Четыре писателя, четыре однажды

Четыре писателя, четыре «однажды»


Сергей Довлатов

Однажды меня командировали по университетским делам в Питер. Я тогда училась в магистратуре и подрабатывала на кафедре. Я должна была пройти у питерских коллег недельную стажировку – научиться работать с их программным продуктом и передать эти знания своим московским коллегам. В те времена ни о каком онлайн-обучении и не слыхивали, за знаниями приходилось ехать лично. Мне забронировали комнату в недорогой мини-гостинице и оплатили билеты на поезд. Но купить их я должна была самостоятельно в кассе по паспорту. В предшествующие поездке дни я стала томиться тоской. Мне не очень-то хотелось ехать. Тем более одной.

Накрутив себя до ручки, я решила позвонить парню, который пытался было за мной ухаживать, но не сложилось. Я подумала, что если он способен ради меня на авантюру (отложить все дела и махнуть в Питер), значит достоин шанса. Но я всё медлила и бесконечно прокручивала в голове варианты диалога. Наберу ему, а дальше что? Я не хотела ничего предлагать прямо и сходу. Лучше позвонить под невинным предлогом и просто поговорить, как ни в чём не бывало.  Человек, который настроен на отношения, видит шансы даже там, где их нет, а уж там, где шанс есть – хватается за него. В этом случае по ходу разговора он сам предложит мне то, что хотела ему предложить я. А если окажется, что шанса он не достоин, так ведь я ничего и не предлагала…

Невинный повод был найден, но я всё равно дрейфила. И только приехав на вокзал за билетом, подошла к телефону-автомату и набрала номер. Всё оказалось проще простого. Для начала я спросила, как дела. Он не жаловался, личная жизнь била ключом, на радостях он посвятил меня в некоторые свои планы, из которых стало ясно: моё место уже занято. Он даже не спросил, почему я звоню. Я закруглила беседу, повесила трубку и купила один билет. Решено: только я и Питер.

И вот я приехала. Конец ноября. Весь день я просиживала в институте, изучая скучную программу, под руководством такой же скучной тёти, а вечер был в моём распоряжении. Я могла идти куда хочу, делать, что хочу, и это сбивало с толку. Когда я выходила из института уже было темно. Ноябрьский Питер казался мне тусклым и тоскливым. То ли фонарей было меньше, чем в Москве, то ли светили они не так ярко, то ли питерская мгла туманнее и гуще.

Я не была вип-гостьей, и принимающая сторона не организовывала мой досуг. Я спрашивала у тётеньки какие театры стоит посетить, где они находятся, и дважды побывала на представлениях. После я приходила «к себе». Гостиница располагалась на первом этаже старинного здания и в прошлом была чьей-то многокомнатной квартирой. Внутри было необычно и атмосферно, как у профессора Преображенского. Я то и дело ловила себя на мысли, что все могло бы сложиться иначе. Те же самые вечера и ночи могли бы запомниться, как нечто волшебное, если бы мне было с кем их разделить. В один из дней я решила прогуляться по главной улице – Невскому проспекту. Я шла пешком из одного его конца в другой. Сверху нависало тёмное небо, сыпался рыхлый снег. Снизу под фонарями мокро блестел асфальт. По сторонам со скоростью 5 км/ч проплывали помпезные здания, Аничков мост с конями, и, по-моему, Гостиный двор над которым высилась чудовищных размеров реклама. Во всю длину горизонтально расположенного стенда простиралось сфотографированное со спины возлежащее на боку молодое женское тело. В центр экспозиции попадала идеальной формы пятая точка. Из одежды на теле были только красные стринги. Что рекламировалось я, хоть убей, не помню (к вопросу о смысле такой рекламы). Шедевр подсвечивался, не ярче и не тусклее, чем всё остальное, маскируясь под неотъемлемую часть городского пейзажа. Находясь в романтическом настроении, можно было представить, что город – это большая элитная квартира, обставленная в стиле ампир, а девушка – её хозяйка. Она прилегла на Гостиный двор, как на изящную кушетку, под уютным светом торшера.  Вот только мокрый снег отрезвлял, и думалось иначе: культурная столица, центр города, памятник архитектуры 18 века и эти «яблоки на снегу»... Ну что же, товарищи, смело!

В ту пору, уже никто не говорил, что в стране нет секса, наоборот, яростно доказывалось обратное. Иногда проходя мимо киоска с журналами, я ТАКОЕ мельком видела... Но все давно слилось в неразличимый комок тел, лиц и гениталий. А та огромная ж. почему-то помнится, как нечто особенное и выдающееся, как некий символ моего тогдашнего бытия.

Следующим вечером я решила не гнаться за культурой, а сходить в кино. Ничего стоящего там не показывали. Но за небольшую плату можно было убить два часа времени, погрузившись в сонный анабиоз: ненапрягающий голливудский фильм, крыша над головой, тепло, полумрак. Я пришла заранее и села ждать в фойе, когда начнут пускать в зрительный зал, то есть закончится предыдущий сеанс и выйдут такие же чудики, как я, а ещё парочки, заплатившие за билет, чтобы целоваться на задних рядах. От нечего делать я огляделась и заметила столик-прилавок, за которым торговали книгами. Пролистав несколько, я остановила свой выбор на маленькой книжице в мягком переплете, которая называлась «Заповедник».

Едва я её открыла, всё вокруг не то, чтобы исчезло, а как-то переплелось с текстом. Депрессивный предзимний Питер, моё одиночество, неприкаянность и жизнеописание главного героя соединились, как размягченное масло и хлеб. Книга была прочитана молниеносно. Её автор, Сергей Довлатов, сразу стал мне воображаемым другом, как Карлсон для Малыша. Он разговаривал со мной страницами своей книги. Настоящие друзья внезапны, нежданны, никем не подсказаны, они приходят в жизнь, как открытие, как откровение. И, главное, в нужный момент. Именно он, Сергей Довлатов, скрасил моё питерское одиночество и организовал мой досуг. Ведь это его город – он долгое время жил, учился и работал в Питере.
Постепенно я прочла все его книги, какие мне попались. Он описывает обычную, довольно грустную жизнь, но при этом заставляет то улыбаться, то смеяться. Такие люди на вес золота.


Чарльз Буковски

Знакомство проходило в два этапа. Сначала были рассказы. Грязные, грубые, но запоминающиеся. Помимо грязи и грубости в них была честность и прямота, предельная откровенность, отсутствие ханжества, нежность, сострадание, много горького юмора, стильная лаконичность и взгляд в корень. Ещё в них было много секса, но они не были пошлыми. Откуда у меня взялись эти рассказы, не помню. Знаю, что после них был долгий перерыв, но имя Буковски осталось в памяти со знаком качества.

Вот несколько его цитат:

«Забудьте о моём имидже, у меня есть сердце».

«Меня напрягало в других авторах, что они брали слишком долгий разбег, чтобы сказать что-то умное или интересное».

«Секс – это здорово, только пока у тебя его нет».

И вот, однажды, меня угораздило устроиться в одно весьма странное место, где часто по нескольку дней кряду совершенно нечего было делать, кроме как присутствовать на рабочем месте, болтать, ждать зарплаты и выдумывать основания для получения премии. В один из таких дней я и мой коллега слушали радио «Серебряный дождь». После музыки началась передача о книгах. Коллега сказал, что девушка вещает так, словно она одна умная и в белом, а остальные тупые и в говне. Так оно и было. Но я не обращала внимания на интонации. Речь шла про автобиографический роман Буковски «Хлеб с ветчиной». Я нашла эту книгу и залипла. С неё начался второй этап знакомства – романы. Я и книги Буковски, мы были, как два любовника, которые встретились после расставания, осознав, что скучали. Я верю, что не только люди скучают по книгам, книги тоже могут скучать по тем, кто их ценит.

Один парень, музыкант, Том Вэйтс, в документальном фильме про Буковски рассказывал, как в молодости читал «Записки старого козла» в дешёвой уличной газетёнке, и оттого ему казалось, что он сам открыл писателя столетия. Сейчас Буковски издаётся в большом количестве, ведущими изданиями, но в школе о нём все равно не расскажут. Поэтому многие его открывают подобно Тому Вэйтсу.

Иногда люди, рассуждая о Буковски, непроизвольно начинают ему подражать. Их речь становится грубой и даже отвязной. Но им не идёт. Да, стиль Буковски харизматичен и заразителен. Но ЧТО он говорит, и КАК он говорит, органично лишь в сочетании с его внешностью и с его жизненным опытом. Априори понятно, что трудно подражать высокому и сложному. Мало кто пытается писать, как Набоков, не будучи Набоковым. Но, оказывается, также трудно подражать «низкому» и вроде бы простому стилю Буковски. Он такой один. Единственный и неповторимый. Квазимодо американского андерграунда, как Цой – звезда по имени Солнце на небосклоне русского рока.


Фазиль Искандер

Однажды мой молодой человек упомянул, что ему очень нравится Фазиль Искандер. Услышав это имя, я поразилась необычности и красоте его звучания. [Фаз'ил'] – звук отточенной сабли, входящей в ножны. А ещё фа-си бемоль, чистая кварта, задорный призыв охотничьего горна или отзыв струны на ласку смычка. [Искандэр] – эхо капели в сталагмитовых пещерах, стук копыт Буцефала, Александр на багдадский лад. Я прочитала «Софичку», сборник «Козы и Шекспир», «Созвездие Козлотура» и разделила его восхищение.

Психологи говорят, что когда человек думает о будущем, надеется и мечтает, он непроизвольно смотрит вправо и вверх, а когда думает о прошлом, или грустит – влево и вниз. Прошло много лет, тот парень стал чужим мужем, а я вышла замуж за человека, который не знает, кто такой Искандер. Но я до сих пор помню лицо бывшего, когда он о нём говорил: на губах проступила мечтательная улыбка, глаза блеснули, а взгляд метнулся вправо и вверх.

Той весной, когда мой сын заканчивал началку, мы стали ежедневно приходить (вернее, прокрадываться, как воры) на городской пляж. Вокруг свирепствовали короновирусные ограничения и режим ХЗ. Никуда было нельзя, кроме ближайшего магазина и аптеки. Однако, в том городе, где нас застала пандемия, вроде как можно было выходить на свежий воздух для физической активности. Но ненадолго и недалеко, и вообще это неточно. Мы брали в руки ракетки, и вроде как шли на ближайшую площадку поиграть в такую абсолютно некомандную и социально дистанционную игру, как бадминтон. Постепенно мы пробирались дворами на берег реки и устраивали в кустах у воды лежбище. Пока сын строил из камней, деревяшек и песка плотины и аквапарки, я читала ему книги с телефона или мы слушали аудиоспектакли. И вот как-то раз я забила в Интернете: что почитать для среднего школьного возраста. Среди ответов мелькнуло «Детство Чика» Фазиля Искандера. Это имя уже имело для меня вес, и выбор был сделан. Началась прекрасная эпоха. Мы оба влюбились в Чика. И каждый день шли уже не столько на реку, сколько на встречу с любимым персонажем. Мы проживали с ним его жизнь, приключения, делали с ним открытия, наблюдения, умозаключения и, конечно, смеялись вместе с ним. Дочитав последний рассказ, мы оба почувствовали грусть, как будто наш общий друг сел в поезд и уехал. Я сказала сыну, мол, не грусти, что это закончилось, радуйся, что это было… Но он не стал утешаться расхожей философией и попросил купить ему книгу. Когда курьер доставил полное собрание рассказов о Чике, он презентовал его другому своему верному и закадычному другу – бабушке. Бабушка с самого раннего детства читала ему перед сном. И в её компании он совершил повторное путешествие в Абхазию.

После этой книги я перестала воспринимать некоторых весьма популярных советских авторов, пишущих для детей и подростков. Да и сын слушал без энтузиазма. Приключения казались надуманными, а юмор – притянутым за уши.
Фазиль Искандер писал: «Смешное обладает одним, может быть, скромным, но бесспорным достоинством: оно всегда правдиво. Более того, смешное потому и смешно, что оно правдиво. Иначе говоря, не все правдивое смешно, но все смешное правдиво...»

Книга «Детство Чика» высоко поднимает планку читательских ожиданий, именно потому, что на её страницы положена сама жизнь, как она видится глазами умного и любознательного ребёнка и мудрого взрослого, который из него вырос.
Проза Искандера без нарочитого морализаторства делает человека лучше, будит в нем самое хорошее, очищает от плохого, возвращает к корням, настраивает на возвышенный лад и дает веру в то, что нравственный человек может не только выжить в этом безумном мире, но и быть счастливым.


Владимир Набоков

Знакомство с Набоковым, естественно, началось с «Лолиты». Ведь это его самая нашумевшая вещь. Я тогда жила в студенческом общежитии. Вокруг было много людей, все что-то читали, обменивались книгами, обсуждали. Однажды из любопытства я позаимствовала у кого-то «Лолиту». Я слышала, что это про отношения взрослого дяди и девочки, до этого видела киноафиши.  Хотелось самой узнать из первоисточника, в чём там суть, чтобы не быть той, кто «не читал, но осуждает!» Фамилия Набоков была для меня в то время только надписью на обложке.

«Лолита» оставила неизгладимый след в моей душе. Как и некоторые другие истории о всепоглощающей любви длиною в жизнь. Видимо сюжет, в котором личный рай героя роковым образом связан с одним-единственным человеком, имеет большой потенциал. Талантливое описание перипетий любви, которая зарождается несмотря ни на что и длится вопреки всему, обречено на успех. Любовь, как страсть, страсть, как смысл жизни. В таком чувстве есть определённое величие, и оно сообщается книге. Например, у Гарсия Маркеса Флорентино Ариса всю жизнь любит чужую жену, которая когда-то в юности отвергла его, а Мэгги из «Поющих в терновнике» любит священника де Брикассара, давшего обет безбрачия...

А вот мой университетский приятель, с которым мы сошлись на почве интереса к книгам, отозвался о «Лолите» прохладно. До неё мы успели обсудить много книг, в том числе и круто замешанных на сексе. Но там секс был какой надо (хотя в ряде случаев я бы с этим поспорила), а в Лолите какой не надо (то есть уголовно наказуемый). Его реакция меня разочаровала. Если Лолита, это только извращение, тогда, к примеру, Буковски – это всего лишь пьянство, б***ство, испражнения и блевота.

Когда в какой-нибудь компании или на форуме (среди обычных людей, не литераторов) дискутируют о «Лолите», комментарии чаще исходят от женщин. В основном это нападки на сюжет, автора, и тех, кому ЭТО понравилось. Их аргументы понятны и справедливы, но в то же время категоричны, однообразны и скучны. Хотя бывают и забавные: «я прочитала эту книгу, когда мне было X лет, потом, когда мне было Y лет, потом ещё посмотрела фильмы… Отвратительно!»

Что касается мужчин, то, из моих знакомых, никто не сказал прямо, что «Лолита» гениальна и что она о любви. Но я не верю в эту 100% статистику. Мне кажется, что носители такого мнения, опасаются публично в этом признаться, чтобы не отражать выпады в стиле: ага, ты тоже такой! Они благоразумно предпочитают делать вид, что не читали, или не помнят, о чём там, или туманно говорят, что книга противоречива и неоднозначна, но самое надёжное, это заклеймить и проклясть. Если уж сам Набоков всю жизнь открещивался от параллелей между собой и Гумбертом... Вот только многие мужчины в конфетно-букетный период то и дело называют своих подруг детками, малышками их руки – ручками, ноги – ножками и т.д.

Если считать, что в книге нет ничего, кроме эгоизма, можно сравнить Гумберта с Бароном Тречем из «Потерянного времени». Это вроде как детская сказка с хэппи-эндом, но какая-то неприятная. Барон Треч заключил с подростком, сиротой Тимом Талером соглашение, по которому забрал себе его смех. Между ними точно ничего не было, кроме подписанного контракта. Тим из страха молчал об их сделке. Барон пользовался его молодым задорным смехом. Тим потерял друзей, детство, возможность социализации. В этом смысле Гумберт забрал у Лолиты смех. Кстати, в самом конце своей повести Гумберт рассказывает, как стоит на холме над городком, слушает доносящийся оттуда смех и голоса играющих детей и говорит: «безнадежный ужас состоит не в том, что Лолиты нет рядом со мной, а в том, что голоса её нет в этом хоре». Однако, больше, чем Гумберт, на Треча похож мистер Куилти. Лолита была для него ничем не лучше других объектов похоти (других! то есть их было много). Она была для него ничем. А для Гумберта – всем. Он её подчинил, запугал, но он же её и боготворил, он же о ней и заботился, терпел её, ревновал её, страдал за неё, отдал ей все, что у него было, убил за неё, умер за неё…  Проблема в том, что для Лолиты это уже ничего не меняло.
 
Снижая градус дискуссий, можно сказать: спокойно, это просто буквы на бумаге. У Дмитрия Быкова есть лекция «О чём Лолита?». В ней он говорит, что, возможно, в «Лолите» Набоков исписал свою страсть и, таким образом, победил своего демона. Я понимаю это так: он заключил Лолиту в роман, а не в плен; положил её на бумагу, а не в постель. А читатель, невольно разделяющий чувственный грех с Гумбертом, не может не видеть, чем эта история заканчивается. В каком-то смысле этот роман аналог «Преступления и наказания» Достоевского.

С другой стороны, всё, что написано выше, исходит из того, что Лолита – невинная жертва, наивный обманутый ребёнок. Но, может, это не совсем так? Она была далеко не ангелом. Не все двенадцатилетние девочки ведут себя, как она. Прячась за своей неоформившейся женственностью, за статусом ребёнка, она исподтишка провоцировала маминого постояльца, играла с ним совсем не по-ребячески. Она раскусила Гумберта, уловила направленный на неё интерес.  Сам автор в предисловии говорит, что действие, развиваясь, движется к моральному апофеозу. В итоге, никто из главных героев не пережил этой истории. Никто. Включая Лолиту.

Ну и последнее … Что если в каком-то смысле Лолита и Гумберт нашли друг друга? Может у них всё было, как надо и даже лучше, а в истоке их трагедии не малолетство Лолиты, а реакция общества на подобное сожительство?

… Прошло довольно много времени и было одно лето на старой даче. Тёплое, ясное. Зелёная лужайка посреди замшелых раскидистых яблонь. Сетчатый шатёр из Ашана. Внутри старая железная кровать с панцирной сеткой и матрасом, табуретка вместо столика. Каждое утро я заваривала двухлитровый термос сладкого чая с лимоном, покупала в местном сельпо пирожки с повидлом и целые дни проводила в своём воздушном замке, читая и читая Набокова. «Камера обскура», «Король, дама, валет», «Защита Лужина», «Дар»… Хорошее было время. Все эти книги прекрасны, но они словно на другой чаше весов с «Лолитой». И есть ощущение, что весы в равновесии.

***

Довлатов, Искандер, Буковски, Набоков – однажды они приключились с каждым, кто тратит время на книги. Они очень разные.

У Довлатова, насколько я знаю, нет романов и стихов немного. Он рассказчик. В его прозе много персонажей, он окружен людьми и вещает из гущи событий, как профессиональный репортёр. В его автобиографичных рассказах нет секса, он интеллигентен, целомудренен на этот счёт. Довлатов читается как друг, как умный и ироничный одноклассник, который может поговорить про жизнь, работу, литературу.
 
Буковски безбашенный, вечно подшофе, он курит и проницательно щурится на жизнь из окна очередной съёмной комнаты или своего старого автомобиля. Когда его читаешь, будто живёшь с ним рядом в его каморке и видишь его таким, какой он есть. Он не закрывает дверь в уборную, приводит женщин, любит их, скандалит с ними, таскается по барам, ищет работу или приходит уставшим после смены на одной из тех работ, куда устраиваются от нужды и отчаяния. Потом он садится за пишущую машинку и говорит всё, что думает обо всём этом и о тебе тоже.

Искандер остроумно рассказывает печально-весёлые истории, похожие на притчи. Он как мудрый добрый дедушка, как строгий отец, как заботливый и верный муж, как самый лучший, самый невероятный школьный учитель. Он может понять и простить всё, кроме предательства.

Набоков – романист. Он словно вырос из звёздного мальчика Оскара Уайльда. Холодный, высокомерный, аристократичный, заносчивый. И звёздный, в смысле потусторонний, метафизический. Скитаясь, как перекати-поле, по разным странам, он в отличие от оседлых писателей, которые пишут о родной стране или какой-то её части, находит что-то такое, что над границами, над привычным житейским опытом. За своими героями он наблюдает сверху, как за фигурами на шахматной доске, таков его авторский ракурс. Его книги, не являясь фантастикой в чистом виде, более или менее фантастичны. Ему очень подходит образ университетского профессора, которым он и был по совместительству.

Но есть у этих авторов и общее. Они вывернули себя наизнанку и положили на алтарь читательских пересудов. В их текстах исключительный талант и мастерство. Знакомство с ними не ограничивается одной книгой, это не мимолётная связь, а длительные незабываемые отношения, воздействующие на душу, сознание и психику читателя, это запойное чтение. Их книги то смакуются, то опрокидываются внутрь залпом, и ты говоришь библиотекарю, как бармену: «Ещё!»