Роберт Говард - Delenda Est...

Robert E. Howard: Delenda Est...

     - Это не империя, говорю вам! Это всего лишь притворство. Империя? Ха! Пираты, вот все, что мы есть! - Это был, конечно, Хунегайс, всегда угрюмый и мрачный, с заплетенными лентой черными волосами и висячими усами, выдающими его славянскую кровь. Он шумно вздохнул, и фалернское вино выплеснулось через край из нефритового кубка, зажатого в его мускулистой руке, и запятнало его пурпурную, расшитую золотом тунику. Он шумно отпил, словно лошадь, и с меланхолическим упоением вернулся к своей первоначальной жалобе.
     - Что мы сделали в Африке? Уничтожили крупных землевладельцев и жрецов, поставив себя хозяевами. Кто же работает на земле? Вандалы? Отнюдь! Те же самые люди, что работали там при римлянах. Мы просто влезли в римские туфли. Мы взимаем налоги и ренту и вынуждены защищать землю от проклятых берберов. Наша слабость в нашей численности. Мы не можем слиться с народом! - нас бы просто поглотили. Мы так же не можем сделать из них союзников и подданных; все, что в наших силах - это поддерживать своего рода военный престиж. Мы лишь небольшая группка чужаков, сидящих в замках и навязывающих свою власть многочисленному туземному населению, которое, правда, ненавидит нас не меньше, чем они ненавидели римлян, но…
     - С частью этой ненависти можно было бы покончить, - перебил его Атаульф. Он был моложе Хунегайса, чисто выбрит и не лишен привлекательности, его манеры были не столь грубыми. Он был свевом, чья юность прошла в заложниках при дворе Восточного Рима:
     - Они традиционной веры; если бы мы смогли заставить себя отречься от арианства...
     - Нет! - Тяжелые челюсти Хунегайса сомкнулись с таким треском, что зубы менее крепкие, чем у него, легко бы раскололись на части. Его темные глаза пылали фанатизмом, который среди всех тевтонов был исключительным достоянием его расы. - Никогда! Мы хозяева! Это они должны подчиняться, не мы. Мы знаем правду об арианстве; если несчастные африканцы не могут осознать своей ошибки, их нужно заставить увидеть ее - с помощью факела, меча и дыбы, если потребуется! - Потом его глаза снова помутнели, и с порывистым тяжелым вздохом он нащупал винный кувшин.
     - Через сто лет королевство вандалов станет лишь воспоминанием, - предсказал он. - Все, что скрепляет его сейчас, - это воля Гензериха. - Он произнес его как Гейзерих.
     Человек, носящий это имя, рассмеялся, откинулся на спинку резного стула из черного дерева и вытянул перед собой мускулистые ноги. Это были ноги всадника, но их владелец сменил седло на палубу военной галеры. За одно поколение он превратил расу всадников в расу морских бродяг. Он был королем народа, чье имя уже стало олицетворением уничтожения, и обладал лучшим умом в известном мире.
     Рожденный на берегах Дуная и возмужавший во время долгого пути на запад, когда потоки народов разбивались о римские частоколы, он добыл корону, выкованную для него в Испании, благодаря дикой мудрости, которой его научило время, в пиршестве мечей, в натиске и сокрушении народов. Его дикие всадники предали копья римских правителей Испании забвению. Когда вестготы и римляне объединились и начали посматривать на юг, именно интриги Гензериха заставили покрытых шрамами гуннов Аттилы направиться на запад, пронзая пылающие горизонты своими бесчисленными копьями. Аттила уже мертв, и никто не знает, где лежат его кости и его сокровища, охраняемые призраками пятисот убитых рабов; его имя прогремело по всему миру, но в свое время он был всего лишь одной из пешек, неудержимо двигаемых рукой короля вандалов.
     И когда после Шалона готское войско двинулось через Пиренеи, Гензерих не стал дожидаться, пока его раздавит превосходящая сила. Люди до сих пор проклинают имя Бонифация, который призвал Гензериха на помощь против своего соперника Аэция и открыл вандалам дорогу в Африку. Его примирение с Римом произошло слишком поздно; и было напрасным, как и мужество, с которым он пытался исправить то, что сделал. Бонифаций погиб от копья вандала, и на юге возникло новое королевство. Аэций сейчас тоже мертв, а большие боевые галеры вандалов двигаются на север, длинные весла опускаются в воду и сверкают серебром в звездном свете, большие суда кренятся и раскачиваются под натиском волн.
     В каюте первой галеры Гензерих слушал разговоры своих капитанов и мягко улыбался, поглаживая свою непослушную желтую бороду мускулистыми пальцами. В его венах не было и следа скифской крови, что несколько отличало его расу от других тевтонов с тех давних времен, когда разрозненные всадники-степняки, устремившиеся на запад перед завоевателями-сарматами, пришли к людям, обитавшим в верховьях Эльбы. Гензерих был чистым германцем; среднего роста, с великолепным размахом плеч и груди, с массивной жилистой шеей, его телосложение обещало столько же физической энергии, сколько его большие голубые глаза выдавали умственной силы.
     Он был самым сильным человеком в мире, и он был пиратом - первым из тевтонских морских налетчиков, которых позже люди назовут викингами, но областью его завоеваний были не Балтийское и не синее Северное море, а залитые солнцем берега Средиземного моря.
     - А воля Гензериха, - сказал он со смехом в ответ на последнее замечание Хунегайса, - состоит в том, чтобы мы пили и пировали, а завтрашний день пусть позаботится о себе сам.
     - Так я и поверил! - фыркнул Хунегайс с той свободой, которая еще существовала среди варваров. - Когда это ты позволял завтрашнему дню позаботиться о себе саму? Ты все строишь и строишь планы не только на завтра, но на тысячу завтра! Тебе не нужно притворяться перед нами! Мы не римляне, чтобы быть обманутыми, думая, что ты глупец, - как это сделал Бонифаций!
     - Аэций не был глупцом, - пробормотал Трасамунд.
     - Но он мертв, а мы плывем на Рим, - ответил Хунегайс с первыми признаками удовлетворения. - Аларик не забрал всю добычу, слава богу! И я рад, что Аттила потерял самообладание в последнюю минуту - тем больше грабежей ожидает нас.
     - Аттила вспоминал Шалон, - протянул Атаульф. - Есть что-то в Риме, что еще живо - клянусь святыми, это странно. Даже когда империя кажется наиболее разрушенной - разорванной, оскверненной и растерзанной - какая-то часть ее снова оживает. Стилихон, Феодосий, Аэций - кто знает? Сегодня ночью в Риме может спать человек, который низвергнет нас всех.
     Хунегайс фыркнул и забарабанил пальцами по залитому вином столу.
     - Рим мертв, как белая кобыла, на которой я ехал при взятии Карфагена! Нам остается лишь протянуть руки и схватить свою добычу!
     - Жил однажды великий полководец, который так же думал, - сонно сказал Трасамунд. - Еще и карфагенянин, ей-Богу! Я забыл его имя. Но он побеждал римлян повсюду. Режь, руби, это был его путь!
     - Что ж,- заметил Хунегайс, - он, должно быть, в конце концов, проиграл, иначе именно он разрушил бы Рим.
     - Это так! - ответил Трасамунд.
     - Мы не карфагеняне, - рассмеялся Гензерих. - И кто говорит о разграблении Рима? Разве мы не плывем в имперский город в ответ на призыв императрицы, окруженной завистливыми врагами? А теперь покиньте меня вы все. Я хочу отдохнуть.
     Дверь каюты захлопнулась, оборвав угрюмые предсказания Хунегайса, остроумные реплики Атаульфа и бормотание остальных. Гензерих поднялся и подошел к столу, чтобы налить себе последний бокал вина. Он заметно хромал, давным-давно франкское копье пробило ему ногу.
     Он поднес украшенный драгоценными камнями кубок к губам и тут же повернулся с гневным проклятьем. Он не слышал, как открылась дверь каюты, но по другую сторону стола напротив него стоял мужчина.
     - Клянусь Одином! - Арианство Гензериха было слегка поверхностным. - Что ты делаешь в моей каюте?
     Голос его был спокоен, почти безмятежен после первого возгласа удивления. Король был слишком проницателен, чтобы выказывать свои настоящие эмоции. Его рука легко сомкнулась на рукояти меча. Внезапный и неожиданный удар...
     Но мужчина не сделал ни единого враждебного движения. Он был незнаком Гензериху, и вандал знал, что он не тевтонец и не римлянин. Он был высоким, темноволосым, с величественно поднятой головой, его распущенные локоны были стиснуты темно-малиновой лентой. Вьющаяся патриаршая борода ниспадала на его грудь. Смутное, неуместное узнавание возникло в сознании вандала, когда он смотрел на незнакомца.
     - Я пришел не для того, чтобы причинить тебе вред! - Голос был глубоким, сильным и звучным. Гензерих мало что мог сказать о его одежде, так как на нем был широкий темный плащ. Вандал задался вопросом, не прячет ли он оружие под этим плащом.
     - Кто ты и как попал в мою каюту? - спросил он.
     - Кто я, не имеет значения, - ответил незнакомец. - Я на этом корабле с тех пор, как вы отплыли из Карфагена. Ты вышел в море ночью; тогда я и поднялся на борт.
     - Я не встречал тебя в Карфагене, - пробормотал Гензерих. - А ты человек, который выделялся бы в любой толпе.
     - Я живу в Карфагене, - ответил незнакомец. - И прожил там много лет. Я родился в этом городе, как и мои предки до меня. Карфаген - моя жизнь! - Последняя фраза была произнесена настолько страстным и яростным голосом, что Гензерих невольно отступил назад, его глаза сузились.
     - У жителей есть основания недолюбливать нас, - сказал он. - Но грабежи и разрушения были учинены не по моему приказу. Уже тогда я намеревался сделать Карфаген своей столицей. Если вы понесли убытки из-за грабежей, то...
     - Не от твоих волков, - мрачно ответил старец. - Разграбление города? Я видел такие погромы, какие тебе, варвару, и не снились! Они называют тебя варваром. Я видел, на что способны цивилизованные римляне.
     - Римляне не грабили Карфаген на моей памяти, - пробормотал Гензерих, нахмурившись в некотором недоумении.
     - Верх справедливости! - вскрикнул незнакомец, высунув руку из-под плаща и ударив по столу. Гензерих отметил, что его рука мускулистая, но белая, словно рука аристократа. - Римская жадность и предательство разрушили Карфаген, торговля отстроила его в другом обличье. Теперь ты, варвар, отплываешь из его гавани, чтобы усмирить его победителя! Стоит ли удивляться, что старые мечты посеребрили канаты ваших кораблей и ползают по вашим трюмам, а забытые призраки вырываются из своих древних могил, чтобы скользить по вашим палубам?
     - Кто сказал об усмирении Рима? - с тревогой спросил Гензерих. - Я плыву, чтобы разрешить спор о наследовании…
     - Тьфу! - Рука снова ударила по столу. - Если бы ты знал то, что знаю я, ты бы очистил этот проклятый город от жизни, прежде чем снова повернуть свои корабли на юг. Даже те, к кому ты плывешь, замышляют твою погибель, - а на борту твоего корабля предатель!
     - Что ты имеешь в виду? - И все же в голосе вандала не было ни волнения, ни гнева.
     - А если я докажу, что твой самый верный спутник и слуга замышляет твою гибель вместе с теми, к кому на помощь вы спешите?
     - Дай мне это доказательство; тогда проси, что хочешь, - мрачно ответил Гензерих.
     - Прими это в знак веры! - Незнакомец бросил монету на стол и схватил шелковый пояс, небрежно брошенный Гензерихом.
     - Следуй за мной в каюту твоего советника и писца, самого красивого мужчины среди варваров...
     - Атаульф? - Гензерих невольно вздрогнул. - Я доверяю ему больше, чем всем остальным.
     - Значит, ты не столь мудр, каким я тебя считал, - сурово сказал старец. - Предателя внутри следует бояться больше, чем врага снаружи. Не римские легионы победили меня, а предатели у моих ворот. Не только с мечами и кораблями имеет дело Рим, но и с душами людей. Я пришел из далекой страны, чтобы спасти твою империю и твою жизнь. Взамен я прошу только об одном: залить Рим кровью!
     Мгновение незнакомец стоял преображенный, воздев могучую руку, сжав кулак, темные глаза сверкали огнем. От него исходила аура ужасающей силы, вызывающая благоговение даже у дикого вандала. Затем королевским жестом обернув вокруг себя пурпурный плащ, мужчина прошествовал к двери и вышел, несмотря на восклицание Гензериха и попытки удержать его.
     Выругавшись в замешательстве, король проковылял к двери, открыл ее и взглянул на палубу. На корме горела лампа. Из трюма, где усталые гребцы трудились на веслах, исходил смрад немытых тел. Ритмичный стук соперничал с затихающим хором кораблей, двигавшихся длинной призрачной шеренгой. Луна серебрила волны, палуба сияла белым в ночи. Одинокий воин стоял на страже у дверей Гензериха, лунный свет блестел на его золотом шлеме с гребнем и римском панцире. Он поднял дротик в знак приветствия.
     - Куда он делся? - спросил король.
     - Кто, мой лорд? - удивленно спросил воин.
     - Высокий человек, идиот, - нетерпеливо выдохнул Гензерих. - Мужчина в пурпурном плаще, который только что вышел из моей каюты.
     - Никто не покидал вашу каюту с тех пор, как господин Хунегайс и остальные ушли, мой лорд, - в замешательстве ответил вандал.
     - Лжец! - Меч Гензериха, выскользнувший из ножен, был подобен серебряному потоку в его руке. Воин побледнел и отшатнулся.
     - Бог свидетель, король, - поклялся он, - я не видел такого человека этой ночью.
     Гензерих сурово посмотрел на него; король вандалов был судьей среди людей, и он знал, что этот воин не лжет. Он почувствовал странное шевеление на коже головы и, не говоря ни слова, спешно похромал к каюте Атаульфа. Перед ней он слегка замешкался, затем распахнул дверь.
     Атаульф лежал, растянувшись на столе, в позе, не требующей повторного взгляда для определения. Его лицо было багровым, остекленевшие глаза расширились, а черный язык высунулся наружу. На шее у него был завязан крепким узлом, какой делают моряки, шелковый пояс Гензериха. Рядом с одной рукой лежало перо, с другой - чернила и кусок пергамента. Подхватив его, Гензерих внимательно прочитал.

     «Ее величеству, императрице Римской:
Я, твой верный слуга, исполнил волю твою и готов убедить варвара, которому служу, отложить наступление на имперский город, пока не прибудет помощь, которую ты ожидаешь от Византии. Тогда я поведу его в упомянутую бухту, где его можно будет поймать, словно в тиски, и уничтожить со всем его флотом, и...»

     Письмо обрывалось беспорядочными каракулями. Гензерих посмотрел на мертвеца сверху вниз, и снова короткие волосы на его голове встали дыбом. Не было никаких признаков присутствия высокого незнакомца, и вандал знал, что больше никогда не увидит его.
     - Рим заплатит за это, - пробормотал он. Маска, которую он носил на публике, спала; лицо вандала превратилось в образ голодного волка. Не нужно было быть мудрецом, чтобы в его взгляде, в напряжении могучей руки прочесть гибель Рима. Он вдруг вспомнил, что все еще сжимает в руке монету, которую незнакомец бросил перед ним на стол. Он взглянул на нее, и у него перехватило дыхание, когда он узнал символы старого, забытого языка, черты человека, которые он часто видел вырезанными в древнем мраморе в старом Карфагене, пережившем период римской ненависти.
     - Ганнибал! - тихо пробормотал Гензерих.

1. «Delenda Est» (лат.) - «Должен быть разрушен».