Терки

Блединский был бледнее обыкновенного. Ему и раньше сложно было сравниться по колориту с розовоносым поросенком, но сейчас оттенок лба и щек его напоминал цветом небольшого зверька - песца. Мусорный бак, поставленный на попа, возвышался перед ним и тесно обступали зашуганную фигуру переговорщика обшарпанные стены закоулка. На баке красовались ряды разнокалиберных бутылок и жестяных банок, заполненных едва на восьмушку жидкостями, очевидно это были охотничьи трофеи, собранные намедни Блединским на близлежащих помойках совместно с корешем, что перетаптывался рядом. Выглядел Блединский уныло – чегой-то волновался, походу. А может кокс попался ненадлежащего качества или всколыхнулись в мозжечке главные  кадры любимого фильмеца: там, где главный герой - какой-то захудалый князек - зигзагами шляется по загаженной нечистотами улице и истошно блюет, обожравшись какого-то говенного зелья. Или полузабытая доска дорогому Маннергейму прокатила по извилинам?
«Еще и толковища эти, будь они не ладны. Послали меня, нормального пацана, на терки с прилежащими бомжами», - кисло размысливал он, уныло подсчитывая стоящее перед ним богатство – а вдруг слямзит кто-то, мало тут шатающихся? «Однако придется докладать, деваться-то некуда. И не нальют ведь опосля, если чё», - хоть и не сразу, но все-таки догнал он, искоса глянул на компаньона, выпучил глаза и промямлил:
— Мы тут с ими перетолковали, короч, с фашиками этими, типа, - бросив взгляд куда-то в отсутствующее справа пространство, промычал он, — так вот, братва оттудова согласилась, типа, на что перетопчемся мы немного еще, и свалим, короч. А вот он, корешок мой, он за меня мазу держит, и чтой-то вам сейчас изобразит. А я опосля допою еще немного. Ну, давай, короче, лепи…
Корешок тот неловко протиснулся вперед, поправил поношенный кителек с чужого плеча, обронив попутно с мусорного ящика крайнюю жестянку, где еще болтались остатки пива. Короткая судорога свела его левую щеку, а губы негромко выплюнули:
— А чё мне, чё я?
— Ты не косись-то, не косись. На камеру вон зенки пяль, — одернул его Блединский.
— Не морозь мозг, сам знаю, - сипло ответил тот.
Но потом голос его окреп:
— Покипешивали мы тут, и решились отвести, значить, базарище наше от ихова городка малого - Куева. Вот так и порешили. Мира хочем, вот. Потому стрелу и забили, типа. И еще, - немного помявшись, ноющим голосом продолжил кореш. — Пацанчики-фашисты, ну вы чё? Совсем берега потеряли? В зенки вам глядя из кинокамеры прям бакланю: ну, не будьте вы конченными волчарами, харе борзеть, не рвите на куски братанов наших перед синим глазом. Завязываете в натуре, харе? Ну, хоть в сторонку там какую-то с ними отвалите, если чё. Харе?
Тут корешок облизнулся, видно было, что трубы-то горят нещадно, покосился на Блединского, типа, давай уже, забей на этот балаган, похмелиться пора.
Тот втянул воздух, словно почувствовал близкий запашок чужого косяка, и добавил, выпучив еще больше скрытые стекляшками глаза:
— Вот так вот, короч. И еще. Мы на толковище следующее явимся, если чё, зуб даю, помусолим с фашиками поновой о том, о сем. Прикольные они, в натуре. Нам с ними, короч, ботать по кайфу.
Конечно, хотелось ему под конец пафосно тявкнуть: Зиг Хайль! Но поскромничал: тогда уж точно не нальют.