Марита

       Осень давно вступила в свои права. Осенний ветер насвистывая, безжалостно  сбрасывал с деревьев пожелтевшие листья. Нахлёстывал мелкий дождик, а над водой поднимался к небу прозрачный туман. Журавли и аисты собирались в стаи и улетали на юг, чтобы перезимовать там суровую зиму, которая правила балом в этих краях. Мелкие птички: мухоловки, зяблики, соловьи тоже готовились к перелёту и наедались напоследок толстыми осенними, разжиревшими мухами, бабочками, закусывая их вкусными осенними ягодами. Да время летит быстро и на смену Весны приходит Лето, за ним Осень, а там и Зима недалеко. Белки сушили на зиму грибы и заготовляли орехи, лесные пчёлки собирали последний нектар с осенних цветов. Куропатки и перепела уплетали за обе щеки осенние ягоды, набирая себе на зиму жирок. А медведи и ежи, разжирев на летних и осенних харчах, готовили себе убежища для зимней спячки. Только волки и лисы, сытые и весёлые, резвились, бегая наперегонки по лесу, словно не чувствуя угроз старухи Зимы, во время которой они голодные бродят по лесу в поисках зайцев или оленей, которых ещё надо ловко суметь поймать, чтобы не умереть зимой от голода и холода. Да, да, холода, несмотря на их тёплые зимние одежды, на пустые  желудки накопленного жирка не хватит, будут они бродить по лесу голодные и холодные, и выть свои волчьи серенады, приводящие в дрожь крестьян, которые едут зимой в лес за дровами.
       Но пока лес и его обитатели занимались своими звериными делами, люди занимались своими. И в этот осенний лес въехала небольшая крестьянская повозка, на которой сидели три красноармейца, покуривая свои наспех собранные самокрутки и козьи ножки. А на дне повозки метался в бреду четвёртый, сильно израненный в недавней стычке боец. Судя по тому как заботливо его охраняли эти казалось бы закалённые в боях видавшие виды солдаты в будёновках с красной звездой, раненый был их красным командиром.
       Над страной нависло тяжёлое время. Не успев закончить Первую мировую войну, которая унесла жизни миллионов людей, явился грипп испанка, который косил людей не только в России, но и по всей Европе, а теперь вот уже новое бедствие – война Гражданская. Это было страшное для России время – брат убивал брата, сыновья отрекались от отцов. Волна революции прокатилась по стране и принесла с собой нового царя и бога в одном лице. В помощь царской России были посланы войска из пятнадцати стран. Но что могли сделать эти 15 маленьких стран по сравнению с одной большой Россией,  территория которой занимала три четверти всей Европы и Азии и соответствующее ей огромное население, проживающее на этой территории. Буржуи и дворяне, предки которых часто своим горбом в борьбе и непосильных трудах завоевали эти сытные места, совсем расслабились и как говорится в теперешнее время, спустили тормоза. Это повторялось уже далеко не в первый раз в мировой истории. Так было и в древнем Вавилоне и Персии, в Риме, а в средние века среди воинственных крестоносцев, монгол, турок. Да одни сильные мира завоёвывают, а их последующие потомки со временем расслабляются и погибают в борьбе перед новым сильным и более искушенным противником, который живёт скромно, даже, можно сказать, иногда по спартански. Вот так это и случилось в России. 
        Почти всё мужское население страны воевало. Очень часто случалось в семье, что один сын принимал сторону красных, а другой белых. Причём каждый считал свой выбор правильным, а несчастные матери и отцы метались между воинственными сыновьями, которые в этой борьбе становились врагами, готовыми при первой же возможности перегрызть друг другу глотку. А когда в город или деревню вступали войска, то крестьяне и мещане держали наготове приветственные портреты: то ли портрет царя, то ли Ленина, то ли Петлюры.
        «Посоветуй сосед, что сегодня повесить на дверь, в город входят польские войска. Вот я в прошлый раз перепутал да и повесил на стенку портрет Ленина, а меня за это петлюровцы нагайкой отстегали» – говорил один шепетовский обыватель из романа Н.Островского «Как закалялась сталь». Но что было общего во всех вступающих на данную территорию войск – так это то, что они усиленно начинали всех обывателей грабить и уносить с собой в свой новый поход все припасенные хозяином запасы, в доме которого они останавливались, совершенно при этом не задумываясь, ни о самом хозяине, ни о его родных детях, которые были потом обречены на голодную смерть.
        Но, тем не менее, время шло, и эта тяжёлая долгая бойня начинала подходить к концу, и явный перевес оказывался на стороне Красной армии, и поэтому части белой армии уходили за границу, либо переходили на сторону красных. Так и эти красноармейцы, ехавшие в повозке, были кубанскими казаками, которые тоже перешли под командование красного командира С.М.Будённого, поскольку сам он был казачьего рода.
         – Пить, пить, – стонал со дна повозки раненный командир, мечась в бреду и истекая кровью, которую не могли до конца остановить наспех сделанные на поле боя повязки. Ему в бреду, казалось, что он находится у себя дома, около своей любящей жены. – Аксинья, дай же пить, где ты родная моя?
          – Близко ещё до вашего хутора? – спросил крестьянина, сидевшего на вожжах, высокий чернобровый казак, протягивая фляжку с водой своему раненому командиру.
         – Да, далече ещё, но, думаю, к вечеру и до моей хаты доберёмся. Но, но! Пошла Сивая, вытягивай, не подведи!
         Вдруг из-за леса все услышали медвежий рёв, оглашающий  о своём выходе всю окрестность. Лошадь шарахнулась и сама помчалась вперёд, не нуждаясь ни в плётке, ни в понукании. А в это время из-за деревьев показалась голова бурого медведя, в глазах которого светилось скорее любопытство, чем инстинкт охотника. Сидящие в повозке схватились за свои винтовки, но крестьянин, которого звали Антип, перекрестившись, заорал нечеловеческим голосом:
         – Помилуйте! Не стреляйте, а то и себе и мне беду на голову накличете. Он заговоренный, не берёт его никакая пуля. Только обозлите его больше, а тогда нам всем  будет крышка. Ведьмака*, этого вам не простит. Он и сам уйдёт. Бурый, иди себе в лес, мы тебе ничего плохого не сделаем, дай нам спокойно до дому добраться. Мы твоей хозяйке гостинцев привезём.
        И что удивительного! Медведь как будто всё понял и, что-то бурча на своём языке, свернул в лесную чащу.
          – Ты что там несёшь старый? Какая такая ведьмака?  Цыганка что ли, которая на привязи медведей водит? А медведь как будто не дурной, неужто понял тебя?
         – Да не цыганка, а ведьмака, что живёт у нас далеко за селом, можно сказать в лесу. А медведя этого она зимой подобрала, когда ещё совсем малый был. Мать его залётные охотники зимою завалили, а он чуть ли не слепой в её зимнем логове едва не сковырнулся. А эта ведьмака нашла его и домой притащила. Из соски молоком с мёдом выкармливала. Он за ней как собачонка на привязи бегал. А как подрос, в лес ушёл жить. Зверь, всё-таки, не собака же! Да только её не забывает. Она в лес ходит травы собирать, а он рядом завсегда, охраняет её. Люди поговаривают, что он её хахаль. То ли он ночью  человеком обращается, то ли она медведицей.
          – Да что ты, старый, болтаешь? И где ты это таких сказок наслушался. Вот наш вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ленин говорит, что ни бога, ни чёрта нет. А колдуны да ведьмы сами себе всякое волшебство придумывают для своей пущей важности, что есть и чего нет, с три короба наплетут, чтоб таких простых и тёмных людей, как ты, за нос водить. Как это человек может медведем стать. А ведьмака сама красивая али может седая да беззубая, как баба Яга, которой меня моя бабка с детства пугивала, когда я её не слушался?
           – Да я то что? Я человек незаметный. Это люди в селе про неё болтают. А сама она тоже така краля, яку ни у нас, ни в близлежащих сёлах не отыщите. Она хоть и ведьмака сильная, да только подмигни она кому, за ней любой парень на край света побежит. Да она никого знать не желает. За ней из города купцы богатые пробовали охотиться. Да она как дунет вокруг себя, так и исчезнет, словно и не было её рядом. А один дюже настойчивый оказался, так за ней в лес увязался, а как изловить её пытался, так на него из-за кустов сам Бурый и вышел. Задрать – не задрал, а только нашли его хлопцы лежащим и мычащим чегось непонятное. Его они тоды в село принесли. Так сам отец отой ведьмаки Порфирий Тихонович его лечить взялся. Кое-как оклемался. А потом Порфирий Тихонович велел ему уезжать, но строго настрого наказал, ни её, ни какую другую девку портить не сметь, а то вообще ума лишится. Тот потом и уехал к себе. А что далее он делал, да как жил, никто более того не ведает. Только раз один слуга его из города привёз Порфирию подарков и для дочери монист, плахт да оксамитов гарных, как бы извиняясь за прошлое.
     – Да что там за семейка такая колдовская?
     – Да они у нас уже давным-давно живут. Гутарят, что какой-то там прапрадед ихний сюда с каких-то дальних краёв набрёл, да так тут и осел. Женился на одной местной крале. Да не только он, деды наши ещё сказывали, что все они есть его прадеды, да и он самый им ведунами приходятся. От их глаз ничего не утаится. А ежели у кого болячка какая случится, так если они с ней не совладеют, так уж никто другой не берётся. Как кто раненый к ним пожалует, так они запросто и руду** ему остановят и кости вправят. Вот ещё до войны наш батюшка с ними ссориться пробовал. Тюрьмой да Сибирью им грозил. Бумагу в город писал, что, мол, эти еретики, Господа нашего Иисуса Христа не почитают, людей всяким зельем смущают, да Земле и Солнцу  поклоняются.  А чего не поделили промеж собой, то ясно. В церковь они всей семьёй исправно ходили. Воск на свечи всегда исправно поставляли. Десятину ей платили, как и полагалось. Все посты да исповеди они всей семьёй соблюдали. Да видно жаба попа задавила, что больше к ведуну, чем к нему крестьяне бегали. Раньше таких знающих завсегда из сёл выгоняли, да петуха красного в ихний двор запускали. А только времена нынче другие. Но вот как только дочь малая у попа захворала, и никакие доктора из города не могли с её хворобой справиться, клюнул жареный петух попа в одно место, так как дочь и так мала, да ещё слабеть начала, ходить долго не могла, лежала в люльке и ныла. Вот попадья и решилась к Ведмидям, фамилия их такая, на поклон пойти. Вошла к ним в дом и плачет:
         –  Пособите горю моему! Вот вам крест, не будет больше муж на вас доносы строчить, заплатим вам, сколько попросите, только дитя моё спасите, и… бух им в ноги. Да, если дитя при смерти, чего только не сделает его родная мать, чтоб спасти. Порфирий только глянул на попадью своим оком ведуна и молвил:
           – Мы цену свою никогда не требуем. И вы сие знаете. Берём только то, что нам люди от души за спасение своё дают. И как видите, ни в чём особом не нуждаемся. Люди к нам со всех окрестных сёл захаживают. А только эта болезнь вам кара божья за то, что нас извести хотели под самый корень, да людей без помощи нашей целительной оставить. Вот и спасенье вашей дочери от вас самих и зависит. Вы её у нас и оставить должны, а сами потом покаяться перед Господом нашим да прощенья просить со святыми молитвами. А дочь моя, Марита, ею займётся. Она у нас самая сильная в нашем деле целительном. А сами просите у Господа нашего Иисуса Христа прощения за свой злой умысел, который супротив него и нас имели. Сами ведь ведаете, что мы без иконы и молитвы к нему и воды святой ни за какое лечение не берёмся. А теперь сама думай. Если решишь оставить у нас дочку свою, то через месяц придёшь за ней, если дочь моя с её хворобой справится – заберёшь. А если Бог к себе её забрать решит, то не прогневайся. На всё его воля сверху. И ему одному виднее, карать нас всех или миловать.
       Попадья аж с лица спала. Крестится с перепугу, «Да воскреснет Бог» и «Отче наш» читает. Но решила таки оставить. Так Марита за неё и взялась.
       Она топила баню, и приготавливала в ней землю в корыте и заводила туда больную девочку. Потом, после того как распарит девочку, прикладывала её к земле и говорила:

                «Мать-сыра земля,
                Здоровья давай или к себе принимай!»

       Когда девочке немного легче стало, начала её в землю, аж до шеи, закапывать и что-то одной ей лишь ведомое над ней читала:

                «Как с гусей вода, с леса роса, с травы цветы,
                так вся боль в землю уйди!»

        А уж потом её свечёной водой обрызгивала. И выдюжила ребёнка!
        Люди сказывают, что Марита и с землёй, и с ветром, и с солнцем язык общий находит. А со всеми зверьми и подавно. Через месяц поп самолично со своей попадьёй к ним пожаловали. А дочь их бодрая, да румяная, сама к ним навстречу пошла. Они тогда руки Марите целовали, да такими подарками её отдаривали, что помещице, да и только, эти наряды впору одягать. А родителям столько всякой еды навезли! Да и чего только не отдашь, когда дитя родное с того света им вернули. Потом поп не только сам, но и другим их забижать не позволял. Вот такое бывает.
        – А дочь их, Марита, что за такая разособенная?
        – Да про дочь их то сказ отдельный. Она вообще, если б до церкви не ходила, то её б за нежить считали. Красота у ней какая-то особенная, черноволосая как цыганка, на наших девок не смахивает. Да что красота. Она с детства какая-то блаженная была. По лесу сама бродит, с деревьями разговор ведёт. То с волчьей стаей переговаривается. Как-то охотник видал, как она среди их стаи зимою сиживала, а они её рядом обступили и ластятся к ней, как псы домашние. Все дети крестьянские, как дети. Себе играют да ни о чём не думают. Кто лягушку камнем вдарит, а кто горобца рогаткой стрельнёт. А она как будто со всяким зверем разговор вести умела. Если увидит такое, то, как глянет на того, кто зверя зря мучит, так у него рука и онемеет. Рогатка али камень с неё выпадет, а потом и вовсе ею двигать не может. Аж до тех пор, пока Маритка не позволит. Вот как на селе свинью, али корову, кто резать надумал, а она, стерва, брыкается. Кому охота под нож-то идти. Так Марита, как только подойдёт и глянет, да шепнёт что-то животине. Последняя успокоится, словно смиреет перед своей участью. А бывает и так, она подойдёт к хозяину и скажет:
          –  Чего это ты корову такую резать собрался? Дай ей ещё пожить чуток, она тебе ещё молока принесёт, потерпи малость. 
         А один мужик в селе у нас был, буйный такой, не знает, куда силу девать и то на свою жинку, то на соседей руку поднимает. Так Марита тогда ещё мала была. Вот стоило её к нему поднести, как тот сразу смиреть начинает.
         А если же в лес охотники собрались. То к Марите на поклон перед тем ходили. Говорили, что она с самим Лешим в каком-то сговоре, за то и звери к ней ластятся. Вот и говорит, кому и когда идти надобно. Да и сколько убить зверя можно. А если кто ослушается её и зверя убьёт лишнего, так она может его и вовсе удачи охотничьей лишить навсегда. Чисто Вирява***, да и только.
         – А не сильно ли много вы ей приписываете. То она с медведем, то с Лешим в сговоре, а может она и Водяному кумой приходится?
          – Да я то что, я человек малый, незаметный, говорю вам, что люди про неё гутарят. Да только она больше зверей лечит, вот и мою Сивую вылечила, а мы думали, что и вовсе помрёт. Людей она не шибко лечит. Только если отец не может с их недугом справиться, так она завсегда берётся. Ну а если и она откажет, так уж никто их не выдюжит. Когда она в лесу обнаружит зверя раненого или птенца выпавшего, так завсегда домой приносит и выкармливает, а потом обратно в лес на волю относит. Вот так и с медведем тем Бурым, которого вы в лесу своими глазами бачили. Да и сам лес для неё, что для нас дом родной. Может в лесу запросто заночевать, да по неделям домой не заходить. Там, сказывают, у неё есть жильё, что для простых людей не ведомо. Она его от людей своими чарами укрывает. Идёшь по тропинке и не видать ничего.
          – Вот что, Антип, В таком случае вези нас прямо к этим ведунам. Пусть эта ваша ведьмака, о которой ты мне так гарно сказываешь, нашего командира лечит. Его в этом бою сильно шашкой порубили. А последний раз шашка вражья на голову его нацелилась, так конь его Буланый на дыбы вскочил, и шашка прямо по его шее попала. Он смертельно раненый как упал, так и Акимыча под себя подмял. Жизнь ему спас, да кости попереломал. Вот он теперь в сильном жару, с костями заломленными да ещё кровью истекает. Мы скоро дальше выступаем. Харчей мы им на днях привезём и ещё чего прихватим, чего им там понадобиться. Пусть только нашего Акимыча выдюжит. Да и охота мне на эту  ведьмаку поглазеть. Больно я до красивых баб охочь – засмеялся всё тот же статный молодец, подкручивая свои чёрные усы, которые не одну бабу с ума свели, как только он со своими козаками с Кубани, военными тропами пошли. – А чего та ваша Марита ещё умеет?
          –  Да вот ещё сказывают, дар она пророческий имеет. Эти ведуны-батьки её ни за такое, ни за ворожбу, не в жизнь не брались. Говорили, что им Богом окрим целительства нечем другим заниматься не велено было. А как война началась, так к Марите со всех концов бабы и потянулись. Каждому охота была знать, живы ли ещё их мужья али сыновья. Вот Марита им всем и предрекала, ни разу говорят не ошибилась. А то и поворожить иногда могла, если уж сильно плачет да убивается какая баба. Да только Порфирий недовольно на то ворчал. Мол, не положено это им было делать согласно завещания их родовых древних дедов, от которого они сей дар получили. Да ведьмака та, хоть и гневливая дюже, да немного и сердобольная. Больно ей было жаль тех баб, что запрашивали. А однажды у одной нашей хуторянки Палажки, брат из лесу не вернулся, когда за дровами пошёл. Махновцы его, говорят, там порешили на месте. Так Марита ей точно то место и указала. Нашли его бедолашного и схоронили потом на нашем кладбище за селом.
          –  Слушай старик, – спросил молчавший доселе один из казаков. – А эти ведуньи умеют заговаривать ружьё или саблю, а то и самого солдата идущего на войну.
          –  Порфирий в эти дела не вмешивается, говорит не велено ему ни военными, ни мирскими делами заниматься. Ему положено только лечить людей. А вот Маритка вмешалась, так то я знаю, когда к ней одна наша баба Параська заплаканная прибежала. Пятеро сыновей у ней было. Так четверых вместе с батьком ихним война сгубила. Последний у ней остался, а и того призвали. Вот Маритка над ним заговор и зробила. А как война закiнчиться, от тодi й побачим.
     Так незаметно за беседой они и доехали  до лесной опушки, где эти ведуны проживали. Казаки увидели добротный дом, окружённый невысоким частоколом, на котором висели крынки и миски всевозможных форм и размеров. Дом, сложенный из брёвен, был покрыт камышовой крышей. Над крышей из трубы вился дымок и доносились какие-то вкусные запахи, что казакам захотелось посидеть около того очага. Со двора залаял хозяйский огромный пёс, около которого сидел с самым важным видом чёрный кот. Он, лениво потянувшись, потёрся о собачий бок и скользнул через забор куда-то в темноту.
           – Уху-уху!.. – раздался из лесу голос филина, который малограмотные люди иногда принимают за крик Лешего.
          – Сплю-у, сплю-у! – раздался в ответ голос совы, которую в народе за это и прозвали сплючкой.
     – Чур меня, чур! – воскликнул Антип и перекрестился.
          – Чего это ты, дед, так струхнул, сам нас сюда привёз, а теперь сам и трусишь, что-то на тыне черепов не видно, миски только одни весят.
          –  Эй, Тихоныч, отворяй ворота, человека спасать надо, а то ненароком и преставится перед богом в дороге! – крикнул Антип, постучав в ворота.
        Скрипнула дверь, и на пороге показался старик в простой домотканной одежде, довольно внушительного вида с тёмно-русыми волосами и бородой, которых уже начала касаться седина, которая не только не портила, а как бы придавала всему его облику некий непонятный, по своему, даже благородно-внушительный вид. Когда он подошёл к калитке, сидящие в повозке казаки увидели, что его пронзительные глаза, которые их тщательно изучали, светились завораживающим теплом настолько, что они очень быстро почувствовали к нему какое-то граничащее со страхом расположение.
          –  Проходите, люди добрые, – поприветствовал их хозяин. – Уже давно вас дожидаемся.
      – Будь здоров, хозяин, а откуда тебе ведомо, что мы к тебе собрались.
     –  Мне ведомо всё, что на нашей земле происходит. От судьбы не всем уйти удаётся.
А тебе, Степан, я вот что скажу, раненого Петра Акимыча у нас в хате залишай, да и отроки, что с тобой пожаловали, у нас заночевать могут, мне утром помогут дров нарубить. Моя Ганна для них с утра пироги затеяла. А сам ты езжай к Антипу ночевать, а утром к своим возвращайся. За командира не волнуйся, хворый он дюже, места живого на нём нет, руду надобно у него остановить, но выдюжим его к весне. А ты в наши края больше не заглядывай, тогда спокойно проживёшь аж да самой старости. А те большие бедствия, что на нашей земле грешной предвидятся, тебя тогда стороной обойдут. А то, что ты теперь затеваешь, тебе и нам большим злом обернутся.
          –  Ты что болтаешь старик, откуда тебе моё имя ведомо, кто передал, что мы к тебе заедем, мы вообще к Антипу собрались?
          – Повторю, что мне всё ведомо, что в мире происходит. Вот вы за царём новым пойти решили, могу вам сказать, победа за вами будет, но потери потом пойдут огромные,  не раз о том пожалеете, как тот царь, Пирр грековский, у которого войска погибло столько, что и победе той не был рад. А тебе я ещё раз сказываю, уйдёшь, как тебе советую заживёшь после войны неплохо, может ещё и в начальники выйдешь, не уедешь, болезнь тебя сломает, вспомнишь потом семью мою словом недобрым, да и мне беды в дом накличешь.
           – Да что мне, будёновцу, беды опасаться, да не в жизнь не бывало, чтоб казак струсил, открывай ворота! Я любую беду своей казацкой шашкой да винтовкой встречу. А тебе старик, если нашего командира выдюжишь, первое место да первая чарка в доме нашем будет.
           – Я по гостям не хожу, да мне и ничего не надобно. Нас во все века лес кормил. Да и хозяйство у нас небольшое. Пчёлы, да куры, и то только, чтобы людей лечить с их помощью. Ни корову, ни свинью не держим. Нам сами люди молока, да мяса приносят, когда выдюжаем кого. А муку да рыбу, мой друг мельник Остап поставляет, а я ему мёду. Вот так и живём. А мирские заботы да суета нам ни к чему.
     Повозка быстро въехала во двор. Раненого Петра две пары дюжих рук внесли в дом на наспех сооружённых утром паре носилок. Там уже стояла приготовленная постель из набитого душистым сеном тюфяка и свежих простыней. А рядом на табурете стояли в склянках настои трав, от которых веяло непривычным густым запахом, который погружал всех в воспоминания весенних запахов леса. Рядом лежали ножи, сахарные щипцы, пинцеты,  бинты. И всё в доме говорило о том, что гостей уже давно ждали. Рядом крутился мальчуган лет шести-семи на вид. А его любопытный взгляд, тоже проникающий в глубь души, как и у его отца, говорил о том, что малый уже многое смекает. К ним навстречу вышла хозяйка дома. Она была ещё довольно красивой бабой, одетая в домотканные крестьянские одежды с красивой украинской вышивкой черно-красных тонов на рукавах и на фартуке. На голове красовался красивый очипок, поверх которого была уложена косынка с двумя рогами, как полагалось всем замужним женщинам на Украине, из-под которого надо лбом видны были  волосы, уложенные с пробором, на которых просвечивала седина. Весь её облик выдавал благородное величие домашней хозяйки, которая жила за своим мужем как за каменной стеной. Ей не нужно было, как нередко бывало во многих украинских семьях, гоняться за пьяным мужем с кочергой или макогоном, чтобы научить уму разуму. В их крепкой семье все её члены понимали друг друга с полуслова и каждый был занят делом, а не валандался по селу от безделья, собирая сплетни.
           – Прошу всех к столу, гости дорогие, в горницу, – приветливо попросила Ганна Ведмедиха (как звали хозяйку), – вижу, вы устали с дороги, так отведайте моих пирогов и наливочки из черёмухи. А раненым муж с сыном займутся. Только уйдите и не мешайте им. И не таких больных на ноги ставили. А потом у нас и заночуете. Я вам всем в горнице постелила.
         Дважды повторять не пришлось. Казаки, уставшие и проголодавшиеся в дороге после тяжёлого боя, с большим удовольствием пошли в горницу. Перекрестившись на висевшие на стене образа Христа-Спасителя, Пресвятой Богородицы, а также Зосимы и Саватия, Николая Чудотворца, Варвары Великомученицы, Пантелеймона-целителя и Григория- Победоносца, украшенные вышитыми рушниками тонкой работы, голодные казаки присели за стол, украшенный красивой скатертью, тоже вышитой по краям украинской вышивкой, за которым им гостеприимная хозяйка дома поставила в чугунке приготовленный в домашней печи грибной суп с ржаным хлебом, пироги с черёмухой и домашнюю наливочку, приготовленную из тех же ягод, которая своим запахом уже щекотала их пустые желудки. Казаки сразу вспомнили свой родной дом, оставленный на Кубани, белые хаты с садом и таких же, как и Ганна, заботливых матерей и жён. А как они сейчас там живут, им давно уже не ведомо. Грамоте они обучены не были и поэтому писем не писали и не получали. Уж сколько лет их война то мировая, то гражданская по стране гоняет, а дома брошены жёны, маленькие дети, пашни. Дети растут, что скоро и не признают отцов своих, когда те домой вернутся, которые их малых, ползающих по полу, а кого-то ещё и в люльке дома оставили.
        Только Степану спокойно не сиделось за столом и он, несмотря на недовольный взгляд хозяйки дома, встал и подошёл к двери, за которой происходило какое-то непонятное ему таинство и прислушиваясь к доносящему оттуда бормотанию, заглянул в замочную скважину.
        В комнате суетился хозяин с сыном. Прочитав над раненым «Отче наш», они начали извлекать из его ран боевые пули. Отец держал своими дюжими руками раненого командира, а мальчуган вынимал из его ран пули. Сильно хлестала кровь, тогда перевязав раны, хозяин склонился над ним и положив руку на его пылающий жаром лоб произнёс заклинания:
        «На море, на Океане, на острове на Буяне, стоит дуб ни наг, ни одет. Под дубом сидят тридевять три девицы, колят камку иглами булатными. Вы, девицы красные: гнётся ли ваш булат? Нет! Наш булат не гнётся. Ты, руда, уймись, остановись, прекратись. Слово моё крепко!»
        Степан не поверил своим глазам, кровь текущая из ран начала уменьшаться, а потом и вовсе успокоилась, тогда знахари занялись его поломанными ногами.
        Потом там голоса перешли на шёпот, а затем и вовсе всё стихло, только стон раненого, которому перевязывали раны, меняя окровавленные повязки на чистые, а затем дали выпить какое-то питьё из чашки, которую перед тем трижды перекрестили.
          – Ну, вот, ребятушки получайте на память, – сказал вошедший из той таинственной комнаты хозяин дома, и вручил Степану, извлечённые пинцетом из тела Петра пули. – Пусть далече проспит до утра, я ему сонного зелья дал. А ноги его поломанные мы с Тимошкой (так звали мальчугана) ему с досками перевязали. Эх, гипса бы достать, да только где сейчас его отыщешь, война та нынче ще не залышилась. Только не тревожте его. А утром я с него переляк яйцами откачаю. Теперь ему необходим покой и время. А завтра нам Антип из деревни молочка да сальца доставит. Будем выхаживать.
         – За харчи не беспокойтесь, – властно сказал Степан. – Мы вам всего, сколько надо, завтра привезём, только командира нашего выдюжайте!
        После ужина, Антип домой засобирался, а казаки улеглись на полатях, где им Ганна постелила. Трое молчаливых казаков быстро почили богатырским сном, один только Степан полночи ворочался с боку на бок, всё никак сон ему в голову не лез, а в мыслях была та красивая ведьмака, о которой так интересно Антип рассказывал. Но почему её нет в доме, и батьки о ней не обмолвились ни слова? Что-то они видно скрывают, та и это странное предсказание, которое Тихоныч обронил ему при встрече? И Степан решил сам всё разведать.
        Вдруг в полночь он услышал, как скрипнула калитка, а затем входная дверь. Сонно гавкнул домашний пёс, видно поприветствовал кого-то хорошо знакомого, а может даже и члена семьи. Степан быстро, как по команде, вскочил с постели и на цыпочках босиком подошёл к двери и прислонившись к ней правым ухом начал прислушиваться. Раздался приятный женский голос, свидетельствующий о том, что его обладательница была независимой и уверенной в себе молодой девушкой.
          – Зачем вы впустили его в дом? – говорил тот певучий голос. – Сказывала я вам нынче утром, что уже скрепят колёса моей судьбы. Не будет мне при нём жизни в родных краях, власти своей надо мной он пожелает, да не справиться ему ни с Матерью-сырой землёй, ни с лешаками лесными. Да и любая русалка его одолеет. Утром нынче под колесо мельничное я заглядывала, да дорогу свою в воде привидела. Уж больно долго я засиделась в родных краях, пора навстречу судьбе идти. Да пока раненого не выдюжаю, заминка будет.
          – Вот что дочь моя, – ответил голос хозяина. – От своей судьбы не уйти ни конному, ни пешему, вот так и он не пожелал. Что поделать? Чего нам Макошь**** сплела на своей прялке, то и сбудется. А чтобы путь твой облегчить, надень на шею старинный талисман нашего рода. Его сыновьям передавать положено вместе с даром нашим, но Тимошка ещё мал больно. Не справиться ему ещё. Так что ты надевай его. А как время подойдёт и вы встретитесь на этом свете, возвернёшь ему вместе с моим благословением, которое я пока тебе одной даю.
          – Уйду я с рассветом, – ответил тот же молодой голос. – Может ещё судьба смилостивится над нами двумя.
         На рассвете прискакал красноармеец на взмыленном коне, за которым следовало ещё три свободных.
          – По коням ребята, приказ командования отступать, петлюровцы идут. Командование роты вместо Петра Акимыча возглавит Степан!
   И, сбросив с коней мешки с мукой, сухарями и салом перед Порфирием, добавил:
          –  Это вам на зиму, чтобы и Вам  и Акимычу хватило. А победим врагов революции, ждите нас снова в гости. Командира нашего только выходите. Вместе мы с одной станицы, как пошли воевать, так и носит нас нелёгкая по всем фронтам.
        Быстро вскочив на привезенных коней казаки, распрощавшись с хозяевами, помчались догонять отступавшие войска Красной армии.
        Как только лошади свернули на лесную дорогу, Степан заметил  мелькнувшую в кустах женскую фигуру, которая скорее могла принадлежать молодой девушке. Красивые волнистые чёрные волосы рассыпались по её плечам, и искрились, переливаясь, под косыми лучами осеннего солнца. Сама голова была перевязана алой лентой. Лёгкий полукафтан, украшенный искусной вышивкой, придавал ей довольно живописный вид. Тёмного цвета юбка с вышитыми по низу цветами, с выглядывавшим из под подолу кружевом плахты, и вязовые постолы, перевязвающие шёлковой лентой светлые онучи,  дополняли её и без того красивый облик. Она не шла, а будто бы плавно плыла по осенней траве, пестревшей яркими багряными красками осени.
         – Постой красавица! – крикнул Степан, и, пришпорив коня, направился в её сторону, – Уж не ты ли та Марита, которую в вашем селе ведьмакой кличут?
        Девушка, повернувшись в его сторону, и сверкнув на него своими чёрными лучистыми глазами, обрамлёнными красивыми длинными чёрными ресницами и бровями, молвила:
          – Ведьмакой али чем другим, тебе то что? Ты всё равно ни в бога, ни в чёрта не веруешь, вот и не лезь в неизвестное. Сказано тебе было моим батькой поворачивать отсель, пока сама Судьбина к тебе своим лихим глазом не повернула, так чего не послушал. А люди всегда болтали и будут болтать. Для этого у них и языки во рту без костей придуманы. А мне ведовство дано Матерью-сырой землёй, чтобы я лес охраняла, да перед Лешим ответ за то держала, а не для того, чтоб дураков развлекать. Для этого в цирке залётном артисты промышляют, либо цыгане с медведями по деревням ходют.
       И она, повернувшись, попробовала свернуть с дороги в чащу леса, чтобы окончить этот неприятный для неё разговор. В это время  солнце начало подниматься выше к небу, и Степан заметил у неё на шее золотой медальон, переливающийся бликами на солнце. А на нём была выдолблена искусной рукой голова медведя. Марита пробовала свернуть в сторону, но Степан, распалённый тем, что впервые встречает на своём пути девушку, которая его отталкивает, загородил ей своим конём дорогу.
          – Постой красавица! Тут болтают, что ты сама с медведем по лесу бегаешь, вот и вчера недалече мы твоего дружка видывали, стращать нас пробовал.
          – Ну, болтают и пусть. На чужой роток не накинешь платок! Бурый меня охраняет за то, что я его от верной смерти спасла. Животные не такие неблагодарные, как вы, люди.
     –  А ты что же сама нелюдь, что-ли?
         – Сказано тебе, что за лесом я слежу, уйди с дороги, недосуг мне с тобой лясы точить.
         – Вот что красавица, я в эти людские басни не верю, предлагаю тебе, как только война закончится, я за тобой вернусь, выйдешь за меня замуж.
        Вот что, как война закончится, езжай домой. Там тебя твои родные дочки ждут. И Анисье голову покрой, а то ей всяк в лицо этим тычит. А дочек твоих родных байстрючками обзывают.
         – Я ещё не женат, а Анисья всего лишь прислуга в нашем доме. На улице её мать моя подобрала, когда она голодная по станице бродила. Дом её залётные бандиты сожгли, семья вся в огне сгорела, только Анисью спасло то, что за станицей в сей час была. И у неё всего одна дочь.
          – Ты когда уезжал, она беременная оставалась. Скоро новое время грядёт. Всех богатых выселять из сёл будут, и только Анисья тебя спасёт, если женой и хозяйкой в дом возьмёшь. А дочки твои кровные, кроме них у тебя других детей не предвидится. А я не твоя судьба. Лучше после войны домой езжай, пока совсем не испортился. А то слава сильно всем головы кружит.
     Степан хотел спрыгнуть с коня и поймать непокорную дивчину, но в это время подскочили на своих конях его спутники и живо напомнили ему, куда и за чем едут, а Марита  незаметно скрылась из его глаз в лесной чаще, в которую помчалась быстрее лани. А Степан пришпорив коня помчался догонять своих спутников, решив после войны вернутся в эти края и чуть ли не силой, если понадобится поймать непокорную дивчину и сделать своей женой. Такая краля ему ещё никогда на глаза не попадалась за все его 26 лет жизни. А потом раздался грозный рёв Бурого, услышав которого кони быстро помчались, как и прошлым днём, не нуждаясь в понукании.
     По всей стране продолжалась война, кипели по округе ожесточённые бои. Раненого Петра к весне семья Ведмидей вылечила, как обещала. К старому Порфирию часто заглядывали со своими ранами как красные, так и белые, как петлюровцы так и махновцы. Иногда семье приходилось в одном погребе прятать одних раненных, а в сарае других, чтобы не было конфликтов между воюющими по разным сторонам баррикад.
           – Все они под Богом ходят, и ему одному их судьбу решать, а мне только Богом лечить их велено, коли за помощью ко мне обращаются, – говаривал Порфирий.
         На зиму Маритка с подрастающим Тимошкой в лесу грибов, орехов и ягод набирали и... желудей. Да, да, именно желудей, которые они высушивали, растирали в муку, в воде замачивали, сколько надобно было, и пекли из полученной муки хлеб, когда пшеничная либо ржаная мука кончалась. Хорошим подспорьем был огород, который они за домом развели и, конечно же, пчёлы: воск, перга, и мёд, которые, кроме еды, также шли на лечение всех страждущих, обращавшихся к ним за помощью. В лесу бил небольшой ключ с целебной водой, ведомый только их семье. Они ключевую воду с рассветом набирали и мешали её с мёдом и пергой, что называлось медовой сытой. И сыту ту давали пить всем больным. Тайна того ключа до сих пор никому не известна. И не приведи Господь, чтобы узнали о нём бравые  большевики да сельсоветчики – быстро бы весь засыпали, как они всегда поступали в других местах со всем непонятным, а значит и ненужным. А тайна потом с Тимофеем Порфирьичем в могилу ушла. А о Маритке гремела слава провидицы по всей округе, только злые языки за её спиной продолжали о ней судачить, как о ведьме, которой место было на костре, и давно бы невежды и злыдни запалили её хату, если бы не Порфирий. Что ж, люди во все века были недобрыми, за незначительным исключением, и завистливыми, и более всего завидовали чужому таланту, чужой славе.
        Но вот к лету, как раз к после Троицы, ближе к Аграфене-Купальнице, опять отряд красноармейцев нагрянул в их края. Вдовы и солдатки поодевались во всё лучшее, что у них дома было и красные бойцы с удовольствием захаживали в гости к приглянувшимся им молодым бабам, а те жарили и шкварили, так что приятный аромат пирогов, вареников, домашней горилочки, стоял по всему селу. А Степан начал захаживать к Порфирию в дом и Мариту караулить. Никакие отговоры родителей и самого Петра Акимыча, которого с того света вернули, не помогали. Став теперь красным командиром всего красноказачьего войска, он искренне полагал, что для него никакого запрета не существовало. Вместе с подвыпившими солдатами Степан прочёсывал лес в поисках Мариты. Но найти и связать её, как ему хотелось не получалось. Она как сквозь землю провалилась. Степан начал свирепеть и угрожал спалить дом Порфирия, если он сам не приведёт к нему свою непокорную дочь.
          – На всё твоя воля. Как хочешь, поступай, но если потом что с тобой случится, в себе самом и вину ищи, – отвечал ему смело Порфирий, сверкая своими грозными знахарскими глазами.
    Но Степан не отступался и от этих слов только больше свирепел, словно ему сам чёрт разум затмил.
     И вот когда наступил вечер накануне Ивана Купала, все местные девки пошли в лес искупаться, как и положено по старому обряду, и через костёр попрыгать. А молодые, не успевшие ещё побывать замужем девицы, венки со свечками по воде пускали, гадая о суженых. А потом, искупавшись в одних исподних рубахах с венками на головах, они плясали вокруг купальского костра, забыв в этот момент про войну. Распалённые красноармейцы высыпали тоже в лес, чтобы ловить понравившихся им красавиц. А те с криком разбегались по лесу, но больше для виду, а сами, как только оставались один на один со своими «преследователями», замедляли свой бег и позволяли им самим себя поймать и потащить в кусты. Прямо, как та курица, которая убегая от петуха, про себя раздумывала: «Не сильно ли быстро я бегу».
        Только Степан, ещё более обозлённый, скакал на своём коне по лесным тропам и продолжал поиски Мариты, совсем не обращая внимания на красавиц, бегавших перед ним в венках и белых исподних рубахах после купания, когда мокрая от купальской воды рубаха облекала их красивые молодые формы, и пробуя тем самым его самого завлечь за собой, но потом поняв, что совсем его не интересуют, убегали дальше в лес в поисках менее привередливых молодых людей. Но вдруг Степан увидал далеко в лесу красный огонёк.
          –  Поскачу на него, – решил Степан. – Неужто то и есть тот самый папоротник, про которого столько болтают. А может и Марита где-то рядом с ним находится. Пришпорив коня, Степан помчался в сторону этого огонька, который с каждым новым прыжком всё больше и больше увеличивался. Этот огонёк оказался небольшим костром далеко в глубине леса, на лесной опушке. А около него Степан увидел Мариту в длинной белой рубашке, плясавшей около костра, словно вышедшая из воды русалка. После купания чётко выделялась её стройная фигура, красивые ноги, но, совсем босая, и она так свободно двигалась в такт танца, что было заметно, что она ходит босыми ногами весеннее и летнее время года. И не смущали её ни упавшие ветки, ни колючки. А змеи или пчёлки земляные ей как будто бы сами уступали дорогу. На голове у неё был венок, сплетенный из цветов ромашки, братков, чабреца, лопуха и медвежьих ушек. Её длинные чёрные волосы переливались яркими огоньками от света костра и, казалось, что около неё плясали ещё какие-то похожие на неё тени. А сами деревья вокруг словно кивали им своими могучими кронами и что-то нашептывали. Такое чудо Степан увидел впервые в жизни, так что невольно мурашки побежали по его телу. Но, собравшись с духом, Степан подъехал к костру и, спрыгнув со своего коня, направился к танцующей Марите.
          – Что? Попалась ведьма, теперь от меня не уйдёшь, добром со мной не пойдёшь, силой свяжу и увезу. Еще на свет та девка не родилась, чтоб Степана за нос водить могла. До сих пор это было только в моей власти. Не боись, в бедности не будешь жить. У меня дом в станице богатый. А Анисье я добра отвалю и в другой станице дом построю, чтоб под ногами не путалась. В накладе не останется.
          – Эх, Степан, Степан. Вот когда война закончится, новая власть богатых по миру пустит. Мало ли, что ты за неё воевал, но ты спасёшься только тогда, когда Анисью женой своей сделаешь. А меня в других краях мой суженый ждёт. Супротив обозначенного судьбой идти бессильны мы с тобой оба. В последний раз тебе говорю, уезжай с наших краёв сам, а то в повозке увезут тебя. И Марита расхохоталась каким-то диким смехом, что у Степана мороз по коже прошёл, но глаза его ещё больше распалились, и он своими огромными руками ринулся в её сторону, силясь поймать Мариту за её длинные распущенные, волосы. Но как только он её хватал, Марита вдруг словно дымка растворялась в его объятиях и снова оказывалась на значительном расстоянии от него. Она его словно дразнила всё больше и больше распаляя его воинственный дух, в котором наверное проснулся дух его далёкого предка древлянина, Когда-то его предки древляне во время языческого праздника Купалы умыкали понравившуюся им девушку и, обежав с ней три раза вокруг дуба, что заменяло им современное церковное венчание, делали её своей женой. И часто имели не одну жену, а несколько, как позволял тогда их языческий обычай. Но Марита была всё-таки не простой девушкой, а ведуньей, в которой тоже проснулся дух её предков, которые были славянскими волхвами, и были тогда у славян может быть даже в большем почёте, чем сегодняшние попы и дьяки. Вконец потерявший терпение Степан, схватив привязанную к седлу рыболовную сеть, специально приготовленную на крайний случай и набросил её на Мариту. Но как только он кинулся поймать запутавшуюся в ней девушку, вдруг, глядь, а она то русалкой с хвостом обернётся, то нежитью какой, то змеёй огромной, а то просто серой волчицей или лисой рыжей. Степан замешкался и опять струхнул, но вдруг из лесу что-то засвистело, послышался медвежий рёв, волчий вой, лисье тявканье, вдруг зашевелились деревья, из кустов ему начали чудится какие-то страшные рожи, которые потянули к нему свои страшные лохматые лапища. И вдруг из лесу на него направился со страшным рёвом знакомый ему бурый медведь. Расстояние между ним и Степаном быстро сокращалось, и, грозно взревев, он замахнулся на Степана своей огромной когтистой лапой. Свет потемнел у Степана перед глазами, его мгновенно окривило, язык перестал его слушаться, а потом всё вокруг исчезло, и он просто провалился в какую-то пустоту, промычав что-то непонятное.
       Очнулся он на следующий день в знакомом доме у старого Порфирия. Вокруг него хлопотали сам хозяин дома с сыном и его боевые соратники. Оказалось, пока они тут веселились, начали наступление белоказачьи войска, и казаки не знали, что с ним делать.                Озверевшие красноармейцы, не стесняясь перед отступлением, грабили дома крестьян, в том числе и своих бывших полюбовниц. По селу шёл вой одиноких баб, которые неизвестно о чём больше выли – о награбленном добре или об уходящих дружках, которые так подло с ними поступили напоследок. Нужно было срочно давать бой либо отступать. Выздоровевший совсем Акимыч уже мог сам возглавить войско. Но не знали, что делать со Степаном. Оказывается, что Порфирий поздно ночью поехал в лес и нашёл его мычащим около костра, внутри очерченного вокруг него и костра головешкой круга. А Марита, чьих рук это было дело, посчитала, что может теперь совсем исчезнуть и пойти навстречу своей собственной судьбе. Её миссия в этих краях закончилась. А чтобы этого горе жениха нечисть лесная не задушила, она очертила вокруг него и костра этот круг головешкой от самого купальского костра, и дала мысленно знать своему отцу, чтобы приехал на подводе и забрал этого «горе-бабника». И как она и предсказывала Степану, его отступавшая часть на телеге забрала его с собой. Порфирий, как мог, откачал его куриным яйцом, остальное должно было сделать время. Он впоследствии так полуинвалидом и остался. А вернувшись домой, он обвенчался с Анисьей. И теперь ни ей, ни дочкам не нужно было ходить по селу с опущенными головами и слышать со всех сторон насмешки и оскорбления, даже от самых последних баб, которые сами грешили при первой возможности, но имели прикрытую голову. И как ему предсказала Марита, это в дальнейшем спасло его от выселения как всех кулаков во время коллективизации. Только женитьба на сироте бездомной очень многое в те времена значила. Но он до самой смерти помнил эту гордую недоступную красавицу, и часто её звал во сне, то ругал и проклинал самыми последними словами, когда был в пьяном угаре. А будучи трезвым, даже подумать о ней боялся, не то, что на словах вспоминать.
     Саму Мариту в этих краях больше никто не видел. Вместе с ней исчез и Бурый. Только люди сказывали, что когда шли бои в этих местах, так побеждали лишь те войска, которые видели перед боем видение – красивую черноволосую женщину в белой рубахе, рядом с которой был огромный бурый медведь. А белые они были или красными, для неё роли не играло. Иногда раненые воины, очнувшись после тяжёлого боя, обнаруживали себя кем-то перевязанными, и после этого шли быстро на поправку. Иногда перед ними тоже всплывало видение красивой черноволосой женщины, которая, их перевязывая, шепча при этом непонятное заклинание на остановку течения руды. Местный батюшка предложил по Марите панихиду справить. Помнил всё-таки, как она дочь его от смерти спасла. Только Порфирий наотрез отказался:
          – Где это видано было, чтобы по живым людям панихиду справлять. Жива моя дочь. У неё теперь своя семья и людей она лечит в тех краях, где ей судьба жить предназначила.
     Война Гражданская наконец-то закончилась полной победой Красной армии, как и предсказывал Порфирий. И люди, как началась коллективизация, а за ней и большой голодомор по всей Украине и части России, завидовали убитым, которые в этой войне полегли и теперь числились в героях.
     А где-то не то в Черниговской области, или где-то в Ровенской, некая  целительница появилась. По описанию она была очень похожа на Мариту. Говорят, что один красноармеец её с собой в родное село привёз, поскольку она его после боя обнаружила умирающим и выходила при помощи лесных трав и своей колдовской силы. Когда они в его село вернулись, то застали там одни пепелища и сидящую на пепелище его старенькую седую мать, убитую горем из-за сожжённого дома и потери сына, которого она уже не чаяла в живых увидеть. Мариту она вначале в штыки восприняла, что, разве в нашем родном селе девушек красивых нет, что ты какую-то иногороднюю домой привёз? Но когда с помощью Мариты они и хату новую выстроили, и дела хозяйственные наладили, изменила мнение, и не только сама Мариту полюбила, но и соседям не позволяла слово плохое о ней молвить. А когда Марита начала людей лечить и лечить пораненных животных со всей округи, то её все в селе полюбили.
        Когда по Украине прошла волна Голодомора, Порфирий с Ганной помереть к тому времени успели. А когда толпы голодных людей из других мест, озверевших от голода, убили старого мельника вместе с женой и сожгли от злости их мельницу, не найдя ни грамма муки в ней, а потом и дом старого Порфирия, Тимофей, уже повзрослевший к тому времени вместе с сыном мельника Панасом куда-то исчезли, а вернулись в село вместе со своими жёнами, когда жизнь там уже начинала налаживаться. Те, кто их встретил, видели на шее у Тимофея Порфирьича этот золотой медальон с головой медведя. И сила у нового знахаря была даже посильней, чем у его умершего отца. Но так как в колхозе уже нельзя было чем-то самостоятельно заниматься, то он стал там работать колхозным пасечником, а Панас, как и все его предки – мельником. Дом Тимофей новый построил на окраине села, где находилась колхозная пасека. А тот старый сгоревший дом на опушке леса травой зарос и больше там никто ничего не строил. Вот правда Анка что-то мудрит, но не говорит ничего наперёд, может быть, она собирается тот ключ лечебный отыскать и своё собственное имение на месте старого дома, где несколько столетий проживали её предки, построить. Теперь это возможно, если власти разрешат ей ту часть леса купить.


*Ведьмака – персонаж славянской мифологии и демонологии, колдун.
**Вирява – мать лесов и покровительница зверей у мордвинов
***Руда – кровь
****Макошь – славянская богиня судьбы.