Культура поклонения волку

               
                (дополнение  к   сказанному)

Нижеследующие  мысли  мы  решили изложить как  пояснение  к  содержанию небольшого  историко-этимологического  очерка, обнародованного   нами  на днях  в  общедоступном формате  в  социальных сетях под названием «Барсилы «волки»  и  чеченцы».  Кратко  суть его заключается  в  предпринятой нами  этнической  атрибуции  имени «барсилы»  под которым  в  источниках  подразумевается один из исторических  народов Северного Кавказа, упоминаемых в  источниках. В очерке  мы  проанализировали существующие  по  данному  поводу  мнения, выявили  их недостатки  и  предложили свою  этимологическую  версию  термина  на  основе  чеченского  языка, согласно  которому  этноним  «барсилы»  представляет  собой  старое  тотемное  название  чеченцев  со значением  «волки». Основанием  для такого вывода  послужили семантика, морфологическая  структура и словообразовательная  модель  слова, которые, в отличие  от всех  остальных  версий,  полностью  соответствуют  нормам  языка  этого  народа.

Однако, как  справедливо  отмечают  ведущие  европейские  языковеды, накопившие большой опыт работы  в  области  языковых  реконструкций, «…чтобы  реконструировать лексику  недостаточно сопоставлять  лексемы. Для этого необходимо реконструировать концептуальную систему, которая  она  выражает, культуру, которая ее поддерживает, материальную  цивилизацию, которую  ее окружает» (Ж.Одри). Вот  и  мы, следуя  этой  разумной  установке, решили  продолжить, начатую  этимологическую  историю  барсилов, но  уже  на  уровне  культурологии, а точнее  на уровне  реконструкции  культуры.

Но прежде, чем  приступить к реализации  поставленной  задачи, в  целях  снятия  лишних  вопросов, решили также  внести ясность  относительно  этимологического  ядра (этимона)  анализируемого  апеллятива.  Как  принято  считать  слово «барс» – хищный зверь "Felis pardus"  считается  достоянием  тюркских языков. Относительно  присутствия  его  в  русском языке, в котором  это слово  засвидетельствовано около 1625 г. (Хожд. Котова 98),например,  известный немецкий исследователь М.Фасмер  («Этимологический словарь  русского языка»)  указывает  следующие источники заимствования:   туркм., хивинск., др.-тюрк., уйг. bars "тигр, пантера, рысь "; тур., тат. Pars.  Сюда же, по мнению Корша, на которого М.Фасмер  ссылается,  и  бырсь "гиена".

Однако истина  заключается  в  том, что  на  более  дальнем  хронологическом уровне  это  слово  свои  корни обнаруживает  в  северо-кавказских языках. Так согласно Николаеву, С.Старостину  (С.-К. заимствования  в индоевропейские языки; Северо-кавказский этимологический словарь  и  др.) это слово  имеет  исконно северо-кавказское  происхождение.  Солидарную  с  ними   позицию  занимает   и  известный  лингвист,  историк  Вяч. Вс. Иванов, который  источником, отмечаемого в языках  древней  Передней Азии  слова гье-берц1   со значением  «пантера», «леопард»   считает  с.-к. языки.

Следует  также  напомнить, что  слово  барц1 «волк» на данном  этапе  исторического развития сохраняется  во всех группах  северо-кавказских  языков о чем свидетельствует  представляемый  этими языками материал: авар. барц1 , цез. боц1и, тинд. бац1а..., дарг. бец1,  лак. барц1,  агул. бац1-ай  - кличка агрессивного характера  женщины, букв. «вочица», лезг.(диал.) бац1 – то же; чеч., инг. борз, бацб.  б1орц1  и т. д.

Таким образом,  устанавливается  исконно  северокавказский  характер этого слова, откуда  его  предположительно  могли  заимствовать  и  прототюркский  язык  или язык  населения, на основе  которого впоследствии  сформировалось  прототюркское  этническое  ядро. Сам  процесс  заимствования  мог  осуществиться  через  какие-нибудь  третьи  языки, в которых данное слово уже  использовалось,  или, что более вероятно,  прямо  из  самих  языков  Северного Кавказа  в  период  пребывания  групп  носителей  их   в  Средней  Азии, когда  предполагаемые  контакты  их  были  не  только возможны, но  и  неизбежны. Смотрите  в этом плане  мнение  известного  академика, исследователя  древней   истории  народов  Средней  Азии  С.П.Толстова  («По следам древнехорезмийской цивилизации»)  о кавказских  следах  в  этом   регионе. Помимо всего прочего  о  северо-кавказской  природе  анализируемого  слова  свидетельствует  и  структура  его, которая  в историческом  плане  продиктована  типологией  данной  группы  языков  и  ее  требованиями, тогда  как  для тюркских  языков   такие  критерии  не  характерны  вовсе. В  частности  это  касается  количества  фонетических  позиций  в  слове, соответствующее  допускаемому  матрицей  языков  количеству, возможности  размещения  в  этих позициях  лишь  строго  определенных  звуков  и  т.д. 

Как полагают  исследователи, особый интерес  при этом  представляет семантика  заимствования  северо-кавказского  слова  в  другие  языки. В греческом, хеттском и хаттском  языках, например,  оно   означает  «леопард» (как  и в позднейшем иранском заимствовании паарс, фаарс), в то время  как на Кавказе корень имеет значение  «волк».  Такая  же  семантическая  разница  обнаруживается  и  при  сравнении  его  с  тюркскими  языками.  Колебание  значений «волк» и «леопард»  прослеживается  в  чеченском  композите  ц1окь-берг, где первая  часть   восходит  к  пранахско-дагестанскому  корню  «барс», «леопард», а вторая – к корню  «волк», «лиса».  К слову  сказать, та же  взаимообусловленность   частей  этого  слова  обнаруживается  и  в агульском  языке (керенский  диал.  говор с. Бедюк),  в котором  наряду  с  выходящим  из  употребления  парс «барс»  существует  и  более  частотный  в  использовании  композит  парса-х1у1ч, букв. «парс-волк»   или  «барс-волк».  Как представляется,  наблюдаемые  семантические колебания   объясняются  соображениями  табу, которые  распространялись  на   упоминаемые  здесь  животные.

В  обсуждаемом  аспекте  представляет несомненный  интерес  и, реконструируемый  для  второго  названия  волка  в   северо-кавказских  языках,  корень   *вул(е)г // бул(е)г,  который  сопоставим  с  нахским  *берг  с одной  стороны, а с другой -  в точности  до звука повторяющий  даргинское название лакцев – вулеги / булеги. Сокращенная   версия  этого образования   (лек / лег  или  лак)  с  тем  же  значением  «волк» в хронологически  более  отдаленные  времена, как известно,   выступает  и  общим  этнонимом  всех  восточно-кавказских  народов. 

Отложился  он  в  современном  имени  лакцев. Кроме  того   его  мы  отмечаем  и   в  основе  названия  одного  из   раннесредневековых   дагестанских  политических   образований  – Лакзан, сформированного  на основе *лак-  с  помощью  топонимического  форманта  -зан  «место»,  что  в  связке  дает  буквальное  значение  «место волков»  и, который  с  внутриструктурной  перестановкой  звуков  к-з  служит средством этнической атрибуции  современного  лезгинского народа.  Дополнительным аргументом здесь служит и  тот факт, что  в начале  5 в. армянский  просветитель Месроп Маштоц создает для  «богатого  гортанными звуками  варварского  гаргарского языка»  алфавит, тем самым возобновив  письменные  традиции этого народа.

Используемое здесь  этноним  «гаргары» (они же  «горги»  в  др. источниках)  является ни чем  иным как персидской калькой   горг – «волк»  восточно-кавказского  *ву(лек)  с  тем  же значением. Впоследствии этот термин, также  как  и, образованный  от него  политоним  Гор-зан / Горга-зан  «Грузия»,  переходит   к  обозначению  грузин и Грузии, хотя   известно, что  сами грузины  себя  никогда  раньше  не  называли ни горгами, ни  грузинами, соответственно как  не  называли  свою страну  и  Грузией. В первом  значении они использовали  картвели, а во втором – Сокартвело.
Апеллятив *вул(е)г  северокавказских языков, служащий для маркировки волка также, как  и название барса является элементом  индоевропейско-северокавказских лексических  изоглосс:  рус. волк, польск. w ilk, гот.wulfs,  нем. wulf, алб.  ulk  и др. Неудовлетворительны  при этом  предлагаемые   для  них  этимолгии  на основе  русских  значений  «растерзывающий», «волоку», «буланый»  и т.п.. В этом  смысле  более  привлекательной представляется версия В.Абаева (ОЯФ 1, 592 и сл.), который  индоевропейские названия волка  сопоставляет с исконно латинским   Vulkanus – богом   огня  и  покровителем  кузнечного ремесла.   

Есть попытки оспорить такой подход.  Однако  нам  он  представляется  убедительным и не только  потому, что здесь нет фонетических противоречий.  Перечисляя древних  аланских богов, В.Абаев  называет и бога кузнечного дела, чье имя имеет форму Курд-Алае-Ваергон, что значить «Кузнец-Аланский-Варгон». Имя  Ваергон  исследователь считает хорошей скифо-латинской изоглоссой. И отмечает, что сопоставление ценно тем, что позволяет вскрывать тотемическую подпочву некоторых индоевропейских верований. Дело в том, что Ваергон и Волканус, согласно мнению В.И.Абаева, являются производными индоевропейского *влко «волк». В качестве примеров он и у алан, и у римлян отмечает культ бога огня и кузнечного дела, который был преемственно связан с тотемическим культом волка.

В этом плане не помешает  вспомнить, что эмблемой Рима служила волчица, кормящая близнецов Ромула и Рема. А в осетинском родоначальник нартов, отец близнецов Хсара и Хсартага, зовется Воерхоег, что  этимологически  также  значит  «волк».  Однако  при  всем  этом  из  выше  изложенного  предварительного  материала  мы  уже  знаем, что корень *вул(е)г,  по Абаеву *влко  «волк»,  изначально   является  достоянием  северокавказских языков.  Также  известно, что металлообработкой первыми начали заниматься именно  на Кавказе, причем задолго до того, пока  индоевропейцы  еще  не осели, а  продолжали  вести   кочевой образ жизни, т.е. тогда, когда индоевропейские племена о металлообработке и думать по определению не могли.

Таким  образом, завершая  данную часть изложения, как  предварительный  итог  можно  отметить, что  обще северокавказский корень*вул(е)г «волк» изначально мог  олицетворять  собой божество – покровителя  кузнецов. Со временем это слово могло приобрести значение того, кого оно олицетворяло, т.е. самих кузнецов, а затем получить  и  статус  этнонима  народа - леков, занимающегося  кузнечным  ремеслом.

Следует лишь добавить, что, учитывая с  одной стороны   наличие  в  северокавказских языках таких версий  названия   хищника, как  чечен. «берг», в котором   инициальный  звук  представлен  через б-, как  следствие  гиперкорреляции, а  с другой, отмечая  факты заимствования  прототюркскими  племенами северокавказской лексики, нельзя исключить  возможность  того, что  и  тюркское  «боьру»  (правда, без  исконного  корневого согласного  –г ), что в принципе  далеко не редкость  для  северо-кавказской  лексики, при  заимствованиях  в  третьи  языки, в конечном   итоге  может  иметь  свое  начало  в  тех  же  кавказских  языках. Допустимость  данного   тезиса  в  определенной  мере  помимо  прочих  соображений  оправдывается  и  тем  обстоятельством, что и в языке  сибирских  кетов,  соотносимого  с  Сино-кавказской  языковой  макро  семьей, волк  также  имеет  звучание  «бора», в  отличие  от которого  тюркское  «боьру»  с  -оь-звуком   может быть расценено  как  результат  адаптации  слова  в  тюркскому  произношению.  В общем,  есть над чем  задуматься.

Однако обратимся  теперь  к  идеологическим  представлениям  кавказцев  связанных   с  популярным  хищником. Приверженность волчьему  культу  кавказских народов  нашло свое отражение в различных обрядах, дошедших до нас  в  отголосках. Так, например,  у многих  народов Кавказа волчье сердце давали есть мальчику, чтобы он вырос храбрым.  Аварки  также  при бесплодии и для облегчения трудных родов женщина должна была перешагнуть через голову убитого волка с раскрытой пастью.  Об  обычае  аварцев произнести  соответствующие  вербальные  формулы  при разводе  супругов через отверстие  в  волчьем позвонке  указывал Г.Ф. Чурсин. Андалальцы с этой же целью проносили между супругами волчий глаз.

Есть  немало сведений  о том, что  образ волка  использовался  и у других народов  Кавказа  в различных  церемониях, ритуалах, обрядах, аграрных культах  и  т.д.   А у чеченцев, ингушей и многих народов Дагестана  как известно, он до сих пор  является вполне актуальным тотемным символом.   В этой связи, изучая волчью символику в культуре горских народов Кавказа, Ю.Ю. Карпов пишет, что  «В космогонической модели мира волк наделялся чрезвычайно неординарными свойствами. Связь с тотемическим, солярным, аграрным культами выводила его из общего ряда представителей животного мира. Наконец, волк обладал функциями покровителя мира мужчин со всеми подразумеваемыми и сопутствующими представлениями, отразившимися в обрядовой сфере», что в контексте нашей  темы  имеет особое  значение.  По мнению  известного  лингвиста  и  этнографа 19 в. П.К.Услара  «Волк – самый поэтичный зверь  в  понятиях  горцев». Такого же  мнения  придерживаются  практически  и все остальные  исследователи, столкнувшиеся  с  кавказским  культурным  миром  прошлого.   
               
Древние  кавказские  общества   имели   идеологию  сходную  по  своей  структуре  с  идеологией  древнего  индоевропейского  социума.  А  он, как  известно,  характеризуется  как   трехчастный, основывающийся  на  иерархии  трех  функций - управления, войны  и  экономики (Дюмезиль, Ф.Бадер  и  др.).  Подобную  идеологическую  модель  считается  специфически  индоевропейской. Однако  в реальности  такая  ограниченность  культурного  типа  не  подтверждает  себя.  Как  уже указывалось,  он  обнаруживает  свои  близкие  типологические  параллели  с  общественными  структурами  и  Кавказа  того времени. Причем, обнаруживаемые  структурные  параллели  двух  обществ  повторяются  не только  на  уровне  своей формальной  организации, но  и  на  уровне  терминологической  маркировки  их  различных  частей. 

Например, известный  ученый  В.И.Абаев    для  обозначения   ритуально-магического круга  жрецов, представляющий  собой  класс  управления   праиндоевропейского  общества  на  базе   осет. simyn // semun  «исполнять  хоровой  танец»; др.-инд. sam «усиленная  активность  в  культовой  практике, в  частности  при  жертвоприношении»; груз. sama, samaia  «хоровой  танец», араб. sama-c  «ритуальная  коллективная  пляска  дервишей»  и  т.д.  реконструирует  древнеиндоевропейская  база  *кем -, которая  находит свое  отражение  в  дагестанских  названиях  годекана – места сбора  мужчин, по сути, представляющий  собой  тот  же  круг  людей,  наделенных  определенными правами  управления  обществом:  агул. гим; лезг. ким; табас. гум; цахур.гим // гима; рут.гима; удин. гимга; дарг.(по диалектам) гума, кумай, кумас и  т.д.. Такая  же картина  повторяется и при сопоставлении  других  культурных  эпизодов  двух  идеологических доктрин, таких  как  институты  советов старейшин, изначально   представляющие  собой  касту  жрецов  с  их культом  знания и прочими атрибутами. Это и земледельцы, олицетворяющие собой  класс  экономики. Это  и  мужские союзы,  демонстрирующие  класс  войны  и т.д.. Естественно  о каждом  из  этих  эпизодов  можно говорить довольно  долго. Но  в контексте  рассматриваемой  «волчьей»  темы  нас  здесь  интересует  категория  мужских  союзов, на которых  остановимся  чуть  дольше.

Так  общепринятой  считается  мнение, согласно  которому  возникновение   класса  войны  в  древнеиндоевропейском обществе  связано  с  появлением  крупных  стад, о  чем  свидетельствует, по мнению сторонников этой  версии,  терминология  грабежа  и  увода  скота  в  реконструируемой  лексике  индоевропейского общества. Но есть  и  иные  точки зрения,  в соответствии  с которыми  зарождение  класса  войны  в древних социумах  расцениваются  как  реакция  растущего  населения  на недостаточную развитость  экономики того времени, которая  была  не способна  удовлетворить  его  потребности. Вследствие чего, как полагают,  выход из  кризисной  ситуации  стала  возможным  в  виде   экономики  грабежей, влекущие  за собой  боевые  столкновения  и войны. Но  как  бы  то ни было мужские  союзы, как  институты  формирования  боевого пополнения  для  милитаризованных  обществ, во многих районах ойкумены  начались  формироваться  на заре  истории. Своими  корнями  они  уходят в первобытно-общинный строй и основаны  на полововозрастном делении общества на  группы, получающие  религиозное оформление  в  виде  особых   обрядов   инициации (посвящения в мужчины). 

Определенное представление о северокавказских   мужских союзах  можно  получить  по  описанию  Е.М.Шиллингом   фрагментов  кубачинских  гулалла ак букун (союз неженатых), батирте (союз богатырей-воинов)  или схожие  с ними  общественные  структуры  даргинцев   и  андийцев.  Но  более  полную  картину   дает  описание   Совета  царя   соседней  Грузии  Вахтанга, который  еще имел   прозвище  Гргасал, что с персидского переводится  как  «Глава  волков», вследствие   того, что  он  до своего  совершеннолетия  возглавлял  дружину  молодых  воинов, называвших  себя  волками.  Как  считают исследователи (Ф.Х.Крупнов  и др.)  дружина  Вахтанга   состояла  из аланских  юношей, которые,  как и вся молодежь  того времени  на  Кавказе  стремились   в  мужские  союзы  и  поклонялись  волку  или  собаке  и  даже чисто внешне старались походить на своего покровителя. 

Представления  о  них  можно  получить  еще  по  описанию  сарматов, которые  наряду  с  аланами  участвовали   в  этногенезе  северокавказских осетин.  Овидий Насон (43 г. до н.э.— 18 г. н.э.)  так описывает  молодого  сармата, состоящего  в  таком  объединении:  «Грубый голос, свирепое лицо — истинный образ Марса; ни волосы, ни борода не подстрижены ничьей рукой, десница всегда готова наносить раны, вонзая нож, который всякий варвар носит на привязи у бедра».

Аналогичный портрет  рисует  и   Помпоний Мела: «Они любят войны и резню... Во время пиршества перечисление, кто  сколько перебил врагов, является любимейшим и самым частым предметом беседы».

Аммиан Марцеллин неоднократно описывал поведение в бою сарматских воинов, отметив характерные черты их поведения: на врага они бросались «с остервенелыми взорами и дикими криками»; в бою «проявляли страшное упорство, и те, кто падал в борьбе, ужасным ревом показывали, что не такие страдания причиняет собственная смерть, как успех» римлян. Никто из раненных «среди различных ужасов не молил о пощаде, не бросал оружия, не просил скорейшей смерти; все упорно держали в руках оружие, даже поверженные наземь, считая меньшим позором быть побежденным силой другого, чем признаться в этом».

Под несомненным влиянием алан, как считают  исследователи,  в некоторых районах Грузии  вплоть до начала ХХ в. сохранялись следы былого значения молодежных объединений  и полагают, что  такой отряд аланской молодежи   мог  составить  и  дружину Вахтанга Горгасала. 

Исследователь  А. Меликишвили  также  отмечает, что  аланы в значительном числе привлекались «царями» Иберии в постоянные воинские отряды  и подобная  практика  привлечения  северокавказской молодежи в том числе и  из Аланаии  для  выполнения  военных  задач  в  Грузии  продолжалась  вплоть до  правления в стране  царицы Тамары.

Неверовский( русский Генерал-лейтенант русской  армии  характеризуя  боевитость  дагестанцев, размышляет  о том, что «вероятно Царица Тамара старалась усмирить граничащие с Кахетиею дагестанские общества не для честолюбия, а чтобы оградить от их набегов пределы своего царства. Коротко: десятки тысяч Лезгинов ежегодно сходили с гор на долины между Черным и Каспийским Морями, или для грабежей и собирания даней, или для найма себя в охранное войско к различным владетелям Северо-Западной Азии». 

То есть, генерал  понимал, что военная служба  для горцев  было  естественным занятием  с древнейшиъх времен. Поэтому  было бы странным, если в таком качестве  в  списке  народов  не увидели бы чеченцев. Но для  нас здесь, по большому счету,   примечательным  представляется  тот  факт, что  Аланию  в источниках считается той страной, откуда  впервые  вышли  и  барсилы, этническое  имя  которых, как мы  обосновали  в первой  статье,  по своей  структуре, семантике  и словообразовательной модели  полностью соответствует нормам чеченского языка  и  означает  на нем  также   «волки». Они жили и тогда,  как и сейчас  рядом  с осетинами-аланами   или  составляли часть единого прежде государства. Вот почему до сих пор  эти два народа отстаивают друг у друга  аланское  культурное  наследие.

Гаджи Алхасов