1-2. Роман. Толтек. Водный Мир. Часть-1. Глава-2

1-2_ТОЛТЕК-В-М-1_СНЫ-О-МИРАХ_1-2-ТРИАНГУЛА.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СНЫ О МИРАХ.
ГЛАВА ВТОРАЯ. ТРИАНГУЛА.

1-2-1

Она – в меру широкобёдра, роста гармоничного, для женщины – среднего. Плечи её имеют широкий прямой горизонтальный участок от капюшонной до дельтовидной мышцы и равны ширине таза. Эта особенность придаёт основательную массивность верхней части её силуэта. Тренированные продолговатые доли гладкой женственной мускулатуры вылепливают формы её выпуклыми мазками. Каждая часть её тела кажется выдавленной из мягкой карамели, и вся она – словно порождение ловких рук божественного кондитера, Однако, под мягкой пластикой женских форм прослеживается острая, геометрически правильная треугольная структура. Треугольники, пронизывают всю её существенность и проявляются и тут, и там в разных ипостасях. Они угадываются в строении скелета и в строении каждой мышцы.

Взять, к примеру, лицо. Два крупных равносторонних прямоугольных треугольника соединяются катетами вдоль вертикальной оси лба. Они лежат своими острыми углами с одной стороны на бровных выпуклостях у переносицы, а с другой – у корней волос над висками. Два других треугольника стыкуются основаниями с первыми, окончательно формируя грани лобной части. Сильные и пропорциональные формы её прямого носа также составлены из удлинённых треугольных плоскостей. Передняя плоскость носа кажется чуть более широкой, чем этого требуют общие законы об изящности пропорций и даже расшияется к переносице – явный признак могучей воли. Широко посаженные скулы и маленький, изящный, но выступающий вперёд волевой подбородок – лежат у вершин двух больших треугольников, определяющих – её щёки. Треугольные грани делают лицо её, по-человечески решительным и феерически таинственным. Ко всему прочему, Василию кажется, быть может только в неуловимой игре света, что кожа её, слегка прозрачна и пронизана в глубине своей той же треугольной геометрией. В недрах подсознания он осознаёт, как нечто, неподвластное уму, создаёт и взращивает в его восприятии, особое фантастическое чувство.

Воображение художника, сразу же рисует её форму в виде огранённой скульптуры. Именно триангуло-образная форма, созданная исподволь, превращает её образ в законченный, совершенный и даже фантастически – космический. Она кажется ему ожившим кристаллом. В полупрозрачной глубине карамельной оболочки её тела, то тут, то там чудятся ему стеклянные блики. Василий тотчас же мысленно нарёк незнакомку – Триангулой.

Здесь и сейчас пред изумлённым взором его свершается волшебство! Вот Триангула спускается по ступеням в воду. Она смотрит под ноги. Но даже и скрытые веками её глаза – выпуклые , ювелирно изящные, с необычно вытянутыми и вздёрнутыми вверх уголками, уложенные в углубления фасетно-треугольной огранки глазниц, пусть даже без визуального контакта с зрачками, наполняют жизнью общую скульптурную цельность её лица.

Василия непреодолимо, – магнетически, – влечёт к ней. Единственным для него способом совладать с охватывающим всё его мужское существо могучим телесным зовом – остаётся возможность следить за её движениями взглядом художника – таким, что охватывает сразу всё: её фигуру над водой, и её отражение в бассейне, и всю чашу, и даже весь зал вокруг с прозрачной огранёной скульптурностью стеклянных стен продолженных в фигурную купольную высь.

Василий с Триангулой здесь одни – под огромной стеклянной изнанкой скульптурного купола, абстрактная форма которого снаружи являет гигантскую, морскую рептилию с рыбьим хвостом и с помещённой на высокой шее небольшой, горизонтально-вытянутой, с острым профилем, получеловеческой головой. Минималистически лаконичные, но выразительные черты скульптурного лица рептилии, её отрешённый взор, устремлённый в даль, являют гармоническое сочетание с телом девы-рыбы. Абстрактно-волнообразная, наделённая аппетитно – выпуклыми женственными формами рептилия возлежит на высоком бетонном постаменте, окружая прозрачной скульптурностью своей многоуровневое пространство вокруг фигурной чаши бассейна. Сплошь набранная крупными треугольными гранями, изнутри скульптура стеклянной девы-рыбы кажется призрачно эфемерной. Как кадр, преобразованный в негатив, проявляет глазам зрителя, незамеченные им ранее, особенности позитива, так и созерцание внутренности формы ошарашивает, обогащая изысками прелести привычного вида, ошарашивая, сдвигая сознание.

Пересечённые треугольной графикой, несущего пространственно-стержневого каркаса, грани, образующие внешнюю поверхность скульптуры, многократно зрительно раздробленные, в отражении множатся превращаясь в калейдоскоп света и тени. Тонкие цветовые переливы стёкол обогащают игру пространства. Привычный Мир, казалось, расслаивается на множество подобных, но слегка отличных от оригинала зазеркалий и ещё раз удваивается, перевёрнутый в отражении водной глади бассейна.

Огромная, с прихотливо изогнутыми краями чаша, повторяя контуры скульптуры, вмещает в центре тренировочный прямоугольник, расчерченный на дорожки прямыми линиями цветных поплавков, и окружённый разноуровневой свободной купальной зоной. То тут, то там шумят водопады, каскадами устремляя воду к центру. Стены чаши, сплошь облицованы светло-серой, с тёмными вкраплениями мозаикой, разновеликой и составленной из треугольной плитки.

Скульптурный павильон – одно из первых воплощенных творений Василия. Он гордится этим зданием. Глядя на Триангулу, включая всё вокруг, всеобъемлющим художественным взглядом он восхищён создавшейся гармонией живого и мыслетворного. Удивительные треугольные структуры, увиденные им в формах нисходящей в чашу бассейна прекрасной девушки, и мгновенная, почти  чувственная, связь их с гранями стеклянных поверхностей его архитектуры показалась ему загадочным предзнаменованием.

Василий не отрываясь смотрит, как она шагает в глубину по прихотливо изломанным под волнующейся водной гладью ступеням и погружается в тонкую нейронную сеть отражения купольных конструкций: вот треугольно –структурированные карамельные доли полупрозрачных бёдер, попеременно изменяют угол; вот, двигаясь с ними в противофазе, коромысло её плечей, ритмично раскачиваясь при каждом шаге, с томительной желанностью то сжимает, то растягивает, изгибая, продолговатые полупрозрачные доли её боковых мышц; вот призмы груди вздымаясь вздрагивают от предчувствия соединения тела с прохладой влаги;  под вот овальный живот, разделённый на всю высоту торса длинной вертикальной бороздой с, притопленной в восьмёркообразную воронку, острой шишечкой пуповины, едва заметно поднимаясь и опускаясь от дыхания грациозно танцует в оправе треугольных граней чаши её таза; вот руки её скользят, ладонями и пальцами касаясь прозрачной зыби вод.

На деве – раздельный, пастельно-салатовый, купальник с синими хаотично пересекающимися линиями. Треугольник бикини, опрокинутой вершиной своей, подхватывает её вытянутое и раздвоенное снизу острие живота, уложенное в оправу меж внутренних поверхностей её гладко-тянутых кремово-карамельных чресел. Доли длинных треугольные мышц, тянутся вершинами от острых граней таза к изысканно схваченным графикой связок и сухожилий тонким коленям. В линиях голеней, крепких и широких сзади, изящно-вытянутых к щиколоткам, в подъёме и форме каждого пальчика стопы, прослеживается всё та же, треугольно-структурная филигрань.
 
Салатовые треугольники лифа едва скрывают два высоких тетраэдра её грудей с выпуклыми вершинами сосков. Карамельно-тугие, нескромно-островерхие, нарочито-выпуклые, они, предвосхищают ничем несдерживаемое направление её, почти магического, рострального движения к нему. Тело Триангулы, казалось, намагниченой компасной стрелой, древней фигурой под бушпритом корабля перемен …

 Василий ощутил сладкую, мучительно-тянущую, едва ощутимую боль в промежности. Не удержавшись в общем охвате, взгляд его притянулся к её телу, и Василий, сканируя контуры её глазами, ощутил ту особую притягательность что придавал её образу карамельный цвет кожи. Мгновение, и он почувствовал едва уловимую сладость во рту.

Казалось, не обращая на Василия никакого внимания, Триангула повернулась лицом к дорожке бассейна. Грациозно отставив выпуклый низ спины, она запрокинула огранённую скульптуру головы, выставила назад стянутый острый тяжёлый рог волос, вытянула вперёд руки и плавно вытолкнула себя вдоль водной глади. Прозрачная среда, словно копируя структуру её форм заволновалась перебирая как в калейдоскопе узоры отражений тысяч треугольников, и согласно приняла на себя её тождественное тело. На мгновение Василию показалось, что образ здания воплотился в живом теле прекрасной дивы, а вместо ног, струящихся в волнах потока, вдруг явились на мгновение два змеиных хвоста…

Теперь Василий мог разглядеть её спину. Из двух каплевидных ягодиц тянутся вверх с изгибом две длинные выпуклые доли. Они разделены глубоким руслом от треугольного выпуклого острия крестца до маленькой пирамиды седьмого шейного позвонка, и так далее – до самого затылка. Расширением спины у грудной клетки, мягко оправлены ювелирно-правильные треугольники лопаток, обрамлённые с трёх сторон рельефно-выпуклыми валиками мышц.

Василий стёр напряжение неотрывных глаз ладонями. Надвинув со лба и втиснув в глазницы присоски очков, он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, ритмично приседая и погружаясь с головой под воду. Каплевидные выпуклости её крепких ягодиц, охваченные краями салатового купальника, всё ещё стояли перед его глазами.

Василий привычно опёрся ступнями о стенку бассейна, выставил сложенные за головой, звенящие от натяжения руки, прицелился снизу из глубины и пружинисто оттолкнулся вдоль самого дна. Вытянувшись с прогибом, он волнообразно проскользнул сквозь прозрачную толщу, и легко догнал её на половине бассейна. Триангула плыла брассом широко по-лягушачьи расставляя ноги и выказывая вогнутую чашеобразную поверхность своей промежности. На дно вогнутости, явно различимые под тонкой тканью, спускались от живота две соблазнительные выпуклые доли. Там, – меж раздвинутых бёдер, – карамельный оттенок её кожи, подчёркнутый голубым фильтром водной толщи, казался ещё нежнее и светлее обычного. Быстро миновав девушку, он выполнил несколько точных гребков, достиг противоположной стенки и остановился. Глубоко вдохнув, он снова погрузился под воду с головой и задержал выдох, чтобы пузыри не мешали разглядывать её под водой. Поймав её долгий спокойный взгляд он, удерживал его сколько мог, а потом шумно выдохнул, наслаждаясь тем, как воздух пузырится перед глазами, и, поднимаясь, щекочет ему лицо.

– Как изучающе она смотрит на него. Её глаза, спрятанные за прозрачными стёклами выпуклых очков, завораживают и останавливают всё в нём …

Привычным долгим выдохом Василий собрал низ живота, и, одновременно втянув промежность, вытолкнул остатки воздуха из лёгких. Контролируя полноту концентрации, он положил на пресс свою ладонь и ощутил сквозь натянутую кожу твёрдые волокна долей плоской брюшной мышцы. Закрыв глаза, Василий представил её тёплый упругий живот на поверхности своего и явно услышал сквозь воду биение её пульса. Увлекаемый этим ощущением, он снова оттолкнулся и полетел, сквозь воду.
 
Мощными движениями отмеряя отрезки дорожки, Василий, разворачиваясь наматывал на себя бассейн за бассейном. Вот тепло её тела в мыслях проникло сквозь его кожу и приятно растеклось по каждой мышце. Василий словно парил в небесах чувствуя себя птицей. Он потерял счёт поворотам, наслаждаясь реальным чувством прикосновения к ней всем телом, бесконечно долго...

Вдруг что-то переменилось.

Очнувшись, от грёз, Василий остановился и поискал её глазами. Триангула, медленно нащупывая ступень за ступенью, статно поднималась из воды на другом конце чаши. Мокрые, распущенные одним небрежным движением, тяжёлые локоны её опали, покрывая плечи каплями – крупными, прозрачными бусинами.

Пепельно-светло-русый цвет прядей, схожий с карамелью кожи, восхитительной точностью дополнял её скульптурный образ. Хотелось рисовать. И он очертил глазами линии её тела, мысленно фиксируя мгновенными контурами набросков десятки рисованных кадров.

Снова, плавно раскачиваясь с каждым шагом, перекладина её плечей, меняет угол наклона к такой же воображаемой линии бёдер и вместе с ними мягко колеблятся упругие капли ягодиц, – всё,  как в учебнике по «начерталке», когда определяются две точки схода по сторонам вымышленной линии горизонта. Карамельные доли спины её, грациозно гнуться попеременно то слева, то справа, гипнотизируя и заполняя тело Василия ватной немотой. Кажется, его укачало. Тонкая кошачья улыбка наслаждения, едва заметным изгибом уголков губ, изменила его округло–вытянутое мужественное лицо.  Глаза его изогнулись в долгом прищуре, и уголки их, задрались, казалось, ещё выше. Неожиданно Василий вышёл в необыкновенное для себя состояние транса.

Взгляд его охватил и уменьшил весь зал. Изображение качнулось и сдвинулось сначала на градус, потом – ещё и ещё, изменяясь, как в калейдоскопе, по-разному переставляя грани стёкол и конструкций, пока всё пространство, вдруг, не превратилось в плоскую графику, растянутую по выпуклой поверхности хрустального шара.

В голове Василия возник низкий гул, и паутина линий на шаре, истончаясь и дрожа, мягко растворилась в плотном, невыносимо-ярком свете. Белое, как молоко сияние проникло через ступни и, шипя и пенясь, поднялось от ног, до краёв глаз и выше – к  макушке головы пока не наполнило бутыль его тела.

В следующее мгновение, живот его что-то стиснуло, и, вместе с мгновенной схватывающей болью вокруг пупа, к горлу подкатила тошнота. Василию показалось, что кто-то сгрёб в железную горсть все мышцы его брюшного пресса, запустив пальцы меж волокон. Какая-то сила развернула его горизонтально, и невидимой рукой шутя подбросила высоко вверх.

То, что он смотрит на бассейн с высоты стеклянного свода Василий осознал не сразу. Суетливо и неумело он балансировал на острие упругого шеста, один конец которого был воткнут ему в живот, а другой уходил в бесконечность. Он болтался в воздухе, размахивая руками и летая под куполом стеклянной рептилии, как ярморочная кукла. Василия мотало из стороны в сторону. Конец шеста, вросший корнями в его брюшной пресс, при каждом движении причинял нестерпимо-жгучую боль.

 Глаза плохо фокусировались. В голове родилось осознание, что бесконечный жезл уходит через пол куда-то в глубину технического этажа под залом. Шест был полосатый, чёрно-белый и … прозрачный. Каким-то чудом Василий, вдруг, увидел здание насквозь. Первым желанием его было просто спрыгнуть в воду. Но вместо этого он вдруг опрокинулся, и теперь распластанный на дне бассейна, с удивлением провожал взглядом пригвоздившее его копьё торчащее из живота и уходящее в бесконечность неба сквозь толщу воды и стеклянную из треугольных осколков спину рептилии. Вода не мешала ему дышать, но какой-то частью себя, Василий решил, что висеть под потолком будет безопаснее и, вслед за этой мыслью, немедленно снова вернулся на исходную под куполом.

Теперь Василий парил в пространстве, стараясь овладеть равновесием, расставляя согнутые в локтях руки и ноги, словно силясь охватить конечностями огромный, невидимый шар. Крупные капли пота выступили на поверхности его кожи. Мышцы, зашевелились, как клубки змей и вились верёвками по всему телу. Выпуклые, загорелые бицепсы вздулись, подобные удлинённым цеппелинам. Под кожей проявились, струи рельефных вен. Фиксируя тело, Василий балансировал, пытаясь управлять концом шеста в животе, улавливая в себе, зыбь новых ощущений.

Над куполом сгустилась плотная, непроницаемо-серая пелена. Небо потемнело. Сверкнула молния, за ней другая, третья! Изламываясь и ветвясь они вспыхивали одна за одной покрывая ослепительными трещинами серую линзу неба. Мгновение, и на стекло купола за спиной Василия обрушился небесный водопад.  Казалось, что набухшее, тяжёлое, как океан небо, расколотое молниями, рассыпалось на осколки и разом всей своей многометровой толщей пало на треугольные грани стеклянной спины рептилии. Вода, вспенясь и струясь, широкими вертлявыми потоками стекала меж её женственных выпуклостей вытесняя воздух. Казалось, Мир вот-вот будет затоплен целиком и наружный пейзаж в последний раз преломился в тысяче капель, скрываясь под спудом потоков. Вот порывы ветра взъерошивают струи, срывают и разбрасывают в стороны рои брызг. На поднятых прозрачных женских выпуклостях фигуры, тысячи капель выписывают эмоциональные зигзаги. Стаями змеек, они взбираются по формам рептилии вверх, оставляя ломаные водяные дорожки на треугольных гранях. Казалось, что и тело рептилии само порождает воду – капля за каплей – из своей стеклянной огранённой кожи. Мантра из шума вод, воя ветра и дроби капель заполнила слух и тело Василия нескончаемым речитативом!

Заворожённый и изумлённый переменами погоды, Василий отвлёкся от странности своего положения. Ему удалось, усилием воли, зафиксировать своё тело в пространстве. И тут наступила странная, навязчивая, тягучая тишина. Суставы и связки ныли нескончаемой болью. Боясь потерять равновесие, он скосил в сторону глаза и огляделся с высоты полёта.

Стихия за его спиной укротилась также неожиданно, как и восстала. В глубоком акварельном иссиня-желтоватом заливе неба вспыхнули ослепительные просветы. Интерьер под куполом рептилии пронзили тысячи ярких диагоналей. холодные солнечные лучи дробились на пикселы в мозаике пола, и в зеркале воды. Множась и сканируя пространство, тысячи голубых лазеров побудили вокруг тысячи лучистых искр и заставили раскачиваться, сдвигаться, пропадать и появляться повсюду тонкие сети теней от граней конструкции.

Он огляделся. Триангула уходила, словно ничего не замечая, набросив на плечи полотенце и любуясь видами за стеклом. Он вдруг подумал о том, что хочет проследовать за ней. Тотчас же, вслед за мыслью, какая-то неведомая в нём сила протащила его сквозь стеклянные стены, через брызги и холод дождливой улицы – на мгновение кожу обожгло пронизывающим порывом ветра и холодной россыпью бусин дождя – и, та же сила втянула его во влажную духоту, женской душевой.

Кабинки, закрытые двойными створками из матового стекла, в первое мгновение не позволяли Василию видеть всё пространство целиком. На заматированных полотнах был нанесён знакомый его фирменный рисунок из треугольников. Василий растерянно висел под потолком. Он слышал шум воды видел её очертания, раздробленные геометрией треугольного рисунка. Вскоре его странная способность видеть сквозь конструкции восстановилась.

Стены душевой были сплошь выложены стального цвета глазурованной треугольной плиткой четырёх размеров и форм, подобной той, что покрывала  стенки и дно чаши бассейна, но крупнее. Эту плитку он разработал сам специально для интерьера душевой. То был его эксклюзивный дизайн. Плитки составлялись в сложный асимметричный рисунок. Василий получил за эту идею престижную премию два года назад на выставке в Болонье. В его душе зазвучало чувство гармонического удовольствия от правильности той атмосферы, которую ему удалось создать. В женской половине стальная фоновая плитка предусматривала желтовато-зелёные вкрапления, а в мужской душевой он применил такой же узор, но в серо-красных тонах.

Крупная дама с видным телом, искала что-то в своей спортивной сумке, висящей на одном из хромированных крюков – тетраэдрообразных,  эксклюзивной формы. Широким клубным, алым, махровым полотенцем она упаковала себе пышные бёдра на подобие юбки, другим – обмотала верх торса, еле-еле уместив в него громадную грудь, а третьим, – изобразила тюрбан на голове, – водрузив махровое знамя на высоченную цилиндрическую копну мокрых чёрных волос. Шеколадная от загара и тонера, необъятная, с ботоксом на губах и золотым армированием на неподвижном, как маска лице, она походила на куклу Вуду, сделанную ей же из себя самой на опальное божество неизвестного культа.

Василий, балансируя в тесном пространстве прохода чуть не столкнулся с ней. От неожиданности он нелепо взмахнул руками и картинно отпрянул, став на мгновение вторым действующим лицом в этом аккультном кукольном представлении. Василия на шесте мотануло вверх, и он вмялся спиной в потолок. Дама подняла безучастные глаза и торжественно прошествовала под невидимым ей призраком. Распластанный и озадаченный тем, что она его не видит василий замер. Прочертив мокрой вершиной тюрбана по всему его торсу, словно совершая ритуальный разрез, тряпочная идолица прошествовала прямо сквозь воткнутый в его живот полосатый шест. От вторжения, Василия скорчило, и выстрелило сквозь все перекрытия снова в морось и холод дождливого неба. Вздрогнув под градом капель, он съёжился и мыслью втянул себя обратно в пар и тепло душевой.

Василия увлекало и будоражило новое ощущение своей неуязвимости. Он подспудно радовался, тому, что сбылась его детская мечта о шапке-невидимке. Для всех ли он невидим? Однако, разбираться в природе явления ему было несподручно. Оставалось экспериментировать в процессе.

Внимание его переключилось на шум воды в кабинке. Медленно, усилием воли опустившись к полу и приняв вертикальное положение, Василий прошёл сквозь треугольный рисунок матированных стеклянных дверец, и очутился прямо у неё за спиной. Его обдали потоки тёплых всплесков, разлетавшихся в разные стороны от головы и плечей Триангулы. Не замечая его, обнажённая, жаркая и прекрасная она смывала с головы мыльную пену. Он видел её всю насквозь. Руки её были подняты. Крем пены сползая по серебристым волнам мокрых локонов, тек по её спине, и, собираясь между выпуклых ягодиц, устремлялся по внутренности полупрозрачных карамельных бёдер. Кожа на внутренней стороне её ног, по сравнению с белизной пены, теперь имела нежно-розовый, почти поросячий оттенок, переходящий в холодные стальные рефлексы на переломах вытянутых треугольных граней.

Купальник, скомканный лежал на стеклянной матово-белой полке с хромированным ободком. Светло-салатовая лямка свисала вниз и с неё ритмично капала вода. В кабинке было тесно. Контуры их прозрачных тел пересеклись. Она щекотала его прикосновением тонких пальцев с узкими длинными ногтями, окрашенными салатовыми оттенками перламутрового лака, повторяющего зелёные цвета купальника.

– Видимо, это её любимый цвет. – Подуман Василий – Ибо, никто не красит ногти в цвет купальника!

В клубах горячего пара Триангула казалась ещё прозрачней и эфемернее. Карамельный запах её тела казался таким маняще-сладким, что Василий почувствовал себя шмелем или жуком-сладкоежкой с торчащим снизу хоботком.

Он сразу же ощутил всем телом сладкую парную мякоть её горячего паха и жар подмышек.

Не в силах совладать с собой, он сгрёб, было, в ладони выпуклости её ягодиц, благо, ему казалось, она не видела и не чувствовала его, и притянул её к себе. Но вдруг, ему пришла в голову шальная мысль – примерить Триангулу на себя. И Василий представил как сливается с её контурами. Конечно, в обычной жизни он был крупнее и выше, но ему ничего не стоило просто представить на минуту, что они соразмерны.

Вот ягодицы, вот спина, вот грудь, и.. голова....

…Что-то выстрелило в мозгу!

Порозовевшее, разогретое горячими потоками тело девушки, казалось, чувственно реагировало на его прикосновения. Треугольная структура её округлилась и сгладилась настолько, что стала едва заметной. В Триангуле взамен прозрачно-кристаллической, проявилась и выступила на первый план её женственная суть.

Он слышал стук обеих сердец: своего – глухой и низкий с сильными басовитыми ударами и её – звонкий, стеклянный, с протяжным щелчком и долгими, тончайшими переливами.
 
Увлечённый общим звучанием тел, своим чувственным восхищением, всей необычностью происходящего, Василий, незаметно погрузился далеко в глубь новой вселенной. А, между тем, с формой его происходило нечто…

Казалось, он ещё больше уменьшился в теле девушки. Тело Василия, вдруг, высохло. Он с удивлением смотрел как прозрачные контуры Триангулы всё более удаляются от контуров его тела.

Мужское остриё меж ног его непривычно изогнувшись, напряжённо и непривычно гудело  Сморщившись, загорелая кожа мошонки сжала содержимое обеих яичек, они отвердели, и, выдвинутые от промежности далеко вперёд, превратились в подобие сушёного плода, висящего на сухой фаллической, изогнутой кверху ветви. Мышцы и сухожилия всего уменьшенного тела, скрученные, как волокна корней железного дерева, иссохли и почернели так, что Василий стал похожим на ритуальную статуэтку африканского божка, изрезанную геометрическими узорами, с торчащим из живота выпуклой пирамидой пуповины и огромным круто изогнутым вверх мужским орудием меж ног.

Василий не сразу понял, что влип. Триангула схватила и зафиксировала его внутри себя. Словно суковатый жук-богомол, запертый в многогранном кристалле её тела, он почувствовал себя экспонатом кунсткамеры. Треугольные грани её структуры, пронзив его множеством внутренних прозрачных плоскостей, неспешно мерцали вокруг него холодным стеклянным блеском.  Она окончательно сковала его движения внутри себя. Глаза его вылупились вперёд и застыли. Он хотел повернуть голову, чтобы осмотреться в этом своём новом качестве, но лишь ещё больше одервенел...

Однако, когда девушка двигалась вместе с ним внутри, грани кристалла легко меняли угол. С каждым шагом они сверкали и отбрасывали радужные блики в его выпученные неподвижные зенки.

Волокна деревянного ствола нового тела Василия, с торчащими как ветви и корневища конечностями, спекало, сушило и корёжило внутренним жаром. Василий заметил, что не может более сосредоточиться на чём-либо. Мысли не слушались его. Рождаясь, они проплывали перед его глазами, как нестерпимо яркие, объёмные, наполненные жидкостью и различными ворсинками, цветовые пятна. В забытьи и безмолвии Василий мог лишь следить за теми подобиями разноцветных инфузорий, любуясь их всевозможными конфигурациями.

Прекрасные груди, прозрачные и сладкие, как два кондитерских желе с твёрдыми навершиями шеколадно-сливочных карамельных сосков, дрожали от движений её тела.... Василий завороженно наблюдал, как эти аппетитные вершины описывают в воздушном пространстве вокруг себя трогательные световые крендельки – яркие, скомканные из пушистых светящихся нитей. Сияние их ослепляло и одновременно манило, искушало его прикоснуться... Василий было потянулся к ним губами, но одервенелое тело не слушалось....

Он чувствовал движение её грудей как своих, и ему почему-то стало щекотно. Захотелось улыбнуться. Но всякое движение в его положении было невозможно: высохшие коренья лицевых мышц тоже одервенели. Лишь остекленелые выпученные глазные яблоки, повинуясь его воле, могли поворачиваться в дуплах глазниц.

Видение, казалось, продолжалось бесконечно долго. Прекрасная тюрьма его, как ни в чём не бывало, спокойно плескалась под душевыми струями. Василий видел изнутри, как падают и разбиваются о её прозрачные огранённые  контуры множество тонких водяных струй. Сбегая ломанными змейками, они собирались в потоки и бурлили в изгибах меж выпуклых форм прекрасного, живого, но неземного существа – так же, как только что воды недавнего ливня струились меж граней созданной им над бассейном стеклянной скульптурной рептилии. Видения, этих двух тел – Триангулы и созданной им скульптуры купола – вдруг совместились. Прозрачные тени их срослись прямо перед его взором, направленным куда-то в бесконечность, среди сверкающих брызг, теней, линий и плоскостей…

Меж тем, Триангула закончила мыться и переместилась из кабинки. Другие женщины в душевой, которых мог видеть Василий, не замечали в ней ничего необыкновенного. Василий, напротив, улавливал как удивительное свечение окружает Триангулу.  Он видел, как светятся кончики волнистых прозрачных прядей её волос, когда она вытирает их, грациозно наклонив голову, как сияет каждая ворсинка на её теле! Да, да! – Вся  она излучала мерцающий, рассеянный вокруг как туман, призрачный и чувственный свет!

Так странно было надевать вместе с ней на себя чулки, бикини и лиф. Он облачался слой за слоем, словно покрывал себя каждый раз ещё одной новой упаковкой.

Внутри одетой Триангулы было так же светло. Он видел оболочку её прозрачного тела изнутри. Василий смотрел на мир вокруг сквозь форму её лица – словно через маску, и, пока она шла, всё время боялся на что-то налететь. Однако, Триангула ловко миновала каждый угол, попадала в проёмы дверей и, конечно же, не собиралась падать с лестницы....

А Василий – не доставал ногами до ступеней и лишь болтался внутри… Сжатый кристаллом её, иссохший, истончённый, скрученный до такой степени что суковатая разгорячённое существо его формы обуглилось и, наконец, испепелилось, превратившись в серебристую, гранулированную пыль. И сияющие кристаллики эти постепенно сдувало каким-то мысленным, неосязаемым, призрачным ветром. Всю! Пока не исчезла последняя искра ….

1-2-2

Василий снова осознал себя вне её тела, увидел как Триангула, села в машину и, сманеврировав, промчалась по улице среди шевелящейся ветл и листвы, среди глазастых голубыми окнами и нависающих кубистически,  по-дереновски,  коричневых силуэтов домов....

Он остался один, взмыв в небо, на полосатом канате из живота, балансируя и танцуя словно воздушный змей!

Линейные контуры привычных предметов то тут, то там хаотично пересекали порхающие бесконечные, прозрачные плоскости. Они дробили пространство треугольной пространственной структурой во всех направлениях, сияли мгновенными бликами, словно мир превратился в кристалл. Плыли, раздробленные на треугольники, сизые, рваные облака, трепыхалась задранная ветром на серых ветлах одноцветно-зелёная листва, расколотая на крупные треугольные светлые и тёмные массы, шли раздробленные тенями и светом люди.... Квадры домов дробились на треугольники и просвечивали, как объёмные, графические компьютерные построения.

Паря над скульптурой рептилии, Василий видел за её треугольными гранями чашу бассейна с натянутыми струнами плавательных дорожек, а на поверхности стеклянного тела – множество своих далёких и близких отражений.

Придуманная Василием, абстрактная форма морского животного с ярко выраженными женскими признаками, как нельзя лучше подходила для купола над бассейном. В ней собрано было всё связанное с образом воды: текучесть и изменяемость, женское начало и неукротимая мощь стихии, которую он боготворил и считал для себя родной не менее, чем воздух.

Волнообразные формы, расколотые треугольно-огранённой геометрией, то вздымались, то прогибались следуя за изменением угла обзора. Пронзительно натуралистические и, вместе с тем, концептуально – абстрактные, они заставляли наблюдателя бесконечное множество раз сканировать их взглядом, исследуя изменчивые изгибы и силуэты. Невыносимо влекло уличить эту скульптуру в фотографичности, в литературности, но, нарисованная мастерской рукой, она неизменно увлекала зрителя к восприятию подлинного искусства, к размышлению о философской чистоте и неуязвимости абстрактной формы.

Такова была цель архитектурных поисков Василия. Ему нравилось достигать иллюзионистической точности в передаче эмоционально-чувственных переживаний. Он стремился увести зрителя от однозначной оценки, оставив его наедине с гармонией, возникающей на грани абстрактного и реального. Василия более привлекал мир, возникающий внутри собственного воображения наблюдателя, нежели тот который он сам создавал визуально.

Нестерпимо манящие, знакомые, и одновременно непознаваемые, сигнатуры женственности, в исполнении мастера заставляли звучать самые глубинные струны человеческого организма. Кем бы вы ни были, мужчиной или женщиной, формы скульптуры приведут ваше сознание в беспристрастный, отрешённый и безмолвный транс, туда, где правит только чувство.

Многие из нас пропускают понятие чувственного звена в цепи человеческих реакций. Мы ошибочно считаем, что чувство – есть эмоция. Но это не так. Эмоция, – лишь реакция на чувство. Чувство – следствие восприятия – вторая производная от информации, – рождается в нашем существе, помимо данных, пригодных для логической обработки головой и часто остаётся без внимания. Мы смешиваем два различных потока в один.

Анализ информативных данных, произведённый с помощью логического мышления, кажется нам наиболее правильным, и воспринимается как нечто громкое и однозначно явное. Мы очень редко спрашиваем себя: «Что я чувствую?» Мы говорим: «Что я думаю?». Но чувства не проходят незамеченными для души и тела. Они будоражат нас, и проявляются через эмоциональные всплески, и только за ними возникает мыслительный ряд интерпретаций.  Мы ошибочно принимаем рефлексивные реакции за проявление чувственности, тогда как первое, – лишь не обязательное следствие второго.

Архитектура Василия обладала свойством делать голос чувства громче. Но, как и окончательные, безжалостные действия Мира, такие, как смерть близкого существа или внезапно наступившее одиночество, или великолепие проявлений природы, неожиданный крик зверя, шум набегающих огромных волн или эхо дальнего камнепада, Архитектурные образы Василия на миг оглушали, заставляя наблюдателя отрешиться от привычных эмоциональных реакций. Этой мгновенной безмолвной паузы было достаточно, чтобы услышать голос чувственной музыки! Чем больше ваша энергия, тем дольше вы можете слышать песню внутренних глубин!

Теперь, паря над павильоном в высоте, он сам попал в магическое поле своей архитектуры. Снова и снова, облетая скульптуру, Василий, как ему казалось, критически изучал своё творение. Но каждый раз её формы переменялись, создавая ощущение движения. Фигура ожила. Вот она шевельнула хвостом, и женские груди её вздрогнули. Слегка поворотив на длинной шее, с человеческим лицом остропрофильную голову, рептилия беспристрастно уставилась прямо на Василия.

Дети, как ни в чём не бывало, играли на площадке, бегали друг за другом, деревья раскачивали кронами и мерно текли воды канала. Ничего, казалось, не изменилось вокруг кроме беспристрастно уставленного на Василия взгляда скульптуры. Лицо её мгновенно стало частью общей картины реальности. Словно мир во всех его проявлениях смотрел на летящего глазами стеклянной рептилии.
 
Василий тотчас же ощутил ужасающее давление этого взгляда. Казалось, ветер, возносящий его в небо, порождала сила глаз скульптуры. Наяда с безжалостным спокойствием Матери-Природы взирала на своего создателя. Да и он ли был создателем своей Архитектуры? Или нечто потустороннее водило его рукой, овладев сознанием. Выдумывает Архитектор свои творения сам, или он лишь проводник невесомых, бестелесных сил, жаждущих материального воплощения?

Василий огляделся. Весь мир по-прежнему выглядел как линейное компьютерное пространственное построение. Геометрия прозрачных глубин жила своей жизнью. Пространство строилось, трансформировалось, нагромождалось, перетекало и шевелилось. Бестелесные фигуры, рождающиеся между форм рядом расположенных предметов – эти пустоты пространств меж силуэтами – раскладывались, изменяли взаиморасположение, то разрастались, то сжимались исчезали при пересечении реальных предметов и возникали вновь, когда те расходились. Межсилуэтия тоже двигались, но двигались с отличной от форм их порождающих скоростью.
 
Внутри, казалось бы, совсем не геометрических форм, – в кронах деревьях, в телах людей и животных происходило постоянное геометрическое перемещение. Но – по своим законам и в своём ритме, независимо от посылов, создаваемых реальными природными явлениями: дуновениями ветра, движения теней и света, течения воды. Графика внутри и снаружи реальных контуров жила своей жизнью.

Внутри рептилии линии и плоскости тоже двигались и перетекали с завораживающей взгляд красотой. Треугольники её стеклянного тела то перемещались по поверхности, то тонули в глубину самой формы. Сверкая на свету, они то и дело разбрасывали повсюду солнечные блики. Василию казалось, что под ним клубиться огромное, геометрически изменчивое грозовое облако. Он замер, не в силах будучи оторвать глаз от вида столь завораживающего зрелища и, ошеломлённый, замер, обнаружив такие же геометрические перемещения внутри собственного тела.

Мир вдруг стал загадочным и живым. Таким, наверное, как он и есть на самом деле. Василий моргнул. Веки его медленно схлопнулись и медленно раскрылись. По его глазному яблоку сверху вниз поплыли несколько тонких ворсинок. Постепенно разгораясь, они из чёрных превратились в ярко-жёлтые, светящиеся, похожие на ослепительные зигзаги спиралей лампы накаливания. Линии графики, пронизывающие Мир, вспыхнули вместе с ворсинками!  Василий увидел, как шест в его животе, пронзительно сияя и пронизая пространство, стал скручиваться, превращаясь исходящую из его живота гигантскую спиралеобразную  воронку в которой дальние витки пружины расширялись более ближних. Треугольные формы Мира разлетались вокруг этой спирали, складываясь в лучи-орнаменты. Как долго длилось видение – Василий не помнил, но, казалось, какой-то частью себя он ускорял и замедлял происходящее. Созерцание разлетающейся геометрии словно утягивало его куда-то. Внезапно, мощная волна вращения пружины, достигла его живота. Мир рванулся в сторону повернулся, и тотчас инвертировался в идеальную стеклянную черноту! Мрак взорвало изнутри на тысячи разноцветных тетраэдров. Василий увидел, как сначала медленно, но с видимым ускорением, а затем всё быстрее и быстрее расползается шар. Словно салют из разноцветных треугольников на фоне отражающей, зеркальной чёрноты неба в полном безмолвии разворачивается в бесконечность перед его изумлёнными глазами. Вот тысячу раз повторённые в чёрном зеркале цветные фигуры выросли и разлетелись с небывалой скоростью. Промчавшись мимо, они снова уменьшились, уплостились и превратившись в тысячи разноцветные тире, и исчезли вдали.

Вокруг него, или из него (он не мог разобрать доподлинно) как будто связи кристаллической решётки формировались и множились образы абстрактной графики. Белые, цветные, неоновые линии пересекаясь и собираясь в узлы, чертили расширяющуюся в черноту пространственную паутину. Василий передвигая взгляд и тело, играл с ней. Взмахами рук в черноте он рисовал нелепых плоских цветных геометрических человечков. Один за одним, расправляясь из плоскости в пространственную фигуру, и, смешно размахивая цветными шарнирными конечностями, они множились в отражающей черноте треугольных плоскостей и убегали прочь в стеклянные зазеркалья.

Василий перепрыгивал вслед за ними с линии на линию, балансируя на тонкой небесной конструкции. Толкая неоновый пространственный чертёж за узлы сочленений, он с лёгкостью менял его очертания. Василий экспериментировал, заставляя мир раскачиваться и колебаться. И отражаясь в тысячекратно в треугольных плоскостях, он сам сжимался и разжимался вместе с этой структурой по заданной им же самим кинетической инерции…

А потом Мир потух. И тело Василия, словно цифровое табло, ослепительно вспыхнув изнутри тысячами контуров, само вдруг распалось на множество разноцветных, треугольных человечков, и те разбежались во все стороны в беззвучную зеркальную черноту…
   
1-2-3

Очнулся Василий на разноцветном геометрическом ковре созданном им когда-то по мотивам ламповых электро-радио-схем из полимерных ворсистых, пупырчатых и рельефно-полосатых лоскутов. Он лежал, свернувшись в позе эмбриона, зажав между колен голову и обхватив свои бока руками, а вокруг по ковру, похожему на вид современного города сверху, разбегался причудливый рисунок из разноцветных лучей и зигзагов связей и контактов, растворяя его тело в своей структуре. Ломаясь на узлах соединений, шлейфы линий-контактов казались дорожной сетью космического города будущего. Они огибали плоские треугольники полупроводников и нарисованные разрезы радиоламп, напоминающие планы небоскрёбов.

 Василий был гол. Правый бок, весь исколотый коротким и жёстким синтетическим ворсом, чесался. На коже отпечатался геометрический рельеф, будто он сам – собран из такого ковра. Стиснутые от холода челюсти саднило на восьмых зубах. Его трясло крупной дрожью. Тело мокрое и липкое от пота свело в суставах и сочленениях как заржавленный механизм. Мышцы живота, спины и рук, ног и ягодиц – твёрдые и резиновые – болели. Кровь пульсировала в висках, шумела в ушах и колола иглами изнутри поверхности отлёжанных, смятых конечностей.

Василий перекатился на спину и с трудом распрямил шарниры онемевшего тела. Полежав еще какое-то время и замёрзнув окончательно, он перевернулся лицом вниз, опёрся на локти, подставил колени к животу и, с трудом распрямив суставы, поднялся. Каждое движение давалось ему с большим трудом. Тело ныло. Голова гудела. Он раскачивался, стуча зубами, спотыкаясь и перебирая руками по стенам и мебели, добрался до ванной комнаты.

Василий долго сидел, скорчившись на дне, и не в силах был шевельнуться, а сверху нескончаемым потоком спадали острые режущие струи. Тело – словно облако пара, не желало становится реальным. Казалось, капли пролетали сквозь него и ударялись о пластиковое дно ванной.

Наконец, ему удалось снова стать плотным и ощутимым. Василий опять почувствовал горячие душевые струи, режущие спину и голову. Справившись с апатией, он встал и, повернув кран до упора, обжёг себя холодным потоком.
 
Василий оделся и в полубессознательном состоянии отправился на кухню. Было часа три. За окном чернела та самая зеркально-стеклянная ночь. В голове его звонко и пусто отдавалась редкие звуки улицы. Он нарезал салат. Думать не хотелось. Спать ложиться сейчас нельзя. Надо сделать паузу, дождаться солнца.

1-2-4

Насытившись и придя в себя, Василий поднялся на последний уровень своего дома. Здесь – его художественная мастерская. Середина ночи – его любимое время. Он осмотрелся. Всё – на своих местах. Огромный наклонный планшетный экран для рисования – в режиме сна. Рядом стоит мольберт, управляемый с пульта. Василия водрузил на него пустой холст, замер и прислушался. Темнота за окном – будто составлена из сотен прозрачных мембран. Они вздрагивают, и звучат – каждая по-разному, воспринимая удары незримых волн.  Ряды параллельных плоскостей бесконечны. Отражения Василия множатся во все стороны в изогнутых зеркальных коридорах. Он обращает взор внутрь себя, вспоминая кадры последних событий. В ушах напористо и нервно вибрирует звук бегущей по венам крови. Глаза напряжены и от того тени вокруг приобретают красноватый оттенок, а блики на стёклах кажутся синими. Ночь окружила прозрачные стены мастерской провалами чернот. Графика граней опорных конструкций дома множится в стеклянных плоскостях.

Василий взял в руку тяжёлый брусок жирного графита и задумчиво взвесил его на ладони. Вот он – любимый им пограничный момент, когда ум ещё не знает, что будет нарисовано. Хотелось увидеть, что же теперь выплеснет на плоскость его подсознание. Василий полностью отключил рациональное. Белая, шероховато-узловатая, упругая поверхность холста приняла на себя широкую пористую, широкую линию. Белая плоскость внезапно расширилась до бесконечности. Но он всё равно мог дотянуться до её краёв. Василий быстро заполнял поверхность длинными изогнутыми полосами и короткими штрихами. Они наслаивались друг на друга, умножая геометрию и выявляя абстрактные объёмы. Белый грунт исчезал, уступая место угловатым, широким графитовым мазкам. Зарисованная поверхность обретала глубину и прозрачность, рельефные следы от бруска накладывались хаотично, под острыми углами друг к другу но не пересекались, словно ложились каждая в свою параллельную невидимую плоскость. Василий созерцал проступающую сквозь густоту линий стеклянную бесконечность ночи. Только прозрачные гранулы узелков холста, то тут, то там слегка искажали изображение. Они – словно редкие капли на огромной стеклянной стене его мастерской.

Василий Силин следил за действиями своих рук, отрешённо наблюдая за тем, как рождается новое окно в его иллюзорный мир…

1-2-5

Утро. Василий положил графит, без оглядки покинул этаж, быстро оделся и вышел. На нём были приталенный тёмно-синий пиджак с лёгким шёлковым отливом и такого же цвета брюки, белая рубашка, заштрихованная плоскостями из тонких параллельных светло-серых рельефных полос, повёрнутых под разными углами друг к другу.  Глянцевые ботинки – тёмно-графитовые с переходом на носах в изсиня-чёрный, подчёркивали основательную монолитность костюма. Галстуки он не любил. Роскошные ювелирные эмалевые запонки ручной работы, он нарисовал и выполнил в своей мастерской сам. То были жуки-скарабеи с панцирями, покрытыми орнаментальной гравировкой в виде тонкой продольной полоски и вставками рисунков в виде футуристических лабиринтов. Лупоглазые головки жуков завершались клещеобразными рогами и мохнатыми чёрными усиками. Панцири поблёскивали глубоким тёмным сине-зеленоватым отливом. Расположенные веером по обеим сторонам тельца жука, тонкие изогнутые лапки, с утолщениями в узлах, лежали каждая на маленькой квадратной чернёной платформе. Эти острые кубики под лапами приминали полосатый хлопок накрахмаленной ткани манжетов, составляя изящный контраст материалов.

Во дворе ждал удлинённый Роллс-ройс с водителем. Он наконец-то осуществил свою мечту отключить себя от переживаний о дорожном трафике и придавался в дороге размышлениям. В эти моменты Василий заново представлял перед мысленным взором и досконально изучал, свои идеи новых зданий. Василию нравилось рассматривать их в своей голове. Когда подворачивалась возможность зарисовывать придуманное, ему достаточно было поставить шариковую ручку на лист бумаги – форма была перед его глазами. Рука его тверда. Прямые и изогнуытые линии, и даже идеальные круги Василий рисует хорошо независимо от того за письменным столом он или – в машине.

Офис Василия находится на Лахте. Он переехал сюда недавно – сразу, как только был построен футуристический небоскрёб по его проекту. С тех пор как сдали в эксплуатацию и начали заселять шпиль Газпрома, в Приморском районе вокруг Лахтинских озёр поднялся высотный сити. Небоскрёбы росли как кристаллы.

Василию повезло. Он нашёл прогрессивного заказчика – поклонника постмодернистских течений в искусстве, которому понравилась концепция здания-инфокартины, разработанная Василием. Нет, смысл слова картина не в том, чтобы имитировать формой дома холст в раме. Само взаимодействие элементов композиции, их смысл и чувственный посыл – вот в чём картина! Это рассказ художника о своём переживании, о чувстве!

Результатом его работы явился ни на что не похожий небоскрёб в виде фигуры русалки, заключённой внутри ажурной башни, составленной из ярусов  аркад и колоннад. С постмодернизмом и арт-деко его творение роднили смелость цветовых сочетаний и материалов. С футуризмом – безудержная внутренняя динамика форм.

По соглашению с Заказчиком, тщательно скрывающим себя от общественности, Василию переходили ключевые площади здания на самых верхних этажах. Это была его переговорная победа и воплощение мечты! Мастерская в голове Наяды! Оттуда открывается широкий вид на город.

Это достижение стоило Василию восемьдесят процентов его гонорара за проект, но сегодня он мог себе это позволить. Василий находился на вершине славы. Он купался в волнах внимания общественности. Его известность росла и крепла не только в России, а вновь построенный скульптурный небоскрёб вознёсся яркой звездой на небосвод истории современной архитектуры!

1-2-6

Вечером у Василия назначена встреча с журналисткой.

– А голос у неё красивый – грудной певучий. Говорит открыто, и изъясняется с подкупающей простотой. – Размышлял Василий о недавнем разговоре. Имя, хотя и модное, но, однако, редкое: Вара. Впечатления о простодушности собеседницы не вязались со статистикой его опыта. Василий часто сталкивался с журналистской невнимательностью, поверхностностью и предвзятой отсебятиной постфактум: скажешь одно, а в публикации получаешь совсем другое…

– Что же это такое было ночью? – Мысли его перескакивали с одного на другое. Он никак не мог сосредоточиться.

Последнее время Василий целенаправленно занимался изучением сна. Он переходил из состояния медитации в сновидение, пытая надежду найти новые образы, новые идеи, новые посылы, впечатления и чувства. Результаты, однако, его не удовлетворяли. И, хотя, сны становились ярче и отчётливее, Василий искал эффекта более действенного, прорывного. Не хватало чего-то очень важного, глубокого: остроты, реальности. И вот теперь произошло нечто.

Отрывки вчерашних видений никак не складывались у него в голове. Воспоминания не походили на реальные события. Во время недавнего происшествия в бассейне, он сновидел, Василий не сомневался. Однако, в его уверенности оставалось нечто не незавершённое. С одной стороны, Василий не помнил, чтобы он ходил в спортклуб вчера. Вчера он, как раз, пораньше вернулся домой и погрузился в медитацию. Однако, – с другой стороны, – боль в мышцах была слишком реальна. И тело сохранило остатки немоты, жара и оцепенения. Что есть явь?...

Так и не разобравшись по дороге в своих ощущениях, Василий поднялся к себе в офис. Его захватила деловая круговерть и он забыл о размышлениях про вчерашнее.

Потом, всю неделю Василий искренне порывался пойти клуб, но ему не удавалось. А в четверг вообще пришлось уехать в командировку на три дня в Лондон. Объявился давний заказчик. И медитации тоже случались недолгие, урывками, не говоря уже о сновидении. Приходилось сосредотачиваться в повседневном передвижении.

Но в понедельник поздно, почти в десять вечера, он всё-таки вырвался!

В зале под огромным стеклянным, скульптурным куполом снова никого не было. Это обстоятельство, само по себе, было совершенно не удивительно для дорогого клуба в такой поздний час, в начале недели. Но то, что он опять встретил её повергло Василия шок. Триангула вошла в зал сразу после него и немедленно погрузилась в воду. Минуту он оцепенело смотрел, как она спокойно, всё тем же размеренным брасом, плавает по средней дорожке. Возникло устойчивое чувство дежавю.

В один момент картины прошлого и настоящего сложились перед его глазами в одну. Всё что происходило сейчас, накладывалось внутри его подсознания на видения недельной давности. Каждая сцена, увиденная им тогда, прокручивалась в его голове, кадр за кадром заново. Василий был одновременно здесь и там. Он с интересом разглядывал доступную его разуму временную многометрию, словно в голове его были открыты сразу несколько «окон». Он смотрел на происходящее со стороны, и, вместе с тем, присутствовал внутри события – в их разговорах ни о чём, в наслаждении её улыбками, в совместной радости от лёгкого флирта и последующей детской игрой в парке, в догонялки... В этот раз он не раздумывал и не сторонился, не терял мгновений, и они сразу же познакомились. Триангула в прошлой сцене унеслась на быстром авто, а сегодня они всё ещё гуляли по парку.

Солнце скрылось, и небосвод над зубчатым силуэтом города на том берегу Невы ионизировал холодноватым сине-зелёным послезакатным флюоризмом. Однако, зеркальные треугольники на округлостях женственных выпуклостей рептилии ещё улавливали тёплые солнечные отсветы. От этого тело наяды мерцало, как радужный кварц оттенками тёплой и холодной гаммы…

1-2-7

…Вынырнув, около неё он переставил на лоб очки, и, не давая себе думать, сразу заговорил. Останавливаться было нельзя, и Василий говорил о закате и красоте вечернего неба, и об искусстве, и о природе и об архитектуре, о том, что хорошо оказаться в безлюдном бассейне в этот тихий вечерний миг наедине, когда ничто не разрушает очарования происходящего.

Она – Ольга – слушала не перебивая, и смотрела на него спокойным, не мигающим взглядом. Зрачки её глаз блестели, как два кристалла розового кварца.
 
Однако, он всё так же в мыслях называет её Триангулой.

Из спортклуба они вышли вместе, и ещё долго бродили по потемневшим аллеям парка. Василию непрестанно казалось, что в пространстве над, рядом, и вокруг неё, куда бы он не посмотрел, так же, как и тогда вспыхивают неведомые солнечные блики, отражённые от режущих Мир невидимых плоскостей. Прозрачные грани пронзали воздух, предметы, как будто всё вокруг – часть глубин огромного прозрачного самородка, продолжение тела карамельно-треугольной Триангулы из его вчерашнего сна!
 
Блики плоскостей мерцают, словно взмахивают крыльями множества невидимых существ сказочного мира – прекрасных эльфов, что танцуют свой танец, вспархивая повсюду вокруг Ольги – такой осязаемой, реальной, близкой и призрачной одновременно.

– Так, наверное, должна выглядеть любовь. – Почему-то подумал про себя Василий, и добавил –…Если  бы чувство имело материальное воплощение в этом мире. А почему нет? Так же как и любимая им Архитектура! Чувство может быть материально!…

Он оглянулся в мир её розово–аметистовых глаз. Ольга всё время смотрела на него так, словно бы она слышала его мысли, но наяву – не признавала – лишь молча мило улыбалась. Василий говорил не быстро, но постоянно. (Общаясь с женщиной наедине, надо поддерживать постоянное речевое давление на область её слуха, иначе она тут же обвинит тебя в некомпетентности…).

– Главное, не перегружать свою речь информацией. – Рассуждал он даже не в мыслях, но где–то в дальних глубинах себя. – Достаточно будет качественного тембра голоса и дружественной интонации, – поменьше ребусов. Спокойная, размеренная мужская речь умиротворяет и настраивает женщину на романтический лад. А как быть с эльфами? Как приманить их?

Василию нестерпимо хотелось выяснить соответствие вчерашнего сна и сегодняшней реальности: встреча с Триангулой тогда – выдумка, видение, миф? От точного совмещения образа Ольги и воспоминаний о Триангуле, Василий постоянно находился на грани сдвига. Сон или явь, сон или явь? Такова бесполезная суета разума…

Кто же перед ним теперь – другая, очень похожая на Триангулу, девушка, или продолжение, плод его психоделических экспериментов. Уж очень спокойный взгляд!... В Ольге виден опыт внутренней работы. Такого взгляда не бывает у неподготовленных людей. Раньше он никогда не встречал таких глаз!
 
– И больше – никаких признаков, никаких зацепок. – думал Василий. – Неотрывно вглядываясь в глубину её аметистовых зрачков. Ему не хотелось более разгадывать этот феномен ментально, и Василий просто и долго поцеловал её в губы.

А Ольга молча загадочно улыбалась, всматриваясь в него внимательно и понимающе. Душа Василия всё более наполнялась спокойным ветром отрешения. И, хотя, этому опять–таки не было никакого подтверждения, Василий уверился, что Ольга точно слышит его мысли, и заранее знает всё, что он скажет. На всё, что он не предложил бы, она неизменно и не раздумывая сразу соглашалась. Однако, Василия не оставляло чувство, что именно она – не он – вьёт нить происходящего. Вот и теперь, Ольга повернулась к нему, словно ждала знака, или некого, известного только ей, и должного произойти теперь мимолётного мгновения.
– Пора, – Вдруг сказала она, мягко и окончательно, и взяла Василия за руку, продолжая смотреть в самую его глубину.
– Куда тебя отвезти? – Сразу остановив свой умиротворяющий, текущий мерно в его голове и предназначенный ей монолог, с готовностью согласился Василий, всё более всматриваясь в неё, не в силах отвести глаз.
– К тебе, – В ней не было ни заигрывания, ни бравады. Ольга произнесла эти два слова так, что ему стало совершенно понятно – выбор предопределён и сделан не сию минуту. И это мгновение, выбранное ей – не случайно. Василий тотчас ощутил, как дует сквозь его тело сметающий все сомнения ветер. С этим ветром к Василию всегда приходит знание. Вот и сейчас он опять почувствовал себя внутри высокой спокойной волны, влекущей их за собой в одном направлении. Он знал – мешкать нельзя: можно выбирать, как действовать, внутри потока, но остановить его невозможно!
 Завтра будет очень сложный день – со множеством важных встреч и с самого раннего утра!.. Но сойти теперь с неумолимо мчавшегося поезда перемен Василий никак не мог себе позволить. Внутренним чутьём он совершенно точно осознавал: ветер дует в правильном направлении!
1-2-8.
Василий набросил на седло тренажёра стёганое квадратными подушечками, шёлковое, белое одеяло. Укрыв красную кожаную спину скамьи, попона опала краями на пол. На белом скульптурно вырисовывался его гибкий, торс, стянутый корсетом крепких сухих мышц под тонкой кожей с великолепным загаром.
 
– Как она изменяется, однако… Не она, – в первый раз была другая! – Василий призывно и торжествующе было повернулся к девушке, но Ольга, совершенная и непобедимая в своей наготе, ловким нежным толчком опрокинула его спиной на белую клетчатую спину скамьи и тут же оседлала его. Бёдра её, обхватили его бока, а колени вжались в квадратную структуру белых выпуклостей попоны. Он и она теперь, – единое целое. Ольга напомнила Василию обнажённую леди Годива, сидящую верхом на упругом крупе коня. Её распущенные, струящиеся волосы спадали до самых бёдер. Она склонилась к нему желая поцелуев. Василий ловил её соски, перебирал губами вдоль шеи и, притянув ближе, наконец добрался до полных, полуоткрытых губ, глаз, скрытых под выпуклыми бархатными веками, высокого лба под ароматной копной волнистых пахнущих карамелью локонов – Она! Или – нет?  Он вмял ладони в плоды грудей её, словно скульптор, желая ощутить вес и упругость прелестей материи воплотившейся из его снов новой Галатеи. Но игривая, Ольга вдруг, соскользнула назад, опёрлась руками на край скамьи за своей спиной, грациозно приподнялась и ловким быстрым движением схватила низом и легко втянула его сильную, напружиненную твердь сразу в самую глубь себя. Вытянув вперед как балерина вздрагивающие от перемены ощущения копья ног, так, что едва ли не касаясь его плечей, Ольга выгнулась, подняв пирамиды грудей вверх и, запрокинув голову, издала тихий умиротворённый грудной звук. Василий почувствовал с наслаждением, как мякоть её глубин обволакивает его своей горячей нежностью.

Тетраэдро–образная грудь её уставилась в потолок, беззвучно и восторженно вопия ротиками раздвоенных сосков. Воздвигнутые на полусферах пупырчатых ареол цвета светло–молочного шоколада, казалось, острия сосков снова выписывают клубки невидимых ярких линий. Василий почувствовал как трепещет в ней, натянутая им изнутри плоть. Форма её опрокинутого торса напоминала ему скульптурный опус Генри Мура. Василию невыносимо захотелось сохранить этот миг, зарисовать, запомнить. Две прозрачные продольные доли её пресса, вытянувшиеся от самого межножья, сплошь покрылись мурашками. Выпуклый узелок пупка, сидящий в длинной матрёшкообразной ямочке, похожей на вытянутую восьмёрку, манил прикоснуться. Мягкие от неги, выпуклые ягодицы её накрыли верхи его тестикул, обдав их жаром и влагой.

Василий накрыл матрёшечную ямочку рукой, и наслаждался дрожью узелка в своей ладони. Карамельные полупрозрачные формы, пахнущие сладким потом, хотелось пробовать на вкус языком. Он, было, и потянулся к ней, но удержал себя от смены положения, наслаждаясь бесконечной красотой момента. Ольга вся изогнулась, стиснула бёдрами губы меж чресел и схватила внутри себя гудящую, длинную, горячую, его часть. Тело её, как дека надрывно стонало под натиском идущего вперёд смычка. Василий на мгновение замер, словно, снова ощутил себя запертым внутри Триангулы, не в силах пошевелиться. Воздух в зале кристаллизовался, и треугольные прозрачные плоскости, множась, пронзили пространство во всех направлениях. Казалось, Василия вновь стиснуло плотью кристалла. И он сам ощутил себя живым кристаллом, чувствовал, как, остриё его, прорастает и множится, упруго распирая своды её бархатного кристаллически-аметистового грота, но живого, напоённого амброзией любви и наслаждения…

Тела их задрожали, полнясь вибрациями прозрачных плоскостей. Казалось, нечто хрустальное в нём лопнет сейчас, рассыпавшись на миллионы капель-кристаллов восторга! И, чтобы не потерять полноты ощущений, он сильно втянул диафрагму, и до боли сжал пальцы ступней и рук. Горячие волны, одна за одной, прокатились по телу к его гортани. Прижав язык к глади за нёбом, он возвращал волны вниз по двум передним каналам, наблюдая как они обрушиваются горячей лавиной, вновь в изломы и геометрию её полупрозрачного тела, пока расплавленная карамель её мышц, наконец, не приобрела текучесть и в дыхании Ольги не появились протяжные, певучие ноты.

Преодолев оцепенение восторга, Василий расчертил, чуть касаясь, пальцами упругий живот её от грудей вниз. Осторожно, но сильно он сжал её раздвоенный снизу бутон; а тот раскрылся! и кристалл сердцевины цветка зардел расправив широкие лепестки и пророс, уткнувшись пестиком в чашу его ладони.

Триангула пела всё громче и сильнее, меняя тональность, пока хватало вдоха. Лишь невесомо касаясь её, Василий водил подушечками пальцев по длинным карамельным долям кристаллически-прозрачной деки её тела. Так некогда, наверно, Лев Термен извлекал из своего инструмента всё новые и новые пьезо-хораллы, невидимые перебирая струны Эфира!

Склонившись в утомлении, он то и дело жадно пил влагу из ротиков вершин её грудей, наслаждаясь созерцанием идеальной геометрии её форм, сплошь покрытой каплями прозрачной росы.

Он с ликованием окунал себя в золотой дурман тумана вдохновенного умиротворения, что клубился невидимой амброзией над кристаллом её призрачного тела, с наслаждением вдыхая вознесённый к его ноздрям сладкий карамельный запах.

Кристаллы крови, перекатывались по венам его, как правильной формы гранулы авантюрина.

По ветвям древа из сосудов и вен, прорастающих сквозь этажи его телесного небоскрёба, всё возносились, опьяняя душу, тумана облака…

Но, выдохом бесшумным, низвергнутая влага, золотой пыльцой мерцая, вновь падала через горнило живота всё ниже.

Сквозь раскалённый жезл свой, словно стеклодув, вдувал он золотую пыль в её сосуд прозрачный. Дух совершенства сквозь реторту тела вновь воскурял в ней чтобы, из губ её опять в себя вдохнуть.

И этот круг стократно повторив, пока тела их, ставшие прозрачны, не замерцали изнутри огнём холодным.

А над ними! В прозрачной глыбе воздуха застывшей, миллионы крыльев, бликами сияя, расправили невидимые эльфы.
 
Как грани звонкие те крылья трепетали, затем, чтоб долгие звучали песни в вибрирующих от истомы головах!

1-2-9

Она повернулась к нему всем телом и соединила линии их взглядов.
Глаза их образовали канал. Василий смотрел через него в глубины калейдоскопа с зеркальными стенками. Всё окружающее потеряло резкость. На том конце канала – лишь аметистовые брызги её зрачков. Огромные, они занимали всё поле зрения. Розовая кварцевая радужка, прозрачная и глубокая, лучилась от бездонного хрусталика радиальными, треугольными, аметистовыми плоскостями.
Ольга молчала.
 
Но в голове Василия явственно слышались её слова: Я не могу взять тебя в свой Мир, чтоб показать его во всей красе – таким, как он есть на самом деле. Ты не готов. А одной лишь моей силы недостаточно для этого. Встретимся позже.

Она улыбнулась ему словно Царевна Самоцветов из сказки, взмахнула рукой и сияющий металлическими бликами кабриолет «Порш» исчез, вскрутив на асфальте вихрь стальных листьев.