Светлые наши, радостные праздники...

Светлые наши, радостные праздники.
Счастье от общения с любимыми людьми...
Светите вы мне волшебными свечами
В самые холодные, безрадостные дни...

Вспоминая Александра Николаевича, нельзя не вспомнить наши скромные по средствам, но замечательные по замыслу и исполнению праздники. Их было немного в году, но я на всю жизнь запомнила каждый из них. Необыкновенное тепло вызывают в моей душе и воспоминания о тех, ни с чем не сравнимых, предпраздничных хлопотах, что предшествовали им. Однако, прежде чем рассказать об этом, нужно упомянуть о тех удивительных отношениях, которые я наблюдала между Александром Николаевичем и моей бабушкой.
Жаль, мне не известно, кем были мои предки. Знаю только со слов моей мамы, что бабушка была дочерью очень богатого человека родом то ли из Польши, то ли из Литвы, которого убили на ярмарке лихие люди.
Свою прабабушку я увидела в последние годы ее жизни. Мама привезла меня из Москвы в маленькую деревеньку Бровничи, затерянную в брянских лесах, когда мне не было еще четырех лет. Здесь я прожила с бабушкой Катей и прабабушкой Палашей четыре прекрасных года. Детская память запечатлела яркие картинки из нашей совместной жизни. Запомнилось почтительное отношение сельчан к моей прабабушке Пелагее.
Односельчане называли ее просто — бабушка Палажка. Прабабушка лечила всех от мала до велика травами и заговорами, принимала роды. Это уж потом, когда она была совсем старенькой, в начале пятидесятых, приехала медсестра, которая в первые годы своего пребывания в деревне не столько лечила, сколько была в помощницах у бабушки Палажи.
Попросту говоря, прабабушка Палаша была знахаркой, а наша старая изба с заросшей мхом крышей и опустившимися до земли окошками походила, скорее, на сундучок с разнообразными травами, ароматами лесов и полей.
Часто в избу заходили сельчане с просьбами о помощи или с нехитрой благодарностью за исцеление. Это были продукты, иногда работа в огороде, ремонт избы или сарая. Вот так мы и жили. Прабабушка, бабушка и я...

Так было не всегда. Жизнь, она длинная, и много перемен, радостей и трудностей было у моих дорогих женщин. Бабушка жила в городе до тех пор, пока не состарилась ее мама. Тогда пришло время вернуться ей на родину, где она и прожила лет десять, а после смерти прабабушки Пелагеи переехала в Москву к своей дочери, моей маме, и стала соседкой Александра Николаевича.

Сам факт ее приезда из деревни, видимо, дал ему повод считать мою бабушку крестьянкой. Я думаю, что именно в этом заключался весь смысл и тонкость взаимоотношений между Александром Николаевичем и моей бабушкой. Граф и Крестьянка. Я постоянно чувствовала дистанцию между ними, как наверняка чувствовали ее и они. Что-то похожее на отношение хозяина и прислуги, но сколько уважения и такта было в этих отношениях!

Александр Николаевич был старше и слабее бабушки, почти не выходил из дома. Он зависел от нее. Часто просил бабушку сходить в домовую кухню или магазин, прачечную или мастерскую. Просил деликатно, но мне всегда слышалась некая барская нотка в его просьбах.
А бабушка никогда не отказывала, просьбы его выслушивала спокойно и терпеливо, не было в ее отношении к соседу никакого ни подобострастия, ни превосходства. Я видела, что она всегда старалась порадовать его прилежным исполнением поручений, даже тогда, когда она заболела и силы ее стали убывать.

Разница между этими двумя пожилыми людьми была мне очень заметна. Разница двух сословий, несмешиваемость их, как, к примеру, воды и масла, и при всей этой разнице способность мирно сосуществовать, не унижая друг друга, не оскорбляя, а наоборот,  быть опорой друг другу. Ясно было, что бабушка нужна Александру Николаевичу как нянька или прислуга, а он ей — как наглядно выраженная благодарность за ее труды, как источник уважения ее человеческого достоинства и выражение любви за ее бескорыстный труд и самоотдачу.

Отношения между Александром Николаевичем и бабушкой были наглядным примером того, что сообщество людей должно быть разделено на сословия, и лучше всего, если они не будут смешиваться в массе своей. Только среди равных себе человек может иметь понимание и быть духовно свободен. Только равные не могут оскорбить друг друга, и у них не возникнет опасения быть униженными и оскорбленными. И только при условии гармонии внутри каждого сословия будет гармония и между разными слоями общества. Именно это я и наблюдала в отношениях близких мне людей. Каждый знал себе цену и уважал достоинство другого.

Ну, а теперь несколько слов о счастливых и радостных днях, которые украшали нашу жизнь.

Праздники всегда состояли из двух частей: подготовки и непосредственно торжества. Самым любимым торжеством была Масленица.
В окна, расписанные сказочными узорами, струился золотистый солнечный свет морозного дня, неуловимо переходивший в голубые, синие, сиреневые су-мерки раннего зимнего вечера...
В один из таких прекрасных дней раздавался радостный клич Александра Николаевича:

— Егоровна! (так он всегда обращался к бабушке). Скоро Масленица!
— А что нужно, Александр Николаевич?
— Вот вам деньги. Пожалуйста, сходите к Елисееву или хотя бы к Курникову и принесите нам муки, яиц, маслица для блинов.

Далее шла пауза, и я видела: он вспоминает милое, любимое, далекое былое... И после паузы:

— А еще купите... уж если не семужки, то хотя бы жирной селедки и немножко краской икорки. И напеките нам, милая, блинов. Да попышнее и побольше...

Так начинался праздник. Все приходило в движение. Бабушка занималась покупкой продуктов, колдовала над блинами, селедкой, другим нехитрым угощением. Мы с мамой обязательно убирали квартиру, мыли двери и полы, протирали пыль, освежали окна и зеркала, чистили подсвечники Александра Николаевича, а он доставал из заветных закромов остатки роскошной парадной посуды: фарфоровые блюда для блинов и салатов, тончайшие (как он их сохранил?!) китайские чашки для чая.

И вот, когда все было вымыто и вычищено, нажарено, нарезано и разложено по салатницам и блюдам, в комнате Александра Николаевича покрывали белоснежной накрахмаленной скатертью овальный дубовый стол, освещаемый старинной медной люстрой, и садились все, как единая дружная семья в Прощеное Воскресенье. Это была самая замечательная трапеза в последний день широкой Масленицы, несмотря на то что мы были такие непохожие, с разной культурой и воспитанием. Объединяли взаимное уважение, любовь и чувство необходимости друг другу! Не было напряжения в отношениях, только легкость и радость от близости дорогих людей.

Наш праздничный стол и мы, возбужденные и радостные, отражались в огромном, упирающемся в потолок зеркале. Оно было таким высоким, что, когда его привезли с Чистых прудов и стали устанавливать в этой комнате, пришлось снять украшавшую его резную деревянную корону, хотя высота комнат в этой квартире без малого четыре метра.

Я во время наших торжеств испытывала несколько повышенное внимание к себе со стороны Александра Николаевича. Он постоянно наблюдал за мной: как разговариваю, как сижу за столом, как обращаюсь с приборами. И если что-то было не так, я слышала или видела его деликатные тихие поправки или подсказки. С тех давних пор мне доставляет особое удовольствие кушать блины вилкой с ножом, приправлять их селедкой и икрой. Очень вкусно! Так же вкусно расправляться с арбузом, орудуя вилкой и ножом, и каждый раз при этом вспоминать, как однажды наш милый сосед устроил целое представление по приготовлению крюшона в арбузе. Это было так необычно! А уж как вкусно, не передать словами...

Собирались мы вместе не только на Масленицу, но и на Светлое Христово Воскресение. Перед этим великим праздником дом наполнялся ароматами куличей и пасхи — это священнодействовала моя бабушка. Мы с мамой красили яйца, ну а заводилой, как всегда, был Александр Николаевич.

На Новый год он раньше всех начинал беспокоиться о елке. Покупал ее, ко-нечно, мой папа, украшали все вместе. Кто что мог и умел, готовил для праздничного стола... Одного я не знаю до сих пор, кто приносил подарки.

Наверное, Дед Мороз...