Челове

Он встал. Затем сел. Прижался к стулу, что есть мочи. Пальцы сжимали деревянные ножки в том месте, где те резко переходят в сиденье. Из вертикали в горизонталь. Он начал водить руками вверх и, до куда доставал, вниз. Неотёсанное дерево тёрлось о его ладони, изредка покалывая кожу будущими занозами. Он старался сильно не наклонятся, опускаясь вниз, а позже и вовсе, добравшись доверху, переходил к сиденью, слегка оглаживая его по бокам. Это было в центре комнаты. Он сидел там один на деревянном табурете, постепенно разгоняясь всё больше и больше. Кроваво-красные руки последний раз коснулись грубых очертаний сиденья, будто отбив сто очков в игре, в которую он стремительно не хотел играть. Ему забыли объяснить правила; или просто не посчитали нужным. Он резко встал. Застывший на половину минуты, стоял там и смотрел в серую сырую стену взглядом, сочетавшим неоправданный азарт, оборвавшуюся пустоту и дрожащую стойкость. Стена смотрела на него давящей уверенностью. Той, что наполняла сжатый воздух вонью одеколона, денег и «больших связей». Он принялся ходить вокруг табурета. Ни сантиметра в сторону, строго соблюдая обозначенную траекторию. Каждая ниточка мышечной ткани внутри него имела чёткую напряжённую связь с другой, точно такой же, ниточкой. Всё было сопряжено в единую огромную систему, ответственную за прихоти мозга. И здесь, в центре комнаты, эта система, секунда за секундой, раскручивалась всё быстрее и яростнее. От точки до точки, но без точек. Он задел угол сиденья и в тот же миг остановился. Табурет стоял теперь под другим углом его восприятия. И вся система вместе с телом карточным домиком рухнула на пол. Слёзы медленно заполняли его изнутри, растекаясь от мозга к ногам, равномерно. Когда же они преодолели колени и достигли кончиков пальцев, он перестал ощущать боль и устремлённую неуверенность. И пусть тело его больше не вдыхало мирской воздух, мысли, выпорхнув белой бабочкой, приземлились где-то недалеко от сознания на предназначенную для этого полку.