Ах, как они любили!.. Часть 6

ЧАСТЬ 6

Письмо шестое

Как, однако, быстро и не глубоко было пролистано сегодня то, что четыре года назад заполнило, наверно, месяц, да и по сейчас, при воспоминании, поднимает из глубин души краски и образы необыкновенные… Нет, Тиля надо смотреть только большим экраном! Ибо чудо уже начинается с титров, которые идут прямо по потрясающей живописи. И потом, это один из редких советских фильмов, где через цвет столько передаётся мыслей, не говоря уже о чувствах: это и атмосфера эпохи, и состояние души, и настроение, и слияние с природой тех людей, и движение времени, и …
Ты, наверное, и сама удивилась: и чего он восхищался? Фильм, как фильм, может, чуть лучше обычного. Грубое, конечно, сравнение, но — смотреть Тиля без цвета, всё равно, что нюхать розу через противогаз. А ведь постановщики и ансамбль актёров( почти всех, включая массовку — какие лица!..) оказались достойными бессмертного Шарля де Костера. Пожалуй, в чём-то даже сильнее, чем Тарковский в своём Андрее Рублёве.
~ ~ ~ ~
… Спасибо тебе, Малыш, за эти два вечера. Я умею ценить и помнить…
Одно из немногих стихотворений, которые еще помню. Написано в семнадцать лет:

Я люблю тебя так нежно,
Как весной люблю подснежник.
Я люблю тебя так чисто,
Как листа побег зелёный.
Тронув волосы рукою,
Губы — мягким поцелуем,
Прошептать: тебя люблю я
Больше всех других на свете!

И укрыть плащом тумана,
И луной погладить светлой…
Трудно в жизни без обмана.
Ну, а с ним ещё труднее.
...А лица овал твой тёплый
Поцелуи собирает…
Почему бывают вёсны?
И зачем они бывают?

Я люблю тебя так нежно,
Как весной люблю подснежник.
Я люблю тебя так чисто,
Как листа побег зелёный.

Наивно, безусловно, элементарная лексика. Но — чувство чистое, мальчишеское. Сейчас мне кажется, что это — о тебе я писал.
Бай-бай, Малыш (присказка). Тебе показалось, что я отношусь к тебе, как к большому ребёнку. Конечно, в этом есть правда. Только не знаю, чего здесь больше — возраста ли, или желания баюкать любимую, нежности… Хотя, если полностью анализировать, что я чувствую, думаю, желаю, можно найти столько совершенно, кажется, противоречивых движений… Помнишь, ты сказала, что я иногда сам себе противоречу в письмах? В первом писал: понял сразу, что ты — судьба; а в том, где об Ассоль, что это было не так, не сразу… Надо было добавить: не как в юности, когда любовь в тебе живёт постоянно, когда ты живёшь только предчувствием Встречи, когда это для тебя — Главное. Сейчас это было и так, и не так. А вернее, совсем не так.
Нет, надежда на Встречу не умирала, она просто притаилась глубоко, заслонилась Делом, которое — главное. Оттого, вероятно, и не случилось мгновенного прокола пространства и времени, когда увидел тебя проходящей мимо окна. Вернее, нужно было, очевидно, ещё включиться рассудку( который в юности чаще молчит, подчинённый чувствам), чтобы не только почувствовать, но и понять, что ты — Судьба!
И — всё-таки! - этому помогло многое:
1) то, что я фаталист (покойный Вернадский говорил, что Вселенная полна случайностей; есть хорошая французская пословица:»Судьба ведёт того, кто этого хочет, и тащит того, кто ей сопротивляется», так вот я из тех, кто хочет), и значит то, что я тебя увидел — не случайность и подтверждение тому — наша встреча в тот же вечер и всё, что за ней последовало;
2) сама судьба, которая устроила эту встречу, поселив нас, к тому же, в одном доме! ( ты знаешь, не буду утверждать, но где-то около года назад, когда встретился с твоей ма — мы оба выносили мусор — и удивился, что, оказывается, живём с В.С. в одном доме и было у меня что-то похожее на предчувствие, сбывшееся, правда, очень не скоро, но что-то было точно!);
3) моё желание (не преодолимое, мучительное, с уже начавшимся тревожным беспокойством души) во что бы то ни стало встретить своё дневное видение (сбывшееся, кстати, почти сразу).
К чему приведёт состязание наших с тобой негласных покровителей? Кто из них окажется сильнее? Или, может, они найдут общий язык?..
Правда, у тебя всё время рефреном звучит обо мне эпитет: не нужный, безразличный мне человек…
И - непонятные вещи творятся на свете: я осторожно прикасаюсь к твоим волосам(ты заметила — я был чуть деревянный — это от холода), касаюсь пальцами твоего нежного ночного лица — и чувства жалости не вызываю — к этой мысли мы пришли вдвоём. И она соответствует действительности, потому что жалость может вызвать слабый человек. Или же сильный — в безвыходной ситуации. Но сейчас, вопреки первоначальной реакции, моя любовь уже не кажется тебе парадоксальной до смешного. Хотя ты по-прежнему уверена, что ты и я — судьбы несовместимые. И я в обратном не уверен, потому что «любовь не приходит, а случается», а у тебя - не случилось.
~ ~ ~ ~ ~
Ну вот, ночи уже не хватило на письмо. Пишу во вторую.
Конечно же, я так давно его не слышал, что только после твоего ухода я «врубился»: дак ведь это же один из моих любимых исполнителей — Клиф Ричард! Тот, кого ты готова слушать часами.
На днях пойду в гости и перепишу весь пласт. Может, захочешь послушать?
И Челентано весь концерт запишу, и эту «цыганщину», под которую можно поставить танец.
Нет, я не заманиваю тебя в свою «берлогу», просто мне приятно доставить тебе хотя бы несколько минут радости. (Хотя, и это правда, - мой дом всегда ждёт тебя, при чём, без всяких «что я могу подумать!» - приходи, когда тебе что-нибудь нужно, или ничего не нужно, а просто от скуки, всегда приходи!)
...Какое-то скучное получается письмо, да? Отчего бы: оттого ли, что много слов о чувствах, а не самих чувств (вот уж поистине: «живой поцелуй не заменит никакая его формула!»)? Или, как в море — пришло короткое время отлива? А может, всё-таки, без ответа чувства имеют свойства гаснуть? Или я, за редкие встречи, начинаю привыкать к тебе живой, и, не видя твоих глаз, начинаю утрачивать красноречие?.. так или иначе — предчувствую что-то новое. А что — не знаю. Может, ты знаешь?

~ ~ ~ ~ ~
Ты читала Кирсанова, его «Зеркала»?
«Сколько раз я тебя убеждал: не смотри в зеркала так часто! Ведь оно, это злое зеркало, отнимает часть твоих глаз и снимает с тебя тонкий слой драгоценных моллекул розовой кожи. И опять всё то же. Ты всё тоньше. Пять ничтожных секунд протекло, и бескровно какая-то доля микрона перешла с тебя на стекло и легла в его радужной толще. А стекло — не заметно, но толще. День за днём оно отнимает что-то у личика, а зато увеличиваются его семицветные грани. Но, может, в стекле ты сохранней? И оно, как хрустальный альбом, с миллионом напластованных снимков, где ты то в голубом, то в зелёном — приближаешься или удаляешься ты? Там хранятся все твои рты, улыбающиеся или удивляющиеся. Все твои пальцы и плечи — разные утром и вечером, когда свет от лампы кладёт на тебя свои жёлтые лапы… И всё же начала ты убывать. Зачем же себя убивать? Не сразу, не быстро, но верь: отражения- это убийства, похищения нас. Как в кино, ты всё больше в своём зеркальном медальоне и всё меньше во мне, отдалённей… Но -

в зеркалах не исчезают
ничьи глаза, ничьи черты.
Они не могут знать, не знают
не отражённой пустоты.
На амальгаме от рожденья
хранят тончайшие слои
бесчисленные отраженья,
как наблюдения свои…

… тебя у меня отнимает стекло. Нас подло крадут отражения. Разве в этой витрине не ты? Разве вон в том витраже не я? Разве окно не украло твои черты, не вложило в прозрачную книгу? Довольно мелькнуть секунде, ничтожному мигу — и вновь слистали тебя. Окна моют в апрельскую оттепель, - переплёты прозрачных книг… Тысячи стен обладают тобою. Оркестр на концерте тебя отражает каждою медной и никелевой трубою. Столовый нож, как сабля наголо, нагло сечёт твой рот! Всё тебя здесь берёт — и когда-нибудь отберёт навеки. И такую, как ты, уже не найдёшь ни на одной из планет…

Спиною к зеркалу вас любят,
вас чтут,
а к зеркалу лицом -
ждут вашей гибели
и губят,
и душат золотым кольцом…

А тебя давно почему-то нет. Но разве жалоба зеркало тронет? В какой же витрине тонет твой медленный шаг, твои серьги в ушах, твой платочек, наброшенный на голову? И экрану киношному, наглому, дано право и власть тебя отобрать из других и вобрать. А меня обобрать, обокрасть. И у блеска гранитных камней есть такое же право. Право, ты уже не вернёшься ко мне, как прежде, любя. Безнадёжная бездна, какой ты подверглась! Поверхность колонн обвела тебя вокруг себя. Не судьба мне с тобою встретиться. Но осталось ещё на столе карманное зеркальце, где твоё сверкало лицо, где клубилась волос твоих путаница. Зеркальный кружок из-под пудреницы меньше кофейного блюдца. В нём ещё твои губы смеются. Мутный ещё от дыханья — пахнет твоими духами, руками твоими согрет… Но секрет отражений ведь найден. Тот фантаст оказался прав: сколько вынуто было зеркал из опра и разгадано! Значит, можно по слоику на день тебя себе возвращать, как по глазу, по рту, по витку со лба, какой перед зеркальцем свесился. Слоик снял — и ты смотришь так весело! Снял ещё — слёзы льются со щёк. Что случилось тогда, когда слёзы? Серьёзное что-то? Ты угрюма — с чего? Вдруг взглянула задумчиво. Снял ещё — ты меня будто любишь… Можно жить и с зеркальным кружком, если полностью нету…
Стой, застынь, не сходи со стекла, умолю! Как ты стала мала и тускла! Часть лица начинает коверкаться. Кончились отражения зеркальца — оно прочтено до конца. Пустая вещица! Появилась на ней продавщица ларька, наклоняясь над вещами… И в перчатке твоя, на прощанье, рука...»

~ ~ ~ ~ ~
"Вновь подхватил их восходящий водопад и на этот раз мощно и яростно понёс всё выше и выше.
Бешеное дыхание лихорадочно излучавших звёзд на миг обожгло и осталось внизу кругами хороводов.
Движение кончилось. Только кровь горячими толчками переливалась из одного тела в другое.
… Падения не было. Было мгновенное, как прокол пространства, возвращение из небытия, вернее — из забытья.

… И снова челн качал их,
но было всё иначе.
Часы пробили полночь.
Потом пропел петух.
И наступило утро.

...Два часа ночи.
Всё! Выкурена вторая пачка сигарет, закончен обзор сопутствующей литературы. На сегодня, пожалуй, достаточно.
Его охватило чувство глубокого удовлетворения хорошо ( до ясности, почти пустоты в голове, поработавшего человека.
Погасил в кухне свет(привычка, оставшаяся с того времени, когда жил не один и поэтому мог заниматься только на кухне), прошёл в комнату. Поставил на диск проигрывателя долгоиграющую пластинку с прелюдиями и фугами Баха, включил и лёг не раздеваясь, на тахту.
Просто лежал и слушал. Мыслей — никаких. Сон не приходил. Уставшее тело расслабилось до бесчувствия…
Сколько он так пролежал? Наверное, недолго, потому что пластинка доиграла лишь до половины.
Ничего не изменилось.
Где-то далеко-далеко возилась бездыханная мысль: »Я — гений...»
И снова пусто-ничего.
Потом ещё раз и вновь не зависимо от сознания: «Я — гений...»
И опять он никак не среагировал.
И только когда мысль повторилась в третий раз, уже вторгнувшись в сферу его сознания, вяло попытался соскептицировать: »Ну-ну, скажи-ка кому-нибудь об этом сегодня в институте...»
Встал, перевернул пластинку и снова лёг.
...Похожие на гитарные звуки, звуки клавесина, казалось, даже в аккорды образовывались последовательно и так и звучали — каждый отдельно, сплетая гениальную вязь «Хорошо темперированного клавира».
Через несколько дней он снова поставит эту пластинку и услышит её уже совершенно по-иному, после чего почувствует: может рассказать о Бахе (как и вообще об очень многом) так, как не говорил ещё никто.
А пока это был просто Бах, просто «Хорошо темперированный клавир», просто музыка, которая не мешала ему думать…
И вот откуда-то из страшного далека ( это почти физическое ощущение бесконечности пространства сохранялось до самого рассвета) начали беззвучно наплывать бестелесые шары. Они шли в строгой последовательности, очень медленно, вырастая в объёме от точки до, в общем-то, относительно не большого размера. Едва один проникал сквозь него (как сквозь стену), как впереди возникала точка следующего.
Их было немного, возможно, два-три. Но он ясно помнит ощущение: не один-два-три, а — шары, заключавшие в себе огромный объём не детализированной информации.
Они проплывали вроде не задевая сознания так тихо и спокойно, что казалось: на время исчезло движение вообще.
И только серый рассвет вернул реальность.
Глаза были открыты — значит, он не спал.
Что-то новое вошло в его жизнь. Какая-то необыкновенная, большая ясность. Какая, он пока ещё не знал, но чувствовал её в себе легко и совсем".

~ ~ ~ ~ ~
“...Со мною вот что происходит:
Совсем не та ко мне приходит,
Мне руки на плечи кладёт
И у тебя меня крадёт…
… та, у которой я украден -
В отместку тоже будет красть?»

...Странная всё-таки это штука — чувства, - даже при сильном интеллекте порой не управляемая.
Какие уже сутки я пишу это письмо? Со дня первой серии «Тиля...» Какие уже сутки я не вижу тебя? А настоящая, сосущая тоска началась только сейчас (второго мая, двадцать три двадцать)…
Ты очень обидела меня, когда попросила ещё и не звонить по телефону на работу, обрезая ещё одну ниточку внешней связи. Чёрт возьми, у меня же есть самолюбие! (В конце концов, из конца в конец!..) И ещё какое!.. Хотя, в принципе, в твоей просьбе нет ничего предосудительного, она даже мудра — зачем давать обывателям, вообще людям, пищу для разговоров о нас с тобой?! Я-то могу на это плевать, а тебе не приятно. Тем более, что здесь правда — только я, ты-то ко мне никак не относишься.
Но — власть чувств — всё-таки обиделся, решил даже замолчать: ну, не любит она тебя! Ну, и чёрт с ней — ей же хуже.
(Должен признаться тебе в одной вещи. В одном из первых писем я уже пробовал говорить об этом, когда рассматривал твою внешность: что вижу два возможных пути её развития. Первый: напряжённая, духовная, наполненная настоящим содержанием жизнь — и расцвет, гранение, утончение твоей красоты, выявление её высоких сторон; вторая: обычная жизнь — скорый закат красоты, заканчивающийся вместе с молодостью или даже раньше. Не знаю, но, возможно, у меня есть дар особого, внутреннего взора, иначе бы я не смог на картинах Чюрлёниса увидеть то, что не видит никто. Правда, когда я показываю и рассказываю, другие тоже начинают видеть.
Так вот, когда я таким нелепым экспромтом увёл тебя в свою «берлогу» послушать Челентано (руководствуясь, впрочем, только желанием поделиться радостью от прекрасной музыки), то опять, ещё яснее, увидел раздвоенность твоей красоты. И реплика «ей же хуже», продиктована вот чем. Да, ты умница, ты — не от мира сего! У тебя есть характер, без которого в достижении любой цели делать нечего. Это всё есть на самом деле. Но — ты живёшь в обычной жизни, болоту которой противостоять даже очень сильной душе чрезвычайно трудно. И, прежде всего, потому, что человек слаб, он привык уступать своим слабостям, а каждая такая, даже самая маленькая уступка, может привести к невосполнимым утратам…
Жаль, до боли, сердце щемит, если такое сокровище вдруг не состоится.
… Нет, я не забываю о том, что ты тоже из редкой породы верящих в судьбу. Помню, как в первую нашу «подъездную» встречу сказала: может статься, влюблюсь в какого-нибудь негодяя — судьба повернёт…
А теперь попробуй задаться вопросом: почему, за что она может так повернуть? ( Это я к словам Паустовского, что всякое, содеянное однажды человеком зло, непременно когда-нибудь возвернётся к нему сторицей… Только, как правило, у людей очень короткая память и лет так через н-ное количество они недоумевают, за что?!) Не для того ли, чтобы потом, задним числом, болело сердце об утраченном, не сбережённом вовремя прекрасном? Так стоит ли брать у судьбы худшее? Ведь, несмотря на кажущуюся прямолинейность, однозначность, она непременно представляет нам возможность выбора, который — худший или лучший — зависит от умения следовать прекрасному в нашей душе, иди не следовать.
… Что я говорю?! При чём здесь рассуждения, голос рассудка, когда в любви говорить должно только сердце (о тебе!.. Правда, сердце тоже должно быть мудрым. А в юности оно чаще сумасшедшее).
… а сегодня понял, как тоскую по тебе. Именно ПО ТЕБЕ!
Вот так-то, Малыш.

Одна тысяча девятьсот… Май. Третье.
................
(цикл ПИСЬМА, часть шестая, письмо шестое, рабочая версия.
Пока без комментариев. Читатель вправе сам домыслить свои варианты развития событий "за кадром письма").
май 2018г.