Матей Вишнек. Нина, или

Матей Вишнек. Нина, или О непрочности набитых соломой чаек
Nina
sau Despre fragilitatea pesc;ru;ilor ;mp;ia;i
2008
Перевод с румынского Анастасии Старостиной




Действующие лица
НИНА (Нина Михайловна Заречная)
ТРЕПЛЕВ (Константин Гаврилович, или Костя)
ТРИГОРИН (Борис Алексеевич)


СЦЕНА 1

Усадьба ТРЕПЛЕВА. Гостиная: диван, кресло-качалка, низкий чайный столик, стол, заваленный книгами и рукописями, и т.п. На стенах: часы с боем, зеркало, афиша в рамке, чучело чайки, охотничье ружье…

К столу прислонена трость.

В окне – магическое зрелище снегопада. За домом слышно тюканье топора.

Стук в дверь. Пауза. Кто-то подходит к окну, постукивает по стеклу, заглядывает внутрь. Пауза. Дверь отворяется. Входит НИНА, в изнеможении. Лунатическим взглядом окидывает комнату, прижимая к груди пачку писем.

НИНА (рассеянно, сама с собой). Я снова в этом доме, который покинула пятнадцать лет назад… Зачем я вернулась сюда? Может, мне не надо было возвращаться… (Зовет Треплева.) Костя!.. Костя-я-я! (Сама с собой.) Мне сказали, что он все так же живет здесь… что он одинок…ни одной близкой души рядом, ни жены, ни детей… Даже прислуги нет… Сам колет себе дрова… Сам стряпает… (Смотрит на книги и рукописи на столе.) И пишет… пишет, как безумный… день и ночь… (Подходит к лестнице на второй этаж.) Костя!.. (Останавливается перед зеркалом, как перед дверью, открытой в прошлое.) Костя, где ты?

Входит КОСТЯ с охапкой дров. НИНА видит его в зеркале.

ТРЕПЛЕВ. Нина!
НИНА. Костя!
ТРЕПЛЕВ. Нина!
НИНА. Костя!
ТРЕПЛЕВ. Это ты, Нина?
НИНА. Не смотри на меня!
ТРЕПЛЕВ. Нина, это ты?
НИНА. Не смотри на меня, не узнаешь…
ТРЕПЛЕВ (роняет дрова. Тихо.) Нина…
НИНА. Подойди, обними меня.
ТРЕПЛЕВ. Нина… мы не виделись пятнадцать лет…
НИНА (резко отворачивается от зеркала). Мне нравятся лживые зеркала… Давай вместе смотреть в зеркало… Увидишь, что мы вовсе не изменились… Только я – уже не я, а ты – не ты…
ТРЕПЛЕВ. Я прежний, Нина…
НИНА. Я очень изменилась?
ТРЕПЛЕВ. Нет…
НИНА. Как же, я постарела.
ТРЕПЛЕВ. Нет, Нина… Нисколько… Ты не можешь постареть… Это я постарел… Закрой глаза, Нина, не хочу, чтобы ты видела меня таким… с дровами… Мне стыдно, что ты увидела меня таким… я располнел, одет, как мужик…

НИНА закрывает глаза и начинает обходить комнату, как в игре в прятки.

НИНА (трогая предметы на пути). Все на своих местах… Целое лето я была счастлива в этом доме… И вижу, что ничего тут не изменилось, Костя… Я узнаю вещи с закрытыми глазами… Твой стол на месте, у окна… (Нащупывает стол и кладет на него пачку принесенных писем.) И диван узнаю… И часы… И пианино… Только вот этого чучела здесь не было…
ТРЕПЛЕВ. Ты правда не помнишь эту чайку?
НИНА. Не помню… ничего не помню… А некоторые воспоминания чересчур… Костя… Смотри на меня… (По-прежнему с закрытыми глазами ласкается к Косте.) Костя, любовь моя… Я похожа на сумасшедшую, знаю… Но я хочу, чтобы ты сказал мне кое-что… сейчас… немедленно… Скажи, ты меня еще любишь?
ТРЕПЛЕВ. Скажу, если поклянешься не открывать глаза.
НИНА. Я знаю, знаю, что вопрос мой дурацкий… знаю, что он тебя ранит. Я женщина, которую ты любил, а она ушла с другим… Я женщина, которая нанесла тебе рану… Женщина, которая не давала о себе знать пятнадцать лет, не разрешала приближаться к себе пятнадцать лет… Я знаю, что это ненормально – вот так явиться, после всего, ворваться в твою жизнь… Но я же буря, Костя, я же метель… Потому и спрашиваю тебя… Ты меня еще любишь? То, что ты меня не забыл, это я знаю, Костя, я хочу, чтобы ты сказал – любишь?..
ТРЕПЛЕВ. Нина, ты вся дрожишь… Ты бы села… Может, у тебя жар? Откуда ты здесь? Ты из Москвы? Каким поездом ты приехала? Вчера поездов вообще не было… Я слышал, что в Москве происходит что-то чудовищное…
НИНА. Скажи мне, Костя, осталось ли у тебя ко мне чувство? Осталось что-то от той страсти, о которой ты столько говорил мне пятнадцать лет назад?
ТРЕПЛЕВ. Да.
НИНА. Я все еще женщина твоей жизни?
ТРЕПЛЕВ. Да. Давай я напою тебя чаем…
НИНА. Не отворачивайся, смотри на меня, я хочу, чтобы ты на меня смотрел, хочу, чтобы смотрел внимательно – какая я стала…
ТРЕПЛЕВ. Хорошо, Нина.
НИНА. Не опускай глаза, Костя, попробуй увидеть меня, какая я есть… Женщина, которая сейчас перед тобой, эта стареющая женщина, -- все еще женщина твоей жизни?
ТРЕПЛЕВ. Я не опускаю глаз, но ты тоже открой глаза… Ты хочешь, чтобы я увидел тебя – но как, если я не вижу твои глаза?
НИНА. Я открою глаза, Костя… А ты приготовь стаканы, мы выпьем с тобой… Сдвинем стаканы… за мое… за мое возвращение…

ТРЕПЛЕВ открывает буфет, достает два стакана, наливает водку.

ТРЕПЛЕВ. За твое возвращение, Нина.
НИНА. За нас, Костя.

Они чокаются и пьют. НИНА открывает глаза и тут же начинает плакать.

ТРЕПЛЕВ. Я тебе говорил – не смотри на меня… Я тебе говорил, что я уже не тот.
НИНА. Я не оттого плачу… Я плачу, потому что мне стыдно… Потому что не умею сказать, что чувствую… И потому, что ты не хочешь обнять меня, Костя.
ТРЕПЛЕВ. Вот же, я тебя обнимаю…
НИНА.  Я твоя, я вернулась, чтобы остаться, остаться с тобой, здесь, до самой смерти… Я буду твоей женщиной, Костя… только скажи, что ты снова принимаешь меня в свою жизнь…
ТРЕПЛЕВ. Да, Нина, я снова принимаю тебя в свою жизнь… А лучше сказать, я впервые принимаю тебя в свою жизнь, потому что ты никогда не была по-настоящему моей женщиной, Нина… Ты была всей моей жизнью, но моей женщиной не была…
НИНА. Говори, говори со мной, Костя, потому что я остаюсь с тобой и в твоем доме, и в твоей жизни… Начиная с сегодняшнего дня я счастлива, Костя… Может, я похожа на привидение, и я устала, ужасно устала, но то, что я говорю тебе, правда… Я почувствовала, что мне надо вернуться сюда, в твой дом, и… и, главное, я не хочу никуда уходить отсюда…
ТРЕПЛЕВ. Хорошо, Нина, как ты хочешь, Нина… Тебе надо согреться… Уверен, что ты проголодалась, я приготовлю тебе чай и принесу поесть…
НИНА. Нет, я хочу только спать, Костя… Спать хочется, я устала, у меня впечатление, что я не спала пятнадцать лет… с тех пор…

Опускается на диван.

НИНА. Мне надо уснуть, прямо сейчас…

Мгновенно засыпает. Костя прикрывает ее одеялом и наливает себе в стакан еще водки.

Снаружи доносится лай собаки и завывание ветра. Часы начинают бить.
СЦЕНА 2

Несколько часов спустя. ТРЕПЛЕВ покачивается в кресле-качалке, глядя на Нину. НИНА, спящая на диване, вздрагивает.

НИНА. Костя!
ТРЕПЛЕВ. Да?
НИНА. Мне страшно.
ТРЕПЛЕВ. Я здесь, Нина.
НИНА. Я долго спала?
ТРЕПЛЕВ. Нет.
НИНА. Что ты делаешь? Пишешь?
ТРЕПЛЕВ. Нет… Да… Я взялся было писать и задремал…
НИНА. А что это за шум?
ТРЕПЛЕВ. Это ветер… Поднялась метель… Идет снег и метет метель… Снег повздорил с ветром… Из-за чего, не знаю. Ветер разозлился на снег и взметывает его с земли, посылает обратно в небо… Рассорились небо и земля… Конец света…
НИНА. Чьи это собаки так лают… твои? Или, может, это волки?
ТРЕПЛЕВ. Это собаки, которые боятся волков. В эту ночь их все боятся.
НИНА. И мне страшно.
ТРЕПЛЕВ. У тебя нет поводов для страха, Нина. Ты вернулась домой. Ты у себя дома, в тепле… Я затопил везде, во всех комнатах, можешь ходить, где хочешь, и не простудишься… Я согрел воду, можешь принять горячую ванну… а после можешь снова лечь спать, спи, сколько хочешь, потом будем завтракать вместе, а потом…
НИНА. Думаешь, поезда ходят в такую погоду?
ТРЕПЛЕВ. Нет, поезд, которым ты приехала, был последний, что смог выехать из Москвы… И до завтра, я думаю, снега навалит под самую крышу…
НИНА. Это хорошо, Костя, я только того и хочу, я хочу, чтобы снег совсем нас завалил.
ТРЕПЛЕВ. Да, нас совсем завалит.
НИНА. Я хочу, чтобы мы остались тут, укрытые навсегда ото всех.
ТРЕПЛЕВ. Да, Нина.
НИНА. Обещай мне, что никогда никому не откроешь дверь.
ТРЕПЛЕВ. Никогда никому не открою дверь.
НИНА. Хочу, чтобы весь этот дом засыпало, замело, а мы – внутри… Хочу, чтобы мы пробыли под снегом всю зиму… и чтобы поля вокруг превратились в ледяное море… а весной чтобы дом, как огромный ледяной куб, пустился по волнам, а мы – внутри…
ТРЕПЛЕВ. Да, Нина, если ты так хочешь. Мы исчезнем, как ты хочешь, из мира.
НИНА. Ты – единственный человек на земле, который меня любил по-настоящему, Костя.
ТРЕПЛЕВ. Не знаю…
НИНА. Да, да, это так.

Пауза. Шум разыгравшейся метели.

НИНА. Прочти мне страничку из того, что ты написал, Костя.
ТРЕПЛЕВ. Я прочту, но не знаю, понравится ли тебе.
НИНА. Да, да, понравится.
ТРЕПЛЕВ. Мои рассказы не очень-то любят… Мои книги не продаются… Мне все время говорят, что я пишу так, что никто не понимает.
НИНА. Прочти мне что-нибудь из того, чего никто не понимает, Костя. Теперь у моей жизни один-единственный смысл, все, чего я хочу, -- это понять тебя.

ТРЕПЛЕВ читает.

ТРЕПЛЕВ. Вот, наконец, день ухода, все собрались попрощаться со мной, я обнимаюсь со всеми, беру чемодан и ухожу, удаляюсь от дома, где родился, от места, где я жил, удаляюсь от прошлого, чтобы начать настоящее, чтобы прожить свою давнюю-давнюю мечту, уход, чтобы начать путешествие, о котором грезил, путешествие моих снов. Но чем дальше я отхожу, тем больше охватывает меня какое-то беспокойство. Того, что я физически оторвался от дома, где жил, как будто недостаточно, есть некоторое ощущение, что часть меня осталась там, мне даже делается страшно – может быть, мне только снится, что я ушел? Я оборачиваюсь, чтобы еще раз взглянуть на дом, ставший иллюзией,  точкой на горизонте, все мои по-прежнему там, перед домом, машут белыми платочками, отец, мама, братья, сестры, только белые точки, но они все прощаются со мной, пока я отдаляюсь от них и тоже становлюсь для них малюсенькой точкой, которая волочит малюсенький чемодан к линии горизонта. Я бодро шагаю, все дальше от прошлого и от дома, все обитатели которого еще смотрят мне вслед, но что-то, что-то меня беспокоит. Я правда ухожу или мы только отпечатались в каком-то совместном сне? Не знаю, ничего не знаю, мне кажется, так или иначе, что я совершаю какое-то чрезмерное физическое усилие. Я боюсь, что двигаюсь, как во сне, как в каком-то плотном тумане. И все же я иду, я ощущаю настоящую усталость, усталость – не иллюзия, она доказывает, что это мне не снится. Хотя иной раз сны, особенно когда они переходят в кошмары, дают нам ощущение усталости, выматывают нас, пусть мы лежим в постели и не шевелимся… Вот я уже очень далеко, совсем далеко, я иду уже три дня. Это была моя мечта – уйти, оставить дом, место, где я родился, бежать, в сущности, вот только, странное дело, чем больше я отдаляюсь от тех, от кого хотел бежать, тем острее чувство, что на самом деле я на пути обратно… Я ухожу или собираюсь вернуться домой? Или, может быть, я кружу в небе и всего-навсего описываю круги, то большие, то маленькие, вокруг своего дома, вокруг места, которое я  ненавижу больше всего на свете, но которое неотвратимо ношу в себе, в глубине себя, потому что оно не покидает меня никогда… Как отдалиться от точки, которую всегда носишь в себе, как отдалиться от центра мира, если он – это ты сам? Любое путешествие есть перемещение по кругу, как при таком условии отдалиться от центра круга?

Пауза.

НИНА. Ты пишешь для философов, Костя.
ТРЕПЛЕВ. Не знаю…
НИНА. Ты пишешь не для нынешних людей, ты пишешь… для мира, который еще не родился.
ТРЕПЛЕВ. И при всем том я пишу, что чувствую.
НИНА. Твои слова меня всегда пугали. И в то же время у меня такое впечатление, будто я нахожу себя в словах, которые пишешь ты. Который час?
ТРЕПЛЕВ. Три часа ночи.
НИНА. Мне кажется, кто-то смотрит на нас через окно.
ТРЕПЛЕВ. Все окна замерзли, они в ледяных узорах, ничего через них не видно.
НИНА. И все же мне кажется, что какой-то человек подсматривает за нами сквозь ледяные узоры. Перед тем, как проснуться, я увидела кошмар. Мне приснилось, что сюда пришел Борис Алексеевич Тригорин.
ТРЕПЛЕВ. Еще не пришел.
НИНА. Мне показалось, что я слышу, как он стучит в окно.
ТРЕПЛЕВ. Тебя лихорадит, Нина. И ты все время думаешь о Тригорине.
НИНА. Мне показалось, что я слышу, как он зовет. Открой дверь, мне кажется, он ходит вокруг дома, как безумный. Ты слышишь, как он кричит?
ТРЕПЛЕВ. Это ворон каркает.
НИНА. Ворон? Ворон каркает среди ночи?
ТРЕПЛЕВ. Вороны каркают, совы ухают. Когда природа впадает в бред, как сегодня, птицам тоже становится страшно…
НИНА. Это правда, Костя, что пятнадцать лет назад ты хотел вызвать его на дуэль?
ТРЕПЛЕВ. Да.
НИНА. Ты хотел его убить, да?
ТРЕПЛЕВ. Да, я хотел его убить. Хотя мне очень нравится то, что он пишет, я хотел его убить.
НИНА. Из-за меня?
ТРЕПЛЕВ. Да.
НИНА. Тогда я могу попросить тебя убить его сейчас?
ТРЕПЛЕВ. Да, я это сделаю.
НИНА. Вон из того охотничьего ружья убей его, Костя. Если он вдруг придет сюда и постучит в дверь, открой и пусти пулю ему в грудь.
ТРЕПЛЕВ. Так я и сделаю.
НИНА. Когда ты стрелял из ружья последний раз? Ты уверен, что оно стреляет?
ТРЕПЛЕВ. Да.
НИНА. Оно заряжено? Я хочу посмотреть, как ты его заряжаешь.

ТРЕПЛЕВ заряжает ружье.

ТРЕПЛЕВ. Вот, готово.
НИНА. Проверь его в деле.
ТРЕПЛЕВ. Здесь, в доме?
НИНА. Да, выстрели в это чучело чайки.
ТРЕПЛЕВ. Эту чайку я уже убил один раз…
НИНА. Я хочу, чтобы ты убил ее еще раз. Стреляй! Я хочу быть уверена, что ружье стреляет.

ТРЕПЛЕВ прицеливается и стреляет в чучело чайки.

НИНА. Ты промазал. Ты не попал!

Дверь распахивается от порыва ветра. Снег врывается в комнату. Потом – темнота.

СЦЕНА 3

Призрачная атмосфера. ТРЕПЛЕВ замедленными движениями пересекает комнату, закрывает дверь, потом зажигает керосиновую лампу. НИНА садится к пианино и начинает играть. ТРЕПЛЕВ ставит лампу на пианино и стоя слушает, как играет НИНА.

Пока НИНА играет, дверь тихо открывается. Мы видим фигуру ТРИГОРИНА на пороге. Персонаж, которого мы видим, выглядит, как пятнадцать лет назад, как будто призрак из другой истории пришел посмотреть на дом, где он пережил сильные чувства.

Одетый в белый летний костюм, Тригорин проходит по комнате, перелистывая какую-то книгу. Находит нужную страницу, нужный абзац, читает: «Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми ее».
ТРИГОРИН несколько раз повторяет эту фразу и оглядывается. Он очевидно не видит ни НИНЫ, ни ТРЕПЛЕВА.
Как будто нашел, что искал, ТРИГОРИН берет прислоненную к столу трость и выходит. Дверь за ним закрывается.

СЦЕНА 4

Часы бьют семь.

НИНА. Костя, останови, прошу тебя, эти часы.
ТРЕПЛЕВ. Хорошо.
НИНА. Невыносимо. Всякий раз, как они начинают бить, меня просто душит. Столько шума, так действует на нервы… Как будто время нас подгоняет, щелкает секундами. Отбивают часы, отбивают половину часа, и четверть отбивают… это уж слишком, ей-богу… И логику их я не понимаю, в четверть бьют один раз, в половину – два раза, в три четверти – опять один раз, но другим тоном…

ТРЕПЛЕВ останавливает маятник.

НИНА. Уф, так лучше. Не знаю, как ты мог их выносить, эти часы, столько лет… Даже их тик-так царапает барабанные перепонки. Зачем это надо, чтобы тебя каждую секунду оповещали, что время идет.
ТРЕПЛЕВ. Эти часы – подарок Тригорина маме. Мама ими очень дорожила.
НИНА. Пожалуйста, Костя, останови все-все часы в этом доме. Не хочу слышать, как идет время. Мне нужна тишина…Хочу, чтобы время оставило меня в покое… И вот это зеркало тоже, его надо чем-то закрыть. (Снимает шаль.) Закроем его моей шалью. Хочу, чтобы зеркала тоже оставили меня в покое… Пусть исчезнут из моей жизни все эти предметы, которые действуют мне на нервы… Не хочу больше читать газеты, не хочу больше получать писем, не хочу больше видеть в этом доме книг Бориса Алексеевича Тригорина. Не хочу, чтобы со мной говорили о театре, не хочу видеть фотографии на стенках… Но может быть, я слишком много от тебя требую, Костя?
ТРЕПЛЕВ. Что же, я сделаю все в точности, как тебе угодно.

НИНА снимает афишу в рамке, где изображена она, и вешает ее лицом к стенке.

НИНА. Знаешь, Костя, всякий раз как ты был тайком в зале, я это чувствовала… В первые годы, когда я выходила на сцену, даже в самых захолустных городишках, первым делом я должна была удостовериться, что тебя нет среди зрителей… Потому что когда я чувствовала тебя в зале, я всегда играла плохо и мне делалось дурно… Зачем ты преследовал меня первые годы, Костя?
ТРЕПЛЕВ. Потому что у меня в голове мутилось от ярости. Потому что я не хотел верить, что ты оставила меня ради Тригорина… Я был самолюбив и зол, я был страшно унижен… И к тому же я чувствовал к тебе желание, Нина… Я желал тебя исступленно, неистово, и мне невыносима была мысль, что ты предпочла делить постель  с Тригориным… Ты единственная женщина, к которой я чувствовал то, что называется страсть… Страсть не имеет ничего общего с любовью. Она снедает тебя изнутри и соседствует со смертью…
НИНА. А теперь в тебе нет желания.
ТРЕПЛЕВ. Есть.
НИНА. Нет.
ТРЕПЛЕВ. Подумай, Нина, ты ворвалась снова в мою жизнь двенадцать часов назад… Ты не знаешь, что говоришь, и в любом случае не ведаешь, чего хочешь. Мне же невдомек, что произошло между тобой и Тригориным… Вижу только, что ты неотступно думаешь о нем и ждешь, что он приедет за тобой… И ты еще спрашиваешь, есть ли во мне желание… Ладно, хорошо, желания нет.
НИНА. Иди, иди ко мне, милый мой Костя. Я вижу, что ты совершенно не изменился, нисколечко…

ТРЕПЛЕВ садится в кресло-качалку, НИНА гладит его по голове.

ТРЕПЛЕВ. Нет, я нисколько не изменился.
НИНА. Бывает и так, Костя. Такова жизнь… Иногда хочется забыть какие-то чувства, какие-то страсти, хочется стать яснее, мудрее… но в глубине души мы остаемся прежними… Вот сейчас ты в точности такой, каким я тебя знала… Гордый, необузданный, красивый… но одинокий…
ТРЕПЛЕВ. Так или иначе, ты меня никогда не любила.
НИНА. Не знаю, что сказать тебе, Костя… Да и не знаю хорошенько, что значит слово любовь…В этом доме, когда мне было девятнадцать лет, мне пришлось выбирать из двоих… Я была такая молодая, жадная до жизни… я спешила жить… не могла терять времени, я хотела, чтобы жизнь моя была большим пламенем, чтобы весь мир был у моих ног, незамедлительно… А вы, вы с Тригориным, оба притягивали к себе и оба обещали небо в алмазах… но небеса у вас были разные и звезды разные, каждый обещал мне свой мир… Ты был молод, хорош собой, беден, самолюбив, одинок, несколько загадочен и в стороне ото всех других… Ты хотел, чтобы я была твоей музой, вдохновительницей, чтобы помогла написать бессмертное творение… Ты видел во мне только выражение абсолюта, преломление твоих мечтаний, я была для тебя грезой, идеальной женщиной, идеалом… Ты не видел во мне ничего физического, материального, нет, я была только плодом чувств, заботливо выращенным в твоей голове… И когда ты говорил со мной, ты впадал в экзальтацию, тебя раздражало, если я не понимала кое-какие твои фразы, если до меня не доходили иные из твоих идей…И ты ужасно злился, когда я тебя перебивала, предлагала лучше пойти танцевать, чем все время умствовать о философии, о литературе, о политике… Да, я была для тебя своего рода сентиментальной утопией… И я уверена, что если бы мы стали близки, после физического жеста ты бы невероятно разочаровался… А в доме был еще Тригорин, друг твоей матери, любовник твоей матери… образованнейший человек, который говорил… только о банальных вещах. Он был уже известным писателем, но ему, казалось, претила собственная известность…Все, чего он хотел, -- это спокойно пойти на рыбалку и попить чаю со мной, послушать, что говорю я… Да, он любил слушать меня, все, что я говорила, его занимало, и он засыпал меня вопросами обо всем, о том, что мне снилось, о моей матери, о том, какая обстановка у меня в комнате, какие платья висят в шкафах…Не знаю, помнишь ли ты, что у меня в те времена был пудель, который ходил со мной повсюду. Так вот, Тригорин стал лучшим другом моему пуделю. А когда моя кошка родила котят, Тригорин каждый день хотел знать, как поживают котята, сколько их, что они едят, как играют, что я собираюсь с ними делать… Видишь ли, Костя, тогда мне казалось гораздо интереснее болтать о банальных вещах с большим писателем, чем философствовать с молодым человеком, у которого был блестящий ум, но который не выходил из безвестности…

Часы вдруг начинают ходить и бьют два раза.

Нина выбегает с криком, как безумная.



СЦЕНА 5

Ночь, снежная буря. НИНА бежит по снегу. ТРЕПЛЕВ бежит следом с фонарем и шубой.

ТРЕПЛЕВ. Нина… Нина… ты простудишься… вернись в дом, пожалуйста.
НИНА. Я же велела тебе их остановить… Велела остановить эти часы, которые плюются кровью.
ТРЕПЛЕВ. Какие часы? О чем ты? Часы я остановил…
НИНА. Остановил, а они бьют… Как ты можешь говорить, что остановил, когда они только что отбили половину часа?
ТРЕПЛЕВ. Я ничего не слышал, Нина…
НИНА. Ты ничего не слышал… Часы бьют, а ты не слышишь… Или может быть, ты хочешь сказать, что они бьют только в моей голове, ты это хочешь сказать?
ТРЕПЛЕВ. Нина, давай вернемся.

Нина останавливается перед занесенным снегом помостом. Обрывки занавеса плещут по ветру.

НИНА. Что это?
ТРЕПЛЕВ. Это наш театр… Не узнаешь? Это сцена, которую я построил для тебя… тут ты играла в первый раз – перед моей матерью и перед Тригориным…
НИНА. Не может быть… Все так сохранилось?.. Я думала, остались одни руины…как эти доски не сгнили от дождя и снега, за столько зим?
ТРЕПЛЕВ. А я… я все перестраиваю каждое лето…
НИНА. Зачем?
ТРЕПЛЕВ. Не знаю… Это место… эта пустая сцена… это мой храм… Говорят, в Японии когда-то синтоистские храмы разрушали каждые тридцать лет и строили точно такие же… Вот что примерно я делаю с нашим театром…перестраиваю его каждый год, потому что… он мне дорог… потому что он живой.

НИНА забирается на покрытую снегом сцену.

НИНА. Это самая прекрасная сцена, на которую я когда-либо всходила… Ах, Костя, как бы я хотела снова играть здесь, для одного тебя…Для тебя и для этих воронов, которые кружат и кружат над нашим театром…Поднимите занавес! Пусть придет его величество Ветер и поднимет занавес…Пусть его величество Ветер, который шелестит в лесной листве, сыграет нам увертюру… Ваше величество, вы самый прекрасный оркестр… вот наконец-то настоящий театр… идет снег, и миллионы снежинок составляют декорации… а в зрители мы пригласим всех бродячих собак из окрестностей… Собак, кошек, лис, воронов…они будут моими зрителями… Добро пожаловать…а если в лесу еще остались олени, пусть тоже приходят, я приму их с любовью… Оленей и сов… Ах, как мне нравятся совы, совы – замечательные зрители… Отец рассказывал мне, совы, когда чувствуют опасность, когда их преследуют ловцы, прикидываются мертвыми и так спасаются от своих немилосердных врагов… И я тоже сова, Костя, я – как они, понимаешь? Я пришла сюда, чтобы притвориться мертвой, чтобы меня не настиг ловец, который преследует меня пятнадцать лет… Скажи, Костя, на каком языке говорят совы? Болотные совы… Я хочу позвать их на помощь… Научи меня говорить с ними.
ТРЕПЛЕВ. Сложи руки вот так… и скажи… уху-ху… звук должен идти из глубины груди… уху-ху…
НИНА. Спектакль начинается… пусть пробьет гонг… я буду говорить на совином языке…

КОСТЯ ставит фонарь на краю помоста, взбирается на сцену и накидывает шубу НИНЕ на плечи. Потом три раза бьет в гонг.

НИНА. Как ты добр со мной, Костя… А я такая плохая актриса… Как это возможно, объясни мне – быть безумно влюбленной в театр и притом быть плохой актрисой?
ТРЕПЛЕВ. Неправда, Нина, ты никогда не была плохой актрисой.. Ты просто всегда была сама собой…
НИНА. Как подумаю обо всех этих убогих сценах с запахом керосина и плесени… обо всех этих провинциальных театрах – прямо-таки бараках, рассадниках крыс, где я играла перед толпой пьяных чиновников, отупевших конторщиков и грубых офицеров… Как вспомню эти липкие взгляды, которые меня раздевали, примеривались к груди, залезали под юбки… Я так и слышу: они плюют на пол и рыгают, говорят громкими голосами, обмениваясь сальными шуточками… И до сих пор у меня в ушах стоит их свист и хохот…и топот сапог, когда они входили в театр, как стадо, и толкались, чтобы занять лучшие места…Вот как материализовалась моя мечта…В таких театрах заставлял меня играть Тригорин…а сам говорил все время… подожди, подожди, в один прекрасный день тебя заметит известный критик, тебя заметит директор крупного театра… режиссеры будут биться между собой, чтобы заполучить тебя… Но никто так и не стал биться, чтобы заполучить меня… никто… Какой монолог хочешь послушать, Костя? Монолог Федры? Монолог Джульетты? Хотя нет, я сама придумаю для тебя монолог… Монолог пустой сцены… Хочешь? Или монолог снежных хлопьев, монолог обледеневшего занавеса, монолог бесконечной ночи… Или монолог эхо… (Напевает какую-то мелодию.) Монолог эхо, которое разбивает сосульки под стрехой… Напиши что-нибудь для меня, Костя…Напиши что-нибудь здесь, на снегу… Смотри, какая замечательная белая страница – этот наш театр…Напиши что-нибудь сосулькой… Пожалуйста… Начертай на снегу короткое стихотворение, хайку…

ТРЕПЛЕВ берет сосульку у НИНЫ из рук и начинает выводить на снегу буквы.

Сцена темнеет, атмосфера соскальзывает в сон. За сценой сверкает множество глаз. Проступают головы зверей, как будто они пришли по приглашению в театр: олени, волки, собаки, лошади, лисы, рыси, совы…

СЦЕНА 6

Те же декорации, то же время дня, что в Сцене 1.

В комнате никого. Снаружи все так же идет снег. Раздается стук в дверь. Несколько мгновений спустя чья-то тень приникает к окну, пытается заглянуть внутрь, стучит в стекло. Снова стук в дверь. Дверь открывается, входит ТРИГОРИН с огромным чемоданом.

ТРИГОРИН. Константин Гаврилович, вы тут? (Оставляет чемодан у двери, делает несколько шагов.) Может быть, мне не надо было приезжать… Тем более по такой погоде… Константин Гаврилович… (Приостанавливается у зеркала, снимает с него шаль, вдыхает ее запах.) Константин Гаврилович… (Останавливается у стенных часов, убеждается, что они стоят, вынимает часы на цепочке, смотрит, переводит стрелки на больших часах и запускает маятник.) Есть кто дома?
ТРЕПЛЕВ (выходит из кухни с дымящейся чашкой в руке). Добрый день, Борис Алексеевич…
ТРИГОРИН. Фух. Рад вас видеть, Константин Гаврилович… Как Нина?
ТРЕПЛЕВ. Хорошо.
ТРИГОРИН. А я так волновался… чуть с ума не сошел. Тем более что в Москве такое творится… Вот, я привез вам газеты… Массовое дезертирство в армии, армия хочет революции… Три дня назад в Санкт-Петербурге гарнизон стрелял в толпу, но на другой день солдаты перешли на сторону революционеров… Думаю, что сейчас, когда мы с вами разговариваем, царь готовится отречься от престола … Как будто в России мало бед, еще и эта… А вы, я вижу, почти не изменились, Константин Гаврилович.
ТРЕПЛЕВ. И вы тоже, Борис Алексеевич. И вы тоже.
ТРИГОРИН. Ну нет… Я изменился… Не забывайте, что я постарше вас…Хотя у мужчин, которые перевалили за вторую половину жизни, разница в возрасте сглаживается…
ТРЕПЛЕВ. Снимайте шубу, Борис Алексеевич. И садитесь. Я вас ждал… Сегодня утром, когда я ставил самовар… я приготовил три чашки…
ТРИГОРИН. Нина спит?
ТРЕПЛЕВ. Спит, да.
ТРИГОРИН. Сильно кашляла ночью?
ТРЕПЛЕВ. Совсем не кашляла.
ТРИГОРИН. Она не простудилась?
ТРЕПЛЕВ. Нет, она не простудилась, вот только вечером не хотела ничего есть.
ТРИГОРИН. Она убежала, как безумная, прямо в том платье, в каком была на сцене. Без перчаток, безо всего, в легком пальтишке… Даже меховые сапожки не надела, ушла в легких туфельках, которые вовсе не держат тепла.
ТРЕПЛЕВ. Но я подозреваю, что вы привезли ей все, что надо…
ТРИГОРИН. Да… Привез… привез… (Открывает чемодан, достает халат и тапочки.) Вот ее фланелевый халат, она ходит в нем дома… Можете положить его ей на край постели, пусть найдет, когда проснется… (Треплев берет халат.) У вас тут холодновато.
ТРЕПЛЕВ. Принесу дрова и затоплю.
ТРИГОРИН. Представляю себе, что сейчас она не хочет меня видеть.
ТРЕПЛЕВ (подавая ему чай). Да. Она даже просила меня убить вас, если вы сюда явитесь.
ТРИГОРИН. М-да, она так всегда, склонна к эксцессам… (Отхлебывает чай.) Хорош… Такой ваша матушка заваривала… В Москве в лавках ничего не найдешь, ни чаю, ни сахару… Зато я нашел все же бутылку водки… Да, наша Нина всегда жила скорее в снах, чем в реальной жизни.
ТРЕПЛЕВ. А вы, похоже, жить без нее не можете.
ТРИГОРИН. Не знаю, не знаю. Сначала – да, мне так казалось, что я не смог бы жить без нее… Подумать только, что здесь, в этом доме, я в первый раз это почувствовал… Ведь в этом доме я познакомился с Ниночкой… в этом доме, куда ваша матушка приглашала меня каждое лето… и где я предал всех… Несмотря на это я чувствую, что дом мне не враждебен…
ТРЕПЛЕВ. Да, этот дом всегда был таким… привечал всех и каждого… Мамины гости, пожив здесь, чувствовали себя  так хорошо, что не хотели уезжать… я просто с ума сходил…Когда мать была здесь, у меня не было ни единой спокойной минутки в собственном доме…
ТРИГОРИН. Я всегда задавал себе вопрос… почему нам так нравится глядеть на дома, входить внутрь? Я способен часами ходить по улицам и глядеть на дома… особенно на дома в провинции… Смотрю на дома, сравниваю… Один нравится, другой обдает холодом, отталкивает…
ТРЕПЛЕВ. Может быть, потому, что дома… это как женщины…
ТРИГОРИН. Да, бесспорно, это ответ. Дома – как женщины, то есть ты чувствуешь желание в них жить или нет… Угощайтесь, я привез вам коробку сахара. Я люблю очень сладкий чай, вероятно, так меня приучила ваша матушка.
ТРЕПЛЕВ. Благодарю, Борис Алексеевич, но вы это напрасно…
ТРИГОРИН. Мне говорили, что после смерти Ирины Николаевны вы взялись обрабатывать землю, бок о бок с мужиками. Это правда?
ТРЕПЛЕВ. Правда.
ТРИГОРИН. И вам от этого стало легче? Это пошло вам на пользу?
ТРЕПЛЕВ. Нет… это меня выпотрошило… Но в то же время… помогло забыть… Сначала я хотел подражать Толстому… хотя на самом деле я искал ощущения физической усталости… потому что иначе не мог уснуть… мозг вечно бдил и пережевывал одни и те же, одни и те же мысли… Выход был либо в физической усталости, либо в самоубийстве…
ТРИГОРИН. Скажите, Константин Гаврилович… вы всегда питали ко мне чувство ненависти… Оно осталось?
ТРЕПЛЕВ. Не знаю. А вы ее еще любите, Борис Алексеевич?
ТРИГОРИН. Не знаю… В то лето я любил ее, это наверняка… А потом любовь перешла в некое чувство вины. Признаюсь вам, потому что с годами все, в чем я был уверен, размылось, выветрилось… Знаю одно: это создание все еще меня волнует… Хм, вот вы и стали нашим конфидентом, хотя это последняя роль, которую я бы вам отвел… Но поскольку Нина все равно пришла к вам, скажу вам кое-что еще… я думаю, что все эти пятнадцать лет, притом что физически она была со мной, в мыслях Нина никогда не покидала вас…
ТРЕПЛЕВ. Не так уж и много в качестве утешения… по правде сказать… Я бы решительно предпочел поменяться с вами ролями.
ТРИГОРИН. Вы уверены, Константин Гаврилович? Есть такие мужчины, которые предпочитают весь свой век страдать из-за далекой женщины, чем изо дня в день переносить жизнь с женщиной реальной. Когда большая любовь проходит мимо, когда ты из-за женщины агонизируешь годами, разве это не сообщает тебе ореол, поднимающий тебя в собственных глазах? Когда избегаешь пошлости и размывания чувств, когда сохраняешь отношения платоническими, тем самым только накапливаешь внутреннее богатство… В любом случае, в данный момент мы находимся как раз в ситуации обмена ролями. Потому что Нина приехала сюда жить с вами, насколько я вижу.
ТРЕПЛЕВ. Кто знает, зачем она приехала сюда, Борис Алексеевич. Что Нина хотела вчера, может быть совершенно неважно сегодня.

Входит НИНА в домашнем халате, привезенном ТРИГОРИНЫМ. Но она не хочет замечать, что ТРИГОРИН находится здесь.

НИНА. О, какие у тебя круги под глазами, Костя… Ты не спал ночь…
ТРЕПЛЕВ. Нина, у нас гость…
НИНА. Ах, как хочется есть! Волчий аппетит.
ТРЕПЛЕВ. Поешь, что привез нам Борис Алексеевич… Хлеб, сахар, халва…много всего такого…
НИНА. Я с этим человеком не разговариваю. Этот человек для меня не существует. Скажи ему, Костя, прошу тебя, что он для меня больше не существует.
ТРЕПЛЕВ (Тригорину.) Довожу до вашего сведения, Борис Алексеевич, что вы больше не существуете для вашей жены Нины Михайловны.
НИНА. Впрочем, это чудовище не вступало со мной в официальные отношения. Скажи ему, Костя, что для меня он всего лишь ужасное чудовище.
ТРЕПЛЕВ. Для вашей жены, с которой вы, Борис Алексеевич, не оформляли отношений, вы всего лишь ужасное чудовище.
НИНА. И это еще мягко сказано… чудовище – мягко сказано про того, кто паразитировал на мне, на моем восхищении к нему… на том, кому я принесла в жертву мою невинность, мое простосердечие, лучшие годы юности… Он держал меня в своих лапах, всю, свежую и наивную, пятнадцать лет… Я была ему игрушкой, вещицей для удовлетворения его фантазий…
ТРЕПЛЕВ. Прошу меня простить, я должен принести дрова.

ТРЕПЛЕВ выходит, и тут же раздается стук топора.

НИНА (помолчав). Ты привез мне меховую шапку?
ТРИГОРИН. Привез, Ниночка.
НИНА. И теплые перчатки?
ТРИГОРИН. Да, Ниночка.
НИНА. И мою розовую сумочку с притирками и парфюмом?
ТРИГОРИН. Да, она в чемодане.
НИНА. Ты понимаешь теперь, как сильно ты меня ранил?
ТРИГОРИН. Да что же я такого сделал? Ничего, кроме того, что делаю всегда, написал какой-то несчастный рассказик…
НИНИ. Уйди. Уйди сейчас же.

ТРИГОРИН выходит. Через несколько мгновений раздается стук двух топоров, колющих дрова.

НИНА открывает привезенный ТРИГОРИНЫМ чемодан и начинает одеваться.


СЦЕНА 7

Во дворе ТРИГОРИН и ТРЕПЛЕВ колют дрова. Идет снег.

Они работают сосредоточенно, поочередные взмахи топоров напоминают механический балет.

ТРИГОРИН. Что это за дерево? Ель?
ТРЕПЛЕВ. Нет, яблоня.

Стучат топорами.

ТРИГОРИН. Вы срубили яблоню?
ТРЕПЛЕВ. Яблоня была больная…
ТРИГОРИН. Больная – чем?
ТРЕПЛЕВ. Пауки напали и сожрали ее всю.

Поочередно стучат топорами.

ТРИГОРИН. Знаете, Константин Гаврилович, в прошлом году, или в позапрошлом, я читал сборник ваших рассказов…
ТРЕПЛЕВ. И что?
ТРИГОРИН. Замечательно.

Стучат топорами.

ТРИГОРИН. И на Нину они произвели впечатление.
ТРЕПЛЕВ. Правда? Она тоже прочла?
ТРИГОРИН. Но это литература не для сегодняшнего дня.
ТРЕПЛЕВ. А для кого же я пишу, по вашему мнению?

Стучат топорами.

ТРИГОРИН. Не знаю. Вы пишете для странных людей, для людей, которые еще не родились. Надо иметь некоторую подготовку, чтобы вас понять…

Стук топоров. ТРЕПЛЕВ не отвечает.

ТРИГОРИН. Вы правы… Тупой труд идет человеку на пользу.

Стучат топорами.

ТРЕПЛЕВ. Вы не так держите топор… Перехватите его повыше…Вот так…

Стучат топорами.

ТРИГОРИН. Мерси.
ТРЕПЛЕВ. Чем вы обидели Нину? (Продолжают колоть дрова.) Борис Алексеевич, вы не отвечаете? Почему она так настроена против вас?
ТРИГОРИН. Чем обидел? (Раскалывает еще полено и останавливается.) По-моему, я сделал непоправимую глупость…

Туман начинает обволакивать ТРЕПЛЕВА и ТРИГОРИНА. Постепенно остаются только два силуэта в тумане.

ТРИГОРИН. Какой туман! Как будто ночь наступает…

Слышен голос Нины.

НИНА. Костя… Где ты? Что за туман! (Смеется.) Такое впечатление, что я на пароходе… Где ты, я тебя не слышу?
ТРЕПЛЕВ. Мы здесь, Нина. Накололи дров на два дня…
НИНА. Когда я была маленькая, отец велел мне беречься тумана… Он говорил: смотри, когда туман, цыгане крадут детей… Интересно, что я никогда не встречала никого, кто бы пожаловался, что цыгане украли у него ребенка… И при всем том вечно говорят, что цыгане крадут детей. Вы где, мамелюки?
ТРЕПЛЕВ. Мы тут.
ТРИГОРИН. Мы тут.
НИНА. Но вы двое что-то украли у меня, это верно… Только я не знаю, что… Ах, как я люблю туман! Всю свою жизнь я фактически прожила в тумане… Вот, уже совсем ничего не видно… Какой густой туман, его можно есть ложкой… Борис Алексеевич Тригорин, не отдадите ли вы мне, прямо сейчас, те пятнадцать лет молодости, которые вы у меня украли? Я совсем не была готова к такому грабежу… Когда вы приехали сюда, пятнадцать лет назад, и я впервые увидела вас, я была уже без ума ото всего, что вы писали… Я никогда не была знакома с настоящим писателем, даже с каким-нибудь второразрядным, и от шанса  познакомиться с одним из великих у меня затуманилось в мозгу… Нет, конечно, в моей жизни был один писатель, Костя, друг детства… но он не шел в счет, потому что писал только для меня… Я читала все книги Бориса Алексеевича Тригорина, а познакомиться с ним лично – это граничило с чудом. Более того, я воображала себе, что у такого значительного писателя и жизнь похожа на сказку. Но Борис Алексеевич в жизни оказался просто бирюком… он хорошо себя чувствовал, только когда сидел дома, в своей комнате, за рабочим столом, с разложенными бумагами… и марал бумагу до бесконечности, страница за страницей… иногда на него находило, и он рвал бумаги и бросал на пол… не говоря уже о том, что в беседе его коньком были жалобы на боль в пояснице и на то, что табак, которым он набивал трубку по тридцать раз на дню, становится все хуже…


Слышен крик оленя.

НИНА. Слышите? Как будто бы охотничий горн. Кто же это охотится в тумане, Костя?
ТРЕПЛЕВ. Это крик одинокого оленя… он заблудился… или ищет пищу… Часто случается зимой, что медведи, олени и лисы кружат вокруг дома.

Из тумана выступает голова оленя с великолепными рогами.

НИНА. Здравствуйте, господин олень… Вы пришли на мой спектакль? Подойдите сюда, смелее… Вы одинокий олень, да? Как вам удается быть таким красивым? Это от одиночества?

ТРИГОРИН подходит к НИНЕ, обнимает за плечи.

НИНА. Не прикасайтесь ко мне, Борис Алексеевич…

Олень исчезает.

НИНА. Видите, что вы наделали? Как только вы касаетесь чего-либо, кроме бумаги, пера и чернильницы, тайна исчезает…
ТРИГОРИН. Умоляю тебя, Нина, прости меня…
НИНА. Ты хотел, чтобы я родила тебе ребенка, и даже ребенок родился мертвым… Кому еще глоток? (Нина потрясает бутылкой водки, привезенной Тригориным.) Никому? (К исчезнувшему оленю.) За твое здоровье, изумительное создание, исчезнувшее навек!

ТРЕПЛЕВ подходит к Нине, которая делает глоток и протягивает ему бутылку. ТРЕПЛЕВ тоже пьет и протягивает бутылку ТРИГОРИНУ.

ТРЕПЛЕВ. Выпьете?

ТРИГОРИН, не говоря ни слова, берет бутылку и пьет. Откуда-то издалека раздается выстрел.

НИНА. Слышите? Охотники вышли из засады… Они предпочитают охотиться при тумане, когда легче подходить к зверям… Или это цыгане, которые идут красть заблудившихся детей… Вот, я вижу, как они выходят из лесу и держат путь к деревне… Туман – идеальное время для воров и грабителей…Конокрады тоже предпочитают туман… И убийцы предпочитают туман… Как получается, чтобы эта тонкая дымка, эти прозрачные и полные поэзии клубы провоцировали на преступление? Борис Алексеевич… Константин Гаврилович… может быть, все же вы решитесь на дуэль из-за меня? Из-за меня или… просто ради удовольствия выстрелить друг в друга? Костя, у твоей матери было два пистолета в изящном футляре красного дерева с сафьяновой отделкой… Они остались?
ТРЕПЛЕВ. Да.
НИНА. Ты помнишь, Костя, пятнадцать лет назад ты был в ярости, когда я уходила с Борисом Алексеевичем… ты был, как безумный, ты был, как дикий зверь…Что осталось от этой ярости? Вся развеялась? Ну же, прошу тебя, вызови на дуэль Бориса Алексеевича и пусти ему пулю в лоб… Я хочу видеть, как взорвется его мозг… А потом мы закопаем его на опушке леса… или на берегу озера… Столько народа умерло за последние три года в России, что никто, абсолютно никто не спохватится, если он исчезнет из мира… Борис Алексеевич, когда вы уезжали из Москвы, вы сказали кому-нибудь, куда вы едете? Кто-нибудь знает, где вы сейчас?
ТРИГОРИН. Нет…

Еще один выстрел доносится из глубины леса.

НИНА. Вот видите… Никто не знает, что Борис Алексеевич находится здесь, куда нога его не ступала пятнадцать лет… И потом его наследие такое богатое, такое прекрасное… набралось на полное собрание сочинений. (К Тригорину.) Или вы хотите еще помарать бумагу, Борис Алексеевич?
ТРИГОРИН. Да нет, не то чтобы. Может, и правда я написал достаточно…
НИНА. Вы вежливы до отвращения… Неслучайно никто никогда не хочет причинить вам вреда… Вот и Костя предпочел, пятнадцать лет назад, пустить пулю себе в грудь, а не попытаться убить вас…Пойдем в дом, Костя, а Бориса Алексеевича оставим тут, в тумане, колоть дрова до скончания времен.

НИНА уходит.

ТРЕПЛЕВ. Не нравятся мне эта стрельба в лесу. (Делает еще глоток и протягивает бутылку Тригорину.) Это не охотничье ружье…
ТРИГОРИН. Везде полно дезертиров… И в Москве тоже… Я слышал, что и в селах пошаливают…Надо быть начеку, Константин Гаврилович… Страна вот-вот превратится в огромное поле боя… Европа тонет, но, по-видимому, без России ей не утонуть… только вместе с Россией…Я бы сказал, что в тот момент, когда Европа решила покончить с собой, она стала искать камень, камень потяжелее, чтобы с этим камнем не шее утонуть быстро и надежно… и камень, который она нашла, -- это Россия…
ТРЕПЛЕВ. Не знаю, что и думать,  Борис Алексеевич… А если революция все-таки – единственное для нас благо на все времена?
ТРИГОРИН. Вы действительно верите в революцию?
ТРЕПЛЕВ. Уф… Нет… Или…
ТРИГОРИН. Революции никогда до добра не доводили… Единственная революция, которую надо совершить человечеству, -- это убедить людей быть более гуманными.

Набирают в охапку наколотые дрова.

ТРЕПЛЕВ. Почему вы говорите, что вы совершили непростительную глупость?
ТРИГОРИН. Да я напечатал в одной газете дурацкий рассказик… историю неудавшейся актрисы… А Нине почудилось, что в героине можно узнать ее.

Третий выстрел звучит в лесу. ТРЕПЛЕВ и ТРИГОРИН возвращаются в дом, нагруженные дровами.

СЦЕНА 8

Ночь. Сидя за столом, ТРЕПЛЕВ читает, при свете керосиновой лампы, привезенные ТРИГОРИНЫМ газеты. Слышен вой ветра.

Из соседней комнаты выходит ТРИГОРИН в наброшенной на пижаму шубе.

ТРИГОРИН. Прошу прощенья, Константин Гаврилович, который час? Мои часы стали… вероятно, от холода…
ТРЕПЛЕВ. Не знаю… Нина попросила меня остановить все часы… Думаю, полночь уже была…
ТРИГОРИН. Что вы делаете, пишете?
ТРЕПЛЕВ. Нет, читаю газеты, что вы привезли…Прочел, что в Москве закрылись все театры…
ТРИГОРИН. Да, это ужасно… Все напуганы и ждут восстания… Какого восстания, однако, неясно… Россия плохо начала этот век… Сначала проиграли войну Японии, а теперь того и гляди проиграем и  Германии… Ох, не знаю, что со мной, не могу заснуть…
ТРЕПЛЕВ. Разогрейте себе чаю.
ТРИГОРИН. А как свистит ветер в ушах -- не переставая… И какой сухой свист…Мне всегда было трудно с этими загородными шумами… особенно по ночам… То собаки лают, то дурацкие петухи поют … Я слышу даже хищных птиц, как они охотятся в темноте… Не знаю уж, почему, но весь этот концерт для меня – источник тревоги… К тому же в доме на всем – печать вашей матушки… Я не думаю, что вы сможете когда-нибудь быть счастливы с Ниной, если останетесь здесь…
ТРЕПЛЕВ. Дом, населенный привидениями, знаю.
ТРИГОРИН. Да, именно это я хотел сказать…Вы были так любезны, что предложили мне спать в комнате вашей матушки… но… мне кажется, что она тоже в комнате и следит за мной… Я предпочту спать на кухне… если позволите взять кресло-качалку… Перейду на кухню и буду спать в кресле.
ТРЕПЛЕВ. Конечно, берите его… Я вас понимаю… И мне случается то в одной, то в другой из комнат встретить призрак матери… непременно с одним из ее возлюбленных, и я вечно им мешаю… Вижу, как она сидит за пианино, вижу, как сидит на диване, как пьет чай, а чаще всего слышу, как она жалуется… Когда жарко, плачется, что жарко, когда холодно, -- что холодно, когда нет гостей, жалуется на скуку, когда гости есть, особенно летом, плачется на усталость и что дома очень много народа… Вы любили мою мать?
ТРИГОРИН. Трудно было не любить вашу матушку… Хотя это выматывало… Особенно из-за ее недовольства всем, как вы изволили заметить… Она считала, что это несчастье – быть великой актрисой, потому что была вынуждена играть, кроме всего прочего, комедию – представлять знаменитость… Она никогда не бывала довольна тем, что окружена поклонниками, потому что ее утомляло все время блистать и быть любезной… она никогда не была довольна успехом, потому что приходилось играть одну и ту же пьесу двести или триста раз, а это ей наскучивало…
ТРЕПЛЕВ. Да, правда, ей быстро все надоедало…а мне она никогда не радовалась, я слишком быстро рос, как она говорила, и ее это нервировало – глядя на меня, она как будто глядела в зеркало и видела, что старится… Хочу вам кое в чем признаться, Борис Алексеевич…С уходом матери я испытал большое облегчение…
ТРИГОРИН. Не говорите так, Константин Гаврилович, это кощунство…
ТРЕПЛЕВ. И все же так оно и есть… Я стал чувствовать себя по-настоящему свободным только после смерти матери…и только когда она умерла, у меня появилась смелость писать то, что я по-настоящему хотел написать… Но вы правы, когда говорите, что она оставила мне в наследство многовато привидений… в этом доме живут и призраки людей, которых я хорошенько не знал… призраки людей, оставшихся для меня чужими… призраки ее бесчисленных любовников, ухажеров и приятелей, которые приезжали на денек-другой, а оставались в конце концов на неделю или на две… до сих пор вижу, как они обжирались и напивались, кривлялись и острили, чтобы развлечь мою мать… она не могла путешествовать одна или одна приезжать сюда на вакации… От этого все между нами и расстроилось.
ТРИГОРИН. Такой уж она была создана…Ей нужна была свита, несколько юношей, которые бы вздыхали по ней, и даже несколько компаньонок, при условии чтобы они были старые, глупые и безобразные, чтобы как-нибудь случаем не затмить ее…
ТРЕПЛЕВ. И не будем забывать, что здесь гостит и ваш призрак, Борис Алексеевич… Поаккуратнее, когда переходите из комнаты в комнату – как бы не столкнуться с собственным призраком…
ТРИГОРИН. Представляю, каким воспоминанием я для вас остался – более чем неприятным…
ТРЕПЛЕВ. Нет… Пока вы не отняли у меня Нину, вы держались скорее скромно, вы были почти невидимы, все время то на рыбалке, то на прогулке, вы уходили в одиночестве в лес, и всегда с вашим знаменитым блокнотом…
ТРИГОРИН (достает блокнот). Вот как этот…
ТРЕПЛЕВ. Мать просто приходила в отчаянье и говорила: «От него положительно больше толка в Москве, чем здесь, на даче…» На самом деле, я не люблю этот дом… Пока была жива мама, я не находил тут себе места, а после ее смерти никто никогда не приезжал меня проведать… до вчерашнего дня…
ТРИГОРИН. Сколько раз вы неудачно пытались покончить с собой, Константин Гаврилович?
ТРЕПЛЕВ. Два раза.
ТРИГОРИН. Первый раз я помню…В те времена я довольно часто приезжал сюда, с вашей матушкой и с актерами из труппы Художественного театра… Как вы были молоды, сколько экзальтации… когда мы сидели за столом, все вызывало у вас протест, вы были одержимы маман, которая не только не удосуживалась читать ваши рассказы, но еще и критиковала их на публике с каким-то тайным садизмом… припоминаю, что вы попытались тогда пустить пулю себе в сердце, так?
ТРЕПЛЕВ. Так.
ТРИГОРИН. И что произошло? Не попали?
ТРЕПЛЕВ. Да, пуля прошла по касательной, остался безобразный шрам…
ТРИГОРИН. Помню-помню… И помню, в каком отчаянье была ваша матушка… Вы заболели, у вас была лихорадка, начался бред, а Ирина Николаевна всю ночь просидела с вами, говорила и говорила, и умоляла ее простить…
ТРЕПЛЕВ. Да, это был первый раз, что она отдала мне двадцать четыре часа из своей жизни…
ТРИГОРИН. Шрам остался?
ТРЕПЛЕВ. Да. А что?
ТРИГОРИН. Так, простое любопытство… Но я вас покидаю – вижу, вы читаете газеты…Пойду лягу на кухне…


СЦЕНА 9

ТРЕПЛЕВ за столом, читает газеты. Входит НИНА.
НИНА. Костя…
ТРЕПЛЕВ. Да?
НИНА. Я не могу заснуть без тебя.
ТРЕПЛЕВ. Нина… Нина, мы же никогда не спали вместе…
НИНА. Не могу заснуть в твоей комнате без тебя…
ТРЕПЛЕВ. Тебе надо выпить горячего чаю… Ты все время мерзнешь, Нина…Не хочешь ли перейти в мамину комнату? Она свободна, Тригорин ее не выносит и перебрался на кухню.
НИНА. Нет, я хочу спать в твоей комнате… но при тебе… я буду поджидать минуту, когда ты захочешь ко мне прикоснуться…
ТРЕПЛЕВ. Не могу к тебе прикасаться, когда Тригорин храпит на кухне.
НИНА. Костя, это правда, что ты несколько раз пытался покончить с собой?
ТРЕПЛЕВ. Только два раза.
НИНА. Но первый раз – не из-за меня…
ТРЕПЛЕВ. Да, первый раз – из-за мамы.
НИНА. Потому что маман тебя не любила?
ТРЕПЛЕВ. Да.
НИНА. А потом, второй раз, это из-за меня.
ТРЕПЛЕВ. Да.
НИНА. Потому что я тебя не любила?
ТРЕПЛЕВ. Да.
НИНА. Но почему, Костя, ты хочешь умереть всякий раз, как тебя не любит женщина?
ТРЕПЛЕВ. Не знаю. Это что-то подспудное, сильное. Чувствую, что задыхаюсь, – и тогда хочу умереть.
НИНА. К счастью, с тобой это случилось только два раза.
ТРЕПЛЕВ. Да…
НИНА. И каждый раз ты стрелял в себя из одного и того же пистолета?
ТРЕПЛЕВ. Да.
НИНА. Можешь мне его показать, Костя?
ТРЕПЛЕВ. Если тебе угодно…

ТРЕПЛЕВ приносит запыленный ящик, вытирает пыль и открывает. В ящике лежат два пистолета.

ТРЕПЛЕВ. Вот он…
НИНА. Ты уверен, что не другой?
ТРЕПЛЕВ. Уверен.
НИНА. Но они же одинаковые…
ТРЕПЛЕВ. Не совсем… Смотри, видишь, на одном выгравирована черепаха, а на другом – лев.
НИНА. А почему ты выбрал черепаху?
ТРЕПЛЕВ. Не знаю…может быть, потому, что я всегда чувствовал себя пленником своего рода замедленности…
НИНА. Покажи мне шрам…
ТРЕПЛЕВ. Нина…
НИНА. Прошу тебя, Костя… покажи мне шрам… Куда ты стрелял?
ТРЕПЛЕВ. Первый раз хотел пустить пулю в сердце, а второй раз – в голову.

НИНА осматривает шрам на голове ТРЕПЛЕВА, за левым ухом.

НИНА. Сердце покажи тоже.
ТРЕПЛЕВ. Нина, мне холодно…

Под нажимом НИНЫ ТРЕПЛЕВ расстегивает рубашку. НИНА снимает с него рубашку и нежно исследует, а на самом деле, ласкает шрам на ребрах.

НИНА. Странно…
ТРЕПЛЕВ. Что же странного?
НИНА. Почему ты стреляешь в сердце, когда хочешь покончить с собой из-за мамы, и стреляешь в голову, когда хочешь покончить с собой из-за меня?
ТРЕПЛЕВ. Не знаю…
НИНА. Я предпочла бы, чтобы было наоборот… Но может быть, именно это тебя и спасло… Так или иначе, стреляешь ты из рук вон плохо…
ТРЕПЛЕВ. Да, правда… Я всегда был нелепым созданием…нелепым и неловким… Даже и мои рассказы… это всегда промашки… царапины на листе бумаги… ни в кого никогда не попадали мои слова…

НИНА покрывает поцелуями шрамы ТРЕПЛЕВА.


СЦЕНА 10

Часы бьют два раза. НИНА, спящая на диване, вздрагивает. ТРЕПЛЕВ, который спал, уронив голову на стол, тоже просыпается.

НИНА. Я знаю, кто это сделал…
ТРЕПЛЕВ. Что? Кто?
НИНА. Это Тригорин. По ночам он ходит по дому и снова запускает часы.
ТРЕПЛЕВ. Не думаю.
НИНА. Да-да… Он просто жить не может, если каждую секунду не знает, который час. Я с ума сходила от этого… И сейчас все то же, он прекрасно знает, что я не хочу знать, который час, и потихоньку пробирается во все комнаты и запускает часы…

Еще одни часы бьют где-то на верхнем этаже. Входит ТРИГОРИН. Он небрит, лицо искажено… Такое впечатление, что прошло несколько дней с момента его предыдущего появления.

ТРИГОРИН. Который час? Я слышал шаги вокруг дома… Что это за шумы? Это не ветер, это шаги…
НИНА. Костя, скажи Борису Алексеевичу Тригорину, что я разможжу ему голову, если он еще пустит в ход какие-то из часов.
ТРЕПЛЕВ. Борис Алексеевич, вы, может быть, не расслышали, что сказала Нина, но вы рискуете головой, если будете еще интересоваться категорией времени…
ТРИГОРИН. Вы правда ничего не слышите? Мне кажется, кто-то стучит в окно…
ТРЕПЛЕВ. Нет, мы ничего не слышим…

ТРИГОРИН внезапно бросается на колени перед НИНОЙ, обнимает ее колени.

ТРИГОРИН. Ниночка, давай вернемся в Москву… Вернемся к нам домой, Ниночка, тут, в этом месте есть что-то зловещее… Опять кто-то стрелял из ружья…
НИНА. Костя, скажи Борису Алексеевичу Тригорину, что он не имеет права ни говорить со мной, ни прикасаться ко мне. Скажи ему, что для меня он только насекомое, которое раздулось самым ужасным образом, и, не будь оно таким большим, я бы с омерзением раздавила его ботинком.

ТРЕПЛЕВ. Борис Алексеевич Тригорин, вы уж на меня не обижайтесь, но я должен сообщить вам очень-очень дурную весть. Нина Михайловна, которая была вашей женой пятнадцать лет и которая уже двадцать четыре часа, как стала моей женой, считает вас отвратительным насекомым, несколько великоватым, чтобы его можно было раздавить… И кроме того, Нина Михайловна категорически запрещает вам обращаться прямо к ней в ее присутствии.
НИНА. Спасибо, Костя. Поди сюда, я хочу, чтобы ты меня обнял и поцеловал.
ТРЕПЛЕВ. Нина, я не могу целовать тебя при насекомом.
ТРИГОРИН. Слава богу, у нас обоих есть чувство юмора… Пойду опять лягу… Не осталось водки в бутылке?
ТРЕПЛЕВ. Нет, пусто…
ТРИГОРИН. А нет у вас случаем небольшого запаса? Не могу уснуть, если не отхлебну глоток…
ТРЕПЛЕВ. Нету, Борис Алексеевич… Нет никакого запаса… Должен объявить вам, что у нас вообще нет ничего из питья и еды, разве что немного чаю и немного сахара… Завтра мне надо будет пойти на охоту, принести зайца или лань на обед…
НИНА. Теперь и я слышу шаги…
ТРИГОРИН. Что я вам говорил? Я был прав.

Все трое слушают в молчании.

НИНА. Слышите?.. Кто-то ходит вокруг дома… Я слышу, как скрипит снег под ногами…Я слышу шаги… И это не один человек, их много… Не двигайся, Костя… Борис Алексеевич, да не волнуйтесь же вы так… Слышите? Кто-то открыл дверь… Смотрите-ка, эти люди стояли в очереди, чтобы войти в дом… Борис Алексеевич, не бойтесь… У этих людей нет дурных намерений…Они пришли на экскурсию в музей… А мы – просто три восковые фигуры…Видите, как они на нас смотрят…Костя, Борис Алексеевич, только не шевелитесь… Стойте так, не мигайте… Не дышите… Смотрите-ка, они пришли семьями, с бабушками и дедушками, с детьми…У них есть и экскурсовод, он им все объясняет… похоже, учитель литературы… он объясняет ученикам, что перед ними реликвии… следы мира, которого больше не существует… мира, который канул в Лету со всеми своими персонажами, со всеми страстями и иллюзиями своих персонажей…мир, который поглотили воды истории… мир, который пошел ко дну и теперь покоится, как обломки кораблекрушения, на складе мировых реликвий… ученики таращат на нас глаза… кое-кто тайком трогает нас, когда учитель смотрит в другую сторону… Да, для них мы – существа из другой эпохи… какие-то странные существа, нелепо одетые, отставшие от времени… Все, что мы думали, все, что чувствовали, все, что любили, для наших посетителей чуждо и даже забавно… Костя, ты понимаешь, что мы стали манекенами в музее прошлого… надо бежать отсюда, скорее… Надо вырваться из этого места… Поедемте в Санкт-Петербург… Я слышала, что в Санкт-Петербурге идут уличные бои, жизнь там, где люди умирают на улицах…есть, Костя, еще есть люди, которые во что-то верят, в нечто новое, называемое Революцией…Поедемте и будем биться вместе с ними, чтобы остаться живыми… Я знаю теперь, Костя, я поняла, что никогда нам не быть счастливым в этом доме… в доме, куда уже водят школьников, как в галерею отживших персонажей… Уйдемте, уйдем немедленно… Смотрите, что пишут в газете, которую привез Тригорин: в Санкт-Петербурге упразднена цензура… Теперь ты сможешь публиковать все, что хочешь, мы сможем поставить пьесу, которую ты написал для меня пятнадцать лет назад… Бульварные театры закрылись, но открываются другие… открываются пролетарские театры, театры революционные… Я хочу играть, Костя, для всех голодных, для всех униженных и оскорбленных, которые делают революцию…

НИНУ вымотала эта тирада, она ищет мужской поддержки. Поскольку ТРИГОРИН стоит к ней ближе, она слепо бросается в объятия ТРИГОРИНА. Три секунды спустя осознает свою «ошибку», резко отталкивает ТРИГОРИНА и бросается в объятия ТРЕПЛЕВА.

ТРЕПЛЕВ (успокаивающе обнимая Нину). Вы верите в революцию, Борис Алексеевич?
ТРИГОРИН. Гм… Наш мир рушится, это правда…Грядет что-то незнакомое, какое-то новое безумство истории, и нас всех, может быть, сметет без жалости… да… все это я предчувствую… меня лично никогда не захватывала идея революции…
НИНА. Не слушай, Костя, что говорит этот человек… Он всегда был контрреволюционер, по природе своей… Я не встречала человека ленивее, несмотря на то, что он пишет иногда по семнадцать часов в день…
ТРЕПЛЕВ. Вы читали когда-нибудь Маркса или Ленина?
ТРИГОРИН. Читал иногда, как все, статейки Ленина… Но не думаю, что добро можно построить с помощью насилия, то есть с помощью зла… В этих революционных речах есть то, что мне не по нраву... Некая излишняя поспешность... Новое общество надо строить так же, как растить ребенка... нужно время, нужно терпение, нельзя перескакивать через необходимые этапы...
НИНА. Скажи мне, Костя, что мы уедем отсюда как можно скорее… Скажи, что завтра утром мы едем в Санкт-Петербург…
ТРЕПЛЕВ. Да, Нина, завтра мы едем делать революцию.
НИНА. Скажи это и Борису Алексеевичу Тригорину, чтобы он понял, раз и навсегда…
ТРЕПЛЕВ. Борис Алексеевич Тригорин, я должен вам сообщить нечто весьма важное… Я принял решение, которое может причинить вам боль… Возможно, вы скажете, что это решение не для меня… но я его принял, и это самое важное решение моей жизни… Завтра мы едем в Санкт-Петербург вместе с Ниной.
НИНА. Да, да, да! Мы едем к Ленину, мы едем к большевикам!
ТРЕПЛЕВ. Да, Борис Алексеевич, сообщаю вам самым торжественным образом, что я имею намерение вступить в политическую борьбу.
НИНА. Мы будем биться!
ТРЕПЛЕВ. Мы будем биться на стороне бедноты, на стороне дезертиров с фронта и тех, кто занят просвещением… Я слышал, что цензура упразднена…
НИНА. Ну да, это я тебе сказала…
ТРЕПЛЕВ. Я вижу, как появляются десятки новых газет… Я хочу, чтобы мои слова наконец-то чему-нибудь послужили… А Нина едет со мной…
НИНА. Прощайте, Борис Алексеевич Тригорин…  Мы больше никогда не увидимся!
ТРЕПЛЕВ. Да, Нина едет со мной, потому что в этом доме мы все равно не сможем быть счастливыми…
НИНА. Из-за призрака Бориса Алексеевича Тригорина, который разгуливает тут по всем комнатам…
ТРЕПЛЕВ. Именно. И чтобы избавиться от вашего призрака, я решил начать все сначала… Я подарю этот дом приюту для сирот…
НИНА. Слышите, Борис Алексеевич? Вам придется убираться отсюда вместе с вашим призраком и оставить дом сиротам…
ТРИГОРИН. Зря я привез вам газеты.
ТРЕПЛЕВ. Борис Алексеевич, не смотрите на меня так. Я говорю серьезно. У меня осталось несколько гектаров земли, я раздам ее крестьянам… Так я останусь безо всего, я хочу одним махом ликвидировать все свое прошлое, все пережитое… Я отправлюсь в неизвестность, как Христос, безразличный ко всему дольнему… А Нина будет по-прежнему играть… Сегодня нам нужны бесплатные театры, театры для тех, кто никогда не знал, что такое надежда, театры для тех, кто были последними людьми на Руси… Мы будем играть на улицах, на площадях, на заводах перед рабочими и… (Читает из газеты.) И перед комитетами советов…
ТРИГОРИН. Это все-таки удивительно, сколько ерунды вы можете уместить в одной фразе…
ТРЕПЛЕВ. А если это правда, все, что я говорю, Борис Алексеевич?
НИНА. Еще бы не правда! Что значит «если это правда»?
ТРИГОРИН. И что вы собираетесь там играть, перед комитетами? Ваши герметические монологи, в которых никто ничего не понимает? Все страницы, что вы написали за последние пятнадцать лет, Константин Гаврилович, вы написали только и только для себя… Я не хочу сказать, что эти страницы плохо написаны, упаси Бог… Вот только ваша литература – это литература аутиста и эгоиста, человека, который сам себе единственный читатель... Когда вы писали ваши рассказы, вы ни разу не подумали о каком-нибудь мужике или о бедолаге-рабочем, или о жалком чиновнике… Ваша литература, Константин Гаврилович – это нарциссизм… вы писали, чтобы сохранять внутреннее зеркало, в котором отражается единственно ваше эго…Я, когда пишу, пишу словами, которые в состоянии понять любое живое создание. Кто угодно может понять мои рассказы и пьесы, любой человек, который умеет читать и слушать… Я не хочу сказать, что пишу для народа, мне не нравится, когда делают различие между умниками, которые понимают все с полуслова, и так называемым народом, которого надо кормить литературой полегче, потому что он, бедный, схватывает не так быстро…Нет, я пишу так, чтобы меня понимали без промедления, фразу за фразой… и чтобы передать сразу и мысль, и чувство. А вы, Константин Гаврилович, вы писатель-нигилист. Вас интересует скорее бессмыслица. К литературе у вас точно такое же отношение, как у анархиста – к обществу… Правила вам не нравятся, и тогда вы их разрушаете…Я слышал, что в Швейцарии, в Цюрихе, родилось новое литературное течение… и что оно начало распространяться по Европе… Течение называется дада, а художники, его создавшие, живописцы, поэты, писатели, называют себя дадаистами…Они решили наплевать абсолютно на все, что было сделано до них… на прошлое и на все законы творчества и искусства, на всю литературу, созданную до них… Может быть, настоящая революция – там… Пойду лягу…Что-то устал…

ТРИГОРИН скрывается в кухне.

НИНА. Что делать?
ТРЕПЛЕВ. Не знаю…
НИНА. Куда мы завтра поедем? В Санкт-Петербург?
ТРЕПЛЕВ. Не знаю…
НИНА. Или в Цюрих?

СЦЕНА 11

Утро. ТРЕПЛЕВ чистит охотничье ружье. НИНА роется в чемодане, привезенном ТРИГОРИНЫМ, и достает теплые вещи: рукавицы, шапку и т.д.

НИНА. Я с тобой.
ТРЕПЛЕВ. Ты замерзнешь, Нина…
НИНА. Хочу слепить снеговика!
ТРЕПЛЕВ. Там сплошной лед. Снег твердый, как камень, надо подождать, не выйдет ли солнце… Если выйдет, может, снег подтает, и тогда слепишь себе снеговика…
НИНА. Тогда я с тобой на охоту.
ТРЕПЛЕВ. Надень шерстяные носки…И теплые сапожки… Такой зимы уже много лет не было…
НИНА. Только не стреляй в лань. Не хочу, чтобы ты убивал лань. Если все равно надо убивать, убивай зайца.
ТРЕПЛЕВ. Я не убиваю, Нина, я охочусь…
НИНА. Охоться, но я не хочу видеть, как мучается животное. Тем более лань. Лани страдают больше всех, когда их убивают.
ТРЕПЛЕВ. Ты так думаешь, Нина? Что чем мельче животное, тем меньше оно страдает от пули охотника?
НИНА. Да-да… животные – они разные… а самые особенные – лани…

ТРЕПЛЕВ проверяет ружье, надевает шубу, потом осматривает «экипировку» НИНЫ. Повязывает ей шарф вокруг ворота, прикрывая рот, чтобы она дышала теплым воздухом.

ТРЕПЛЕВ. Держи его так, хорошо? Не дыши морозным воздухом… Обещаешь? (С ружьем в одной руке, с лопатой в другой.) Идем?
НИНА (глухо, в шарф). Да…

ТРЕПЛЕВ отодвигает засов и пытается открыть дверь, она не поддается, вероятно, заваленная снегом.

ТРЕПЛЕВ. Всю ночь шел снег… Надо бы залезть на крышу, расчистить… иначе крыша рухнет…

Изо всех сил налегает на дверь. Дверь открывается, впуская холодный воздух.

ТРЕПЛЕВ пятится назад. На пороге стоит неподвижная человеческая фигура. Это человек с ружьем за спиной, обледеневший, покрытый снегом.
НИНА вскрикивает. Оба молча и неподвижно смотрят на обледеневшего человека.
На крик НИНЫ из кухни выходит ТРИГОРИН с одеялом на плечах.

НИНА. Костя…Костя… Что это, Костя?
ТРЕПЛЕВ. Не знаю… Это наверное… (Подходит к обледеневшей фигуре и трогает ее. Потом стряхивает снег с ее посиневшего лица.) Это солдат…

ТРИГОРИН тоже подходит. С помощью лопаты ТРЕПЛЕВ разбивает прозрачный слой льда, саваном прикрывший солдата.

ТРИГОРИН. Он мертв?
ТРЕПЛЕВ. Обратился в лед, бедняга… обледенел насквозь…
НИНА. Я чувствовала… Я чувствовала, как кто-то ходит вокруг дома…
ТРИГОРИН. Вот пожалуйста… Революция добралась до нас и стучит нам в дверь…
НИНА. Замолчите, Борис Алексеевич…Вы не имеете права издеваться над мертвым. (К Треплеву.) Он правда мертв?
ТРЕПЛЕВ. Борис Алексеевич, наконец-то, совершенно прав… Революция прислала нам первое послание… Да, Нина, он мертв, это ледяная статуя… Дошел сюда, вероятно, из последних сил… (К Тригорину.) Помогите мне, Борис Алексеевич, иначе мы тоже заледенеем…

ТРЕПЛЕВ и ТРИГОРИН берутся за солдата, как за манекен, и ставят его посередине комнаты. ТРЕПЛЕВ закрывает дверь.

Все трое смотрят на СОЛДАТА, как завороженные. СОЛДАТ как будто бы тоже смотрит на них, потому что глаза у него широко открыты.

НИНА. Мы можем что-нибудь сделать?.. Принести дрова, развести огонь…
ТРЕПЛЕВ. Подойди, Нина… Потрогай его лицо… Подойди.
НИНА. Нет.
ТРЕПЛЕВ. Потрогай.

НИНА прикасается к лицу солдата. ТРИГОРИН стучит пальцем по лицу солдата, потом по груди. Раздается сухой звук, как будто он стучит по глиняной статуе.

ТРИГОРИН. Это наверняка дезертир… Тысячи солдат сбежали с фронта и расходятся по домам пешком… Этому не повезло… Вероятно, мужичок, которого рекрутировали насильно, а он решил вернуться домой…
НИНА. Костя, попробуй хотя бы закрыть ему глаза.

ТРЕПЛЕВ пробует, но безуспешно.

ТРЕПЛЕВ. Не получается… У него веки, как из железа…
НИНА. Но надо закрыть ему глаза… Хотя бы… Костя, сделай что-нибудь…
ТРИГОРИН. Потом… когда оттает тело… Глаза можно закрыть только сразу, как человек испустит дух, когда тело еще теплое… А у этого, чтобы закрыть глаза, надо будет пришивать веки нитками, по-другому не выйдет…
НИНА. Все, что вы говорите, Борис Алексеевич, это кощунство. У вас нет никакого религиозного чувства перед лицом смерти…
ТРИГОРИН. Есть, дорогая Нина… Уже три года, с тех пор как началась война, в моих рассказах речь идет о смерти… Может, поэтому ты решила меня бросить, я стал какой-то зловещий… Этот солдат, Нина, -- только один из тех двух миллионов, что Россия потеряла за последние три года… Кто-нибудь произносит эту цифру с религиозным чувством? Знаешь, как устроена человеческая душа? Один, реальный труп устрашает, а цифра два миллиона остается абстракцией, никто не содрогнется…
ТРЕПЛЕВ. Он умер на ногах, с ружьем за плечами… Может быть, это он стрелял вчера в лесу… Стрелял, потому что звал на помощь…
ТРИГОРИН. Он ранен в ногу.
НИНА. Куда?
ТРИГОРИН. В левое колено…Оно у него перевязано… Кто знает, сколько дней он шел так… Вы случайно не узнаете его, Константин Гаврилович? Может, он из вашей деревни?
ТРЕПЛЕВ. Нет, не узнаю… Но все равно надо пойти в деревню и сказать людям… Может, он все-таки отсюда… Так или иначе, его надо похоронить как следует.
НИНА. Мы похороним его сами… Хотя бы это мы можем сделать для бедолаги…
ТРЕПЛЕВ. Нина, Нина… Даже этого мы не можем для него сделать… Земля так застыла, что ее не возьмет лопата…Надо подождать несколько дней, а не то и до весны, чтобы можно было его похоронить…
ТРИГОРИН. Куда мы его положим в ожидании оттепели? Отнесем пока что на кухню… Для меня это ничего – спать на кухне в обществе мертвого солдата…

ТРИГОРИН и ТРЕПЛЕВ берутся за солдата и переносят его на кухню.

НИНА. Но я не смогу спать при мертвом солдате в доме…я уйду из дому, если вы оставите его на кухне…
ТРЕПЛЕВ. Пойдем, Нина, у нас сейчас охота… Ночью мы вынесем его наружу, если тебе так угодно… Хотя и при мертвом человеке у дома не думаю, что ты сможешь уснуть…
НИНА. Как странно… Вчера мы могли сделать что-нибудь для него…
ТРЕПЛЕВ. Да… И оставили его замерзать снаружи… Примирить нас может только мысль, что он не слишком долго страдал. Говорят, что когда люди замерзают на холоде, их охватывает вялость, сонливость, и они не чувствуют никаких мучений.

ТРЕПЛЕВ и НИНА собираются выйти.

ТРИГОРИН. Вы на охоту? Желаю удачи. А я буду колоть дрова… По вашей теории, Константин Гаврилович, физический труд пойдет мне на пользу.
ТРЕПЛЕВ. До свидания, Борис Алексеевич… У нас на ужин сегодня заяц…
ТРИГОРИН. Славно… Во всех сказках мира заяц – это символ забвения…Помните сказку про принца, который идет на охоту, встречает зайца и забывает вернуться домой? Забывает все и попадает в руки принцессы, живущей в стране вечной молодости, где само время застыло…
ТРЕПЛЕВ. И все из-за зайца?
ТРИГОРИН. Ну да… Из-за зайца, который перебежал ему дорогу…
НИНА. Пойдем, Костя, пойдем… Где эти зайцы, на которых ты хочешь охотиться?

ТРЕПЛЕВ и НИНА выходят. ТРИГОРИН провожает их взглядом с порога.

ТРИГОРИН. И не забывайте, что завтра вас ждет Ленин в Санкт-Петербурге…Может быть, и царь уже отрекся от престола… Торопитесь, может быть, Россия уже стала республикой…

ТРИГОРИН закрывает дверь, ставит самовар, садится за письменный стол ТРЕПЛЕВА и начинает записывать что-то в своем блокноте.

ТРИГОРИН. 26 февраля 1917… Сегодня утром мы нашли мертвого солдата, он стоял за дверью, весь обледеневший… С каким посланием явился он к нам? 


СЦЕНА 12

НИНА, ТРЕПЛЕВ и ТРИГОРИН за столом, на столе – объедки зайца, которым они поужинали с превеликим удовольствием.

ТРИГОРИН. Теперь, поев заячьего мяса, должен признаться, что ничего не помню… Спрашиваю себя: почему я здесь? Знаю, что приехал несколько дней назад, но не помню, зачем.
ТРЕПЛЕВ. Вы приехали, потому что в Москве голод.
ТРИГОРИН. А вы, Нина Михайловна, вы помните, зачем вы сюда приехали?
НИНА (Треплеву). Этот человек говорит со мной?
ТРЕПЛЕВ. Нет, сам с собой. Теперь, когда он сыт, он в хорошем расположении духа и чувствует естественную потребность в разговоре… на философские темы, по возможности.
НИНА. Ну, а мне надо ответить на письма. Я поднимусь к тебе в комнату, Костя.
ТРЕПЛЕВ. Поднимайся, но имей в виду, что сегодня утром я нашел чернила замерзшими… Редко случается, чтобы чернила замерзали… Я тоже хотел сегодня утром кое-что написать, но в ту минуту, когда перо уткнулось в замерзшие чернила, я подумал… смотри, как хорошо, это божественный знак, знак того, что миру больше не нужны слова, это как будто Бог дунул на чернила и превратил их в черный кубик льда… а заморозив мне чернила, которыми я хотел писать, он сковал и мои собственные слова… Так что я ничего не написал… C’est fini… Если чернила тверды, как камень, а перо утыкается в кубик льда, это означает, что все уже сказано…
НИНА. Да, но я должна ответить на твои письма, Костя. На письма, что ты мне прислал. Ведь я знаю, что ты все еще ждешь ответа…
ТРЕПЛЕВ. На какие письма?
НИНА. Пятнадцать лет назад, когда я решила уехать с Борисом Алексеевичем в Москву, ты целый год писал мне письма, чуть ли не по письму в день… Ты не помнишь, нет?
ТРЕПЛЕВ. Не помню…
ТРИГОРИН. Зато я помню…
НИНА (Тригорину). Я не с вами говорю… (Треплеву.) Да, по письму в день… таким ты был безумцем, Костя… Вот, посмотри, они все здесь… я привезла их с собой… ни одного не забыла… россыпь слов, как горящие угли… слов, которые жгут и которые говорят о невероятном страдании… пришел час ответить на них… Теперь, когда время больше не имеет значения, я смогу тебе писать, Костя… Я отвечу на все, начиная с самого первого… Прости меня, Костя, что я не ответила тебе сразу, пятнадцать лет назад…
ТРЕПЛЕВ. Я прощаю тебя, Нина…
ТРИГОРИН. Во всяком случае, заяц был великолепный. Кто вас научил готовить зайца, Константин Гаврилович?
ТРЕПЛЕВ. Я видел, как его готовят мужики… Можно было бы и повкуснее, но на это надо время… По-хорошему, зайца надо мариновать двадцать четыре часа в постном масле и уксусе, со специями, с луком, солью, перцем, гвоздикой… Только после этого заячье мясо становится по-настоящему нежным, нежным донельзя, экстаз для вкусовых рецепторов…
ТРИГОРИН. Вы могли бы стать отличным шеф-поваром в Москве или в Санкт-Петербурге…

НИНА начинает петь с рассеянным видом и безо всякой связи с предыдущим разговором.

НИНА. Снег тает в поле…
   А душа моя тает от боли.
   На мою свадьбу приходят мертвые, чтобы воскреснуть,
   А смерть, что смеется над воскресением,
   Просит меня в жены навеки…
Тебе что-нибудь говорит эта песня, Костя?
ТРЕПЛЕВ. Нет… по-моему, я никогда такой не слышал…
НИНА. А я ее слышала один-единственный раз… Я была еще девочка, но уже знала, что в один прекрасный день встречу любовь… Песню я услышала однажды летом, когда через нас проезжали на повозках купцы из Самарканда… Они заночевали во дворе нашей усадьбы, развели костер, рассказывали разные истории и пели… Не помню их историй, только эту странную песню… И знаешь, кто пел ее детским голоском? Старая беззубая женщина… (Поет.)
На больших льдинах мы будем справлять свадьбу,
Блуждая по морям наугад,
          Умирая, снова будем становиться детьми,
Растопится и рана, которая у меня болит,
А на воскресение я уже не приду…

Там были и еще строфы, но я их уже не помню… Неправда ли, у меня красивый голос? Я его унаследовала от своего отца… Отец хорошо пел и любил петь вместе с мужиками… Все его любили… мужики плакали, когда он все проиграл в карты, и дом, и землю… Хотели даже собрать с миру по нитке, поддержать его, но он отказался… У него был тенор… Неужели есть песни, которые умирают, Костя? Вот эта, например, ее больше никто не знает, я ее больше никогда не слышала… значит, она при смерти?

Раздается звон колокольчиков, как будто едет санная упряжка.

ТРИГОРИН. Слышите? Кажется, тройка… Может быть, снег перестал, может быть, можно на санях проехать по дороге на вокзал… Может быть, опять ходят поезда…
ТРЕПЛЕВ. Во всяком случае, месяц март недалеко… Эта зима тоже кончится, как и все другие…
НИНА. Но не для меня… мне… надо написать слишком много писем…А красота моя растаяла… Вы оба были без ума от моей красоты, а теперь не очень-то вам нравится на меня смотреть…
ТРИГОРИН. Да, но твой голос, Нина, по-прежнему великолепен…

ТРИГОРИН отирает слезу, а Нина, во внезапном волнении, гладит прядь волос, упавшую ему на лоб.

ТРЕПЛЕВ. Я все время думал, Борис Алексеевич, почему вам так нравилось соблазнять женщин…
НИНА. Потому что он всегда хочет показать, что он еще хоть куда, самый красивый, самый сильный, самый умный… А на самом деле ведет себя, как ребенок…
ТРЕПЛЕВ. Правда?
ТРИГОРИН. Не знаю… Но Нина часто бывает права…
НИНА. Такой уж он… Похвала от мужчин ему совсем неинтересна… Ни похвала, ни критика, если они исходят от мужчин… А вот к женской похвале он очень внимателен…Он прямо-таки жаждет, чтобы его хвалили женщины, оттого у него так много женских ролей… Его пьесы изобилуют женскими ролями… А всем известно, что гораздо труднее написать роль для женщины, чем для мужчины…
ТРЕПЛЕВ. У вас никогда душа не лежала к мужским компаниям, не так ли?
ТРИГОРИН. Не знаю… Но и вы, Константин Гаврилович, часто бываете правы.
ТРЕПЛЕВ. Вам никогда не нравились философские дискуссии, когда мужчины умничают, все время спорят, пьют без меры и расползаются в четыре утра из трактиров, прокуренных так, что дым можно резать ножом…
НИНА. Нет, он хорошо себя чувствует только в салоне, где хозяйка – женщина, где он окружен женщинами либо умными, либо красивыми, хотя он не против и смеси этих двух ингредиентов, красоты и ума…
ТРИГОРИН. Да, соблазнить женщину всегда было экзерсисом, который меня захватывал… Для меня соблазнение было главной составляющей того идеала, что мы нередко зовем счастьем.
НИНА. Подумать только, пятнадцать лет назад я была увлечена этим человеком, носила в себе его ребенка… Ребенка, который родился мертвым… Это было в феврале, в точности как сейчас… А ребенок родился мертвым…Предопределение…

НИНА медленно поднимается по лестнице, ведущей на второй этаж.

НИНА. Да, жизнь не удалась ни в чем… Совсем ни в чем… Даже тот шанс, который природа дает каждой женщине, -- возвыситься, став матерью, -- я упустила… Ребенок, который рождается мертвым, это всегда ужасный знак…Знамение судьбы… Надо только уметь его читать…

Всходит по лестнице, прижимая к себе пачку писем. Но несколько писем выскальзывают из пачки и падают на ступени.


СЦЕНА 13

ТРЕПЛЕВ и ТРИГОРИН, готовые к отъезду, сидят в пальто на чемоданах, глядя перед собой.

Слышится тиканье настенных часов.

ТРИГОРИН. Не имеет никакого смысла…
ТРЕПЛЕВ. Что, простите?
ТРИГОРИН. Это я о чернилах…
ТРЕПЛЕВ. Не понимаю.
ТРИГОРИН. Чернила, раз замерзнув, теряют все свои свойства…

Пауза.

ТРИГОРИН. Если писать чернилами, которые замерзли, а потом оттаяли, письмо выцветает сразу же, пока еще пишешь… Сразу… (Пауза.) Лишено всякого смысла писать чернилами, которые замерзали…
ТРЕПЛЕВ. Это вы снова запустили часы, Борис Алексеевич?
ТРИГОРИН. Нет, не я.
ТРЕПЛЕВ. Как же, ваших рук дело.
ТРИГОРИН. Нет, Константин Гаврилович, не моих.
ТРЕПЛЕВ. Как же нет, когда да.
ТРИГОРИН. Нет, Константин Гаврилович, я их не запускал.
ТРЕПЛЕВ. Как же нет, когда да.

Пауза.

ТРЕПЛЕВ. Стоит вам оказаться одному в комнате, где вас никто не видит, вы тут же запускаете все часы, настенные и другие.
ТРИГОРИН. Константин Гаврилович, не отрицаю, я иногда в жизни совершал нехорошие поступки… Но чтобы вот так, запускать в ход часы… (Пауза.) Не предъявляйте мне, пожалуйста, такие ужасные обвинения, я никогда не запускаю в ход остановившиеся часы.

Пауза.

ТРЕПЛЕВ. Ну, тогда прошу меня извинить.
ТРИГОРИН. Я вас извиняю.
ТРЕПЛЕВ. Видимо, эти часы делают, что хотят… Запускаются в ход, встают, снова запускаются, когда совсем не ждешь…
ТРИГОРИН. Делают, что хотят…
ТРЕПЛЕВ. Делают, что хотят…
ТРИГОРИН. Вот само определение времени…

Пауза.

ТРЕПЛЕВ. Борис Алексеевич…
ТРИГОРИН. Да?
ТРЕПЛЕВ. Нет, ничего…

Пауза. Тиканье замирает. Пауза.

ТРИГОРИН. Вот пожалуйста. Опять молчание.
ТРЕПЛЕВ. Не знаю, почему, но я всегда ставил рядом эти два феномена, молчание и снегопад…
ТРИГОРИН. Почему снег так молчалив по природе своей? Почему от него исходит больше молчания, чем от других форм материи?
ТРЕПЛЕВ. Загадка…
ТРИГОРИН. Загадка…

Зеркало на стене срывается с одного гвоздя, как будто было плохо подвешено. Качнувшись несколько раз, остается висеть косо.

ТРИГОРИН. А чего мы ждем, в сущности, Константин Гаврилович?
ТРЕПЛЕВ. Мы ждем Нину…
ТРИГОРИН. Мы ждем Нину?
ТРЕПЛЕВ. Да, мы ждем Нину…
ТРИГОРИН. Которая все еще отвечает на ваши письма?
ТРЕПЛЕВ. Я думаю, да.
ТРИГОРИН. Замерзшими чернилами?
ТРЕПЛЕВ. Я думаю, да.
ТРИГОРИН. На это ей понадобится время, по моему мнению.
ТРЕПЛЕВ. Я думаю, да.

Охотничье ружье срывается со стены и падает с глухим стуком. Персонажи остаются неподвижными.

ТРИГОРИН. Какая глупость!
ТРЕПЛЕВ. Простите?
ТРИГОРИН. Какая глупость и какая иллюзия!
ТРЕПЛЕВ. Простите?
ТРИГОРИН. Намерение сделать женщину счастливой… Какая глупость и какая иллюзия…

Пауза. Афиша вываливается из рамки и падает на пол. Пустая рамка остается висеть на стене.

ТРИГОРИН. Но она хотя бы знает, что мы ее ждем?
ТРЕПЛЕВ. Кто?
ТРИГОРИН. Она ведь знает, что нам надо уходить, так?
ТРЕПЛЕВ. Вы говорите о…
ТРИГОРИН. Хотя…
ТРЕПЛЕВ. Вы хотите сказать, что…
ТРИГОРИН. Мы ведь не знаем, с кем она уйдет…
ТРЕПЛЕВ. Нет… Да…В конце концов, я думаю, она уйдет с вами, Борис Алексеевич…
ТРИГОРИН. О нет, я уверен, что она уйдет с вами, Костя…

Чучело чайки срывается со стены и падает.

ТРЕПЛЕВ. Как подумаешь, что в прошлом году снег растаял только в апреле… и были такие сугробы…
ТРИГОРИН. Да, но в этом году все может быть по-другому…
ТРЕПЛЕВ. Конечно, все будет по-другому в этом году…
ТРИГОРИН. И весь век будет другим… Это будет век утопии… Война кончится…
ТРЕПЛЕВ. …начнутся другие…
ТРИГОРИН. Зима простоит, может быть, сотню лет… А снег начнет таять только после того, как дух революции начнет постепенно слабеть…
ТРЕПЛЕВ. И все это время мы будет ждать Нину…
ТРИГОРИН. Да, мы будем ее ждать… будем ее ждать и любить до бесконечности… сами не понимая, почему… или, может, просто – чтобы идея любви не умерла в те времена, когда мир сошел с ума…

Слышны шаги НИНЫ. НИНА рассеянно идет вниз по лестнице, напевая песню из предыдущей сцены. Пересекает комнату, подходит к ТРЕПЛЕВУ, целует его в щеку и подает ему листок, на котором можно различить слабые следы чернил. НИНА гладит прядки волос на лбу у ТРИГОРИНА и застывает неподвижно между двумя персонажами. Все трое смотрят в пустоту.

ТРИГОРИН. Ну вот, вы получили письмо… Первое?
ТРЕПЛЕВ. Да…

Пауза. ТРЕПЛЕВ не смотрит на листок бумаги, значки на котором постепенно исчезают.

ТРИГОРИН. Почему вы его не читаете, Константин Гаврилович? Читайте…
ТРЕПЛЕВ (не шевелясь). Да…
ТРИГОРИН. Так приятно получать письма… Письмо – это как окно…
ТРЕПЛЕВ. Окно куда, Борис Алексеевич?
ТРИГОРИН. В свет…

Пауза. ТРИГОРИН, как и остальные, смотрит прямо перед собой.

В комнате начинает идти снег. Хлопья медленно падают и оседают на трех персонажах.

НИНА напевает песню, почти шепотом.

Из кухни появляется Замерзший Солдат, он призраком застывает за спинами троицы.

Окно перекашивает, как картину, сорвавшуюся с гвоздя, оно косо повисает.

В идеале было бы, чтобы через косое окно виднелся косой снегопад.

Свет убывает и убывает.

КОНЕЦ