Цыганский кум. сказка для взрослых

             Он пошел в свой первый рейс простым матросом-рыбообработником. Это по квалификации — ниже не бывает. Но после того, как он добровольно включился в аварийный ремонт рассыпавшегося вдрызг транспортера, с которым зашивались наладчики, стармех забрал его к себе:
— Чего же ты, чудак, в матросы нанимался? Вы посмотрите: слесарь-механик высшего разряда! Не-ет, это прямо в нашу службу и никаких возражений! А рыбообработка от тебя не уйдет. Все там будем! Сдал вахту — и на рыбку! На то он у нас и морозильно-промысловый!

             Чудак пожал плечами: нам все равно. Ремонтник он был, действительно, высокого класса. Рыбу шкерил, как все. Быстро притерся к команде, к условиям промысла. Если что и было в нем... не вполне оправданное, что ли, так это кличка “дядя Коля”. Обращение это пристало к нему сразу, хотя ему и сорока еще не было. За серьезность, по-видимому...
Пока идет промысел, порядок жизни на судне известный: восемь — через — восемь, то вахта, то разделка-подхватка. Остального едва на сон хватает. Не очень разговоришься!

             Но вот легли на курс возвращения. Появилось свободное время. Вечером на траловой палубе всего наслушаешься. И оказалось, дядя Коля в полном смысле мастер устной миниатюры. Анекдотов он чуждался.
А случаи из жизни воспроизводил живо. И всегда к месту.Ну, а какая тема в обратном рейсе главная? Любовь!То есть, начинают о чем угодно, но уж заканчивают... Короче, если не про свадьбу, то про развод. Народ-то, в основном, молодой. Да и кто постарше... Что из того?
Одним словом, вечная тема!

             Помню, один непоколебимый скептик лет двадцати пяти на неотразимых примерах доказывал, что в наше время жизнь воздвигает такие преграды, с которыми никакая любовь не справится. Обстоятельства, мол, сильнее любви.
Вот тогда дядя Коля и рассказал об этом случае.
          — Я работал  на машиностроительном заводе в небольшом городке под Ростовом. Городок был маленький, а завод большой. Поэтому чуть ли не каждый второй житель работал на нашем заводе. С удовольствием вспоминаю то время... Улицы, цеха завода — в зелени. Пляж под вербами... Не город — парк! И на работе душа отдыхает: бригада подобралась, как одна семья. А ведь большая бригада. Главная на заводе сборочная.

              Само собой, главное — от бригадира. А им бессменно — Саша Молчанов, парень чуть моложе меня. Он тогда два года, как срочную отслужил... Парень заметный: жилистый, кудрявый, бровастый и длиннорукий. Как с разбойничьего струга гребец. В мыслях и делах — точный. Сумел себя поставить, как бригадир: если уж объяснил — ни у кого мысли такой не возникнет, чтобы не выполнить. И еще: за друга, если надо, и смену отработает, и с начальством поспорить не побоится. Поэтому и обстановка в бригаде была спокойная, дружная.
Однако, пришло время, влюбился наш бригадир. Дело, конечно, не чрезвычайное. Возраст — как раз семью заводить. Зарабатывал прилично. И собой недурен. Девчата иные до нескромности доходили, чтобы познакомиться. Но Саня не сильно увлекался. Головы не терял.

              А тут — влюбился, как с кручи в омут. И в кого? В цыганку.
Ну, не из тех цыган, которые табором кочуют. Нет, эти наши давно уже оседло живут. Чтоб не соврать, с конца сороковых годов. Семей тридцать. Работают, учатся. В армии служат. Нормальные граждане.
Но кое-что свое у них еще есть...

              В нашей бригаде работали два брата-цыгана. Погодки: Эдька и Петька. Такие... милые парни, иначе не скажешь. Дружелюбные, работящие. Услужливые к старшим. Собою ладные, кареглазые. Небольшого роста, но крепыши. На пляже как начнут друг на друге стойки жать, народ собирается. А степную чечетку отбивают! Куда там этим... варьете!
Фамилия их была Эрденко.

              Сестренка на год моложе Петьки, училась в техникуме. Звали На- туся.Пока была Натуся школьницей, мы ее не видели. А когда поступила в техникум, тут частенько — то у проходной братьев ожидает, то с ними в заводском клубе, то на водной станции.

             Что я о ней скажу? Красивых цыганок много, но, по-моему, в большинстве красота их грубовата. Тяжеловаты черты. А тут... Прелесть тончайшая, и, вместе с тем, завершенная. Ни изменить, ни добавить! Наверное, такую Пушкин называл “Пери”. А вместе с тем, лицо Натуси было отчетливо цыганским. И голос! Низкий, мелодичный, заслушаешься даже когда не поет, а просто говорит! Ну, одним словом, вспомнишь и Стешу, и Машу, и Азу. И Земфиру. И даже Кармен!

              При всем этом — молоденькая девчушка, чуть только формирующаяся. Робкая не по-цыгански с чужими. Только, когда ресницы тяжеленные над глазами подымет — будто припокажется счастье человеческое, каким его только в мечте да во сне увидеть можно. Вот оно, существует!
Ребята, конечно, засматривались. Только никто не отваживался... Даже самые беспардонные!

              Вот встретились Саня с Натусей у проходной и, видно, посмотрели друг другу в глаза дольше, чем можно...
Стали встречаться. Только где? Здесь же у проходной, после работы. А если в клубе, то провожал он ее так: идут рядом, нет того, чтобы в обнимку или хоть под руку. А позади на расстоянии — Эдька с Петькой следуют. Эскорт. Идут и вполголоса песню тянут.Постоят Саня с Натусей у калитки пока братья подойдут и прощаются. Так и встречались, чинно как-то, по-старинному.
Потом однажды подходит к Сане старший — Эдька. Покрутил головой, хлестнул себя кепкой по колену — неловкость ощущал — и сказал:
 — Ты, вот что, Саня, кончай с сестрой ходить. Не надо это. Ни к чему ни ей, ни тебе.
У бригадира от неожиданности слеза на глазу: за что?
— Эдик! Ты что... У нас же все по-хорошему... Обидел чем?
— Не, Саня, не надо, — упрямился Эдик, опустив голову, — ты хороший, все правильно. Но... не надо. Туся страдать будет. Нравишься ты ей...
Саня просиял:
— Так за чем дело стало, если нравлюсь? Разреши, сегодня же сватать приду!
— Не. Нельзя. Не отдадут за тебя. За цыгана отдадут, за тебя нет. Тебе в нашу семью никак нельзя войти.
— Эдик! Ты же комсомолец!
— Э-э, да что я сделаю! Есть цыгане, которые с другими роднятся. А в нашем роду этого нет. И говорить нечего. Хочешь, иди к батьке. Только, наперед говорю, без толку это!

          Саша не стал откладывать.
Чтобы старый Эрденко держался за эту патриархальщину? Невозможно. Саня хорошо знал отца Эрденко. В войну тот служил не где- нибудь, в Балтфлоте. Должен он сохранить черты передового человека — балтийского военмора?
Эдька с Петькой любили рассказывать, как отец “родину искал”.

          Вскоре после победы Эрденко, как исправному моряку, заслуженному воину и активному участнику самодеятельности, одному из первых дали отпуск на родину. Тридцать дней с дорогой. .
Вышел срок. Эрденко не возвратился. Командир части был душевный человек. Он на свой риск не объявил розыск дезертира, как положено было поступить. Уж очень он верил в Эрденко. Но время шло, а тот не являлся.
В конце концов, на исходе второго месяца, Эрденко предстал перед командиром части.
— Где был? — закричал командир, возмущенный и обрадованный.
— Родину искал, — невозмутимо доложил цыган.
Его отпускной билет был испещрен отметками военкоматов и сельсоветов, в которых он побывал во время своих скитаний по следам табора.

        ... Неужели бывший моряк Краснознаменного Балтфлота, боец- кочевник, потративший отпуск на поиски “родины” и первым подавший голос за переход к оседлости, — неужели он будет держаться за жестокие обычаи далекой старины?
Но Эрденко-старший, черноусый красавец в свои пятьдесят лет, посмотрел на Саню недружелюбно:
— Не морочь Туське голову, вот что я тебе скажу!
И наотрез отказался продолжать разговор.

           Саня пришел в общежитие сам не свой. Мы не подозревали, что нашего бригадира за один день может так подкосить...
А Натуся оказалась не робкого десятка.
— Как хотите, — заявила родителям, — меня на свете не было, когда вы свои обычаи устанавливали. А будете неволить — уйду из дому! Убегу! И не устережете! Имейте в виду: если уйду, больше меня не увидите!
Тихая, тихая, а с характером.

          Ну, родители туда-сюда. Знают: девка как сказала, так и сделает. Зовут Саню. По-хорошему уже: мы бы и не против, но без старшого не можем. Как он...

          Оказывается, есть у них старшой, как прежде в таборах вожак. Все это соблюдается. Цыгане эти вещи не афишируют. Что по Конституции, то в норме. А кое-что свое неписаное есть. И тоже соблюдается неукоснительно.

          Короче, поговорили с главным. И снова результат отрицательный:
— Не могу закон рода нарушить. Сами меня цыгане для этого поставили. Не положено нашему племени с чужими родниться!
Так и продолжалось, сколько уж не припомню.

           Встречаются Саня с Тусей. А как встречаются: у проходной пять минут постоят и слов нет... Эдька с Петькой рядом томятся, головы повесив. Потом берут сестру за руку и домой. Невесело... Саня с Натусей извелись, аж потемнели. А выхода не находят. Все же, как ни говори, непросто ей от родных и племени оторваться!

        И вот однажды приходит к нашему цеху Цыганский Кум. Был это средних лет мужчина, опять-таки, бывший моряк. По имени Николай. Тезка мой. Полностью — Николай Елисеевич. На нашем же предприятии работал завгаром. Цыганским Кумом его прозвали не случайно, а прямо по существу. То есть, был он, действительно, кумом чуть не во всех цыганских семьях в нашем городе. Не знаю, как у других, а у наших цыган издавна заведено: в церковь, почитай, никто не ходит. Женятся в ЗАГСе. Хоронят тоже без попа. А как родится ребенок — непременно крестят. Со всеми обрядами и, конечно, с кумовьями. И Николая Елисеевича буквально все цыгане приглашали в кумовья. Очень его почитали! Сидят, бывает, на крестинах гуляют. Веселье вовсю. Глядят: Николай Елисеевич рюмку мимо — не выпил. Сразу шепот: кум устал! Куму отдохнуть нужно!
И пока он отдыхает, ни один чарки не выпьет, песни не заведет. На молодых шикают: кум спит!
Зато, как только отдохнувший кум покажется из спальни, веселье вдвойне. Прямо скажу: исключительно его цыгане уважали. А за что, не открывали. И он не говорил. Отшучивался. Не иначе, он им в чем-то крепко помог!

          Видом же был чистый русак и глазки всегда прищуренные, будто чуть хмельные.
Подошел этот Николай-Цыганский Кум к цеху, постоял в дверях, поглядел, как Саня разворачивается. А Саня азартно, помню, трудился, как никогда. От переживаний, как настоящий мужчина, на работе злость сгонял. Задолго до смены бригада норму выгоняла.Подошел Цыганский Кум к Сане и что-то ему сказал. В тот же вечер Саня пошел к нему на разговор.
О чем говорили, это мы уже после всего узнали.
— Без старшого ничего у тебя, друг, не получится. Надо его уломать.
— Да как его уломаешь? Родители ее пытались и то...
— Подарок надо дать.
— А что... Возьмет?
— Надо такой подарок, чтобы не мог отказаться.
Саня в толк не возьмет:
— Какой же такой подарок, чтобы отказаться не смог? Деньги?
— Деньги не возьмет.Чистое золото не возьмет, и не думай.
— Так что ж?.. Если и золото не возьмет...
Посмотрел Цыганский Кум на Саню с сожалением, сощурил еще сильнее свои хмельноватые глаза и сказал:
— Коня.

            Три дня Саня молчал. А потом не выдержал, признался. И было у нас вроде общего собрания, только без президиума и протокола. Премия за месяц хорошая была.
Должно хватить...

             Не очень далеко от города есть знаменитый на всю страну коневодческий совхоз. Первым делом Саня зашел на станичный базар. Обошел его вокруг, прошел поперек. Видит, у пивного ларька стоит тот, кто ему нужен: чистых кровей цыган. В красной рубахе, жилетке и мягких сапогах. Курит сигарету, лениво пиво прихлебывает.
Подошел Саня, поздоровался.
— Может, оставим пиво? — спрашивает.
— А что, водку пойдем пить, га? — отвечает цыган. — Тогда можно оставить!
— Можно водку, можно коньяк. Потолковать надо!
Пошли в чайную.
Узнал цыган, в чем Санино дело, подымается с места и кричит прямо через буфетную стойку:
— Эй, девушка! Отложи заказ. После придем. Сейчас времени нет кушать.
А Сане говорит:
— Ну, счастье твое, парень, что на Егора попал! Егор тебе твое счастье подкует на все шестнадцать ухналей! У них ведь без Егора, как без рук: кто качалку подгонит, кто рысака подкует? Пойдем!

           На совхозном конезаводе впрямь оказался Егор своим человеком. Обошли они громадный выгон с загонами. Саня приуныл, когда увидел, мимо каких красавцев Егор, не глядя, проходит. Какого же чуда он ищет? А цыган подводит Саню к одному загончику:
— Гляди!
За невысоким забором стоит конек... Не велик ростом, да больно уж складен. Масти... — не скажу точно, не специалист я, — не саврасый, не пегий, не буланый, а только светло-светло гнедой. Челка на глаза, грива и хвост пышные, нестриженные. Чуть-чуть не белые, с едва заметной оранжевиной. Будто постоянно на этом коне утренняя заря играет. На лбу белый ромбик, ноги в носочках. Копыта — стаканчики граненые. А глаз... Ну, честно, что у него, что у Егора, — черный, и ласковый, и с лукавинкой.
Сам видел, потому не совру!
Саня засомневался:
— Не продадут!
— Уговорим! Я тебе верно говорю, молодой, нет цыгана на свете, чтобы перед этим конем устоять смог!
— Ну, Егор, — качает Саня головой, — чем я тебя отблагодарю?
— Чем? Скажу. На свадьбу позовешь, га? А кумом возьмешь? Ну, вот. По рукам!

            Пришли прямо к директору совхоза. А тот — казак, без малого сажень росту, ус — в горсти не спрячешь. Только в очках.
— Рад, — говорит, — видеть тебя, Егор Егорыч! Говори, за чем пожаловал? Чем служить могу?
— Можешь ты, директор, сослужить службу, ой, великую! Да не мне, — товарищу.
И показывает на Саню.
Преодолел Саня смущение, рассказал все, как было. Включая совет Цыганского Кума.
Директор выслушал. Рассмотрел Санины документы: паспорт, билет ударника, комсомольский билет.
— Так, так.
Покурили, помолчали.
Потом берет директор телефонную трубку и звонит — куда бы вы думали? Директору нашего завода!

           Ну, что они говорили, в точности сказать не могу. Директор совхоза больше “так-так” да “угу”. А когда трубку повесил, посмотрел на Саню и Егора, пальцами по столу “слушайте все” отбарабанил и говорит:
— Ну, вот что. Вы ступайте, погуляйте. Отдохните. А я посоветуюсь. Один не могу такой необычный вопрос решить. Надо с парторгом поговорить, с профсоюзом посоветоваться. С замом по племенному хозяйству. Через два часа приходите. Так.
Ходят Саня с Егором, томятся. Через два часа — снова к директору. Тот вызывает зоотехника, бухгалтера:
— Идите, цену назначьте. Оценивайте строго по нормативам!
 — Золотника продавать? — удивляется бухгалтер.
Вот тут Егор Егорович и показал, как может настоящий цыган-лошадник торговаться:
— Хозяин! — хватал он полу, накрывал ею ладонь. — Что с комсомольца берешь? Что он тебе, помещик, га?
А потом пошел хаять лошадь. Да так, что бедный Саня чуть было не раздумал покупать:
— Левая засекает, видишь? Смотри, хозяин! Это репка, га?

           В его руках конь послушно засекал, спотыкался на корде, екал внутренностями и даже потерял стройность и представительность. Старик бухгалтер втянулся в игру, доказывал, что он не хуже цыгана, тыкал Егору в нос таблицы и родословную. Саня то и дело переходил от надежды к отчаянию.
Наконец сложили цену и возвратились к директору.
— Ну, что ж, — повертел тот таблицы, — составляйте договор и — к нотариусу. Оформляйте треть наличными, треть в рассрочку. А одну треть их директор гарантирует перечислить из своего фонда. Так. Желаю счастья! — поднялся он с кресла.
А Егор сказал:
— Спасибо, директор, выручил! А то пришлось бы Егору на старости лет коня красть.

          Саня готов был на крыльях летать.
— Э, не спеши парень! Все, считаешь, га? Так коня не дарят... Пойдем!
Пришли они с Золотником на поводу на край станицы. Там старая-престарая цыганка с почтением Егора выслушала. Говорили по- цыгански, но о чем — ясно. Старуха то и дело на Саню да на коня поглядывала, кивала.

          Потом она порылась в пыльном сарае и вынесла чудо-сбрую. Все пряжки были из царских серебряных рублей, заклепки — из полтинников. Седло сафьяновое с серебром. Чепрак алого цыганского плиса. Купил Саня сбрую и повел его Егор опять-таки к цыгану-шорнику. Снова было все рассказано и выслушано, после чего принес хозяин с чердака плетку старинного плетения о пяти хвостах.
— Вот теперь можно коня дарить!

           Когда старшой цыганской общины вышел на крыльцо и увидел коня, он побледнел до того, что смуглое его лицо белизной сравнялось со струйками седины, что вплетались в смоляную бороду. Подошел он к Золотнику и весь с головы до ног задрожал. А лукавый конь положил ему морду на плечо и храпнул, будто вздохнул с облегчением: наконец-то я у хозяина!
— Ой, поймал, поймал ты, парень, меня... Погоди, буду цыган просить за тебя. Ты меня, я их... нельзя самому такое решать. Народ обидеть можно...
Собрались цыгане, смотрели на коня, долго молчали. А потом самый старый сказал:
— Э, атаман, хороший конь дороже плохого обычая!
— А и то правда! Зачем девку морить...
— За что парня обижать? Слушай, чем он хуже цыгана?
Старшой всех выслушал, каждому в глаза посмотрел:
— Э-эх!
Кинул фуражку коню под ноги, и обнялись они с Саней. И принял уздечку — из полы в полу. Потом передал коня сыну, а сам взял Саню за плечи и подошел с ним к Эрденко-старшему:
— Кланяюсь тебе, сосед. Прими сватом!..

        Ну, что еще?
Как достали цыганки из сундуков старинные наряды, украшения?
Как пели, плясали на свадьбе? Правду скажу, сам “Ромэн” позавидовать мог!
Как вышли Цыганский Кум с Егор Егорычем — все с круга ушли, место уступили!
Месяц свадьбу играли!
— Ясно, — с наигранным скепсисом заключил кто-то, — хэппи- энд!
— Ну, что ж, — отозвался дядя Коля, — счастливый он, конец, потому что за счастье бороться не боялись. Воевать с обстоятельствами. А то: пальцем за любовь не шевельнет, а потом кричит: “Любви нет”... Есть любовь!
И снова разгорелся спор.
Про нее.
1972 г.