Pro маму часть 1

25 октября 1922 года на свет появилась девочка Комиссарова Лизонька. Это произошло в деревне Дедково (или Скарлываново) Буйского района Костромского округа, что зафиксировано в Свидетельстве о рождении № 188 от 24.01.31 г. Заверено печатью Троицкого Сельского Совета. Это соседние деревни, из которых родом соответственно её отец и мать. В нашей семье слово «Скарлываново» носило в некотором роде плебейский оттенок.

   16 ноября 2005 года скончалась Фёдорова Елизавета Силуановна в моей квартире в Санкт-Петербурге. Было начало первого часа ночи, мама спала, а я рядом на коленях читала вечернее правило, и она перестала дышать. Завидная смерть...

   Откуда у моего деда Комиссарова Силуана Яковлевича такая революционная фамилия, не знаю.

   Уже 1 сентября 1931 года Лиза поступила в 1 класс школы № 19 на ул. Жуковского 59 в центре Ленинграда. Отцу, агенту Ленбытокраски, дали большую комнату в коммунальной квартире на ул.Восстания 19-51 на первом этаже с огромными прямоугольными окнами, явно предназначенными для витрин магазинов. В семье была ещё девочка Катя на три года младше. Мать, Анастасия Михайловна, устроилась уборщицей в школу. Она до конца своих дней не научилась писать и читать, но деньги считать умела, хотя их никогда толком не было. Семья была очень красива, сохранились салонные фото в светло-коричневых тонах.

   Из педагогической характеристики Лизы: «К занятиям относилась исключительно добросовестно, имела хорошие и отличные успехи, нервна, вспыльчива. Ввиду болезни (мигрень) несколько сдала в учении. В общем успевает отл. и хор., невыдержанна, резка.» Мамин архив мне стал доступен только после её смерти.

   Была привязана к отцу, который по роду своей деятельности много отсутствовал. Часто сидела на широком подоконнике, скучала. А ещё почти профессионально играла в волейбол, ездила по соревнованиям. Лиза была «счастливой» обладательницей RusRazmerа, что, по моему мнению, создавало дополнительные трудности в её спортивном увлечении. И на моей памяти мама бюстгальтеры шила исключительно на заказ с широкими бретелями, иначе на плечах образовывались канавки. Маму застала достаточно молодой и видела её в деле на волейбольной площадке.

   Семья снимала дачу, причём аренда была не на лето, а на весь год. Дачу подыскали так, чтобы Силуану Яковлевичу было удобно ездить по работе. Ст.Лустовка, в большом, добротном доме, причём хозяева были на 30 лет старше. Им предстояло стать сватами. Сложилась достаточно стандартная ситуация - Лиза влюбилась в сына хозяев дачи. Константин и Наталья были 1870 года рождения, а Силуан и Анастасия 1900. Первого ребёнка Наталья родила в 42 года, а через 4 года родился и мой будущий отец.

   Лиза выбыла из школы 5 сентября 1940 года, закончив только 9 классов. Мама объясняла это тем, что ей проходу не давал один из учителей. И она переехала на ст.Лустовка, а ей 25 октября исполнялось всего 18 лет. Никто и представить себе не мог, ЧТО произойдёт меньше, чем через год.

   В общем, оба моих родителя во время войны оказались на оккупированной территории. Когда появился «Фонд взаимопонимания и примирения», я попыталась получить компенсацию из средств германского Фонда «Память, ответственность и будущее» для своей слепой матери, но первый ответ от 15.12.2001года совершенно обескуражил: требовались свидетели, которые уже умерли, и документы, которых не было. Я и думать забыла. Совершенно случайно слышу по радио выступление Людмилы Борисовны Нарусовой, которая стала председателем Фонда от Российской федерации: «Не надо ни свидетелей, ни документов, просто подробно опишите ситуацию, у немцев все архивы сохранились.»
Благодаря этому, я взяла интервью у своей мамы.

   «Я была на принудительных работах в Эстонии на ст.Сангаста с конца октября 1943 г. по август 1944 года.
   На момент начала войны проживала с мужем Фёдоровым Алексеем Константиновичем (1916-1988) на ст. Лустовка пос. Лисино-Корпус Машинского с/с Тосненского района Ленинградской области в частном доме вместе со свекровью Фёдоровой Натальей Ивановной (1870-1958) и свекром Фёдоровым Константином Васильевичем (1870-1943). Я была беременна. 29 июля 1941 г. родился сын Фёдоров Владимир Алексеевич. Рожать поехала к маме в Ленинград, хотя город уже бомбили.

   Мать, Комиссарова Анастасия Михайловна, с моей младшей сестрой Катей жили на ул.Восстания,19-51, где их и застала блокада. Они пережили самое страшное время - зиму 1941-1942 годов, уехали по Ладоге в конце февраля 1942.
 
   Мой отец Комиссаров Силуан Яковлевич 22 июня 1941 г. был призван в войска МПВО, получил ранение в Павловске, скончался в марте 1943 г. в военном госпитале на ул.Восстания, 8, похоронен в братской могиле на Пискаревском кладбище.

   Из Снегиревки муж меня с ребенком забрал под расписку досрочно и сразу увез к себе в Лустовку.  Он был железнодорожником, поэтому призыву не подлежал, работал начальником станции Лустовка (железная дорога невероятно интенсивно работала, шли переброски войск, теники),  был депутатом Машинского сельсовета. Всё время обещали эвакуировать, но этого не произошло.

   Немцы появились в конце августа 1941 года, к этому времени все дома на ст. Лустовка, и наш в том числе, были сожжены. С сентября по октябрь жили в лесу в землянках (мама была педантично аккуратным человеком, но она уже не помнила, как умудрялась ухаживать за грудным ребёнком).

   Мужа забрали немцы в марте-апреле 1942 года и до августа 1944 я о нем ничего не знала. Он сбежал и воевал на территории Белоруссии в партизанском отряде бригады Машерова. Награжден орденом Красной Звезды и медалями.

   В Лустовке всех местных немцы поселили в барак и определили работать на лесопильном заводе. Вместе с оккупантами вернулся хозяин завода с семьёй, полностью восстановил завод, который наши сожгли отступая.

   В конце 1942 г. мне повезло (мама закончила всего 9 классов, а немецкий знала очень прилично, тогда во всех школах учили в основном немецкий): взяли в комендатуру на кухню, колола дрова, мыла полы, возила воду, стирала. Работала только за еду для себя, ребёнка и свекрови. Дали комнатку во дворце, бывший императорский охотничий дворец использовался как общежитие и кухня.

   В конце октября 1943 г. нас с сыном насильно вывезли в Эстонию на ст.Сангаста. Со мной вместе были родственники по мужу (идёт перечисление). Других людей, которые со мной работали в Сангасте, не помню, они были из других мест Ленинградской области. Жили в лагере в бараке, работали под конвоем на кирпичном заводе и на станции на погрузке.
   
 В середине августа 1944 года началось спешное отступление, немцы даже платформы толкали вручную через мост в сторону Валги. Нас тоже увозили с собой, но в этой суматохе все разбегались. А вещи уехали. С родственниками во время погрузки потерялись. На одну ночь нас с сыном спрятали эстонцы на хуторе. Пешком дошли до ст. Выру и в грузовом вагоне доехали до ст. Вырица.»

   В конце добавляю от себя: «С уважением к Вам, Людмила Борисовна, и надеждой на то, что моя мать, сама будучи почти ребёнком, пронёсшая через войну новорождённого сына, получит, в первую очередь, моральную компенсацию, если её просьба решится положительно.»

   И она решилась!!! (Информация о решении от 20 февраля 2004 года) Мама получила 1500 евро, 500 отдали моему братику, которые он, несмотря на малолетство, заслужил. Но Владимир Алексеевич изначально считал мою затею совершенно бесполезной.. Как ни странно, моих родителей ни разу не вызывали в Большой дом, а я не раз на вопрос анкеты "Были ли вы или ваши родственники интернированы во время войны?" врала и отвечала отрицательно.

   В конце 90-х или начале нулевых мне удалось совершить небольшое, но очень важное для моей мамы, путешествие в это удивительное место. Справа от меня сидел мой брат, а сзади мама, тётя Катя и Алевтина Михайловна — их двоюродная сестра, близкая мамина подруга. Теперь уже нет никого.

   Необычайно удивительно, что постройки придворного архитектора Николая Леонтьевича Бенуа, тот самый охотничий дворец Александра второго, где мама жила и работала на немцев, здание Егерского училища и Церковь Происхождения Честных Древ Креста Господня, пережили революцию, оккупацию и распад СССР.

   Станция Лустовка находилась совсем рядом со всей этой неожиданной в данном месте имперской красотой, о значимости которой не подозревал мой отец. В то время имел 5 классов образования,  был начальником станции. Почти первый парень на деревне, блондин и хорош собой!

   Мы надеялись найти мамину подругу детства из местных жителей, везли с собой её фотографию в 16-летнем возрасте, мама уже совсем плохо видела и ей этот раритет был не нужен.

   Меня поразили красота и ухоженность вокруг. Такое миниатюрное Царское село, дворец деревянный, но как пристанище венценосного охотника, очень органичен. Теперь он принадлежал Лесотехнической академии и там летом во время практики жили студенты, а в егерских учебных корпусах располагался лесотехнический техникум. В общем, студенческий рай, маленький Оксфорд. Посёлок вокруг особо не разросся.

   Мамина подруга работала завхозом во дворце. Встреча была невероятная, все плакали. Эта чудесная женщина, совершенно одинокая, личная жизнь не сложилась, везде ездила на велосипеде, сказала, что она вся искусственная: хрусталики, слуховой аппарат, зубные протезы. У неё шикарная собака. С мамой долго проговорили. Брату организовали экскурсию по хозяйственным помещениям дворца, где он провёл первые годы своей жизни.

   Сфотографировались у маленького станционного здания Лустовки. Где находился дом Фёдоровых, сёстры Лиза с Катей так и не определились...

   Лизе с сыном попасть в Ленинград было сложно, не было прописки, а город после снятия блокады был закрыт для иногородних.  Мать с сестрой уже вернулись на ул. Восстания, благодаря почте Лизе удалось сообщить своё местонахождение. Катя тогда была беременна, приехала в Вырицу, нашла дом, где приютили сестру, увидела маленького мальчика на улице, сразу узнала в нём племянника, схватила на руки. Отдала сестре свои документы в надежде, что к беременной не будут привязываться. И сёстры с Вовой оказались в Ленинграде.

   Когда уезжали в эвакуацию, комнату закрыли на ключ и опечатали. Это первый этаж с огромным застеклённым окном, всё оказалось в полной сохранности!!!

   Лиза нашла могилу отца на Пискаревском кладбище, сначала там были индивидуальные могилы, а после создания мемориала — братская могила 1943 г., куртина 51, как номер квартиры на Восстания. Каждое 9 мая, пока мама была в силах, навещали могилу моего деда, которого никогда не видела.

Моему отцу дали комнату в ведомственном доме рядом с Московским вокзалом.  Впоследствии он закончил железнодорожный техникум и на моей памяти работал диспетчером в Управлении Октябрьской железной дороги, рядом с Александринским театром, на работу ходил пешком. График его работы был очень неудобен для семьи: в день с 9 до 21, в ночь с 21 до 9, выходной. Когда папа был в ночь или с ночи, он спал до и после работы и надо было соблюдать полную тишину. У нас был служебный телефон, выход в город через девятку. Его невозможно было отключить от сети, поэтому накрывали подушкой. Помню маленький бежевый чемоданчик, куда мама укладывала всякую еду папе с собой.

    После войны Сталин запретил аборты, но многие женщины сами или при помощи «бабок» умерщвляли своих нерождённых детей, потом при смерти попадали в больницы, где им делали т.н. чистки. И не подозревали, что совершают тяжкий грех детоубийства, а не просто «не плодят нищету». Мне повезло, мама дружила с акушеркой из Снегирёвки Ольгой, и та ей сказала, что надо рожать, иначе от очередного дикого аборта не выживешь. И вот я родилась 18 сентября 1950 года. Ольга в эти сутки заступила на дежурство и сразу пришла к маме: «Нашла твою девку!» Ольга со стареющим сыном жили в огромной комнате, естественно, в коммуналке на Литейном. Мы с мамой часто к ним ходили.

   Гончарная ул., 9, кв.15 — мой первый адрес. Комната 20 квадратных метров, с двумя окнами во двор, тонкой перегородкой разделена на две. Не было кухни, там жила женщина, мама долго хлопотала чтобы ей дали комнату в другом месте. В квартире появилась кухня с раковиной и газовыми плитами с выходом на чёрную лестницу. В кухню и туалет коридор поворачивал на 90° и спускался на две ступеньки. Это был другой флигель двора-колодца. Двор был плотно заставлен поленницами дров, между ними играли в прятки. Детей выпускали гулять во двор, следили из окон и домой звали из них же.

   Пока отсутствовала кухня, в первой половине нашей комнаты стояла дровяная плита, на ней мама готовила, и она же служила печкой, центрального отопления не было. Несмотря на все коммунальные сложности, мама меня каждый день купала, и вообще всегда были еда и полный порядок.

   До кучи к нам пришла старенькая мамина свекровь. Она во время войны потеряла свою не самую плохую недвижимость и сначала жила с семьёй своей дочки Анны, но видимо, мягко говоря, не понравилось. Она упала на колени перед невесткой, и мы, как в сказке про теремок, стали жить впятером. Наталья Ивановна, конечно, была привязана к Вове, всю оккупацию он был у неё на руках, чтобы Лиза могла работать. Меня недолюбливала. Вся отцовская любовь обрушилась на меня, и она жалела Вову. В квартире,правда, жили ещё 11 человек, но это в других комнатах. Тогда это было нормально после войны и блокады. Скончалась моя бабушка Наталья в феврале 1958 года, угасла за три дня, практически не болела. Ни в какой морг тело не увозили, лежала в белом платочке на столе у нас в комнате, а мы ночевали у соседки Ираиды Евстигнеевны, такое имя-отчество хошь не хошь запомнишь.

   В коммунальной квартире обязательно должен был быть квартуполномоченный, его никто не выбирал, и особо никто не хотел им быть. Главная задача - расчет оплаты электричества и сбор денег на оплату по общему квартирному счётчику. Это было легче застрелиться. Именно тётя Ира занималась этим неблагодарным делом. Когда только въехали в эту квартиру, Ираида Евстигнеевна уже вовсю командовала парадом, и туалет для вновь поселившихся был закрыт. Это трудно себе представить, но так мама рассказывала. Оставалось только бегать во двор или на вокзал, благо рядом. Но моя мама удивительно умела дружить с людьми, с которыми это было немыслимо. И они подружились! Тётя Ира принципиально не работала. Её муж Николай с фронта вернулся к ней, оставив там дочку, платил алименты. Своих детей Бог не дал. Поскольку она всё равно не могла заработать больше этих алиментов, и не пыталась зарабатывать. Была хорошей хозяйкой и моей негласной няней, частенько стояла на кухне, облокотившись на свой стол, с постоянной беломориной во рту. Впоследствии умерла от рака лёгких. Я имела свободный доступ в их комнату, а там был толстый кот, которого не выпускали в коридор, и для него грядка с проросшим овсом.

   Как-то надо в этих экстремальных условиях мыться и стирать большое бельё. В те времена был один выходной, а суббота - короткий рабочий день, и вся семья - в баню на Пушкинской улице. После ежедневного утреннего душа чувствуешь себя чистым максимум до вечера, а после бани как минимум три дня ощущаешь невероятную лёгкость и звонкость во всём теле. Пока был жив мой муж, регулярно ходили в баню, поэтому знаю, что это такое! А большая стирка происходила в общедоступной прачечной, которая была в кухонном флигеле. Бельё стирали в огромных деревянных лоханях, холодной воды хоть залейся, а горячую грели своими дровами. Очень любила ходить с мамой стирать. В маленьком тазике стирала свои тряпочки. Сушили бельё на чердаке, а отжимали мамины волейбольные руки так, что любая центрифуга отдыхает.

   Какое-то время мама по ночам вязала одинаковые шерстяные кофты, которые хорошо продавались на барахолке на Обводном канале. Сначала тётя Ира садилась рядом просто поболтать, а потом тоже стала вязать.

   Мама была рукодельница, когда всё успевала, не знаю, но чётко помню, что ни разу не видела маму, лежащую на диване средь бела дня и читающую книгу, например. Причём она не выглядела замученной жизнью.

   Подавляющее большинство жительниц городов СССР выписывали журнал "Работница". Там было про всё. Я писала школьное сочинение для сына про Марину Цветаеву. В списке литературы: Аришина Н. "Подруги", "Работница", N 7-8, 1992. А уж по приготовлению еды, ведению хозяйства, рукоделию и т.п. просто абсолютно необходимый ежемесячный журнал, причём очень дешёвый. Чем только ни занималась моя мама, кое-что и мне передалось. Вязание спицами и крючком (огромные покрывала на кровать из ириса и шляпки летние, которые при каждой стирке надо было крахмалить и натягивать на трёхлитровую банку). Мамочка купила подольскую ножную швейную машинку, чтобы вышивать гладью!!! В те давние времена штопали чулки и носки, чему даже учили на уроках домоводства в школе. Это я научилась делать особенно виртуозно и с удовольствием, даже лучше мамы. Вообще я полюбила чинить всякие вещи, чтобы было незаметно. Потом вместе с мамой перешли на другой уровень вязания спицами, появился журнал Burda. Вязали с мамой крутые фирменные вещи для меня и моей семьи. А вязали так: рисовала маме схему в крупную клетку, она чётко провязывала все большие детали(хотя уже совсем плохо видела), а я довязывала мелкие и занималась сборкой. Когда мама совсем ослепла, продолжала, сидя в кровати, рукодельничать с пользой для семьи: шила вручную постельное бельё и вязала носки на двух спицах. Романтика перестройки после дефолта при Кириенко абсолютно уничтожила челночный бизнес из Финляндии, и после недолгого шока наша семья наладила своё производство аналогичных товаров. Шили и постельное бельё. После кроя оставались длинные ровные лоскуты, которые привозились маме, и она их соединяла до размеров простыни, где лицо и изнанка у ткани определяла на ощупь безошибочно, ну и ширину простыни тоже. Каждый шов прошивала два раза, много раз стиралось в машине без проблем. Было несколько длинных иголок с большими ушками, в которые я вдевала очень длинные толстые белые нитки, чтобы маме на подольше хватало. После мамы пользовалась этими простынями много лет и совершенно не чувствовала швов. Для вязания носков специально ездили на комбинат Тельмана, покупали недорогую некрашеную шерстяную пряжу. Мама вязала на двух спицах по полноска, а потом сшивала, этих носков моим мужикам хватило лет на пять, если не больше.