Сказы деда Савватея. Тетка Феня - уморушка

ТЁТКА ФЕНЯ - УМОРУШКА

ВОТ ВЕДЬ УМОРА, НЕ ИЗБЕЖАТЬ ПОЗОРА!

    Да-а-а! В стародавние-то времена слово - умора, означало сильную усталость. Говорили, бывало:
 - Ох и уморилася я ноня в гароде! Упёхталася,* инда сомлела, инда взапрела, рученьки не воложаца,* ноженьки гудом гудуть, нету боля моих силов! Хоть ба до избы дошкондыбать*, да дрёпнуца* на полати.
   Даже песня есть народная, старинная:
Я на горку шла, тяжело несла!
Уморилась, уморилась! Уморилася!
Знамо дело уморилась, уморилася!
   Исполняли её знаменитые певицы Русланова, Вяльцева, да и у народа она, эта песня, на устах была.
   Ещё слово - умора, означало страшное. Можно уморить голодом, не давая пищи, держать в узилище* истощая сидельца, уморить до смерти, умерщвить. Это о жестокости.
   Но есть и другое значение слову - умора. Можно устать от смеха, от хохота, от удивления и пересказов друг другу чего-то необычного, смешного, юмористичного, неожиданно произошедшего с кем-то, частенько с человеком небольшого ума, где всё произошедшее является стечением обстоятельств, но именно с одним и тем же человеком, из раза в раз и только с ним. И, кажется, что всё должно бы кончится плохо, а выходило уморительно! Ведь слова юмор и умора имеют общий корень.
   Вот такая она - тётка Феня, нет-нет да уморит всю деревню до хохмы, до икоты, до колик в животе. Когда услыхав очередную историю, даже не нужно говорить с кем она произошла, со смехом уточнят:
 - Что? Опять Фенька учудила? Ой, не могу-у, уморила-а-а!
   О ней и сказ пойдёт, о тётке Фене Лоскутьевой. А собрал их для нас, эти истории, дед Савватей, кто ж ещё-то!

 БЕДА, КОЛЬ УМ ЗА РАЗУМ ЗАШЁЛ.

   Тётка Феня, Аграфена Лоскутьева - женщина лет около пятидесяти, полноватая, круглолицая, с маленькими глазками, вприщурку, с крупным, напоминающем картофелину, рыхлым от нюхательного табака, носом, толстыми, будто оладьи губами, с чёрными, жёсткими усиками над ними, с сивыми, реденькими волосами, скрученными сверху, на макушке, «дулькою». Ходила Феня вразвалочку, ноги побаливали. Жила она одиноко в небольшой, ещё родительской избёнке, окружённой густо разросшимся, неухоженным, плодовым садом. Была женщиной незлобливой, простоватой, но со своими «тараканами» в голове. Там, в её голове замер, а потом и погиб ум изобретателя, человека с фантазией, с жаждой «чаво бы такоя умудрить, изобресть». Она желала реанимировать ум, но каждый раз её ожидало фиаско, конфуз!
   А вот вам первая история.
   Когда Аграфена Лоскутьева была моложе, ей было лет тридцать пять или чуть больше, отец уж похарчился,* а мать была ещё жива, то имели Лоскутьевы бабы своё, небольшое хозяйство. Были три овцы, подсвинок и коровёнка, куда ж в деревне без неё, да десяточек курочек с петухом, короче говоря - скотный двор.
   Как-то летом, после окучивания картошки, по-быстрому Феня натопила баньку, желая смыть с себя усталость и пыль.
   Банька маленькая, давненько отец её собрал, ещё в молодые годы.
   Там свободно могли помыться только два человека. Небольшой полок и печь небольшая с вмазанным в неё котлом для горячей воды. В углу бачок для холодной. На стене, на гвоздочках две шайки в сторонке, а на полу в уголке, у печи - ведро для запаривания веников. Всё мило, уютно и со слезами, так как банька напоминает Фене об отце, которого она очень любила.
   Вот занесла она два ведра воды. Одно нагреть вылила, да растопила печь, другое на разбавку.
 - Да будя, хватить, - так подумала. Она шибко-то не собиралась распариваться, так скупнуться чуток, через пару дней, в субботу, всё одно топить по настоящему, мать помыть да себя.
   Надо отметить, что Феня была с ленцой, с детства такая. Залюбленная родителями, отлынивала, придумывала отговорки и причины, привирала, а те и не настаивали больно-то.
 - Молодая доча, пущай гуляить, покеда мы в силАх, - так оправдывали её леность.
   С уходом отца многое легло на плечи Фени. Да вот, хотя бы скотный двор!
   Был он весь замусорен, загажен курами, усыпан овечьими котяхами и густо уляпан коровьими лепёшками. Животные топтались там, разминая, расшлёпывая нечистоты, а Феня будто не видела. Мать просила, увещевала, куда там!
 - А ты краем, краем вона вдоль забора, рази итить не могёшь? Почищу в хлеву и здеся, можа завтря собяруся, аль посля завтря, - так отвечала дочь.
   Вода нагрелась, Феня взяла полотенце ночную рубаху чистую, надела халат байковый, чтобы уж сразу, поле купания и в постель, сунула ноги в калоши и, обойдя двор через заросший сад, который хватал её ветками и пытался исцарапать, видать за нерадивость и к нему, пошла в баню. На улице стемнело, когда пахнущая душистым мылом, размякшая, разнеженная вышла Феня из баньки оставив открытую дверку, проветрить. Через сад уж она не пошла, темновато и боязно показалось ей. Это разум её подсказывал, что не стоит через сад идти. Ветерок покачивал, поскрипывал и шелестел листвой, ветвями, с шуршанием и стуком падали в темноте летние яблоки. Фене стало жутковато.
   Пошла через скотный двор, подумав:
 - Тах-та ближея. Ну вываракаю* калоши, завтря вымою их.
   Не прошла и полпути, как поскользнулась на свежей, духовитой, коровьей лепёшке, завихляла ногами, балансируя руками, калоши разъехались и Феня рухнула навзничь в это месиво. Она, точно жук, расставив руки, юлила, лёжа на спине, но без опоры встать не вышло. Пришлось опереться на руки, перевернуться, встать на колени и, с грехом пополам, кое-как подняться. Вид её был ужасен! Ни одного чистого места, включая и голову несчастной Фени, не было чистым! Как быть?
   Пошлёпала опять в баню. А там воды горячей чуток и холодной маленько. Ополоснулась немного, грязные вещи положила кучкой в угол, вытерлась мокрым полотенцем и голышом, прикрывшись шайкой, уж как получилось, краем-краем забора, как рекомендовала ходить матери, направилась к дому.
   Дух от неё стоял крепкий. Мать в горенку не пустила, только в кухне на полатях у печи улеглась спать Феня. Все последующие дни до субботы она мылась и мылась, но в магазине все от неё шарахались пропуская к прилавку за свежим хлебом без возражений. Деревня хохотала в голос, надеясь, что хоть этот случай заставит Феню - Уморушку навести порядок во дворе. Да как сказать!
   Надумала Феня отобедать, щи замечательно удались! Она неспешно отхватила ножом два ломтя ржаного хлеба, щедро украсила жирные щи ложкой густой сметаны и совсем уж присела к столу, да услыхала противный, надоедливый звук, жужжание. Над столом нагло кружила здоровенная, зелёная, навозная муха! Она учуяла необычайную вкуснотищу!
 - Это ж не убошка и не выгребная яма,- видно подумала восторженно муха,- это кухня для избранных, для меня!
   Делая виражи над столом, над миской парящих щей, муха наглела и жужжала уже надрывно. Феня засопела, разгневалась, схватила тряпку - отымалку* и попыталась сбить муху прямо на лету. Куда там! Помойница была, видимо, хитра и изворотлива!
   Наконец, притомившись, муха присела на потолок, прямо над миской желая далеко не улетать от еды, а отдышаться и осмотреться. Тут-то в «сметливый ум» Фени пришла подсказка и она с трудом правда, вскарабкалась кое-как на табуретку. Балансируя на старой, колченогой табуретке женщина прицелилась и, чтоб уже наверняка, шарахнула тряпкой со всей дури по мухе, не сумевшей раскусить замысел Фени. Несчастная замертво рухнула прямо в щи, на холмик сметаны! Феня не успела даже обрадоваться победе, как явственно послышался хруст одной из ножек табуретки и зверзлась бедная тётка вниз! «Сметливый ум» всё же успел надоумить её, что надо бы за что-то ухватиться и она, падая, вцепилась в край клеёнки! Это не помогло! Клеёнка лихо сползла со стола, прикрыв рухнувшую на пол хозяйку! Хлеб, соль, нож, кружка с молоком, а главное - щи со сметаной и погибшей мухой из разбившейся глиняной миски жирным веером окатили всю кухоньку и тонкими ручейками стекли с головы на лицо Фени!
   Через дня два, опираясь на клюку, брела Феня в аптеку за бодягой* от синяков. Бабы, сидя на скамейке, приветствовали её кивками голов, не переставая при этом с азартом, будто соревнуясь, кто больше сгрызёт, лузгать семечки. А услышав от одной, мало-мальски осведомлённой, историю о приключении Фени, разразились громким хохотом:
 - Вота ж дурёха! Уморила! Куды полезла-та! Могла ж сабе хребет сломить, в ей, чай, весу пудов будить шесть,* а то и поболе. Вота жа балахманныя,*дверя б отчинила* да вымахала ту муху прочь, глупая.
   Ну, это они бы так поступили, бабы, а Феня чуток другая. Да-а-а! За ней прочно закрепилась в народе кличка - Уморушка и это ещё ласково, а так-то - Умора.
   Как-то купила Феня у одного местного рыбака крупного сазана. Пришла к себе и тут же решила изжарить его и насладиться рыбкою. Дюже любила она сладенькую, речную рыбку! Быстро почистила, выпотрошила и на сковородку!
   А у самой уж «слюнки» текут, от желания откушать. Не дав рыбе и остыть, принялась Феня с жадностью поедать сазана вприкуску с солёным огурцом. Вот тут-то и подстерегла её беда-горе. Острая, твёрдая, рёберная, сазанья косточка застряла у бабы в горле! Она уж и так, и эдак отхаркиваться пробовала, воду пыталась пить - всё тщетно! Лихорадочно пронеслось в голове, что нужно пожевать корку хлеба, пропихнуть ту кость. Она схватила горбушку и принялась жевать. Лицо сделалось пунцовое, слёзы из глаз градом потекли. Феня попробовала проглотить, да только забила хлебным кляпом глотку. Положение безвыходное! Выскочила она на крылечко, огляделась - никого! Что ж ей, помирать теперь? Вдруг увидела, как из-за угла соседней избы вывернулся конюх Силуян. Феня попробовала позвать, окликнуть его, но только просипела себе что-то невнятное под нос, а положение становилось угрожающим! Она стала задыхаться. Наконец мужик увидел её и сам подошёл. Не имея возможности сказать, она выкрутасничала пальцами рук, то изображая рыбу, то кость, то указывая на горло, конюх не понимал её. Наконец, вся извернувшись, она указала на свою спину, мол стукни, как следует. Он понял.
 - Стукну, чаво ж не стукнуть-та, ет мы могём,- сказал он так и заставил встать бабу лицом к штакетнику, уцепившись руками крепко.
   Как шарахнул конюх меж Фениных лопаток, она от неожиданности резко выдохнула, точно подавившаяся курица квокнула и ком слипшегося хлеба пронизанный, точно иглой костью, вылетел прочь, расцарапав до крови горло. Хлипкий штакетник не выдержал и завалился, так как Феня от удара резко надавила на него всем телом и сама рухнула сверху. Конюх без помощи поднять её не смог, сбегал за мужиками. Разговаривать несчастная баба не могла несколько дней, зато вся деревня только и судачила, и злословила про Умору.
 - Вот жа дурья башка! Чаво отчубучила! Хто жа горячу рыбу-та исть, да и костей дажа не вытягнула! А всё почаму? Жадная до яды, вота чаво. Вона какуя сабе енту саму отъела, страсть прям!
   А конюху, очухавшись, Феня поставила чекушку* беленькой, за спасение.
   А вот и ещё история.
   Как-то раз, зимним вечером, Феня, раньше обычного, улеглась в постель, что-то недомогала она. Разделась как для сна, обрядилась в тёплую фланелевую рубашку, принесла из сеней и поставила в уголок, у порога «поганое ведро» с крышкою, на всякий случай, не на мороз же выскакивать ночью, коль прихватит. Тут уж бы и уснула, да вот незадача! В печи ещё не все угольки прогорели, красным огоньком мерцали. Значит надо погодить трубу закрывать. А спать хочется страсть как. Принялась Феня зевать. Лежит «рот дерёт», слёзы аж утирает. Мучается баба, ждёт. Прошло минут десять всего, она опять открыла дверцу печи, вроде всё подёрнулось серым пеплом.
 - Ай, шут с ним, нету мочи ждать, да и чаво ждать-та?
   Она решительно закрыла поддувало и задвинула печную задвижку. Рухнула на постель баба и захрапела тут же. Ей снились жуткие сны. Какие-то страшные, клыкастые чудища, бестелесные, полупрозрачные сущности, с длинными когтистыми лапами пытались сдавить её горло. Мохнатое чудовище с выпученными красными глазами лупило её по голове огромным молотом. Голова прямо раскалывалась. Сначала на две части, потом на мелкие кусочки. Мощный колокол бил в набат, всё громче и громче! Вертелась, крутилась Феня на постели да и рухнула вниз на половичок. А как там очутилась, то ощутила жуткую тошноту и сильную головную боль, и кружение, и слабость в теле.
 - Ох, так я ж угорела!- посетило её прозрение. Сил встать не было, ноги не слушались. Поползла Феня к входной двери, на животе. Медленно, сгребая половички-дорожки, она миновала дверной проём спаленки и выползла в малюсенькую горенку, а уж из неё на кухоньку. Подняться она не смогла, тем более дотянуться и откинуть дверной крючок, чтоб открыть дверь. Возле «помойного ведра», припав носом к щелочке между дверью и порогом, Феня жадно ловила дуновение ветерка.
 - А-а-а! Вот почему у мене ноги завсягда стыли дажа в носках,- пронеслась мысль,- поддуваить здеся.
   Это последнее, что пришло ей в голову, она потеряла сознание.
   Так бы и отправилась Феня Уморушка в мир иной, к праотцам, если бы не этот сквознячок.
   Утром за ней зашла соседка, как и договаривались накануне, чтобы идти в церковь на службу. Зашла, а дверь закрыта. Уж она стучала, стучала, чуя недоброе. Стала дёргать дверь туда-сюда, крючок сам и соскочил!
   Правда пришлось с недельку полежать в больнице Фене.
   И почему именно с ней случались такие ситуации? И смех и грех.
   Вы думаете, что это все истории? Как бы не так!
   В тот год сад был не урожайный, отдыхал. Огородина, та вроде уродилась, порадовала Феню огурцами да помидорами, картошка тоже ничего, не дюже мелкая. А вот ни яблочка, ни грушки, нету. А Феня очень-очень любила груши!
   Как-то вышла она в сад. Уж тогда заметно похолодало, что ж скажешь, сентябрь. Поэтому укуталась в меховую безрукавку поверх тёплой, вязаной кофты. Листья почти все облетели, вот и пошла она оценить объём работ по сгребанию прелых листьев. Подняв голову вверх, вдруг, к своей радости увидела Феня на верхней ветке одну, но большущую грушу! Она была жёлтая с красным бочком, а размером с два сложенных вместе кулака кузнеца Фёдота, который славился силой меренячьей.* Ох, как взволновалась Феня! Закружилась на месте. Стала искать длинную  палку, чтобы сбить грушу. Потом подумала:
 - Э-э-э, нет! Она спелая, упадёть и вдрызг, в ляпёшку! Трясти тожа ня надоть, об ветки измолотица,- а вкус тот груши Феня ощущала уже во рту. Она гулко сглотнула слюну, - надоть таперя лезть туды.
   Под грушей стояла деревянная кадка с водой. Это для рубленой капусты отмокала. Её следовало добросовестно промыть, пропарить и будет готова для засолки капусты. Себе-то много ль надо той капусты? Феня приторговывала огородиной всяческой и капусту продавала, выносила на рынок. Теперь кадка была до краёв налита водой. По поверхности плавали осенние листочки и множество утонувших насекомых, лапками кверху.
   Сначала ум подсказал Фене:
 - Положи доску, да залезь, а там уж подтянешь ветку и сорвёшь грушу.
   Но разум отверг это предложение, предупредив:
 - Доска сдвинется, и искупаешься, гляди!
   Феня послушалась разума и полезла, покорячилась по сильным, скелетным ветвям вверх.
   Она пыхтела, потела, бурчала себе что-то под нос подбадривающее. Ей удалось забраться довольно высоко, хотя ветви трещали под её весом, готовые сломаться, но вожделенная груша была уже так близко! Надо протянуть руку, да ещё чуток, и ещё маленько и ещё и ещё …
   Под ногами неожиданно взвизгнув, с оглушительным треском обломилась мощная, скелетная ветвь. Ноги Фени сорвались в пустоту, и она стала падать на спину! Но с её-то везением! Феня упала на кадушку с водой! Тёплая одежда, намокая затягивала зад её в  холодную воду, при этом ноги и руки раскорячившись, оставались наверху! Но это было ещё не всё! Раздался лёгкий щелчок и с макушки старой груши, оторвавшись от сильной встряски упала груша, резко, со всего маху, треснув бабу по лбу! Феня охнула от неожиданности и боли! Груша оказалась твёрдою, точно камень! Феня попала в безвыходное положение, из которого самой никак не выбраться. Она, точно те утопшие жучки, кверху лапками, которые облепили вместе с жёлтыми листьями лицо и мокрую одежду бабы, а на лбу её надувался, рос и багровел здоровый рог, поставленный грушей. Будь она неладна!
   К счастью, квасилась в кадушке Феня не очень долго. Услышав за деревьями кашель курильщика соседа, который шёл по нужде, потом хлопок двери уборной, а уж когда вышел оттуда, Феня заорала, что было мочи, как уж смогла.
   Сосед услыхал и не удивился, дело привычное с этой бабой. Он прибежал, да не сдюжил, позвал мужиков и те сообща вытянули кое-как Феню из кадушки.
   Опять она болела, опять проставлялась, на сей раз благодарила пол литровой бутылкой беленькой. Опять прикладывала, на сей раз ко лбу, бодягу* и опять грохотала,* ходила ходуном от хохота вся деревня.
   Уморила Уморушка!
   Однажды, ранним летним утром, отправилась Феня Лоскутьева в лес за малиной. Лес он конечно лес, но не густой, много березняка, осинника, различных кустарников. Поляны солнечные с травами по пояс, короче говоря не страшно, не жутко. Путь Фене с детства известный. Малину собирали многие. Кусты её с хрустом ломались, тем и обновлялась малина, чем больше сухостоя выломают, так потом, на другой год, урожай тучнее. Правда, в последние годы у всех своя садовая малина посажена. В лес ходить нет надобности.
   Шла не торопливо Феня по песчаной дороге, которая проходила через пустошь. В руке у бабы корзинка из ивовых прутков. Хотела взять туесок, да передумала:
 - Чаво мелочица, уж брать ягоду так брать поболе.
   Шла так Феня, а вокруг ни души и лес виднеется уже близёхонько. Вдруг услышала топот бегущих навстречу ног, чьё-то тяжёлое, с хрипом дыханье. Испугалась, остановилась и, приложив ладонь ко лбу пригляделась, да и увидала, что по дороге, навстречу ей, от леса в клубах пыли бежит какое-то большое животное! Конь это или корова? Лось! Рогатый сохатый! Ай-ай-яй!
   Развернулась Феня да назад побежала, уж как могла. Напялила на голову корзину, вроде шлема, подобрала длинный подол юбки и засеменила в деревню на своих двоих, больных ногах. А лось-то быстрый и у него, как-никак четыре, да здоровые ноги. Его тяжёлое дыхание всё ближе и ближе за спиной у бабы. Она припустила, что было мочи. Другой бы кто свернул и притаился, она же нет! Так ей разум её подсказал, видать. И в этот самый ответственный момент лопнула резинка на панталонах у Фени! Она, по инерции, сделала ещё несколько прыжков, но запуталась в спустившихся до колен панталонах и рухнула в дорожную пыль! Лось перепрыгнул через неё и поскакал дальше, не сбавляя скорости. Феня в недоумении приподнялась в той пыли, с корзинкою на голове и в спущенных штанах вид её был ужасен!
 - Так значить он не за мной бёг? - дошло до неё.
   Тут же она поняла, от кого уносил ноги лось. По дороге мчался здоровый, матёрый волк! Он весь был нацелен на погоню. Стоя на коленях в пыли, с корзинкой на голове, Феня взвыла в голос! Увидев её, волк от неожиданности и ужаса оторопел, видно подумав:
 - Што за страстя такия!
   На полном ходу волк затормозил лапами, развернулся всем телом и, поджав хвост, стремительно рваную прочь через пустошь, по бездорожью.
   Несчастная, испуганная Феня, сняла с головы корзину сложила в неё панталоны и, утерев подолом юбки пыльное, зарёванное, в подтёках слёз лицо, медленно пошмыгала обратно.
   Одному расскажешь, вся деревня знать будет. Так и вышло. Рассказала она о приключении, которое еле пережила, соседке своей и понесло-о-о-сь!
Вся деревня грохотала* рассуждая о приключениях Уморушки.
    От всех этих переживаний, потрясений и травм сделалась Феня очень раздражительной, грустной и плаксивой. Нервишки стали барахлить.
   То, без видимых причин плачет, то на кого-нибудь сорвётся, ночами спит плохо, а средь бела дня валится, точно куль и засыпает. Соседка посоветовала идти к доктору, может лекарства выпишет, полечит. Феню записали к невропатологу.
   Тот назначил, как уж водится, сдать целый список анализов.
   Вечером соседка поинтересовалась к какому врачу её направили и Феня сказала:
 - К нервипитологу.
 - К кому? Ты как врача-та назвала, колчушка - нервипито-о-о-лог! Умора! - поправила её со смехом, соседка,- к невропатологу, вота как надоть говорить.
   У Фени «сорвало крышу» и она как закричит:
 - Будить всякая этакая мене научать! А то я ня знаю - нервы, вота чаво! А не невры! Я нешта дура по - вашенски? Учуть, учуть, нашлися грамошныя! Умныя! Дайтя умку, в одной месте помазать! Мене ещё надоть в лаболаторию принесть утрешники в пузырьке да спичишном коробке, да кровь им сдать.
 - Куды, куды принесть? В лаболаторию, о-хо-хо! Утрешник в спичишном - ой, нету прям мочи!
 - А ну, пошла отседова, покеда я табе не оглоушила чем ни попадяла,*- взревела, сверкая глазами, Феня.
   Соседка поняла, что правильно направили Феню, к нужному врачу.
   Велено было прийти утром, натощак сдать кровь, да всё остальное, нужное для анализов принести.
   С грехом пополам она анализы насобирала, но решила не мелочиться, с пузырьками не возиться и даже не сполоснув четвёрочку, решила:
 - И к чаму? Она ж посля водки, а ета, как ни как спирт был, - наполнила её до горлышка и, заткнув кляпом из газеты поставила пока, на подоконник, - чтоба не забыть и с пол пути не вяртаться взад. Пущай стоить здеся, у мене не глазах.
   Надо сказать, что четвёрочек у неё накопилось много. За все помощи по хозяйству она с мужиками расплачивалась обедом и покупала четвёрочку беленькой. Дёшево и сердито.
- А чаво ж,- рассуждала она,- пол литра ета уж через чур, обопьёца, поди. А в четвёрочки-та цельнай стакан будить. Хватить!
   Там, на подоконнике, у неё много чего в такой таре стояло - святая прошлогодняя водица, уксус, подсолнечное масло, настойка от живота и туда ж поставила Феня анализы свои.
   Она принарядилась, прибралась, надела чистое бельё, новую кофточку, воткнула в волосы гребёнку и совсем уж было решила пускаться в путь, но подумала:
 - Исть чаво та охота, поди парочку яичков поджарю сабе, не навредить. А то оне там в ентой лаболатории умныя больна, запрещають исть, ага, как ба ни так!
   Она живо спроворила на маленькой сковородочке себе яишенку, да съесть её не вышло.
 - Видать яичко попалося порчено, дымить, горчить, тухлятиной подваниваить, не-е, не стану исть,- так решила Феня и с сожалением пожевав хлебную корочку, запив водицею из ведра, отправилась сдавать анализы.
   Сначала она занесла и поставила на отдельный столик четвёрочку и коробочек, а уж потом, в другом кабинете сдала кровь из пальца.
   Когда, прижав кусочек ватки к уколотому пальцу она собралась покинуть кабинет, неожиданно дверь распахнулась и, точно фурия, влетела лаборантка:
 - А-а-а! Вот и хорошо, что я тебя застала тётка Аграфена! Ты чего ж, считаешь, что мы здесь в бирюльки что ли играем?- гневно вскричала она.
 - Каки таки бирюльки, хто играить, опупели штоль,- выпучила в недоумении глаза Феня.
 - Тебе что велено было принести, а? Мо-о-чу! А ты притащила подсолнечное масло!
 - Как так?- Феня остолбенела, а потом до неё дошло, почему яичница горчила, -я-та грешила на не свежаю яичко, а она вона чаво! Батюшки мои, оскандалилася я-я-я!
   Деревня гремела хохотом дольше обычного! А если и Вы, читатель, когда-то слышали подобную историю, то знайте, это произошла с нею, с Аграфеною Лоскутьевой. Только она могла так обмишуриться и оскандалиться.
   Была как-то ранней осенью Феня Лоскутьева в райцентре. Поехала «по делам», так всем и отвечала:
 - По дялам я, надоть значит мене, аль вам одним туды дорога, - отвечала она с недовольным выражением лица,- прям всё им вынь да положь - куды, чаво, накой, сдоньжили* пряма!
   Нужно было приобрести нитки. Как что шить возьмётся - нитки рвутся, состарились, сопрели, всему ж своё время, а эти ещё перед войной мать её покупала. Соблазнилась Феня на печенье сдобное, килограмм взяла. Так же впрок, чтоб было с чем чайку попить жамки, обливные, «Комсомольские»* да сухариков ванильных, тоже кило, да пару солёных селёдок «посластиться, погурманица», как говориться. Но главной целью её поездки в районный центр была покупка резиновых сапог. Старые стёрлись, поблекли и кое-где пропускали воду. Появились лопины или распорола обо что. А дожди зарядят? Что тогда?
   Сапоги она выбирала тщательно. Долго крутила, вертела в руках, заглядывала внутрь, совала туда руку, ощущая мягкость и приятность байки,*даже умудрилась понюхать.
 - Скусна пахнуть,- оценила Феня, - надоть ба взять на размер аль на два поболе, штоба на тёплыя носочки.
   Она перемерила множество сапог и наконец остановила свой выбор на чёрных, блестящих, с вишнёвым «нутром», на размер больше.
 - Пока-та хлюпають, «холявки»* большенькия, да посля будить как «за здрастя».
   Загрузившись покупками и сразу надев новые сапоги, она решительно выкинула старые в мусор у магазина. Всю ночь шёл дождь, вот и пришлось ехать в том, что было, в старье в райцентр-то.
   Она неторопливо шествовала к автостанции, время позволяло. Не доходя чуток до здания, увидела небольшую, почти круглую лужу, в ней лежали две доски, обозначая присутствие этой преграды. Тут Феня решила, не сообразуясь ни с умом, ни с разумом, что надо пройти по луже, а то вдруг сапоги подсунули с браком и они будут промокать. Она решительно вступила в воду, но, не сделав и пары шагов провалилась, «ухнула» по грудь в яму! Лишь, расставив локти, смогла зацепиться ими за доски, лежащие в воде, как выяснилось - по бокам этой ямы! Длинная юбка не утонула, а вздулась на поверхности. Феня почувствовала, как с ног её сползают новые, резиновые сапоги!
 - Помогитя, тону-у-у,- заорала она, что было мочи.
   А люди и так со всех сторон торопились, бежали к ней. Вытянули быстро. Кто-то пытался разжать руки, расцепить пальцы и освободить бабу от авосек с размокшим печеньем, сухарями и пряниками. Женщины ей выжимали юбку. Феня дрожала от холода и нервов.
   Короче говоря, домой она приехала в синем рабочем халате станционной уборщицы и в огромных, старых сапогах дворника, которые нашли для неё в подсобке. Из покупок привезла только мокрые катушки ниток. Вкусности выкинуть пришлось все, кроме селёдок, а новые, блестящие сапоги, налившись водой, канули в глубинах колодца. Хоть к своей избе и пробиралась она задами да огородами, но ближе к вечеру уж вся деревня хохотала и потешалась над Уморой. Когда на следующий день соседка спросила:
 - Так какого рожна ты в район гонялась всё жа?
 - Как какого? За нитками, да за сялёдкою! - не могнув глазом ответила Феня, - хошь сялёдки, а? Она у мяне скусная.
   И конечно не призналась, что искупала её, ту селёдку, в канализационном колодце, где и сама плавала, хотя разобрала рыбку конечно и маслицем залила, и уксусом сбрызнула, но всё же.
   На следующий день отнесла и передала с автобусом одежду работников автостанции и, в благодарность, отправила чекушечку беленькой, ну это уж как водится. За сапогами больше не поехала, а попросила надёжную женщину купить ей такие же, указав размер и описав их внешний вид, не забыв напомнить, чтобы нутро сапог было «вишнёвое».
   Вечером, когда пила чай Феня со свойскими, ржаными сухариками то, вздохнув, подумала:
 - Да-а-а, колготно и накладно в райцентр ездить! Один разор и лишние траты. И без тех сладостев, што утопли, скусна. Вона мёд, варенья разныя, сухари...эх, бяда-а-а, прям!
 - Вот пока и все истории о приключениях Аграфены Лоскутьевой, произошедшие с ней в шестидесятые годы двадцатого века, - сказал дед Савватей,- а услышу ещё, так непременно и Вам расскажу.

СЛОВАРЬ ЮЖНО-ВЕЛИКОРУССКОГО ТАМБОВСКОГО ГОВОРА:
Упёхталась - устала, упрела
сдоньжила - утомила навязчиво
дрёпнулась - неудачно упала, шлёпнулась
дошкондыбала - доковыляла
узилище - тюрьма
не воложаца - (южн,) не ворочаются, не двигаются
похарчился - ( южн. казачье) помер, сдох
вываракалась - сильно испачкалась
тряпка - отымалка - кухон. тряпка вынимать чугуны из печи
бадяга - мазь от ушибов
6 пудов - 96 кг
балахманный - взбалмошный
отчинить - открыть
чекушка беленькой - четверть литра водки
меренячья сила, мерин - кастриров. конь для тяжёлой работы
грохотать - громко хохотать
жамки обливные - пряники в глазури
байка - ткань (подкладка в сапоги)
халява - (устар.) голенища сапог