, а не абрикосовая косточка.