Призыв

(из серии «Корни зла» *)


- Геология - мать металлургии, химической промышленности и топливной энергетики, - сказал как-то за чаем Большаков. - Мать-героиня.
И отхлебнул из кружки дымящийся еще напиток. Пили на привале, у кострека.
- Славный чай, - кивнул Сабинин, и посмотрел на небо. Небо затягивало тучами.
- И вкусная, - заметил Костя, самый молодой в их отряде.
Костя – разнорабочий, чистокровный якут по имени Кустээхэй («Могучий), совсем еще мальчишка, которого звать стали на русский манер.  Да и фамилия у него вполне русская – Габышев.
- Вкусная, - повторил Костя и улыбнулся.
С ним улыбнулась и Вера Аркадьевна. Костя говорил с акцентом, повторяя слова, с некоторой задержкой, необходима для перевода: вначале на свой якутский, затем снова на русский.
Но парень очень смышленый, без слов понимающий, что от него в данный момент требуется.  Веселый и чуткий парнишка. И очень выносливый, поэтому он таскает всё самое тяжелое и роет шурфы. Быстро и неутомимо, что-то под нос напевая.  Вера Аркадьевна знала, что Костя тоже хочет выучится на геолога. Или на ветеринара лечить оленей.
Чай… Без него никуда и нигде: он у костра на привале, в палатке; во время обеда, или душевного разговора после ужина. Обязательно крепкий до густоты: бодрит, стимулирует деятельность мозга, помогает забыть об усталости. Один лишь у него минус – крепкий чай чернит зубы.
Вера Аркадьевна однажды (старалась смотреть, как можно реже) улыбнулась себе в зеркальце и…
Да, много во внешности человека зависит от состояния зубов, прежде всего, притягательность. Быть притягательной в экспедиции Вера Аркадьевна не хотела – только для мужа, который сейчас скучает по ней в Ленинграде.  А она? Она тоже, когда о муже порой вспоминает. Грустит ли? Решительно не грустит. Некогда!
Вера Аркадьевна решила потемневшие зубы не отбеливать, хотя у них хозяйстве имелась банка бикарбоната натрия.  Пусть так и останутся коричневыми до Большой Земли.
«Большая Земля» - тоже традиция. Называть так оставленную ими цивилизацию.  Уж если и находится где-то Большая Земля, то только здесь. В бескрайности поросших лишайниками плоскогорий; среди горных хребтов, сохранившихся еще с фанерозойской эпохи; среди не подлежащих счету безымянных речек; в болотах и озерах.
Забрать их на Большую Землю прилетит самолет, когда выпадет первый снег. Тот самый самолет, что доставил сюда их отряд и всё, для полевой жизни необходимое.
Номер их отряда «Четвёртый». Начальник отряда Большаков. Так получилось – четверо геологов (Большаков, Сабинин, Вера Аркадьевна, Костя), и номер такой же.
- База! База! Я – Четвёртый, приём! – выходил на связь Большаков.
- Четвёртый! Четвёртый! Я – База! Приём… - отвечали ему.
- Как слышно? Приём!
- Не понял! Приём!
- Говорю, как меня слышно? Приём!
- Повторите, приём!
- Как слышно?
- Что?!
- Слышно меня как?!
- Вас понял! Слышно отлично! Приём!
Связь с базой происходила каждую неделю по пятницам, в половину девятого вечера. В июне, июле, когда солнце, практически не заходило, пятница была коротким днем. А так они работали чуть ли не сутками напролёт. Невысокое солнце в туманной дымке, светло, а на часах половина третьего ночи!
Когда это было, эта постоянная светлынь? Вере Аркадьевне кажется, очень давно. Теперь день сжимается, теснимый приближающейся полярной ночью. Поэтому нужно успевать до темноты сделать всё намеченное и вернуться в палатку.
Палатка большая, армейская – квадратный шатёр, подпертый двумя обрезанными в нужный размер жердями, растянутый струнами-тросами, имеющий клапан для дымохода.
 На одной из жердин висит замечательное ружьё Сабинина. На него частенько поглядывал Костя. С завистью поглядывал - лакированный приклад, нарезные стволы, хромированный патронник, ползунковый предохранитель. И блестящие от частого употребления двойные крючки спуска. «Настрелянное» ружьишко. Но когда? Как повесил его Сабинин на гвоздь (в самом начале экспедиции), так оно и висит.
В палатке, не считая бытовых мелочей: печь-буржуйка, ящики с инструментами, реактивами, и образцами, коробки с макаронами, галетами и консервами, микроскоп в особом чехле, аптечка, рация, складной столик, стульчик складной и дощатые нары для сна. Спят геологи в спальниках.
Сразу при входе, слева от полога нары Габышева. Далее ящики и в углу место Веры Аркадьевны, отгороженное занавеской. Затем (по периметру) печка, снова ящики, нары Сабинина, вплотную к ним нары Большакова. Перед ними поставлен стол. На нем едят и работают: изучают образцы, их систематизируют, подробно описывают, занося в каталог.  Сабинин диктует, пишет Большаков – почерк у него каллиграфический.
Сабинин человек своеобразный, в чем-то циничный.  Это понятно – хлебнул на войне, забравшей у него семью. Странный Сабинин человек. Но умница величайший!
Перед тем, как уснуть, Большаков и Сабинин курят. По две, а то и по три папиросы. Напущенный дым душит налетевших в палатку комаров.  Также от них хорош запах портянок, висящих для просушки на веревке, натянутой над буржуйкой. На веревке также сохнет стиранное нижнее бельё Веры Аркадьевны.
Когда Большаков и Сабинин курят, Костя чихает и кашляет.
- Вот погоди, Костя, - говорит ему Сабинин. – Подрастешь, возмужаешь и часу без табака прожить не сможешь.
- Посему?
- Потому что, папироса – лучший друг.  Ни собака, ни олень, а папироса.
- А женщина? – улыбается Большаков.
- Женщина другом не может быть по определению. Читайте чаще классиков.
- Да куда уж нам. Во сколько встаём, товарищи?
- Предлагаю в пять, - отвечает Сабинин. – Вера Аркадьевна, вы не против?
- С удовольствием!
- Тогда подъём в пять! Спокойной всем ночи.
Сабинин наглухо застегивает спальник, Большаков заводит будильник и задувает керосиновую лампу «Летучая мышь»…
Работа у них такая – ходить, искать, ковырять, просеивать.  Рассматривать камни. Стучать по ним молотком с длинной, не боящейся слома рукояткой.
Простая со стороны работа. И не простая – найти!  Руду и алмазы. И занести место находки на карту. С точным указанием координат возможных залежей. Карты Большаков и Сабинин читают, как композитор ноты, мгновенно соотнося изображение с той точкой, где они сейчас стоят. Без компаса и ориентира по солнцу.
Руд много: сульфидная, смешанная, окисленная и «самородная» - с вкраплениями меди, платины, золота. Ценнейшая руда!
По рудам в отряде главный специалист Большаков. По части кимберлита и алмазов - Сабинин. Вера Аркадьевна эксперт по аммониту, халцедону, слюде и полиметаллам. Еще она ведет полевые блокноты.
И, конечно же, готовит. На костре или в палатке, причем ей всегда усердно помогает Костя. Он колет дрова, следит за огнём, чистит рыбу. Рыба – хариусы пугающих размеров. Их мясо белое, плотное, вкусное. Варить в кипятке минут пять, не дольше.
Также Вера Аркадьевна предлагает к столу макароны с подливкой, густые супы, куда идут консервы: оленья тушенка и овощная заправка. Супы Вера Аркадьевна варит так, что никто не отличит – из свежей капусты этот борщ или из кочана столетней давности. 
Для ловли хариусов (и необходимых в работе переправ) имеются двухместная резиновая лодка и сеть, перегораживающая безымянную речку, возле которой разбит лагерь. Извиваясь, речушка впадает в большую реку Таймылыр, текущую в Янский залив. 
Жарким июлем в речушке купались. Сабинин и Большаков.  Вере Аркадьевне тоже хотелось, но она не могла. Во-первых, не взяла с собой купальник, во-вторых плохо умеет плавать.
Она садилась на берегу, на горячий от солнца мшистый валун и загорала. Убрав свои прекрасные волосы под косынку, открыв лоб, глубоко расстегнув ворот рубашки.
Загорала, исподволь любуясь Большаковым: высокий, гибкий, с телом атлета. Нравится он ей? Да. До какой степени? Вопрос очень опасный. Подобными вопросами лучше себя не волновать.
Сухопарый, жилисто-мускулистый Сабинин плавал скупыми, резкими «саженками». Стараясь не погружать голову под воду, оберегая кепку, с которой расставался, только полностью забравшись в спальник.
В отличие от Сабинина, болезненно стесняющегося своей обезображенной шрамом плеши (неизгладимый след войны), Большаков ходил без головного убора. Всегда. Пренебрегая комарами, мошкой, осадками, колючим холодным ветром. Волосы он зачесывал назад, что придавало ему разительное сходство с Кировым. Только выше ростом, шире в плечах.
Большаков наслаждался водой с хохотом и брызгами. Ныряя, бурля реку ногами, ложась на спину.
- А что же вы, Вера Аркадьевна? - кричал он. – Давайте к нам! А то, неровен час, засохнете до состояния мумии. Не обижайтесь, шучу. Вода замечательная!
- Я боюсь, - отвечала Вера Аркадьевна, краснея.
- Меня?
- Хариусов.
- Это серьёзный аргумент. А ты, Костя, что нахохлился? – удивлялся Большаков Габышеву, сидящему на корточках рядом с Верой Аркадьевной. – Айда к нам! Погода не хуже, чем в Пицунде.
- Моей нельзя.
- Это почему же?
- Вода силу смоет.
- Эх ты, наивная архаика, опутанная суевериями!   Борись с первобытными инстинктами, Костя. Прямо сейчас!
- Нельзя моей. Сила уйдёт.
- Вот же чудак…
«Архаика», «суеверия»…  Как точно Большаков подметил!  Иногда Вера Аркадьевна становилась свидетельницей странных Костиных действий.
 Не догадываясь, что за ним наблюдают, Габышев садился, скрестив ноги, закрывал глаза.  И начинал делать руками   движения, напоминающие медленные взмахи крыльев. Потом резко вскакивал и бросался в пляс, выписывая танцем спирали.  Утомившись, он падал на спину и так лежал… Затем поднимался, вынимал висящую на шее костяную фигурку и трепетно её целовал. Костя говорил, что дед его был племенным шаманом.
Очень часто Вера Аркадьевна ловит на себе взгляд Большакова. Пристальный, с опасным огоньком, отличающийся от наивно-влюбленного взгляда Кости и хмурых глаз Сабинина.
Только один раз глаза Сабинина радостно сияли. Это было в первый день, когда они уселись в только что поставленной палатке вокруг стола.
Сабинин полез в свой рюкзак и вынул из него бутылку коньяка.
- Вот этот армянский марочный коньяк, друзья мои, мы разопьём, когда найдем алмазы. Это будет единственным нарушением сухого закона. Оправданным и необходимым. Вы только представьте: алмазные головки резцов, коронки буров, как в масло проникающих в земные толщи. Или сияющие колье на шеях наших красавиц, скальпели с алмазным напылением, алмазные призмы в сверхточных физических приборах. И все это, друзья мои, благодаря нам с вами! Благодаря «отчасти», будем скромными.
- А вот эту бутылку… - в свой рюкзак полез Большаков и вынул «Зубровку», - мы с вами осушим, найдя вольфрам. Нарушив сухой закон вторично, но тоже оправдано!
С тех пор миновало уже почти три месяца. Дни, беспощадно урезая бесценное рабочее время, становились всё короче, вечера длинней. Ночь отличалась от вечера лишь тем, что Большаков задувал лампу, позволяя наружной темноте полностью забраться к ним в палатку.
Лежа за занавеской, Вера Аркадьевна слушала шипение углей в печке, хриплое дыхание Сабинина, сильные ровные вдохи Большакова, редкие стоны бесшумного Кости и вспоминала.
Короткий период цветения купальницы, превратившей болотистые низины в желто-лимонно-розовые ковры, нежно пахнущие лимоном…
Морошку, вызревшую с невероятной скоростью, буквально за неделю – вылупиться, покраснеть, потерять жесткость, распухнуть, став янтарной. Имея в себе вместо мушек не подлежащие перевариванию косточки. Тысячи покидающих желудок косточек! Сапоги были мокрыми от сока перезревших ягод, которых некому было собирать…
Вспоминала Вера Аркадьевна нарты.  Еще крепкие, с идеально затянутым носом. Нарты обнаружил Сабинин в скальном ущелье, куда они, неизвестно каким образом, ухнули.  Санки вытащили и теперь, когда отряд выходит на маршрут, Габышев возит на них свой землеройный инструмент, рюкзаки, чайник и треногу для костра…
Вспоминала Вера Аркадьевна общее бритье.
С момента вылета с Базы Сабинин перестал бриться. Но не Большаков:
- Я не имею права находиться в присутствии красивой женщины щетинистым.
- А некрасивой? – кривился Сабинин.
- Тем более. Должно же быть что-то светлое?  Например, мои щёки.
Раз в два дня Большаков себя старательно скоблил (баночка с кипятком, «опасный» Solingen). Сабинин же обрастал. Становясь лицом мягче, благообразнее, все более походя на Петра Ильича Чайковского. 
Но в тот день Сабинин поддался. Подойдя к бреющемуся Большакову, он с деланным трагизмом махнул рукой:
- Соблазнили, согласен! Буду бриться и я. А то так недолго и до каменного топора дойти. 
- Победило? Культурное начало?
- Слава богу. Да и шея чесаться начинает.
И Сабинин побрился. И даже Костя, не имеющий на лице никакой растительности за исключением хитрых монгольских усов, почти прозрачных
Так и Сабинин начал регулярно бриться. Он же довольно искусно подранивал Большакову волосы. Для стрижки Большаков имел особые нержавеющие ножницы…
 Вспоминала она лебедей.
Их они увидели на окруженном корявыми ивами озере. Серой, переходящей в утро ночью, когда взорвались в лагерь.  Это было в июне. Грациозные птицы, увеличенные пеленой тумана, показались Вере Аркадьевне добрыми драконами, летящими в свою сказочную страну. Летели и опустились отдохнуть, совершенно не боясь идущих мимо людей…
Вспоминала олений скелет, найденный Большаковым на одном из склонов. Уже без тканей, начисто обглоданный песцами, омытый дождями, многократно высушенный ветрами. Большаков забрал череп в лагерь и, сохранив часть кости, отделил от него рога. Так, что их можно было вешать на стену.
- Подарок вашему мужу, Вера Аркадьевна. Лично от меня. Не возражаете? Советую сувенир покрыть мебельным лаком.
И он посмотрел Вере Аркадьевне в глаза. Не моргая, все с тем же опасным огоньком.
Вера Аркадьевна не нашлась, что на подобную двусмысленность ответить. Лишь в голове запоздало возникла знаменитая строчка: «Но я другому отдана и буду век ему верна…»
Сабинин прекрасно читал стихи. Маяковского, Багрицкого, Михаила Кольцова. Случалось такое, когда обработка принесённых образцов заканчивались, ужин был съеден, заварен и выпит чай. А времени до отхода ко сну оставалось еще предостаточно.
- У вас несомненный сценический талант, - замечал Большаков.
- А я ведь до войны театром увлекался. Посещал драматический кружок. Выступали. Не поверите, даже Гамлета удосужился сыграть!  Аплодисменты, овации… Приятно вспомнить. Но читал я не только поэзию, гражданскую публицистику, например. А это совсем другое. Если в стихах важно подчёркивать ритм, то при декламации главный упор делается на интонацию и силу эмоции. Кстати, в эмоциях недостатка нет - так проникаешься, что сам дрожать начинаешь.
Вера Аркадьевна попросила:
- А вы не могли бы что-нибудь нам продемонстрировать. Если, конечно, помните.
- Что вы, вера Аркадьевна! Стёрлось уже всё в памяти, это же не рифмы. Хотя… Тут курьез получился. Еще в Ленинграде. Собираясь сюда, я решил захватить с собой книгу. Рассказы Толстого. Подошел к полке, взял, сунул в чемодан. А потом оказалось, что перепутал – вместо Льва Николаевича привез Алексея. Сборник его ранних военных статей «Я призываю к ненависти». Можно из него попробовать. Хотите?
- Хотим! – ответила за всех Вера Аркадьевна.
Сабинин нагнулся под нары, достал свой затертый до белизны чемоданчик и извлек из него книжку.
- Минутку…
Какое-то время он искал:
- Впрочем, можно читать с любого места, любой абзац. Начну с этого, а дальше наугад. Попробую…
«Немцы завоевали всю Европу без большого труда: там в каждой стране, задолго до войны были ими организованы «пятые колонны» из разнообразной человеческой сволочи — бандитов всех оттенков, от работающих пером до работающих ножом, из авантюристов, продавших свою честь и совесть и — в первую голову — свою родину. Они разрушали военную мощь европейских стран всеми способами — подкупом министров и депутатов, диверсиями и шпионажем, шумными газетными кампаниями, провокационными погромами демократии, рабочих и интеллигенции. Они вели широкую пропаганду по успокоению Европы. Гитлер, как волк из народной русской сказки, пел тонким голосом: «Козлятушки-ребятушки, отворитеся, отомкнитеся, ваша мать пришла, молочка принесла»
Сабинин кашлянул, перелистнул страницу и продолжил:
«Надо знать, что русский народ, даже в самые трудные и тяжелые времена своей истории, никогда перед врагом-захватчиком шапки не ломал, но уж на крайний случай брал навозные вилы и порол ему брюхо. За святыню — русскую землю — наш народ не щадил жизни своей. Жизнь нам дорога, мы — народ веселый, но дороже нам жизни родина, склад наш и обычай, язык наш, стать наша, твердая уверенность, что сил у нас хватит и оборонить СССР и устроить у себя свою особенную, изобильную, богатую всеми дарами земли и ума человеческого свободную жизнь, такую, чтобы каждый новый человек, появляясь из материнской утробы на свет, получал путевку на счастье... Фашистам на нашей земле делать нечего. Убьем!»
По мере чтения тихий голос Сабинина креп, становился громче, в нем появилась сталь. Глаза тоже стали жесткими, но удивительно ясными. Лицо изменилось – теперь рядом с Верой Аркадьевной сидел пророк-обличитель.
 «Тридцать восемь дней непрекращающейся ни на один час гигантской битвы с армиями Гитлера дают нам возможность сделать некоторые выводы, мрачные для Гитлера и утешительные для нас. Фашистская Германия — это военная машина, целиком приспособленная для агрессии, и только для агрессии. Она, как хищный зверь, всегда в позиции прыжка вперед. В этом — ее лобовая сила и в этом же ее слабы Прыжок фашистского зверя наталкивается на нашу военную технику плюс сложную психику русского человека, в известные моменты истории легко пренебрегающего своей жизнью и чрезвычайно злого в драке, смышленого и упорного»
«Это — бойня ради бойни, это — опьянение человеческой смертью, наслаждение разрушением... Древние германцы, убивая врага, вырывали у него сердце и съедали сырым. У них был обычай, схватив врага, разрезывать ему сзади ребра и выламывать их наперед в виде крыльев, это на немецком языке называлось «сделать орла»
«В одном бою одна наша часть наколотила такое количество немцев, что фашистам пришлось вызвать саперов — вырыть динамитными взрывами большой котлован для могилы. Сотни грузовиков повезли с поля убитых и тяжело раненных. Гитлеру не нужны калеки. Подвезенный груз стали сваливать, — мертвых и живых, — в котлован…»
Сердце Веры Аркадьевны трепетало.  От того, как и что читал Сабинин.
Продекламировав еще несколько фрагментов, он книгу захлопнул:
- Не могу!
Вера Андреевна очнулась – зубы стиснуты, ногти впились в ладони. Большаков, опустив голову, тяжело дышал и мял подбородок. Костя грыз ногти.
Потом Большаков и Сабинин курили. Вере Аркадьевне тоже захотелось папиросу, но она сдержалась. Костя неподвижно сидел, схватившись за грудь, где у него висела костяная фигурка.
- М-да… - Большаков бросил в банку очередной окурок. – Надо признаться, можете… Вспахать сонные чувства.
- Это не я, это Алексей Толстой.
-  Даже сердце заболело. А я ведь, в дивизионном штабе служил, картографом. Давайте ложиться, товарищи…
Теперь каждый вечер Сабинин читал «Я призываю к ненависти».
Каждый вечер Вера Аркадьевна готова была мстить! При этом прекрасно понимая, что мстить некому.
Когда книга была дочитана, состоялся несколько странный разговор.
– Теперь с фашизмом покончено навсегда, - словно читая недавние мысли Веры Аркадьевны, сказал Большаков.
- Но какой ценой? – Сабинин убрал книжку в чемодан.
- Кровь была пролита не зря. Больше такое не повторится никогда.
- Только это помогает мне жить и работать. Только этим оправдана гибель моей семьи.
- А вы знаете… - Большаков замялся. И Вере Аркадьевне показалось, что Большаков смущен, чего никогда с ним не бывало. – Я думаю, утка… Но мне интересно ваше мнение.
- По поводу? – Сабинин потянулся за спичками.
- Был у меня разговор с одним человечком. Гнилой такой человечек, большой любитель гнусных сплетен. Вы его не знаете. Так вот он…
И Большаков рассказал о легенде. Гитлер жив. В берлинском бункере нашли тело его двойника. А Гитлер со своей нацистской верхушкой и золотом убежал в Аргентину, где скрылся от возмездия в секретном убежище. И здравствует до сих пор, до неузнаваемости изменив внешность.
- Как вам такое, Сабинин?
- Я думаю, что…
Они начали спорить.
Вера Аркадьевна не вникала в суть их спора, любуясь больше Большаковым. Костя, пытаясь понять, о чем идет речь, приоткрыл рот и недоумённо хлопал глазами…
На второй неделе сентября случилось чудо. Костя нашел алмаз! Произошло это, когда он рыл шурф, через полметра глубины потребовавший сменить лопату на кирку. Костя в сердцах лопату отбросил, но тотчас за ней побежал. И споткнувшись, упал. Носом в крупный (размером с приличное куриное яйцо), похожий на кварц минерал. Который сразу принес Сабинину. Сабинин вынул лупу, хотя лупа была ему не нужна. Большаков тоже вынул лупу и, осмотрев находку, засмеялся:
- Поздравляю… Всех нас. Наконец-то!
                ***
Коньяк разлили по кружкам. Всем абсолютно поровну. В центре стола лежал алмаз.
Костя понюхал напиток, поморщился и сказал:
- Я не будет!
- Почему же, Костя? – спросил Большаков, открывающий банку с тушенкой.
- Мне нельзя. Якуту пить нельзя!
- А ты хочешь стать настоящим студентом? – спросил Сабинин, усаживаясь рядом с Верой Аркадьевной, по случаю праздника сменившей рабочие брюки на платье.
- Хочу!
- Тогда вначале научись пить. И прекращай свои национальные глупости. И прошу, не обижай всех нас. Ты же не собираешься нас всех обижать?
- Не собираешься.
- Правильно, тогда выпей за победу. Выпьешь?
- За победу выпью.
Когда сел Большаков (на перевёрнутое ведро, напротив Веры Аркадьевны), Сабинин поднял свою кружку:
- Вот и наступил этот долгожданный день, друзья мои. Не буду гонять воздух, вы всё прекрасно знаете и без моих слов. За светлое советское будущее!
И они выпили.
Костя, когда к нему вернулось дыхание сказал:
- Огонь!
Все засмеялись. Сабинин налил еще.
После второй коньячной порции Костю начало распирать горячее счастье. От того, что рядом с ним такие замечательные и умные люди. Прекрасная Вера Аркадьевна, которую он готов целовать: в губы, глаза, руки, колени. Да что в колени? Он готов целовать песок, по которому она ходила!
А товарищ Сабинин! Какой прекрасный и умный человек! Как много он знает! Как хорошо читал о фашистах, и научил его разбираться в разных камнях. Прекрасный человек, почти, как отец. Нет, лучше!
И товарищ Большаков! Товарищ Большаков… Он – бог в человеческом образе!
Как всё прекрасно: под ногами алмазы, медная руда, руда оловянная, вольфрам, аммониты, золото, платина, кимберлиты. Чуть глубже нефть и газ! Скоро, лет через десять – так говорил товарищ Сабинин - здесь будет город! С кирпичными домами высотой по десять и двадцать этажей. С автобусами и театрами, с телефонами и на каждом углу кинотеатром!
Счастье и радость настолько Костю распирали, что он решил ими поделиться с Духами предков. Немедленно.
- Моя уйдет!
Костя вышел из палатки и, чуть шатаясь (радость смешно и сильно кружила голову), направился на поросшую вереском большую поляну, куда приземлялся самолет. На поляне росли волшебные грибы, которые товарищ Сабинин называл по-другому.  Чтобы быстрее появились Духи предков, Костя прихватил с собой крышку от кастрюли с гороховым супом, выставленным на холод из палатки.
Через двадцать минут Костя сидел в центре невидимого никому, кроме него знака. И бил в бубен (кастрюльную крышку), призывая Духов. Перед этим он съел несколько волшебных грибов. Самых крупных.
Духи, колебля эфир, появились. И Костя похвастался им, что нашёл алмаз. Искали все – товарищ Большаков, товарищ Сабинин, Вера Аркадьевна, а нашел-то он! За это Духи подняли Костю на Первое небо, где его встретил дед.  Потом они с дедом долго летали в шаре, сделанном из сиреневого переливающегося света.
Летая в сиреневом пузыре, Костя рассказывал деду (сморщенный, совсем сощуренный старичок в белой песцовой шапке и вышитой бисером малице) о том, как хорошо товарищ Сабинин читал им книгу о фашистах.
- Кто такие?
- Они бомбят города, убивают стариков и детей, насилуют девушек. Потом   вырезают девушкам груди.
- Груди? – удивился дед. – Зачем?
- Чтобы съесть, у них такой обычай. Товарищ Сабинин читал, я всё запомнил. Прикажут фашисты раздеться, отнасилуют девушек, потом вырежут груди и едят.
- Сырыми?
- Сырыми.  Мы рыбу сырую едим, а фашисты груди. А ещё…
- Зря ты пил, коньяк, Кустээхэй, - грустно вздохнул дед. - Очень зря.
- Почему?
- Потому что, пока мы летаем, случилась большая беда.
- Какая, дедушка?
- Ваш лагерь тоже захватили фашисты! Спускайся и защищай Веру Аркадьевну. Очень красивая женщина, хотя и не якутка!
И Костин дед исчез. Но Духи остались.
Костя, спотыкаясь и падая, побежал в палатку.
А там… В пахнущем потом сумраке фашист насиловал Веру Аркадьевну! Вера Аркадьевна лежала на своих нарах, задрав раздвинутые ноги и стонала. Голозадый фашист орудовал сверху. Вера Аркадьевна обхватила фашиста руками, стонала и иногда вскрикивала.
- Какая гад! Ах, какая ты гад!  - Костя попытался фашиста от Веры Аркадьевны оторвать. Фашист лягнул его ногой.
Костя снова вцепился в фашиста и снова фашист его отпихнул:
- Не мешай, Габышев! Иди погуляй, дурак!
И Косте показалось, что Вера Аркадьевна спросила, очень неприятным, странным голосом:
- Что там? Не останавливайся, милый… Ну?
- Тебе показалось, - сказали Духи, - возьми ружье. Оно заряжено.
Костя сорвал с гвоздя ружье Сабинина, упёр стволы в спину фашиста и два раза выстрелил.  Отскочили клочья мяса, и фашист рухнул на Веру Аркадьевну. Задранные ноги Веры Аркадьевны упали, руки раскинулись.
Тут раздалось мычанье. И Костя только сейчас заметил второго фашиста. Он сидел за столом, закрытый ярко горящей «Летучей мышью», кружками и пустыми бутылками: коньяк, «Зубровка» и из-под спирта, которым протирали микроскоп. Фашист, положив свою лысую голову на руки, спал. От света пожирающей фитиль лампы лысина фашиста блестела, на ней Костя увидел толстую свастику в виде белого рубца. Около лампы и головы фашиста лежали окурки и алмаз.
- С этим потом! – сказали Духи. – Он еще не очухался. Добей первого - фашисты живучие, как белые медведи. Патроны в коробке. Коробка в  ящике с химикатами. Не тяни!
Костя нашел патроны, зарядил ружье и снова выстрелил в спину фашиста. И смог стащить его с Веры Аркадьевны, опрокинув на буржуйку. С печки свалился чайник. Фашист за столом опять мыкнул:
- М-м-м-м…
 Вера Аркадьевна (рот и глаза открыты) была голой и тёмной от крови.
- Умерла. Они ей вырезали грудь, - сказали Духи. – Убивай лысого и собирайся!
Плача от жалости к замученной Вере Аркадьевне, Костя снова вставил патроны в стволы, подошёл к лысому и нажал на курки. Голова его лопнула, всё вокруг обрызгав мозгами и клочьями кожи с прилипшими к ней осколками черепа. Бутылки и кружки звякнули, одна бутылка упала…
Палатку Костя залил керосином, полностью опорожнив бадью, в которой он хранился. И поджёг.
Пламя помогало грузиться – в лодку Костя взял ружьё, патроны, фонарь на карбидных элементах, свой охотничий нож, спички, галеты, платье Веры Аркадьевны и компас, вынутый из куртки товарища Большакова. Алмаз Костя также захватил с собой. Камень был испачкан густой, спаянной с мозгами кровью фашиста. Но Костя его хорошенько вытер о штаны.
Поцеловав своего костяного Уота Усутаку, Габышев отчалил от берега и стал энергично грести – до полной темноты ему нужно успеть доплыть до реки Таймыр.
Завтра выйти в море. Обогнуть Чукотку и через Берингов пролив   в Тихий океан. Его пересечь и причалить в Аргентине. Лучше всего в Лас Тонинасе. Лодку продать, фонарь продать, алмаз продать! И начать поиски секретного подземелья. Туда пробраться и убить настоящего Гитлера. Как пробраться? Духи подскажут, вначале доплыть.
Доплыть…

*Фролов Серафим Леонидович (1924-1970) «Советские геологи» 1951