Почти элегия

     Она сидела на полу. Впрочем, нет, скорее, полулежала, окруженная, придавленная к полу громадой воспоминаний – изъеденными временем, посеревшими, пожелтевшими фотографиями с оборванными и загнутыми краями.

     - Ты осуждаешь меня, Бобо? – бубнила себе под нос, - Ты меня осуждаешь… Непримиримое поколение пластиковых стаканчиков! – вздыхала, протягивала молодому человеку фотографию, -  Взгляни на наш дом. Милый, милый дом! в тени раскидистых вязов и пиний, окутанный миром и благоуханьем диких роз.

     Бобо отворачивался. Фотография дрожала в руке, потом летела к другим таким же, едва передающим очертания предметов.

     -  Отец мой… в военной форме. Самый красивый, благородный, мужественный мужчина в моей жизни. Не обижайся… Виноградники на холме. Мама… добрая, родная… Милый дом. Занавески, сотканные из солнечного ажура. Солнце в маминых волосах. Вот стол, выструганный отцом из сердцевины дуба, кувшин молока, принесенной тетей Анной, ласточки, вьющие гнезда под крышей. А аромат ночных цветов? Треск сухой лозы в камине по вечерам, когда семья, друзья, соседи собирались за столом попить вина и спеть песню. А голос? несравненный голос Доменико… Мы жили просто, и радость лучилась ото всюду. И везде была любовь… и…

     - Бабушка Джустина, - прерывал ее Бобо, - все это лишь твои счастливые воспоминания. Что общего имеют они с действительностью?! С тем жутким временем? Встань-ка с пола!

     - С действительностью? Мы жили на земле, мы были частью ее, а она – частью нас! И Иисус благословил ее дары и благословил труды наши. А вы стремитесь жить среди бездушного бетона и мертвого исполинского стекла, размывающего отражение ваших тел. С действительностью? Что ТЫ об этом знаешь?! Пришли американцы: громкие, грязные, плюющие всюду. Жвачные янки! Побили посуду, срубили розы. Двадцать два дня лил дождь…

     Бобо пристально смотрел на женщину.

     - Вот Дуче… на террасе за домом. Сорок третий год, - и снова фотография дрожала в руке, - какой он статный, какой взгляд горящий, пронзительный… настоящий римский бог… и какой же он был страшный на площади Лорето в сорок пятом…