Брат

У мамы был брат-красавчик. Геннадий Галкин. Бабушкин сын от первого брака. Ну, как брака? В Тамбовской деревне, где жила наша бабушка, был не богатый, но качественный выбор женихов. Бабушка была бесприданницей, но очень красивой и рукодельной. Вот и сосватали ее за перспективного колхозника по фамилии Галкин. Имя я не помню. Сергей что-ли? Или ещё какой Николай? Резон со стороны родни жениха был прост: привязать покрепче к родной деревне, чтоб обременился семьей и хозяйством.
Сыграли свадьбу. Но Галкина статус законного супруга в деревне не задержал. Отправился он «ненадолго» в Кронштадт. Да так больше его на Тамбовщине и не видели.
Галкин пустил балтийские корни. Жена, дети, хозяйство. Уж не знаю, как ему  удалось скрыть факт наличия первой супруги - развода-то никакого не было - но времена были сложные. Всякое с документами могло случиться.
А что же бабушка? В положенный срок родила сына, назвала Геннадием. И жила в деревне в статусе «соломенной вдовы» до тех пор, пока дед наш Александр Кузьмич не увёз ее вместе с сыном в Москву. Ну, дальше всем известная история: Мама родилась в сентябре 40-го, война началась в июне 41-го. Дед на фронт. Бабушка с детьми назад в деревню. Опять же не знаю, поженились ли они, так сказать, официально, или опять какой подлог в документах? Но я точно видела бабушкин паспорт: фамилия у неё была такая же, как у деда. Архипова.
Уже после войны, когда они перебрались в Люберцы, Гена окончил какое-то учебное заведение, - ремесленное училище? - я видела фотографию, где вся семья в сборе. Мама в косичках корзиночной, маленькая Катя - она родилась в 47-м - в нарядном платьице, Гена - высокий красавец в парадном пиджаке. Отпраздновав совершеннолетие, Гена уехал искать отца. Кроме несовпадений в отчестве и фамилии между ним и сёстрами, было в нем явное кареглазие и смоляной цвет волос. Про генетику тогда мало знали, но понимали другое - природа тут явно оставила память о биологическом отце.
Я достоверно не знаю, когда и как Геннадию преподнесли известие про Кронштадт. Но он спокойно собрал вещи и уехал. Много лет спустя Гена рассказывал, что поддерживал связь с отцом буквально «до гробовой доски». Хотя считал нашу семью родной и настоящей.
А вот жить Гена уехал на Донбасс. Опять же опущу подробности, поскольку я их толком и не знаю. Но женился он на простой украинской девушке Паше - Прасковья? Надо у мамы спросить… - обосновался в Макеевке, родил сына. Одного, как-минимум, родил. Может и двоих. Эх, мама, не хватает нам достоверной информации…
Короче, Гена выучился до ученой степени - он ещё в Ленинграде поступил в известный ВУЗ - и стал преподавать в Донецком университете. Это была уже оттепель и даже позже, самый расцвет Советской промышленности. Геннадий был человеком пытливым и интересующимся. По какой-то идейной надобности взял он научный отпуск и ушёл работать в шахту. Что-то там связано было с досрочным выходом на пенсию и актуальной прибавкой к зарплате. Как бы то ни было, в забой Геннадий спускался не менее двух лет, заработав себе льготный трудовой стаж и хронический бронхит. Он сызмальства много курил. Взатяг, вонюче, безостановочно. А тут ещё вот эта угольная пыль и прочие побочные продукты Донбаса. Одним словом, начал Гена сильно-пресильно кашлять. Так, что дело дошло до какой-то сложной операции шунтирования ослабленных куревом сосудов. И тут подоспели 90-е. Со всеми вытекающими для региона последствиями. И вот именно в момент, когда медицина в Макеевке прочно спряталась из-за отсутствия финансирования и специалистов, когда лекарства было днём с огнём не сыскать, у Гены проснулся диабет. Бабушка наша была диабетчицей-тромбофлебитчицей, всю жизнь зависимой от своевременного укола инсулина. Я ещё маленькая была, но сильно удивлялась: почему у бабушки ноги разные? Одна, грубо говоря, нормальная. А вторая - какая-то непонятно синяя, словно лаковый кожаный сапог. Гену тоже догнала диабетическая стопа. Но курить Гена бросать не собирался. Поэтому ампутация мизинца на ноге была делом житейским, на качестве жизни никак не отразившимся.
Гена приезжал к нам в гости, вернее, он всегда приезжал с какой-то оказией: то с аспирантом каким-то а министерство, то ещё по каким угольно-промышленным закупкам. Мама стелила ему в дедовой комнате. Они много и громко делились воспоминаниями. Но курить Геннадий ходил на кухню. Открывал половинчатое окошко, не довольствуясь одной лишь форточкой, и вонюче дымил в направлении соседского балкона. Пачка сигарет «Космос» в ярко-синей упаковке призывно  лежала на холодильнике. Каюсь, пару раз я хотела стырить у Гены папироску. И даже прилаживалась: как это? Курить? Но до поджега смрадной палочки дело не доходило, было боязно, что втянусь.
К середине 90-х Гена простился ещё с парой пальцев на ноге, но сохранял оптимизм. В Донбассе стало совсем худо с медициной. Гена регулярно посещал медосмотр в районной поликлинике, для чего нужно было трястись пару часов по степной дороге в раздолбанном рейсовом автобусе. Машины у Гены никогда не было, это было идейно не правильно, да и по деньгам, наверное, не подъёмно.
Приехав на очередной осмотр к кардиологу - Гена тщательно следил за установленными где-то внутри шпунтами, хоть и испытывал их на прочность бесконечным куревом - выяснилось, что он давно не посещал кабинет флюорографии. Если честно, мне до сих пор не совсем понятно, почему в советские времена было обязательным наличие двух справок: флюорографии и гинеколога? Ну, смотровой кабинет только для женщин, конечно, но вот почему остальные органы могли скучать всю жизнь без медосмотра?
Гена женщиной не был, но на рентген давно не заходил. Почти два года, с того момента, как лишился очередного пальца. Раз уж появилась такая оказия - решил исправить пробел в медкарте. И пока сосудистый хирург выписывал ему направление в аптеку за бесплатным лекарством (не факт, что и за деньги-то можно купить, лекарств не было вообще), Гена сбегал на первый этаж. Ну, как сбегал? Человеку с обрубленной стопой сложно спускаться по лестницам. Пока дошёл, пока отдышался. Медсестра-рентгенолог куда-то торопилась. Стандартная процедура: раздевайтесь, вдохните, одевайтесь. Пока Гена собирался в обратный путь на третий этаж, медсестра уже закончила свой рабочий день, освежила помаду на прелестных губках и попросила Гену «заодно занесите карточку в кардиологию». Выход к автобусной остановке находился в противоположной стороне, ей было жаль тратить время на крюк по лечебнице.
Гена сидел на банкетке, собираясь с силами, чтобы преодолеть лестничный пролёт. В руках была его медицинская карта. Пухлая от назначений, потрепанная временем и неразберихой в регистратуре. На титульном листе корявым почерком опубликована краткая Геннадиева биография: как зовут, когда родился, где живет. Гена поморщился: он любил красивые надписи. Сам владел каллиграфией и чистописанием в совершенстве. Причём, обеими руками. Почерк у Гены был шедеврическим. Буковка к буковке. Хоть продавай! А тут такая неопрятность. Гена полистал внутренности секретного документа. Везде одно и тоже: каракули, похожие на творчество младенца, какие-то бумажки с результатами анализов, в которых тоже ничего не поймёшь. «Бардак!» - подумал Геннадий, и уж было собрался встать с лавочки, как поддался любопытству и раскрыл медицинскую биографию на последней странице. Ровным почерком давишняя медсестра написала на чистом листе: по результатам ФГ рак лёгких 4 стадия, не операбельного… и жирный знак вопроса…
Гена прочитал с выражением. Потом ещё разок. Потом закрыл медкарту и принялся умирать. То есть относительно здоровый три минуты назад мужик моментально превратился в безнадежного больного. Гена не задавал вопросы: Почему я? За что? Никакой стадии принятия и чего ещё там полагается по стандартной психологической схеме? Он просто встал, положил карточку с поганым диагнозом на дермантиновую  скамейку и пошёл на автобусную остановку. Светило солнце, пели птички, что-то кричал вдогонку дежурный врач. Гена терпеливо дождался автобуса, добрался до дома, жадно попил колодезной воды и лёг на скрипучую кровать, отвернувшись к стенке. Так и пролежал несколько дней, изучая орнамент на выцветшем гобелене.
Паша сама позвонила, плакала, просила о помощи. Мама даже сбегала к рекомендованной партийной коллегой цыганке. Принесла в пристройку Ильинской дачи, где ведунья принимала страждущих по средам и пятницам, Генкину фотокарточку. Ромала-Чавелла долго всматривалась в красивое лицо, бубнила под нос «ай-яй-яй». Тёрла карточку мозолистыми пальцами, усеянными громоздкими перстнями. Даже почти отказалась от гонорара. Вердикт: «Да он здоров!» направил маму в железнодорожную кассу. Она взяла билет до Макеевки, на скорую руку написав заявление на отгул «по семейным обстоятельствам».
Три дня, что мама пыталась заставить брата встать на ноги, полетели в медицинской суете. Примчался взволнованный врач, до которого Гена не дошёл с результатами флюорографии. Сообщил, что медсестра «все перепутала»: затемнение на снимке возникло от дефекта проявителя. Дефицит. Бардак. Мама трясла доктора за воротник белого халата: «Да сделайте вы что-нибудь!» Но эскулап только разводил руками: «Я не знаю, от чего его лечить?! Он… здоров!»
Ирония судьбы заключалась в том, что, обладая букетом сложных болезней, включая разрушенные сосуды, хронический бронхит и диабет, Гена был практически здоров! Но мозг Гены не смог в это поверить, настолько убедительной была аккуратная запись в медкарте.
В воскресенье Гена умер, так и не отвернувшись от стены.
Паша после похорон поблагодарила за помощь и больше никогда с нами не общалась. Кто-то сказал, что она никогда не любила «москалей».
Фотографии Гены в семейном альбоме все такие же яркие и красивые. А ещё осталась его картина. Вернее, реплика известней картины «Витязь в тигровой шкуре», созданная Геннадием по собственной методике. Он мог нарисовать любую копию. Для этого требовалось взять репродукцию из журнала, расчертить аккуратно ее на клеточки и потом не менее аккуратно повторить каждую клеточку на холсте. Теперь это называется «рисунок по номерам». А Гена так просто развлекался. Ему нравилось рисовать. Наверное, у Гены были художественные гены. Наш прадед был иконописцем. Но это уже другая история…