Монолог стула

На сцене стоит стул. Звучит голос. Подразумевается, что это говорит стул.
СТУЛ: Добрый день. Бонжорно. Гуд морнинг. Как там ещё? Нет. Больше не знаю. Здравствуйте. Я — стул. Обыкновенный стул. Деревянный. При этом местами я даже обит тканью. Я мало чем отличаюсь от миллионов моих собратьев. Моя характерная черта — это три небольших царапины на одной из моих ножек. Это сделал хозяин, когда был молод. Поначалу мне сильно не нравилась эта метка. Но со временем я привык к ней. И даже стал гордиться ею. Ведь именно меня хозяин решил выделить из всех остальных стульев. По-моему другие стали завидовать мне. Эх, сколько времени прошло с тех пор. Я уже староват. Ножки  мои поскрипывают. Да и моя ткань поистёрлась. Хотя возраст стула — вещь относительная. Важно то, как ты, стул, себя ощущаешь. Я чувствую, что в силах простоять ещё не одно десятилетие. Конечно, физическое твоё состояние также немаловажно. Ты сколько угодно можешь считать себя молодым, только что сделанным. Но если при этом ты остаёшься дряхлой развалиной, недолго тебе протянуть. Хотя прежние стулья веками стояли и ничего. Тогда всё-таки время другое было. Да и к стулу иначе относились. Нас ценили. Стул стоял во главе угла. Нам было отведено почётное место. И в отношения между стульями и людьми ещё не вторглось ложное представление о комфорте. Знали бы люди, что испытывает стул, когда кто-нибудь садится на него. Это не поддаётся описанию. Это не просто физиологический процесс. Это метафизика. Слияние двух сущностей. Двое становятся одним. Величайший союз в мироздании. Куда там жалким соитиям до этого. Лишь мать, вынашивающая ребёнка, способна отдалённо понять природу этой глубочайшей тончайшей связи, которая образуется между человеком и стулом. Пусть люди эгоистичны  и  мелки. Думают  только  о  себе,  о  получении  удовольствия.   Мы, стулья, хорошо понимаем это. Но не можем отказать человеку. Такова  наша   природа. Мы — слишком возвышены и бескорыстны. Поэтому позволяем себя грубо использовать. Стул отдаёт себя всего, раскрывает всю свою сущность навстречу человеку, принимает того, каким бы он ни был, жестоким, властолюбивым, сребролюбцем, сластолюбцем, страстотерпцем, грешником, святым. Мы всё терпим, не переставая заботиться о людях, думая о их удобстве. Даже когда те в запале своей страсти к разрушению уничтожают нас, расчленяют и сжигают (я слышал, бывает и такое). Мы всё равно любим их и прощаем. Что бы они с нами ни делали, стоит им вернуться к нам, мы примем их, как будто ничего не было, если, конечно, физически будем ещё в состоянии сделать это. Мы ничего не можем поделать с собой, да и не хотим. Жертвенность и самоотдача свойственны нам. И кто, скажите мне, был спутником людей  в минуты раздумий? К кому обращаются во время горьких потрясений? К чьей помощи прибегают, у кого ищут пристанища, как не у нас? Кто помогал всем великим творцам и гениям в создании своих шедевров? К кому люди обращались за вдохновением? Если бы не мы, ничего этого бы не было. В ком искали поддержки в трудную минуту? Кто всегда был безмолвным свидетелем их счастья и горя? Теперь люди стали забывать о стульях. Нас всё чаще ставят в сторону. В этом, на мой взгляд, одна из главных причин упадка современного искусства. Люди забыли о стульях! Раньше вместе мы создавали, творили. Сейчас люди больше времени проводят с кроватями, этими вечно алчущими сладострастия похотливыми бездельницами. Или с креслами. Об этих даже говорить не хочу. Ожиревшие, думающие только о удобстве лентяи. По сравнению с ними мы, естественно, выглядим слишком аскетично, сдержанно, внешне холодно. Это только для тех, кого интересует внешняя сторона. Никто никогда не будет открыт человеку так же, как стул. Что бы люди ни вытворяли, стулья всегда будут ждать их, надеяться на соединение. Мы — стулья. Это наше предназначение. Наша миссия — служить опорой человечества.