Пробуждение снов

Присев на корточки, Тимофей нащупал, наконец, тщательно спрятанную в погребе, банку с грибами. Давеча, незваные гости, чувствующие себя хозяевами, ушли, забрав всё съестное. Но у жены, Маши, сегодня был не просто день рождения, а юбилей восьмого десятка. Но юбилейное событие всегда же полагается хоть чем-нибудь, да отмечать. Вот и пригодилась прошлогодняя заначка.

Крепко держа банку, чтобы не уронить в темноте, Тимофей осторожно двинулся к едва пропускающему тусклый свет, люку. И тут его так тряхнуло, что банка выскочила из рук. Разбилась она или нет, он сообразить не успел, потому что его самого тоже тряхнуло и залепило глаза. Потом поволокло непонятно куда, загудело везде кругом, да еще и внутри, от головы до пят, и он заснул.

Снилось, что он еще не спит, но его колотят по ушам с обеих сторон – двумя обухами от топоров. А по макушке – другие топоры колотили, со всей остротой, и совсем непонятно было, откуда их столько взялось.

В самой середине головы сверлила мысль, что срочно надо просыпаться, пока еще что-то от головы осталось. Но сколько от нее осталось, нащупать он не мог, потому что руки куда-то исчезли. Поэтому он решил нащупывать мыслями. И вдруг они понесли, понесли его, сквозь весь этот беспощадный гул, да унесли за тысячи километров, на полигон, где проходили учения десантников…

Полоса препятствий – это не полоса, а частокол из всего, что мешает бежать. Тимофей, которым он снова оказался, с разбегу занес ногу, чтобы с ходу перепрыгнуть через бетонную стенку, но стянутое на коленке галифе, не захотело потянуться. Оно наполовину сковало движение ноги, и вторая нога, не поспевающая за первой, больно шарахнулась коленкой по бетонке…

Тимофей едва не проснулся, но что-то не позволяло ему сделать это. Он сообразил, что во сне снова почувствовал ту боль, многолетней давности, которую потом удалось заглушить, и через пару недель снова выйти на коварную полосу. И он снова бегал по ней, подтягивался, прыгал с парашютом, по-настоящему боксировал с ребятами, отлетал на импровизированном ринге от ударов. Да еще вынуждал так же отлетать многих, кто выходил против него. А после отбоя ему снились эти мгновения тренировочных боев. И он просыпался, оттого, что во сне выбрасывал руку для нанесения завершающего удара, и обнаруживал, что рука прыгала вперед не во сне, а по-настоящему…

Сейчас рука не прыгнула, а поползла к лицу. Тимофей понял, что она жива, а он опять спит, и обрадовался, просыпаясь. Выход из сна принес его на то самое место, где выскользнула банка с грибами. Топоры не колотили, но уши гудели, а голова звенела. Он открыл сонные глаза, и смутно разобрал, что люков стало два. Один – зиял на своем месте, а второй, какой-то неровный, с торчащими из него досками, появился над самой головой.

 Тимофей решил выбираться проверенным путем, и начал осторожно вылезать, из давно знакомого люка, мобилизуя для этого все свои боеспособные конечности. Когда это удалось, он вспомнил, что забыл поискать в погребе выпавшую банку, и решил вернуться за ней. Но едва шевельнувшись, поскользнулся на целой луже чего-то липкого, чего раньше тут не было. Он еще хотел разобраться, что это и откуда. Ведь Маша никогда не позволяла никакому мусору находиться в хате.
 
Но разобраться не удалось, потому что после падения, он опять заснул, а по ушам стали колотить не топоры, а кувалды. Этот новый сон ему определенно не нравился. Рот задыхался. Или это был не рот? А может быть, рот и нос срослись в один бесчувственный тяжеленный камень, накрывший их? Надо было что-то делать. Поэтому, пока руки и ноги не стали каменными, он решил просыпаться и выползать из этой чертовщины. Но одно дело – захотеть, а другое – сделать! Просыпаться не получалось. Тогда Тимофею не оставалось ничего другого, как ползти куда-нибудь, во сне…

В этом, окутавшем всё вокруг, сне, его трепал орущий ветер. С трудом различались слова ветра, врывающиеся не в уши, а сразу в середину головы: «Уходи отсюда! Хочешь выжить, уходи!» Тимофей перестал ползти. Он вспомнил опять про банку, и решил вернуться к Маше, обещать ей, что сейчас проснется, и непременно найдет грибы для юбилея. Но хата исчезла, как и весь хутор. Так не могло быть, но оказалось на самом деле. Тогда Тимофей решил, что сначала надо найти хутор, а там уже он с пути не собьется. Но голову чем-то тяжелым придавил новый сон. «Как же так? – зашевелился не на своем месте, непослушный язык. – Я же еще в этом сне не проснулся! Нельзя так из сна в сон перескакивать!»

А хутор неожиданно появился, и стал слегка покачиваться. Тимофей бодро подходил к нему с места своего дембеля, по пути к станции, откуда предстоял долгий путь домой, на Урал. На околице стояла Маша, ей было лет восемнадцать, а в руке она держала ведерко с молоком. Он замедлил шаг, остановился, и стал переводить любопытный взгляд то на ведро, то на девушку, с которой еще не успел познакомиться, но отчего-то знал, как ее зовут. Она словно поплыла над землей, не касаясь ее ногами, и оказалась за штакетником. А как Тимофей тоже оказался там, да еще в одно мгновение –  теперь стало для него сложной загадкой.

Такого молока он не пил еще никогда, даже когда она, рассмеявшись на его любопытные взгляды, протянула ведро. Тогда он выпил, наверно, почти четверть ведра. А сейчас снова – пил и пил, не понимая, почему молоко не убывает. Он и ныне, как тогда, спросил ее, можно ли еще когда-нибудь за молоком забежать, а она опять рассмеялась и повела его в хату…

Но свирепый ветер снова задул в почти совсем оглохшие уши: «Ты не здесь, а там! Уходи оттуда, а то никогда не вернешься!» Тимофей оглянулся, ища исчезнувшую Машу, хотел переспросить у ветра, что ему делать, попытаться выяснить, где он находится, и почему спит в разных местах. Но язык пересох и прилип к нёбу. Оставалось только немного верить ветру на слово, но продолжать искать свой пропавший хутор.

А ветер, наверно, разочаровался в бессмысленных наставлениях этому невменяемому, оглохшему человеку. Он перестал убеждать его, и стал равнодушно освистывать такое нечеловеческое поведение.
 
Тимофей почувствовал, что нос его загорелся. Догадаться, что это от холода – оказалось несложно. Он сравнил его с пальцами, которые тоже горели, и стал растирать их друг об друга. На уши он уже не обращал внимания, чувствуя, что в этот момент очередного сна, они уже стали не нужны. Зато глаза, то мутнеющие, то оживающие прежней любознательностью, на этот раз представили ему вид бегущих куда-то вдалеке нескольких солдат. Они на бегу стреляли. Выстрелов не было слышно, но Тимофей понимал, что это – не игрушки, а то ли опять учения, то ли какая-то настоящая война. Хотелось побежать за солдатами, догнать, спросить – что случилось. Однако силы уже были не те, им стало снова за восемьдесят лет, и Тимофей смирился с тем, что теперь торопиться не надо. Он лег на землю, увидел, что она купается в шевелящемся снегу, и снова заснул…

Снег не хотел расставаться с ним и в этом новом сне. Он просто оказывался под Тимофеем везде, куда бы тот не совался. Он летал и впереди, и позади, и раскачивался сверху сплошным покрывалом, закрывающим небо. Тимофей еще не видел такого, чтобы снежная метель не плясала, а угрожающе нависала над самой головой. Она не накрывала его, не зарывала в себя, но грозно напоминала, что на такое способна.

Тимофей лег на спину, и поднял руку, чтобы удостовериться, так ли близко над ним нависла эта снежная масса. А она отпрянула, отодвинулась, стала далеким смурным небом, как бы приглашая подняться и оглянуться. Для начала, он приподнял голову и вдалеке увидел лесную опушку. Там копошились люди в какой-то военной форме. Оставалось посетовать, что теперь его глаза даже форму различить не могут, и он решил сначала немного набраться сил, а потом уже рассматривать форму. А как набираться сил – он знал давно, поэтому отвалился в снег, и закрыл глаза. Пора было уходить в новый сон…

А там была свадьба. Ему наливали спиртное, а он тянулся к молоку. Ему объясняли, что так нельзя, а он недоумевал – почему? Напротив него сидела Маша в белом платье, а рядом с ней – молодой солдат. Тимофей спросил у нее – кто это такой? А она рассмеялась в своем стиле, и ответила: «Ты перепил молока, и уже себя не узнаешь!» Тогда Тимофей сразу узнал себя, и опять припал к молоку. Оно полилось по щекам…

Молоко после перехода в прежний сон оказалось снегом, каким-то образом, тающим на щеках. Тимофей его не видел, но точно чувствовал, что это не молоко! Глаза несколько раз открыли и закрыли низко нависшее небо. А потом из неба появился кто-то неожидаемый, сердитый человек. Скорее всего, судя по военной форме, это был солдат. Военный протянул лежавшему человеку руку. Обрадованный Тимофей напряг последние силы, схватил за протянутую руку, и хотел резко подняться. Он понял, что спать на снегу опасно, и надо воспользоваться дружеской, едва различимой рукой. Но оказалось, что он слишком сильно рванул себя вверх, ухватившись за руку. Она оторвалась от солдата, и свалилась на Тимофея. Испуганный, он крепче схватил оторванную руку, повернул ее, рассматривая лучше, и виновато протянул ее обратно, хозяину.

Рука неожиданно дернулась сама собой, а этот ее хозяин, рассматривающий лежащего Тимофея, тоже виновато схватился за шею и упал. Хозяин руки, после падения, сильно прижал к снегу, оказавшегося под ним, человека.

Попытки сбросить с себя этого солдата, ни к чему не привели. Оставалось только снова окунуться в сон, чтобы набраться сил на новое пробуждение…

Сон перетащил его в городок, до которого было верст пять. Туда Тимофей ходил из хутора каждый день пешком, когда устроился на работу в милицию. Ловить воров было делом трудным, они совсем на воров не были похожи. Так, однажды, один непохожий двухметровый верзила, припертый в угол, бросился на него с ножом. Выучка десантника помогла остановить приветствие неминуемой смерти, но оглушенный верзила, уже без ножа, упал на Тимофея. Пришлось его переворачивать, чтобы самому встать…

Тимофей, проснувшись, различил, что всё-таки, перевернул упавшего на него солдата. Кряхтя, встал, удивился, что у того обе руки были на месте, а грудь оказалась в крови. Рядом лежал автомат, и тогда его озарила догадка, что протянута была к нему не рука, а это был автомат, который Тимофей сослепу принял за руку.

Он никак не мог понять, как же это ему довелось во сне человека убить. «Видимо, – подумал он, – окоченевший палец случайно зацепил спусковой крючок автомата, когда я хотел вернуть его владельцу». Он посмотрел в сторону лесной опушки, откуда пришел этот автоматчик, и обнаружил, что к нему приближаются смутно видимые фигуры, что-то держащие в руках. Несомненно, это были друзья убитого, и ничего хорошего встреча с ними не сулила. Надо было срочно объясняться, каяться, и просить прощения. Ведь они, скорее всего, шли арестовывать его за неосторожное убийство.
 
Тимофей взял брошенный автомат, чтобы показать, как он случайно нажал на спусковой крючок. Поэтому он протянул в их сторону этот автомат, демонстрируя свое полное дружелюбие, хотя они еще не подошли так близко. Последнее, что он увидел – это как подходившие люди стали целиться в него из других автоматов. А последнее, что почувствовал – это как его ноги от ужаса стали подкашиваться, а злополучный автомат, сам собой, затрепетал в его руках…

Новый сон был страшно жарким. Лоб и щеки пылали от наступающего на хутор пала. Тимофей носился с граблями вдоль его наступающей рыжей стены, вырывая ими прошлогодний сухостой. Надо было успеть сделать защитную полосу с прореженной засохшей травой. Маша бегала рядом, прибивала огонь лопатой. Проигрывать огню было нельзя. Тогда сгорел бы и дом, и корова, и куры, и конура с собакой. Он даже не успел ее отвязать. Соседи по хутору тоже носились рядом, кто с ведрами воды, кто тоже с граблями и лопатами. Все, кто мог ходить, вышли на борьбу с огнем, и победили его. Когда догорали последние огоньки среди пеплового поля, Тимофей повернулся лицом к хутору, сделал несколько шагов, и обессилено бросился на землю, которую сейчас спасал. А перед закрытыми глазами всё еще гудело пламя, и надо было вставать…

В новом сне пламени не оказалось. Зола и летающий пепел превратились в тот самый, такой знакомый снег, который никак не хотел расставаться с Тимофеем. Он опять встал и увидел валяющийся рядом автомат, затем убитого хозяина автомата. Сразу вспомнилось, что приближающиеся автоматчики хотели поквитаться за товарища. Тогда он начал искать мутными глазами, куда они подевались. То, что открылось его взгляду, было еще ужасней, чем всё, что он видел в предыдущих снах.
 
На снегу, метрах в пятнадцати от него валялись еще несколько человек, вооруженных автоматами. Страшная догадка, что это он случайно уложил и этих солдат тоже, так резко кольнула его в самый центр гудящей головы, что он вдруг начал отличать мелодичное задувание ветра от его прежнего рева.

«Значит, мой сон становится нормальным, – ежась от холода, подумал он, – но надо осмотреть этих солдат. Разобраться, чего им от меня было нужно».

Солдат он насчитал шесть человек. Они не шевелились. Возле них валялись такие же автоматы, как и тот, который вздумал ни с того ни с сего самостоятельно палить. Солдаты, с виду были не похожи ни на русских, ни на украинцев. Они все выглядели сильно смуглыми, словно забредшими сюда далекими иностранцами. «Опять немцы из тех лет!» – подумал Тимофей. У одного из них за спиной была закреплена какая-то труба, на которой что что-то было написано на заграничном языке. Возле другого – валялся миномет. Возле третьего – ящичек с ручкой, и на колесах. Тимофей открыл его. Тот наполовину был заполнен минами.

И Тимофея обожгло: ведь по хутору недавно несколько раз палили минами откуда-то издалека. Он вспомнил это, вспомнил, что почему-то ушел с хутора, а потом заснул. «А может быть, – судорожно думал он, – я заснул еще раньше, когда хотел в погреб залезть?» Теперь у него стал созревать план, что непременно надо, либо идти во сне, искать свой хутор, либо проснуться, и все равно – искать! Автомат свой, который стрелял, когда хотел, он отшвырнул подальше, но, на всякий случай захватил другой, с виду более спокойный.

Он сделал несколько неуверенных шагов в ту сторону, откуда пришел. Куда идти, можно было догадаться по той самой неспокойной опушке леса, откуда вышли солдаты с минометом и трубой. Но когда он подумал про трубу, то повернул назад. Он же никогда таких труб не видел, а она так и подначивала его посмотреть, что это такое, и может ли пригодиться в хозяйстве. Но в чистом поле же хороший осмотр невозможен. И Тимофей, ворча, забросил трубу себе на спину, как она висела на одном из убитых, когда тот был еще жив. Оставалось плестись туда, где должен был находиться хутор. Однако труба потянула его набок, он шмякнулся, и понял, что уходит в новый сон…

Этот сон тащил его по густому воздуху над разными знакомыми местами. То он летел над местом еще одной свадьбы, где увидел себя с Машей, их дочкой и ее женихом, то его туманному взгляду представала другая свадьба, где их семья пополнилась еще невестой сына. Потом сон потащил его в город, где он провожал сына в армию, как когда-то мать провожала его самого. Потом… потом воздух потянул его в такую высь, в которой самолетам делать было нечего. Но оттуда было видно всё на земле, особенно, как горел большой город с большой рекой. Тимофей догадался, что это – столица его второй родины, Украины. Он вспомнил, что там был переворот с пожарами и стрельбой, который все называли «Майдан». Он хотел вспомнить еще что-нибудь, что не видел, но унесшая его высота, швырнула вниз. Тимофей постарался удержаться на ногах, но труба опять, как совсем недавно, сильно потянула его в сторону. Падая, он успел сбросить ее с плеча, и уткнулся в этот, снова спасший его, снег…

Сон уткнулся в снег вместе с ним, и не собирался просыпаться. Пришлось расталкивать его. Тот отвернулся и перевернул весь видимый мир шиворот навыворот. В нем стреляло со всех сторон, а полуоглохшим ушам это уже становилось привычным. Мимо Тимофея ползли в сторону леса солдаты, в форме, напоминавшей российскую. С опушки леса беспорядочно ухало. А рядом ухало в полную силу. Он думал тоже уползти, но не мог сообразить – в какую сторону. Ведь снег взвивался вверх со всех сторон, увлекая за собой землю. Тимофей потянулся, чтобы стряхнуть с головы комья земли, обсыпавшие его, потом перекатился через бок с того места, где лежал. Ему казалось, что там больше всего земли сыпалось. И вдруг резко стало саднить ухо. Такой сон уже никуда не годился, и надо было выходить из него. А как? Нужно было, наверно, больше шевелиться, чтобы проснуться.

Тимофей перевернулся на другой бок, и обнаружил, что труба за ним не последовала. Он заметил, что у нее оторвался ремешок, и понял, что это оттого же, отчего саднит ухо. Оставалось только радоваться, что осколок для уха не оборвал его совсем, как тот острый железный собрат осколка, зацепивший ремешок от трубы. Рядом прыгнул в снег солдат в российской форме, и стал стрелять из автомата, пока тот не замолчал. Солдат начал менять пустой патронный рожок на новый, полный. Он увидел Тимофея и удивился:
 
– Ты в норме, дед? Ползи скорей отсюда! Видишь, что творится!
– Я плохо вижу и слышу, – попытался уточнить Тимофей. – Покажи, куда ползти!

Солдат дважды быстро махнул рукой в сторону от леса, а сам вскочил, и, стреляя, побежал туда, где больше всего грохотало. Потом он упал. Было непонятно, его убило, или ранило, или он успел прыгнуть в снег, чтобы ничего такого не случилось. Почти рядом с тем местом, где упал солдат, взметнулся новый густой фонтан из снега и земли. Прямо перед Тимофеем свалился еще один солдат, и стал чертыхаться, что кончились патроны. Когда же увидел протянутый ему автомат, у него глаза полезли на лоб. Но он схватил его, вскочил, и побежал дальше, стреляя.

А сон никак не уходил. Надо было непременно отвлечь себя от этого кровожадного сна, и Тимофей решил не думать про него. Он взялся за трубу, и начал рассматривать ее. Сначала расчехлил, потом снял торцовую крышку, еще какую-то заглушку. Стал дергать на какие-то рычажки, нажимать разные кнопки. Это становилось интересно, и позволяло надеяться, что скоро можно будет проснуться, или переместиться в другой, более спокойный сон. На трубе виден был прижатый сбоку кожух. Он оттянул его, и на внутренней стороне кожуха оказался светящийся экран, совсем как на включенном телефоне.

Становилось еще интереснее, и Тимофей направил свою трубу дальним концом в небо. На экране появилась двигающаяся светящаяся точка. Тогда он понял, что эта труба может оказаться каким-нибудь страшным оружием, с которым лучше не связываться. А тут еще в ушах жужжать стало. Он начал поочередно нажимать все кнопки на трубе. И вдруг из нее что-то мгновенно вылетело, и умчалось в небо. Едва устоявший на ногах Тимофей, подумал, что эта штука, вылетевшая из трубы, может же натворить крупный переполох. А в небе, слегка раздвинувшем тучи, возникла большая вспышка. Теперь уже никаких сомнений не вызывало, что его труба сбила какой-то летательный аппарат.

Тимофей сплюнул, что опять поспешил, не разобравшись что – к чему. Он бросил трубу и пополз подальше от настойчиво удерживающего его при себе, заколдованного места. Ему казалось, что ползет он правильно, в сторону, противоположную лесу, куда показал солдат. Но силы снова покинули его, и он опять заснул. А во сне, на опушке леса взлетело вверх красное облако, раздался сильный взрыв, а со сторону леса – еще сыпались с неба какие-то железки…

 Сон, вытеснивший прежний, был спокойней. Он притащил Тимофея почти к околице его хутора. Там, рядом с ним на снегу лежали два офицера. Они о чем-то переговаривались. Увидев зашевелившегося, окровавленного старика, один из них озабоченно вздохнул, подполз и стал похлопывать по щеке этого несчастного:

– Неужели, живой? Двигаться можешь, отец?
– Угу! – медленно закивал очнувшейся головой, Тимофей.
– Видишь, что сейчас тут самое пекло! Доползти домой сможешь?
– Не могу! – чуть увереннее замотал головой Тимофей. – Я же сплю! А сон меня никак в хату не пускает!
– Ты не волнуйся! – засуетился офицер. – Что вся коленка в крови засохшей, да и на груди пятен ненужных тьма – это не беда! Главное – что жив! Сейчас ребята подползут, что-нибудь придумаем!

Тимофей задумался. Коленки у него не саднили, хотя падал он много раз, мог и в кровь чью-то упасть. А вспомнить точнее, куда мог – не получалось. И он молчал, безуспешно напрягая остывающую память, и шевеля поочередно ногами.

Другой офицер тоже подполз, и что-то стал делать с коленками, а потом похлопал Тимофея по другому плечу:
– Почти порядок! Похоже, что коленки целы. Ты, пока лежи тут!
 
Он снял с себя бушлат, и, накрывая им Тимофея, продолжил:
– Как тебя, не по сезону одетого, выскочить сюда угораздило? Лежи, лежи, пока мы не обработаем тех, кто кровь пускать любит. Вот уже наши откуда-то их штурмовик сбили.

– Интересно, откуда могли сбить? – спросил первый офицер. – Мы же сегодня здесь воздух не напрягаем, насколько я знаю.

И тут Тимофея прорвало. Он понял, что это была за светящаяся точка на экране трубы, и обрадовался:
– Это я его воздух случайно напряг, когда там жужжать стало, и трубой сбил.
 
Оба офицера сначала улыбнулись, потом переглянулись, и стали хохотать.
– Молодец, отец! – успокоившись, поднял большой палец первый офицер. – Нам бы всем так воевать!

– Это еще что! – раззадорился Тимофей. – Я до ликвидации штурмовика, сначала у одного из немцев руку оторвал, потом совсем его уложил, а затем еще шестерых отстрелял. И всё точно получилось из той оторванной руки, которая потом автоматом оказалась.

Офицеры снова переглянулись, но смеяться не стали.
– Где твоя хата? – помрачнел второй офицер.
– До того, как я серийно заснул, она второй с краю была, – задумавшись, ответил Тимофей. – А сейчас ни хаты найти не могу, ни проснуться.

Далеко за околицей что-то ухнуло, потом еще раз. Оба офицера поморщились.
– Да вы не бойтесь! – стал разъяснять им обстановку Тимофей. – Они же в нашей армии не служили, и целиться не умеют!

К офицерам, пригибаясь, подбежал солдат, прыгнул в снег рядом с ними, и хотел что-то спросить, но первый офицер зашептал ему на ухо:
– Вот что, Иванов! Проводи деда к санитарам! У него половину хаты царь-миной разнесло, вот он и свихнулся! Хорошо, что сам цел остался! Бушлат потом мне занесешь. Только скажи там, чтобы никто из наших не хохотал, когда он начнет рассказывать, как отделение наемников одной рукой уничтожил, а потом штурмовик из рогатки сбил, чтобы не жужжал.

– А просыпаться уже можно? – вежливо поинтересовался Тимофей.
– Конечно! – отозвался второй офицер. – Сейчас вся твоя Украина просыпаться начинает...