Сеанс первый. 1922 год

Елена проявилась не сразу. Сначала было долгое дрожание в воздухе, и он словно наполнился пылью и гарью. Девушки растерялись.

- Может, закрыть форточку? - Майя переводила взгляд с Сильвы на Лиану и наоборот. 

Но тут появилась девушка в коричневом длинном платье с белым фартуком. Короткая стрижка, круглые очки. Тонкие пальцы выдавали одухотворённую натуру, негромкий голос - интеллигентность, а неброские манеры - недавнюю приобщённость к велению времени.

Образ был неотчётливым, размытым, как голографический экскурсовод в современном музее.
 
Девушки познакомились. Гостью звали Еленой, и она элегантно присела на кресло. Когда ей объяснили, что здесь спиритический сеанс, девушка улыбнулась:

- Как в старые добрые времена. Раньше в салонах частенько этим баловались, но обычно дело ограничивалось зеркалом со свечами или вращением блюдца.

- Как у тебя сложилось после революции? - полюбопытствовала Сильва.

- Я не хотела эмигрировать. Учить языки мне не надо было, Люси была отличной гувернанткой, и я знала, помимо французского, ещё итальянский и английский. На немецком читала. Но...

Жить в чужой стране постоянно... Нет, не моё. Я с удовольствием путешествовала и рассчитывала на это, оставаясь в Советском Союзе. О том, что границы будут наглухо заколочены, не знала. Всё происходящее вокруг казалось временным, какой-то постановкой из театра абсурда.

Некоторых моих друзей расстреляли или отправили на поселение, многие эмигрировали, как считали, временно, но я не видела себя вдали от родины.

Слышать вокруг речь, лишённую живого русского слова, его многообразия, быть вечной гостьей... Ну да ладно, чего не случилось, того не случилось. Ни разу не пожалела об этом. Приняла свою жизнь, как есть.

Я пошла работать в приют. Мне было жалко деток, которых вокруг было огромное множество. Грязные, оборванные, они хватали куски хлеба и запихивали их в рот ручонками с чёрными обгрызенными ногтями. Отмытые и подстриженные почти под ноль, они хотели понравиться и прижимались при первой возможности.

Некоторые не могли сказать, где их родители, из-за своего совсем ещё юного возраста. Некоторые могли, но не говорили. Поджимая губы, отворачивались, пряча затуманившиеся вдруг глаза. Короткое "убили", "умерли" было частым ответом. У некоторых ушли и не вернулись. В холодном доме делать было нечего, остатки продуктов иссякали, и детки просто выходили на улицу. Иногда в вагонах уезжали неведомо куда, напрочь забывая обратную дорогу.

Народная милиция приводила их в участок, оформлять там особо было нечего, и ребятишки поступали к нам. Они отзывались на какое-нибудь имя, которые и было записано в реестре.

Мы с Николаем взяли двоих братиков шести и восьми лет к себе домой. У нас уже росли свои трое, сынуля и две дочурки, и мы решили, что можем помочь ещё кому-нибудь. Мальчики поначалу дичились, но потом уже было не разобрать, где свой, а где приёмный.

Николай работал на хлебозаводе, и мы никогда не голодали. Иногда зарплату им выдавали хлебом или мукой, и это всегда можно было обменять на отрез ткани. Я шила с детства. Плести кружева и вышивать уже было не так актуально, - Елена грустно усмехнулась, - но умение шить пригодилось и очень выручало.

Муж Николай был из рабочей семьи, и поначалу меня его родные восприняли настороженно. Но я приняла их всем сердцем, свои родители у меня умерли от лихорадки в восемнадцатом году, и вскоре Клим Савельич и Марфа Петровна говорили сыну, что ему очень повезло. "Слушай Лену, делай, как она велит", - сказывал свёкор. - Елена улыбнулась.

Майя, Сильва и Лиана с замиранием слушали историю Елены.

Щемило сердце, и, хотя образ Елены то проявлялся, то вдруг почти пропадал, никто из слушательниц не усомнился в реальности сказанного.

- Мне пора, - сказала гостья из прошлого.

Девушки тепло попрощались. Образ Елены стал постепенно растворяться и исчез. В воздухе долго ещё стоял запах гари как символ эпохи.