Интервенция

                ИНТЕРВЕНЦИЯ
          

                Decipimur specie recti.
                Мы обманываемся видимостью правильного.   


                «Я видел сон... Не все в нем было сном.
                Погасло солнце светлое, и звезды
                Скиталися без цели, без лучей
                В пространстве вечном; льдистая земля
                Носилась слепо в воздухе безлунном.
                Час утра наставал и проходил,
                Но дня не приводил он за собою...»
               
                (Отрывок из стихотворения Байрона «Тьма», перевод Тургенева)


        Может, там, в ученых кругах, и был человек, который пытался пробиться сквозь слои власти, чтобы донести выводы своих изысканий и вычислений до адекватных людей, способных осознать неминуемость грядущей катастрофы. Может, хоть что-то заставило бы, - хотя бы инстинкт самосохранения, - этих погрязших во властолюбии и чванстве вершителей судеб принять посильные меры. Может, хоть какие-то действия помогли бы ослабить влияние неминуемых климатических, экологических и геологических процессов на судьбы Земли и хоть какой-то части людей, но … О! Да! Может, где-то и существует ковчег, в котором собрали всего по паре и ждут окончания катастрофы, чтобы вылезти на поверхность, но… Меня это не коснулось никак. Мне пришлось выживать самой, хотя нужно ли было это мне? Сколько раз я оказывалась на грани и, сдавшись, решала, - хватит, - но… Я еще жива и смотрю на этот разрушенный и растерзанный мир и не понимаю, как … Все, что я могу описать или рассказать, не идет ни в какое сравнение с тем, что я вижу вокруг себя и все же…
        Мой маленький город, когда-то раскинувшийся на холмах и пригорках, разделенный на право - и левобережье рекой, исчез с лица планеты, как и намного большие города. Почему я так решила? Никто! Никто не пришел на помощь. Это первое и главное, если не брать в расчет масштаб, силу и интенсивность явлений. Я совершенно правомочна экстраполировать то, что пережила и вижу в данный момент на всю планету и, как следствие, могу утверждать, что Землю всколыхнули землетрясения и извержения вулканов. Последовавшие за ними ветры, смерчи, ураганы, цунами, не прекращающиеся проливные дожди, наводнения снесли, смели и затопили последние остатки цивилизации. Все эти явления, разворачивающиеся перед моими глазами в обозримом мной пространстве, дают мне право говорить о масштабном сдвиге континентов и новом Терра образовании, - об изменении лика планеты. Можно ли говорить о моей самоуверенности в суждениях? Вокруг меня не осталось ничего, что бы я могла узнать, и нет никого, кто опроверг бы мои апокалиптические выводы. Но на этом начавшийся хаос не закончился, для меня он лишь ознаменовал начало новой эры, эры затянутого грозовыми тучами неба, оглушительных раскатов грома и беспощадно бьющих и ослепляющих молний. Все те же гигантские смерчи и невообразимой силы ветры зачищают поверхность до полировки. Проливные дожди сменяются кратковременными промежутками, когда солнце палит с таким жаром, что земля закипает и смердит зловонными испарениями, превращаясь в липкую, затягивающую грязь. Местами зной успевает высушить поверхность до потрескавшейся неровными прямоугольниками корки, под которой вполне может оказаться болото. И все эти подарки природы в одно мгновение может покрыть вулканическая пыль, и вздыбившаяся гора одарит окрестность огненными снарядами, а потоки лавы, стекающие по ее склонам, превратят дождь, даже не успевший достигнуть поверхности, в клубы обжигающего пара. Как ни странно, подспудно все этого ждали, но не верили до самого конца, надеясь на незыблемость жизни по легкомыслию ли, по привычке ли, по глупости и недоразвитости ли, или по опыту подсознания, подсказывающего, что ничто не вечно, но ничто и не исчезает навечно, возрождается вновь и вновь в других формах и других проявлениях. Констатируя факты изменения погоды, атмосферы, смещение климатических поясов, флоры, фауны, человек оставлял это в сфере сетований, но никак не хотел задуматься и изменить свой привычный образ жизни. Изменения в природе Земли нарастали и нарастали, преобразуясь из арифметической в геометрическую прогрессию, но человечество отвечало на них нехотя, лениво, локально и наивно, продолжая добывать, есть, спать, спариваться и развлекаться, несмотря ни на что, погрязнув в своем мелком эго и упиваясь нарциссизмом, как каждый человек, так и семьи, и народы, и государства, и правители, которых выбирали эти народы. О! Я чуть не забыла упомянуть апокалиптические книги и фильмы, описывающие возможные ужасы конца света, но с Happy End-ом в конце и спасшейся цивилизацией людей, в которой хищническая природа человечества никак не страдала. Странно, с чего бы мне вспоминать все это в самый неподходящий момент моей жизни в совершенно новой реальности и стараться втолковать это не только себе, но и Уку. Увы! Больше мне не с кем делиться своими мыслями, и как оказалось, за все прожитые мною годы до новой эры я не встречала более благодатной и чистой почвы для посева моих мыслей. Красные глаза Ука светятся в темноте нашего убежища полным пониманием.

        Но раз уж я взялась за повествование, - буду последовательной.

        Шел 2018 год, глобальное потепление давало себя знать знойным летом и внезапными холодными ветрами с дождем. Погода могла меняться несколько раз на день или затягивалась неделями. Прогнозы, по большей части, сбывались. Я жила своей жизнью, стараясь не задумываться о том, что меня ждет завтра, потому что ничего хорошего пока в перспективе не маячило. Депрессия лечилась отчасти таблетками, а отчасти вместе с другими недугами, постоянной занятостью делами, но это не помогало ни от бессонницы, ни от навязчивых снов. В одном из таких, упорно повторяющихся кошмаров я открывала вход в подземный Храм глубокой, неизведанной, фантастической древности и с чувством всепоглощающего ужаса и абсолютной безысходности, - ноги мне не подчинялись и шли сами собой, - углублялась в анфилады его переходов и наосов различных конфигураций. Темнота и страх не позволяли разглядеть детали. Я просыпалась, не дойдя до цели, а цель по всем ощущениям должна была быть, вся замороженная от страха с остановившимся сердцем и обручем, перехватившем горло. С трудом я осознавала, что это был сон, но первый вдох давался с большим трудом. «Всё! Всё! Все закончилось! Это был сон! Всего лишь сон!» - уговаривала я себя и спешила в ванную, чтобы смыть остатки жути водой. Если мне кто-нибудь возразит, что сон - это ничто, я только улыбнусь. Доказать я ничего не могу, но мой опыт взаимодействия со снами говорит о совершенно противоположном. Мои сны – вещие, и за мою жизнь я научилась их расшифровывать в большей их части. Сказать кому-либо о том, что я верю в существование этого Храма и хотела бы его раскопать? Ну кто бы мне поверил? И кто бы захотел забраться на охраняемую государством территорию и заняться там не санкционированными раскопками в неурочное время? Даже самому близкому другу я не смогла бы этого предложить. Представляю его вертящийся палец у виска. Оставалось надеяться только на себя.
        Итак, я решилась на самый безумный и совершенно не рациональный поступок в моей жизни. Кто-то скажет, что безумный и не рациональный - в принципе одно и то же, но как быть со Шлиманом? Его безумный поступок оказался вполне рациональным, – общество получило Трою. Рассчитывала ли я на что-то подобное? Моего Храма не было ни в одном эпосе, так на что я могла надеяться? Только на избавление от навязчивого кошмара. Для меня и этого было бы вполне достаточно. С этим убеждением я и отправилась за покупками, составив небольшой список необходимых вещей: фонарь, кирка, альпеншток, небольшая лопата, кусок арматуры для противовеса, каковым я рассчитывала оказаться сама, рюкзачок, в который это все можно уместить, плюс запас еды, воды, кусок целлофана на случай дождя, плед и, конечно, дорожная аптечка.  Добравшись до магазина сельскохозяйственного инвентаря, ознакомившись с его товаром и внимательно просмотрев свой список, я поняла, что этот набор я точно не смогу ни нести, ни пронести в ботанический сад, на территории которого и должен был быть мой Храм. Приходилось ограничиться альпенштоком моего отца, его же фонарем и рюкзаком. Так я вполне могла сойти за туриста - любителя горных прогулок. Все остальные предметы не имели ни особого веса, ни особого объема. Оставалось выбрать сутки с благоприятными погодными условиями. С чувством подсасывания под ложечкой я решилась переступить порог ботанического сада. Подъем от серных бань занял больше времени, чем я рассчитывала. Не дойдя до входа в сад, я стала высматривать подходящую для меня компанию. Надо уточнить, что купленный билет нужно было сдать охране на выходе, - простая и эффективная предосторожность сравнения входа и выхода посетителей, за передвижением которых невозможно проследить на большой территории, и, главное, - чтобы никто не остался в зоне сада в нерабочее или ночное время. Наконец, появилась небольшая группа молодежи: двое ребят и три девушки в сопровождении мужчины солидного возраста, но моложе меня.  Вид у них был довольно уставший и несколько потрепанный. Мое кепи, маечка, бриджи и бутсы отнюдь не первой свежести вписывались в общую картину как нельзя лучше. Мой обвислый, потертый в походах рюкзак за плечами, казался похудевшей копией их пухлых рюкзаков. Беглый взгляд сразу определил бы любителей пеших путешествий. Они переговаривались на русском, что тоже меня устраивало. Мне необходимо было выиграть этот раунд с первого раза, и я заставила себя поверить в то, о чем буду говорить.
        - Простите! У меня к вам просьба.
        Кое-кто, не расслышав прошел вперед, но заметив, что мужчина и две девушки остановились и слушают меня, убавили шаг и повернулись. Один из парней, худой и долговязый, подошел поближе. Я почувствовала его буравящий взгляд у себя на макушке.
        - Видите ли, я потеряла кошелек. У меня осталась очень маленькая сумма. Я не смогу заплатить за жилье. Я уже сообщила своим, и завтра мне деньги перешлют, но сегодня мне надо где-то переночевать.
        На лицах отразились непонимание и недоверие. Тела напряглись. «Быстрее, быстрее», - стучало у меня в висках.
        - Ночевать где-то на улице или в парке на скамеечке не прилично и как-то неудобно. А вот в ботаническом саду, где я никого не побеспокою, и меня скорее всего никто не побеспокоит, меня бы устроило, тем более что ночевать в палатке или под летним небом даже приятно.
        - А что за проблема? Вот она - дорога в ботанический сад.
        Встрял молодой.
        - Проблема одна - билет надо сдать на выходе, сегодня же.
        Я осмелилась приподнять голову и посмотреть ему в лицо.
        - Аааа…! Вот оно что!
        Молодежь отошла, перешёптывалась, пересмеивалась, меняла тему. Похоже, я их не особенно интересовала, всю ответственность они переложили на «вожака стаи». Именно этого я и добивалась.
        Мужчина оглядел меня с ног до головы, а я твердила себе: «Я потеряла деньги! Мне негде переночевать! Я потеряла деньги! .......», и не опустила глаз, когда его серые колючие глаза сравнялись с моими. Тогда я подумала, что он очень интересный - сухощавый, поджарый, спортивный, с золотистым загаром, аккуратной бородкой, с тонкими стрелками усов и белесыми морщинками в уголках пытливых глаз.
        - Так что Вы от нас хотите?
        Я упорно не отводила глаз. «Никаких просьб, четкая формулировка, эти глаза не поверят сюсюканью, да они вообще не поверят, но…».
        - Мне нужно, чтобы вы купили мне билет вместе с вашими, в одной ленточке, и сдали его вместе с вашими на выходе.
        Пауза повисла в сантиметрах между нашими взглядами, а весь остальной мир крутился вокруг, набирая скорость. «Тошнит… Не выдержу… Как отвратительно врать…».
        - Вы уверенны, что осложнений не будет?
        - Не думаю, что вас будут пересчитывать. В крайнем случае, скажете, что один ушел сразу же на входе, позвонили по делу, а билет остался у вас.
        - Вы хорошо все обдумали…, не похоже, что спонтанно.
        - Мне это не легко… Возьмете деньги…, за билет, конечно?
        - Возьму. Думаю, мне не надо задумываться над тем, как Вы отсюда выйдете.
        - Нет, не надо.
        Я получила то, что хотела, – согласие на участие в чужой авантюре без лишних вопросов, но как же это было тяжко! Если бы не мой возраст, все могло оказаться сложнее. Весь остальной путь, до момента расставания, я шла как деревянная, на негнущихся ногах, абсолютно отчужденная от окруживших меня людей, а они перешучивались, смеялись и вроде не замечали меня, но прикрывали со всех сторон, будто чувствовали, что мне нужна эта молчаливая защита.
        - Ой! Ребята! Водопад! Спустимся, сфотографируемся.
        Я, естественно, воспользовалась случаем.
        - Благодарю. Вы идите, а я пойду вверх по склону. Еще раз спасибо.
        Молодёжь, кто кивком, кто одним словом, попрощалась и, без лишних церемоний, устремилась вниз. Я повернулась к мужчине.
        - Ну что ж, не знаю, что Вам здесь понадобилось, но … удачи.
        И он сухо кивнул мне на прощание.
        «Господи! Какой стыд! И что еще меня ждет впереди? Собаки…? Сторожа…? Интересно, здесь есть камеры…? До чего же двусмысленно это звучит.
        Да пропади оно все пропадом! …Теперь уже обратной дороги нет.»
        Я вспоминаю этот последний в моей жизни эпизод общения с людьми, как разворачивающуюся картину на экране кинотеатра, будто это случилось давным-давно и не со мной, хотя чувство стыда, хоть и приглушённое, все равно возникает.
        Подъем я старалась преодолеть как можно быстрее чуть ли ни бегом и очень сильно запыхалась. У фонтана с возлежащей, полуобнаженной в античном стиле охотницей на рыб с копьем, но с отбитыми ступнями - следы «цивилизации» - пришлось остановиться, чтобы перевести дух. Теперь уже можно было не торопиться.
        Крепость Нарикала, южный склон Сололакского хребта, каньон Легвта-Хеви, мостики через речку Цавкисисцкали, - ботанический сад на естественном рельефе местности со своей таксономической как местной, так и внедренной растительностью. Могла ли я, осматривая этот скорее парк, чем сад, из нависшей над ущельем беседки, предположить, что вплотную столкнусь с глубинным смыслом этого термина - «корневой таксон». Глаза Ука иронически поблескивают в темноте.
        - Что? Смеешься над моей наивностью? Я жила в своем таксоне!!! Ты понимаешь??? Нравился он мне или нет, но он был моей общностью! Фу!!! Я даже разговаривать стала как-то не по-человечески.
        Ук, замерший, как изваяние, сменил одну диагональную пару лапок на другую диагональную пару так, что даже не пошевелил тельце.
        Мне было страшно. Я сидела у фонтана и не хотела идти дальше, не по дороге, а по пути, который мог меня привести к неизведанному. Там, на переломе хребта, должен быть валун, спрятавшийся за кустами... Если верить моим снам… И мне его нужно сдвинуть, чтобы найти вход. Я вдруг поняла какая это бессмыслица, и что нужно решительно положить этому конец. Оставшийся путь в гору по бездорожью я прошла, смотря лишь под ноги, не поднимая головы, пока не наткнулась на куст. Он был там - валун, в три четверти моего роста, округлый, с мелкими и крупными щербинами, изъеденный временем и непогодой, покрытый в некоторых местах рыжеватым мхом. Я смотрела на него и не понимала - как? Скорее всего я запомнила его при предыдущих посещениях, и он неосознанно вклинился в мои сны. Но с дороги его не видно, а сюда я залезла впервые. К черту анализ. Дождусь ночи и положу этому кошмару конец. Усевшись за валуном так, чтобы с дороги меня не было бы видно, я стала дожидаться сумерек. При всем желании не думать о том, что мне предстояло сделать, я прокручивала последовательность своих ходов и возможные последствия моего поступка, вплоть до самых фантастических. Но меня отвлекло от мыслей то, что происходило вокруг меня. Вся живность, трава, деревья и кусты будто погрузились в мою тревогу, или это моё беспокойство изменило восприятие окружающего. Несколько разноцветных ящерок в суматохе пробежали мимо, из-под камня показалась чем-то встревоженная серая змейка, прощупала воздух языком и поспешно уползла в сторону ущелья, птицы маленькими стаями перелетали с одного дерева на другое, словно не знали, какое направление выбрать, их гомон и суета усугубляли мое состояние тревожного оцепенения. Слишком много насекомых вокруг бегут не понятно куда и зачем. Гул в ушах. В тот момент я все свалила на свое состояние и перестала обращать внимание на эти, как оказалось в последствии, сигналы природы. Сторожа так и не появились. У меня уже не было отговорок, солнце заходило огненно-кровавой полусферой, своим болезненно – жгучим нимбом окрашивая облака в цвет поблекшего пламени. «К утру поднимется ветер.» Яркие цвета сменились тусклыми размытыми бликами. Мгла заполняла ущелье, поднимаясь к хребту. «Пора». Сосущая обреченность сжала грудную клетку. Отступать нельзя.
        Острым концом альпенштока я пыталась разрыхлить землю под валуном, что на деле оказалось довольно неблагодарным занятием, но другого выхода не было, и я продолжала бить и бить землю. Хорошо, что я взяла толстые рабочие перчатки, но даже через них я чувствовала, как горит кожа. Волдыри будут всенепременно. Наконец дело пошло. Разрыхлив какую-то часть участка под самым валуном, я отгребла землю. Так продолжалось довольно долго. В наступившей темноте мне светил фонарь, а потом и свет полумесяца пришёл на подмогу. Руки онемели, плечи болели от постоянных взмахов и тяжести моего орудия труда, в голове была странная пустота тупого, монотонного, однообразного движения. Я остановилась только тогда, когда яма показалась мне достаточной для того, чтобы скатить в нее валун. Дальше он должен был сам, по инерции продолжить путь по склону и, я надеялась, что кусты остановят его бег. Было три часа ночи. Шесть часов труда, но отдыхать нельзя. Если бы я остановилась, у меня уже не хватило бы сил даже подняться, не говоря о том, что мне надо было ещё сдвинуть эту глыбу с места, и неизвестно, что меня ждало под ней. Только краем глаза я заметила очень странные переливы цветов в небе. Гул в ушах усилился. Я списала всё на ужасную усталость. Ручка у ледоруба была железной и вполне могла послужить рычагом, просто её нужно было правильно подставить под валун. Как ни странно, эта часть работы оказалась сравнительно легкой, видно, я удачно сделала подкоп и нашла самую уязвимую точку. Надавить всем своим, хоть и небольшим, весом, отпустить, еще раз надавить и отпустить, ещё и ещё, и, наконец, он качнулся, опрокинулся и покатился. И все взорвалось. Земля ушла у меня из-под ног, меня бросило вперед, туда, где секунду назад лежала эта злополучная глыба. Что-то острое оцарапало мне живот, как бритвой прорезало бедро. Я скольжу куда-то вниз вместе с землей, камнями, травой, кувыркаюсь, пытаюсь за что-то уцепиться, раздираю себе ладони, меня постоянно что-то ранит, рвет одежду, и, наконец, я падаю вниз, лишившись всякой опоры. Удар плечом и раненным бедром, нестерпимая боль, прокушенная губа, вкус крови. Не могу пошевелиться, но что-то холодное, рельефное, похожее на металл, ходит подо мной ходуном, бросает из стороны в сторону, ударяет о наждачные стены ямы, в которую я провалилась. «Умудрилась упасть в «кроличью нору» и «умыться собственной кровью», - ирония и черный провал сознания. Но боль в разодранном бедре была такой жгучей, что срыв разума длился всего несколько секунд, во всяком случае, мне так показалось. Я оказалась в довольно глубокой яме, по небу в маленькой окружности над головой проносились набухшие грозовые тучи, видны были сполохи молний, землю больше не трясло, но гул от раскатистого грома почти не затихал. С трудом переворачиваюсь на спину, земля набилась даже в рот, приподнимаюсь на одной руке, острая боль, отплевываюсь, пытаюсь вытереть губы и понимаю, что вторую руку поднять не могу - больно. Чувствую, как мокнет земля у раненного бедра. Дело плохо. Сердце бешено колотится, страх с нарастающей скоростью завладевает разумом. Стоило огромных усилий, самоуговоров и дыхательных упражнений, чтобы сердце перестало рваться наружу, а ум, хотя бы частично, вступил на стезю разума. Под ложечкой жгло и сосало, в горле набух ком. Где аптечка? Подтягиваюсь к стене и стараюсь прислониться так, чтобы можно было пошарить вокруг. Через некоторое время поиска в темноте и при всполохах молний к моему счастью обнаруживаю раскрывшуюся сумочку аптечки и разбросанные вокруг нее медикаменты. Ампулы с перекисью водорода оказались целыми. Нужна вторая рука. Сидя, встать не могу, раскачиваю торс и со всей силы врезаюсь плечом в стену. В глазах зажглись и заиграли звезды. Никогда не думала, что могу так вопить. Не с первого раза, но все же удалось добиться характерного хруста, и плечо встало на свое место. Даю себе немного времени, немного - пока сустав еще горячий и боль глухая. Руки умываю в спирте, им же обрабатываю рану вокруг и лью в нее перекись. Пузырится, слышу. Слух обострился. Зашивать пока нельзя. Наверно потребуется три узелка, но это потом. Высушиваю рану стерильной ватой, осторожно, чтобы она не попала внутрь, и снова лью перекись, пузырьков вроде меньше. Теперь плечо, пока не распухло. Если аптечка оказалась рядом, то, может, и рюкзак где-то здесь, значит, и мой сухой паек. Очень не хочется снова пачкать руки. Долго шарю и натыкаюсь на лямку. Кажется, я уселась на него. Приходится отодвигаться. Голова уперлась в торчащий из стены острием внутрь колодца кол. Гладкий, округленный - ощущение обработанного камня. Вот обо что я порезалась, а стены, начиная с этого места и вверх, действительно похожи на наждак. Подныриваю под кол и продвигаюсь дальше. С трудом выдираю свое спасение из-под груды мусора. Снова спирт, глоток внутрь, жжет, нахожу пакет с бутербродами, соскребаю с них масло, обильно т втираю в плечо. Через некоторое время боль в плече утихает, но это временно. Возвращаюсь к бедру. Рана не кровит, можно закрыть. Края пореза смазываю йодом. Несколько слоев стерильного бинта и лейкопластырь. Только сейчас замечаю, как сильно горят ладони и ломит ушибленное во время падения тело. Надо было взять побольше бутербродов с маслом. Смешно. Мне надо выбираться, если я не хочу здесь умереть. Но что творится там, на поверхности? Пытаюсь подняться, опираясь на руки и на одну ногу, - как врезались в память все эти подробности, - чувствую некоторый наклон и вверху этого крена опять под ладонью ощущаю рельефную поверхность металла. Кажется, я и впрямь что-то обнаружила, смешно будет, если это просто крышка канализационного люка, но что тут ей надо? Не сейчас, потом разберусь. Поднимаюсь с трудом. Яркий всплеск молнии дает возможность рассмотреть шершавую светло серую поверхность колодца и торчащие остриями внутрь черные колья, уходящие по спирали вверх. Слишком близко расположены. Эта лестница удивительно подходит для Ука, это я знаю теперь, но очень сомневаюсь, что ее сделали для летающей ящерки длиной с мою ступню. Цепляясь за колья, довольно легко с учетом полученных ран, взбираюсь вверх, правда, из-за спирального расположения кольев мое передвижение носит характер четвероного хождения, и от этого я не избавлена по сей день. По дороге к своей великой радости натыкаюсь на повисший на ремне фонарь. На этом радость заканчивается. Вернее, заканчивается все. Я не испытываю никаких эмоций, кроме содрогания, вспоминая то, что увидела. Организм решил их блокировать, и рассудок пока с ним согласен.
        Я на вершине, а внизу разрушенный до основания город! Нет хребтов, нет холмов! Лишь нагромождения из обломков разрушенных скал вперемешку с исковерканными кусками зданий, торчащими железными скелетами арматуры, и все это в бушующем потоке воды и пожаров, и кое-где копошащиеся в этом аду люди!!! Я их не слышу!!! Гром и молнии по всему небу!!! Лоткинская гора еще стоит, там мой дом, вернее, родовое гнездо, в котором я уже давно не живу. Зигзаг молнии ударяет в самую высокую ее точку! Земля опять содрогается! Под ногами все ходит ходуном! Я падаю! Но инстинкт заставляет вцепиться в ближайшую устойчивую поверхность, край ямы, а ноги сами по себе отыскивают опору, тот самый кол. Этот проклятый колодец спасает меня и губит окончательно, выбрасывая за пределы общей участи! Остались только зрачки и непередаваемый ужас, который помнит мозг, только лишь как факт. Гора взрывается, извергая куски светящейся огненной массы и газовый смерч, закручивающийся в воронку и втягивающий в себя облака! Эта ядовитая масса расходится, оседает и ползет палящей тучей по земле, обрекая на мучительную смерть еще оставшихся в живых! А вулкан выбрасывает уже бомбы и наконец - мощный столб пламенной лавы с фейерверком огненных нитей! Все небо заволокло одним черным облаком, и хляби разверзлись… Пепел…
        Вот тогда меня спас Ук. Он выпрыгнул из колодца прямо на мое плечо и тряс, и укал мне в ухо так истово и с такой яростью, что мне пришлось на долю секунды отвлечься. Стоило мне только обратить на него внимание, как он схватил меня за ухо и потянул внутрь колодца. Я увидела отодвинутый люк и голубовато-зеленый, тревожно знакомый, свет, исходящий изнутри. Вновь сработал инстинкт. Я буквально свалилась в этот свет с Уком на плече и оказалась опять на четвереньках. Что-то мягкое, воздушное и теплое приняло меня в свои объятия, разлетелось под ветром моего падения и осело на спину, руки, ноги, ненавязчиво расслабило, и то, что не укладывалось в моей несчастной голове, стало меркнуть, затухать и уходить в далекий бледно-оранжевый горизонт. Кто-то подоткнул под меня пушистое одеяло, поправил подушку, - мама, ты со мной, - мой сон был глубоким и без сновидений. Видно, мое сознание тогда было так опустошено, что меня не удивил вид пляшущей у меня на плече ящерки и ее пронзительные красные, с блестящей черной точкой внутри, много говорящие глаза. Пришел ли мой разум в норму сейчас? И что такое вообще это Сей Час?
        Фаза моего спокойного сна как всегда сменилась беспокойством, а затем и кошмаром. Я выкарабкалась из груды листьев, грязи, обломков веток и камней, вся побитая и израненная, с твердым убеждением, что мне нужно на поверхность. Долго сдвигала закрытую крышку люка над головой, изранив руки в кровь и переломав остатки ногтей, балансируя на кольях. Жар был почти невыносимый, запах тухлых яиц и горячий пепельный снег. Разорвала маечку, смочила ее своей же мочой и обвязала нижнюю часть лица, - нос и рот, - на всякий случай. Из туч внезапно ударили снопы света, как прожектора, снующие по поверхности в поисках людей. Корабли, инопланетные корабли, мой очередной судьбоносный, кошмарный сон, втягивающие мертвых и живых по трубкам света в открывшиеся люки на дне зависших тарелок. Пять тарелок над всем городом и всего несколько десятков человек, безвольно парящие в колбах голубого света. «Боги с планеты Ниберу». Пришли спасать? С опозданием. Или набирать материал?.. для чего?.. Они исчезли, как и появились, а за ними пронеслись красные всадники на черных конях с огненными развивающимися на шквальном ветру хвостами и гривами, с шлейфом алых колышущихся плащей, наводящие на меня глубинный, архаичный страх. Я прижалась к земле, в трещине, и огромные, с огненными подковами, разбрасывающие искры копыта их коней пронеслись у меня над головой, задев мои волосы, моментально вспыхнувшие пламенем. Но в своей вечной, бешенной скачке за порогом конечного, в пределах бесконечного, они не почувствовали моего мелкого страха и умчались прочь. Кони Апокалипсиса. И очередной кошмар моих снов - гигантская волна, цунами, пришла с запада, её закрученный гребень закрыл небо, а изгиб её фронта был так глубок, что в нем вместилась вся плоскость, когда-то бывшая котлованом между горными хребтами. Эти сны никогда не приходили ко мне одновременно, но всегда предвещали существенные перемены в определенной области моей жизни в очень плохую сторону, и стук моего испуганного сердца, и боль моего воспаленного мозга прорвались в каждую клеточку моего тела жестокой пыткой грядущих невзгод. Дыхание перехватил спазм, вцепившийся в горло, и крик ударил в кадык, разорвав ткани, вырвавшись из раны глухим хрипом.
        Ук толкал меня в больное плечо, и эта боль вернула меня в реальность. Как ни странно, но на лице у меня была повязка, сухая, и она мешала мне дышать, она пахла мочой, руки у меня были в ссадинах, ладони в ранах с засохшей кровью, с переломанными ногтями, жутко грязные, но я и вся была перемазана и оборванна и лежала на куче из листьев, земли, веток и камней. «Это мой новый сон? О, Боже! Нет!» Я зашлась кашлем, тысячи иголок царапали мне горло. Ук распорол одним своим острым ноготком повязку на моем лице. Отхаркивалась я кровью, значит и впрямь разодрала себе горло криком. В каком же я жалком положении, не лучше ли было оказаться вместе со всеми? Почему? Почему я поперлась сюда? Я припала к шершавой стене и взглянула вверх. С этого момента ко мне стало приходить осознание реальности. Закрытый люк был над головой и от него исходил зеленовато-голубой свет, но несмотря на это, на его поверхности, в светотенях, чувствовался рельеф. Помещение было примерно таким же круглым, с шершавыми стенками и кольями, как и внешняя камера. Только цвет стен был, на сколько возможно было разглядеть, теплым, кирпичным. Понятно, что с поверхности, вместе со мной, сюда попал и весь мусор. Но самым удивительным для меня оказался Ук. Эта маленькая ящерка обладала разумом, иначе никак нельзя было объяснить ее действий, и она понимала все, что происходило со мной. Это уже чувствовала я, не то, чтобы мы читали мысли друг друга, нет. Это был другой уровень восприятия. Она знала, что я назову ее Уком и принимала это со спокойным одобрением. Искорки в её выпуклых красных глазах внушали, что надо действовать, а не впадать в панику, и первое, - это привести себя и помещение в порядок. «Нам придется какое-то время здесь жить», - говорил ее взгляд.  Сейчас, по прошествии времени, в той ситуации, мне кажется, эта мысль совершенно абсурдной, - жить где, зачем? Но тогда это не было мыслью, это было необходимым действием в абсолютной пустоте сознания, и я гребла весь мусор вместе с удивительно старательным Уком, израненными руками, стоя на голых коленях в порезах, ссадинах и ушибах в угол этого странного округлого помещения в зеленовато-голубом свете, исходящем изнутри всей её шершавой поверхности, даже с пола. Тогда я обнаружила еще один люк и разглядела на нем вогнутое изображение маленькой ящерки, как отпечаток руки, открывающий дверь в новый, другой мир. Видно, это и было нашей целью. Что там?
        Логика подсказывала, что открыть очередной люк может только Ук, рельеф его тельца. Я даже не стала анализировать это совпадение, просто приняла его, как данность: будто у меня был выбор? Он не стал укладываться в этот пазл, а плюнул в него струйкой слюны, что оказалось, даже для моего воображения совершенно неожиданным, но следующее его действие удивило меня абсолютным алогизмом, - он прыгнул на мою ладонь и его мелкие зубки прокусили мне палец, - я не успела отреагировать, как капли моей крови смешались с его слюной, и пазл засветился и стал вращаться, - голубоватый свет прорезал очертания плиты под ногами, она медленно приподнималась и уходила вбок. Никогда не думала, что придется платить кровью за вход в подземелье моих кошмаров. Скрежет сменился звуком падающей, струящейся воды, исходящим из открывшегося отверстия, в нос ударил запах тухлых яиц. Ну вот! Добрались до серной реки. Но увидеть, на какой глубине этот поток, было невозможно из-за слепящего света, бьющего из отверстия. Ук просто прыгнул внутрь, и я услышала всплеск. Это не стало мне утешением, - к моему стыду, я не умею плавать, но и оставаться в этой камере смысла не имело. Хотя о каком смысле могла идти речь вообще. Просто либо надо было что-то делать, либо тупо сидеть и ждать смерти. Хотя был и третий путь – выйти на поверхность и сдохнуть там, чего мне Ук так и дал осуществить, несмотря на мои неоднократные отчаянные попытки. Благодарна ли я ему за это? Пока не могу сказать. Я подожду.

          Julie, my Julie, My little Julie, My lovely cat, My dear Julie.

        У меня идея фикс, я хочу кошку, и не простую, а персиянку, короткошерстную, экзотическую. Уже два месяца я шарю по интернету в ее поисках. Выписывать из-за границы очень дорого и вдруг…
        - Почему вы отдаете такую красивую кошку?
        -У нас еще два котенка по полгода - белых, а это - кошка нашего друга. Он не смог за ней ухаживать. Ей где-то два с половиной года. У нас она живет всего один год, но нам стало трудно справляться с тремя, и мы решили ее подарить желающему, тому, кто даст гарантии, что хорошо будет за ней ухаживать. Кажется, Вы нам подходите.
        Она такая красивая, и это я буду слышать на протяжении всей ее жизни, это – моя кошечка, моя малышка, бело-черно- желтая длинношерстная шелковая милашка с коротким, приподнятым, с недовольной складкой у переносицы, носиком и большими желтыми глазами. Я беру ее на руки, - она такая легкая, худенькая. Если бы я знала с какими проблемами столкнусь, я бы взяла ее? Но ничего не происходит просто так, ни моя идея фикс, ни этот единственный случай дарения. Ни до, ни после такой красавицы никто не дарил и даже не продавал. Она была единственной и неповторимой.   
        Какой чистый, прозрачный воздух! Какая красота, - цветущий вишневый сад. Деревья посажены редко, на довольно далеком расстоянии друг от друга, и ветви, и плавающие в воздухе, под слабым ветерком, розово-прозрачные лепестки цветов не загораживают небо под множеством солнц в сплошных радугах, - не могу сосчитать, столько их. Все то, что условно можно назвать землей, до самого закругляющегося горизонта – разноцветный, пахнущий тонким, нежным, теплым запахом разнообразных весенних цветов луг, над которым порхают удивительной красоты бабочки на фоне розового дождя из лепестков. Кошки, котята – множества видов, цветов, возрастов, пушистости, - величественные, озорные, серьезные, отрешенные и внимательно вглядывающиеся в горизонт, сидящие в разных, самых невероятных,  позах на радугах, на ветвях, резвящиеся в траве, пытающиеся угнаться за бабочками, ловящие свои пушистые хвосты или играющие с лепестками, вольготно устроившиеся в подвешенных на ветвях гамаках, сладко свернувшиеся или раскрывшие свои животики светящемуся потоку, раскинув лапки, спящие под лучами теплых солнц. Такое чистое, голубое небо, что кажется – ему нет края, для него нет времени, оно всегда и повсюду. Кошачий рай. Наверно, так он и должен выглядеть, ведь где-то же они должны иметь свою, независимую от людской породы жизнь. Именно жизнь, а не существование. Мы сидим на набухшей темно-вишневым цветом от жизненной силы ветке и молчим. Мне грудь разрывает спазм, я еле сдерживаю рыдания, и моя маленькая девочка отводит от меня взгляд своих желтых глаз. Она не хочет переживать снова все то, что с ней произошло на Земле, а я не знаю, как извиниться за себя и за все наглое и самовлюбленное человечество.
        - Прости меня, пожалуйста, я не смогла спасти тебя. Нет дня, чтобы я не корила себя за то, что с первого дня не повела тебя на обследование в клинику, а ограничилась лишь визитом к ветеринару, прости за то, что доверилась его некомпетентному суждению.
        Жюли тихо поворачивает ко мне свою красивую кукольную головку, но глаза, ее глаза, такие мудрые и такие понимающие. В них исчез тот каприз, который она иногда демонстрировала, и та боль, и упрек, которыми она одарила меня напоследок.
        - Вы даже не понимаете, что творите, так за что вас прощать?
        - Прости за то, что мы бездумно, вопреки законам природы, скрещиваем вас, чтобы вывести новый вид – красивый, необычный, покладистый и полностью от нас зависящий. Бездумно, потому что эти скрещивания приводят к генетическим болезням, ведь для нас главное ваш внешний вид, и совершенно не наказуемо то, что в результате вы теряете здоровье. За то, что мы вас заводим, а не принимаем как индивидов, хотя наше фарисейство доходит до того, что мы якобы считаем вас членами семьи, за то, что требуем любви взамен пищи и крова, вовсе не полезного и не естественного для вас, и чаще всего не заботимся о вас так, как надо, и совершенно не понимаем, насколько вы ранимы и несчастны.  Мы пользуемся нашим превосходством, - можем наказать, ударить, выставить из комнаты, и считаем это методом воспитания. Мы избавляемся от вас с некоторыми угрызениями совести в лучшем случае, если нас что-то в вас не устраивает.  В общем,
            МЫ СВОЛОЧИ! И ТЕПЕРЬ Я НЕ ЗНАЮ, КАК ПРОСИТЬ ПРОЩЕНИЯ, хотя все же прошу.
        Легкий ветерок теребил пряди шелковистых волос моей малышки. Моя красавица трехцветка, моя персиянка, моя экзотка. Моя!? Ее курносый носик сделал складку на переносице, - недовольную, сердитую.
        - Вы и детей себе ЗАВОДИТЕ. Ваше взросление – приобретение права управлять, понукать, заставлять. А методы! Сами разбирайтесь. Меня уже там нет, я здесь.
        Я не знаю, что сказать. Все правда, но от этого я не перестаю чувствовать боль от потери, - мне плохо без нее, я все еще хочу ее защитить. Мы сидим под капельницей, и она прижимается ко мне всем своим маленьким тельцем, засовывает свою мордашку мне в подмышку. Несмотря на отчаянное сопротивление, я заставляю ее влезть в переноску, но здесь, в клинике, стоит закончить процедуру, как она сама забирается в нее. Ведь мы возвращаемся домой. Домой. Дома она никогда не пойдет на руки, не уляжется на коленях или в ногах, и тем более не прижмется.  Но она всегда недалеко от меня, я должна быть в пределах ее видимости, так ей спокойнее. Я укладываю ее спать, она всегда зовет меня к своей постельке, я пою ей ее песенку и массирую ей животик, и она засыпает, но стоит ей проснуться, а меня вдруг не окажется в пределах ее видимости, она позовет, и я отвечу: «Не бойся! Я здесь! Не бойся!»
    
           Julie, my Julie, My little Julie, My lovely cat, My dear Julie.

        Я не хочу вспоминать как она умирала, не хочу, чтобы она снова это пережила, но в горле застрял огромный ком, он душит и слепит слезами и такой болью, которую нельзя проглотить, лишь с великим усилием разорвать на клочки и выпустить, давясь, задыхаясь, глотая воздух в короткие мгновения, эту невыносимую боль в мир. Я еле сдерживаю себя. Она будит меня по ночам, и я покорно встаю, чтобы налить ей чистой воды, покормить с ладошки, - иначе она не ест, вычистить ей туалет и поиграть с ней, если она вдруг в настроении: «Поймала! Поймала!» И она несется по комнатам и прячется под диваном или под кроватью, а я делаю вид, что не знаю где она, заглядываю в разные места, удивляюсь, что ее нет, но все же нахожу и опять: «Поймала! Поймала».  Она быстро устает и снова зовет меня за собой в кроватку. Ее теплый язычок касается моей ладони, когда я кормлю ее, и иногда, очень, очень редко, она лизнет в полудреме поглаживающую ее руку.
        - Ты обещала мне полную свободу, так отпусти.
        - Ты отвернулась от меня тогда, я почувствовала, когда я взяла котенка. Я и за это прошу у тебя прощения, наверно, я поторопилась. Ты знаешь, что я долго не могла к нему привыкнуть. Я сравнивала вас и виновата перед обоими. Теперь я знаю, что нельзя любить, сравнивая, никто никому не ровня, все особенные, и все же… - мы сравниваем. Ты была для меня больше, но и его я люблю.
        - Отпусти меня, ты обещала.
        Порой, когда я плохо себя чувствовала, я не могла подняться на ее зов.  Она ходила по кровати около моей головы и тихо, но призывно, мяукала.
        - Прости, мне нехорошо, не могу встать, поешь сама.
        Она устраивалась на соседней кровати, подогнув лапки под себя, и караулила меня всю ночь, чутко прислушиваясь к моему дыханию.
        - Я обязательно это сделаю. Вот сейчас я отпустила твою душу, излив свою. Как только это станет возможным, я развею твой прах там, где обещала, - в ботаническом саду, на склоне над фонтаном с возлежащей, полуобнаженной, в античном стиле, охотницей на рыб с копьем, но с отбитыми ступнями - следами «цивилизации» и обязательно вымою баночку, чтобы в этой пластмассе не осталось ни капли твоего естества, в воде у водопада. Баночку зарою там же, в зарослях. ОБЕЩАЮ. Твой ген останется навеки в атмосфере Земли в пределах твоего таксона, способный появится вновь в благоприятных для него условиях.
        - Зачем? Чтобы снова пройти этот нелепый, болезненный путь?
        - Прости! Но этому я помешать не могу. Это высшие законы, мы над ними не властны. И все же я надеюсь, что тебе со мной было лучше, чем с другими твоими хозяевами.
        -Хозяевами… – Жюли посмотрела на меня спокойным, умудренным опытом взглядом. Господи! Как вымолить у нее прощение? И все же я знаю, что она меня любила, я это вижу, в том, как она отводит от меня взгляд, ей хочется облегчить мне боль от потери. Спасибо, малышка, за
          ПОДАРОК В ДЕВЯТЬ МЕСЯЦЕВ ЖИЗНИ! Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! ОЧЕНЬ!

        Я плюхнулась на полупрозрачный, похожий на рыбий, пузырь с воздухом. Хорошо, что он был не сильно надут и мягко принял меня в свои объятья. В тот же миг нас закрутило и понесло вглубь тоннеля, я еле успела пригнуться, чтоб не стукнуться головой о неровности свода. Несколько минут страха в темноте, в несущемся потоке, и меня вынесло в просторную, освещенную тем же зеленовато-голубым светом, пещеру, и с водопадом выбросило в рукотворный бассейн. Ук уже ждал. Что я могла испытать, увидев совсем не тот самый Храм, который искала во сне в подземных тоннелях и переходах? Храм Ханумана? Полуразрушенный, в трещинах и сколах, в пыли и грязи, потерявший в серных парах свои краски, с кристаллическими желтыми и коричневыми наносами, но не потерявший узорчатых форм, величавости высоких сводов, необычности сохранившихся колонн, - умопомрачительно красивый, но не тот.  На огромном пьедестале вольготно расположившийся царь обезьян Сугрива, что-то рассказывает склонившемуся к нему, улыбающемуся, по данным священных писаний индуизма, не очень удачливому и забывчивому божеству, очевидно какую-то веселую историю. Фигура наклонившегося Ханумана гораздо больше и величественнее персоны главы обезьян. Он доминирует, он здесь предводитель и вершитель, он здесь не сын Ветра и наказанной апсары, а воплощение Бога Шивы и сам - божество. Его веселую улыбку портит сломанная челюсть, взор его глаз остер, жгуч, - будто-то он выискивает в радостно плещущихся в бассейне и расположившихся вокруг вайнарах врага. Лишь потом я заметила, что вся отделка, еденный ансамбль Храма, напоминает сад с деревьями, цветами, птицами и выполнен так искусно, что птицы щебечут, по листьям пробегает ветерок, а цветы благоухают, и вайнары - в счастливо расслабленных позах заслуженного отдыха. Только Хануман неестественно напряжен. Совершенно не свойственная стилистика для храмовых комплексов Индии, Юго-Восточной Азии и Китая. Похоже, у нас был свой предводитель обезьян. Впрочем, какое это сейчас имеет значение.  Реальность безжалостно вторглась в блаженство созерцания, - как всегда. Не представляю, могла ли она быть более безысходной.  Ук все это время молча смотрел в одном направлении, в сторону взгляда божества, за предел видимого, за нагромождение из камней обрушившейся части Храма.  Похоже было, что наш путь должен был пролегать туда. Куда? Зачем? В любом случае, мне нужен был отдых, я совершенно потеряла чувство времени. Сколько прошло после катастрофы? Часы? Дни? Недели? В каком времени я жила и как его исчислять? По каким вехам? Очень есть хочется. Есть? А что я ела, кроме оставшихся крошек черствого хлеба? И что пила? И опять отчаяние ворвалось в душу, терзая ее желанием быстрого и безоговорочного конца. Если в вашу психику однажды поселилось суицидальное настроение, вам никогда не избавиться от него никакими путями, тем более если этих путей не видно, а их вам действительно не видно. А вам в том положении, в каком оказалась я, что-нибудь видно? Не обольщайтесь! Если видно, значит вы так же далеки от безысходности, как и Ук. Естество кричало: «Хватит!» Я как сомнамбула нырнула в воду, с последним и четким желанием. Не знаю, какая сила у этой ящерки и зачем он меня спасает. В который раз, за какой период? Резкие перепады настроения – не лучшие из симптомов, но и не худшие. У меня нет таблеток. А без них… Я опять вся мокрая… Кто-то снова меня укрыл мягким и пушистым и подоткнул одеяло. Воображение подсказывает выходы, но черт его знает, какой из них выберет ум, разуму, увы, здесь делать нечего. Можно вообще остаться в выдуманном мире и продолжить жить в нем. Ну и что, что тебя никто не понимает? Разве тебя это колышет, ведь их там с тобой нет, а те, кто есть, - все друзья, как Ук. 

        Как и положено в Грузии, дни «очищения» для матери и новорожденной предпочтительнее провести в семье матери роженицы. Если подумать, в этом есть первобытный, архаический смысл: только что родившая женщина, тем более первенца, скорее всего будет спокойнее чувствовать себя со своей матерью и, именно она подарит ей первые навыки ухода за малышом. Я выждала какое-то время, не сразу же нестись на смотрины, и попала в плен. Малышка была пухленькой, кругленькой, розовощекой, веселой с вполне осмысленным взглядом, никаких гули-гули.  Она уже говорила на своем, только ей ведомом языке, и взгляд вполне соответствовал ее рассказу. И я его не то чтобы поняла, но чувствовала.
        - Боже мой! Ваша малышка рассказывает мне свой сон, посмотрите, она складывает звуки в фразы!
        - Вечно ты выдумываешь, - прозвучал приговор дедушки, - ей всего три недели, что она там может произносить.
        - Да ты послушай! И посмотри на ее мимику и выражение глаз. Ах! Ничего вы не понимаете! Да, солнышко, я тебя внимательно слушаю. Да, малыш! Да, булочка ты моя румяная с изюминками сознания в красивых глазках.
        Так Булочка – Мони вошла в мое сердце навсегда. И мы подружились.
        Такой запах абрикосового джема. Бабушка печет пирог, и Мони мнет свою порцию теста. Ничего, что перемазана, зато приобщается к кулинарии. У бабушки строгий нрав, все должно быть по расписанию, под ее присмотром, никаких поблажек она не допустит. Встать надо вовремя, умыться, позавтракать и на прогулку. Маленькую ручку крепко держит взрослая рука и не отпускает. Во дворе резвится детвора, но у Мони – час прогулки, и она следует за бабушкой. На пути –детская площадка, здесь можно поиграть, покататься на качелях, скатиться с горки, если одежда соответствует. Бабушка усадит на качели балансиры и покатает. А вот на обычных качелях всегда очередь, и иногда возникает неразбериха. Мони нервничает, теребит платьице, заглядывает в глаза бабушки, - она же защитит ее право на очередность.
        - Потерпи, пусть мальчик покатается.
        - Но ведь моя очередь.
        - Ничего, уступи, он маленький.
        - Это несправедливо.
        - Успокойся, пойдем пока на горку.
        - Не пойду. Опять кто-нибудь придет и усядется, и ты промолчишь.
        - Не груби.
        Мони отводит взгляд, сжимает руку и врастает в землю, не сдвинешь.
        - Сильнее, сильнее, толкай сильнее.
        Голубое небо, облака, кроны деревьев, трава, играющие дети, и все кружится в обратном порядке. Так здорово. Но счастью наступает конец, - и все в обратном порядке: рука в руке и путь домой. Дети резвятся во дворе, а у Мони - тихий час.
        - Не хочу спать.
        - Закрой глаза, и уснешь.
        Солнечные блики прокрались сквозь задернутые шторы, распороли занавески и рассыпали узор по лицу, рукам, покрывалу. Ветерок нарушил строй и вызвал фантастических зверей и чудищ, но Мони не страшно, - она носится с ними по горам и долинам, вздымая и опуская то одну, то другую ногу.
        Обед.
        - Не хочу это есть.
        - Это полезно.
        - Разве может быть полезным то, что ешь насильно?
        - У тебя растущий организм, и ему нужны определенные вещества.
        - А эти вещества не могут быть еще и вкусными?
        - Это вкусно. Не капризничай.
        - Вот Нан (это другая бабушка, по субботам и воскресеньям Мони отводят то к одной, то к другой бабушке, - всю неделю родители работают, с Мони сидит няня, а в выходные - богемная жизнь, тусовки, поездки, концерты, красавица мать – актриса и чрезвычайно благополучный в музыкальной сфере отец, мелькают на телеэкране, весьма занятые и востребованные люди, при этом не обделяющие себя активным отдыхом) мне все позволяет и все делает, как я хочу, и кушать мне дает только то, что мне нравится. Или она не знает, что полезно?
        - Поешь, пойдем играть.
        - Уффф…
        Игра, уж конечно, должна быть полезной и познавательной, но это Мони интересно. Она с удовольствием складывает пазлы, раскрашивает картинки, ужасно любит придумывать наряды для кукол и шить из остатков ткани для них платья. Когда она вырастет, она обязательно станет моделью, как ее мать.
        Прогулка, рука – в руке. Качели. Бабушка, сидя на скамеечке и постоянно поглядывая в ее сторону, разговаривает с какой-то тетей.
        - Тебя зовут Мони?
        - Моника, а тебя?
        -Лилико.
        Как здорово играть со сверстниками, тем более если они согласны следовать за тобой.
        - Бабушка, мы с Лилико друзья.
        - Ну вот видишь, как хорошо, теперь у тебя будет с кем играть.
        Мать Лилико улыбается.
        - Какая ты хорошая и красивая девочка.
        Вечер, после прогулки. Настает и мой черед.  Телефонный звонок.
        - Кэти, скажи, пожалуйста, бабушке, пусть она меня к тебе отпустит.
        - Кэти не до тебя, у нее дела.
        Застали ребенка при неправедном действии, как же так - без разрешения, но провокация уже подействовала, и я, естественно, прошу отпустить ребенка хотя бы ненадолго. Работает по-разному, чаще все-таки приходится подниматься к соседям, хотя я знаю, что Мони гораздо интереснее у меня. Она робко здоровается с моей мамой и ждет реакции, жду и я с замиранием сердца, - мама не всегда адекватна, а Мони просто необходима улыбка доброго приветствия. Наконец, мама улыбается.
        - Здравствуй, малышка.
        Малышка срывается с места и целует наклонившуюся бабушку, получая ответный поцелуй, и я чувствую, как и мои, и ее мышцы расслабляются. Мы это пережили.
        Играем в госпиталь. Куклы болеют, ломают себе руки и ноги, а мы их лечим, ставим шины, накладываем гипс, измеряем температуру, даем таблетки и микстуру, и Мони здесь главный и безоговорочный распорядитель. Весь наш инвентарь состоит из подручных материалов. Помню, как я в первый раз предложила ей проплыть по подводному царству и поохотиться на рыб. Ее это так удивило.
        - Здесь же нет моря?
        - Как будто…
        Это «Как будто» превратилось в девиз ее жизни.
        Надоело. Играем в прятки, благо, мест, где можно спрятаться, полно. Или выстраиваем стулья в ряд и едем на поезде, останавливаемся в поле, - у нас пикник, - нарезаем фруктовый салат, измазываемся в соку, но довольные предлагаем его всем попробовать. Вкусно! В скольких местах мы побывали и каких только странностей не повидали.  Позже мы осваиваем шашки и даже нарды. Она не выносит поражений, и мне долго приходиться объяснять, что и я ведь проигрываю и не плачу.
        - Ты взрослая.
        - Но, чтобы повзрослеть, надо научиться терпеть и поражения, разве не так?
        После очередного всхлипа:
        - Тебе легко говорить.
        Как-то я обмолвилась при ней, что так с ребенком обращаться нельзя, какого же было мое изумление, когда плачущая, возмущенная Мони, протестуя заявила бабушке: «Обращаться так с ребенком нельзя.» Чем взрослее она становилась, тем истеричнее делался и ее протест. Она хотела, чтобы все было так, как хочется ей.   
        - А вот Нан мне все разрешает.
        - Слушай, Милена, может, вы с ее бабушкой как-то договоритесь, как воспитывать ребенка, а то здесь ничего нельзя, а там все можно. Ребенок растерялся, не может понять, что же на самом деле можно, а что нельзя.
        Но нашим играм довольно скоро приходит конец. Звонок в дверь так скоро и так неожиданно и неумолимая бабушка в проеме - напоминание об обязательствах, приличиях и пределах дозволенности.
        - Ну куда ты торопишься, она только пришла, дай ей поиграть.
        Малышка с надеждой смотрит на меня, но… Все ее тело говорит о разочаровании, покорном, безысходном разочаровании. Я же, конечно, быстро устаю, - куда мне угнаться за молодым, полным жизни организмом, - оправдание, но язык ее тела и ее потухшие глаза для меня вечный, непреходящий укор и боль.
        Обязательно: легкий ужин, водные процедуры и сон под чтение книжки. Книги станут ее неизменными спутниками. Она даже станет писать стихи, не по годам по-взрослому.
        На каком-то этапе своей маленькой жизни она начинает огрызаться. Однажды она очень обидела Милену, и та ее оттолкнула от себя, потребовав попросить прощения. Крошечный, чуть выше колена, совершенно отчаявшийся человечек, вцепился ей в ноги, но бабушка, как всегда, была непреклонна. Рыдания сотрясали все ее тельце, она отчаянно взывала к пощаде, к защите, как любой беззащитный ребенок. Сцена была для меня невыносимо болезненной. Мне с трудом удалось тихо, осторожно, поцелуями, уговорами отвести ее от бабушки.
        -Солнышко, посмотри, как много для тебя делает Милена. Она тебя очень, очень любит, больше, чем весь мир, ты для нее самое дорогое существо, как ты можешь в этом сомневаться, а ты ее так обидела. Сквозь всхлипы и дрожь ее крошечного тельца я чувствую, как мои слова ложатся успокаивающим бальзамом на отчаявшуюся душу, и меня поражает ее способность в таком возрасте реагировать адекватно, осознавать и принимать аргументы, сопоставляя их с фактами и ощущениями. Может и другие дети такие, но Мони для меня – единственный неординарный ребенок, самый близкий за всю мою жизнь. – Попроси у нее прощение, скажи, что ты виновата. - Слезы еще текут, в шажках чувствуется боязливость, но она решается.
        - Бабушка, прости.  И она ждет, и я жду, что ее бабушка, наконец, сменит гнев на милость, это сейчас так необходимо, что я готова кричать: «Да что ж ты делаешь, этому ребенку как воздух нужна любовь и внимание, все ее капризы и истерики - плод нехватки именно их: любви и внимания». Какое облегчение, взгляд Милены смягчается, и Мони, уже без опаски, приникает к ее ногам.
        - Успокойся, - платочком вытерты слезы, - больше такого не говори, иначе ко мне не придешь. Будто у ребенка есть выбор. Да и у какого ребенка он есть? Был ли он у наших родителей в их детстве, или у наших бабушек… и дальше, и дальше…, и глубже, и глубже…
        Меня очень беспокоит Мони, настолько, что я отваживаюсь сказать об этом Милене. Девочке просто необходимы любовь и внимание родителей, - не молчаливо-самоотверженное служение бабушки, не дедушка, - умный и отвлекающийся от компьютера лишь по просьбе, опять-таки связанной с компьютером, а мать и отец. Она очень эмоциональный ребенок, к тому же способный к анализу. Ей нельзя сказать просто: «Нельзя», нужна аргументация – почему нельзя. Она умеет слушать и понимать, она уже личность. Но что значат мои слова? У них своя жизнь, и в этом раскладе я всего лишь посторонний, хотя и с некоторым приближением.
        - Кэти пришла, Кэти пришла! -слышу я крик из-за двери, радостный, звонкий, и подставленная щека цветет ожиданием.
        - Я тебе конфеты принесла.
        - Те, что я люблю?
        - А как же!
        Родители опять заняты, неделя у Нан, - ее забирают вечером, - суббота, воскресенье у Милены. Можно во двор, к детям, - уже можно, у Нан – свобода, которую она научится использовать.
        «Когда я вырасту и у меня будет ребенок, он будет первым в моей жизни, а все остальное потом, - эта записка, написанная ее рукой, хранится у бабушки, - результат серьезного разговора:
        - Они все время заняты, неужели нельзя и меня взять с собой?
        - Они много работают. Когда ты повзрослеешь, ты поймешь, как много труда и сколько сил нужно, чтобы сделать успешную карьеру.
- А когда отдыхают или идут на концерт?
- Там их друзья, все взрослые, никто не водит своих детей на такие мероприятия. Ты хочешь быть моделью. Тебе тоже придется от многого отказываться, чтобы быть успешной.
- Я так никогда не поступлю. – И она произносит ту  фразу, которую потом запишет в записке.
- Знаешь! Давай, ты это сейчас напишешь, а я спрячу и покажу ее тебе, когда ты повзрослеешь. Уверенна в том, что и тогда будешь думать также?
- Уверенна.
        Она уже школьница, и появились проблемы общения со сверстниками. Ее желание любви девальвирует в желание быть признанной, причем всеми окружающими. Она использует свой багаж знаний, довольно большой для ее возраста, и непомерное воображение, но слишком эмоционально. Повышенные тона с нотками истерики не дают ей возможность стать лидером, более того, она превращается в изгоя, над которым можно и посмеяться, особенно над воображением. Она часто высказывается о нем, как о реальности, вызывая либо смех, либо откровенное пренебрежение. Дети – жестоки, им неведомы полутона. Подслушанный разговор, насмешка, издевка и первая попытка суицида. Она вскрывает себе вены.  Боль и неумолимая безысходность становится ее молчаливым спутником, спрятанным за смехом безмятежности. Нервная система ребенка обнажена, она еще не заросла наносами жизненного опыта, восприятие не стало тягучим, а желание быть востребованной у Мони непомерно велико, каждое сказанное слово и действие режет ее, как лезвие бритвы…
           
                Жизнь коротка,
                В походе за смертью,
                Ушедшая в дверь
                За порог бесконечного…

                Обида… переживание,
                Осмысление сложное.
                Сердце ж горит
                До бесконечного…

                Увидеть рассвет
                В усохших слезах,
                В побежденной ночи,
                До бесконечного…

                Робкие звуки,
                В спасенной заре.
                Но боль не оставит
                До бесконечного…

                Одиночество режет,
                Не осилив печали,
                Мысль уводит за грань,
                За порог бесконечного…
      
        Почему не били в колокола, почему?  Хотя я практически не знаю, что на самом деле произошло, и что было предпринято. Как говорят: «Истина в мелочах». Я не могу знать их все, невозможно, и потому все это отчасти субъективно и опирается только на мое восприятие, но…
               
                Вскрытые вены
                Жертвы Иш Таб,                ( богиня суицида и
                Благо лишь в смерти              жертвоприношений             
                Вещает астрал                у индейцев майя)
               
        Это уже издевка над моими неотвязными мыслями, я-то понимаю клиническую составляющую моих проблем, но не ребенок, - не ребенок!
        Её перевели в другую школу, вроде, с лучшим результатом, или она научилась скрывать проблемы. Улыбчивая депрессия, - моя улыбчивая, приветливая, жизнерадостная девочка, со смехом колокольчиком, - целое поле фиолетовых колокольчиков, можно упасть и утонуть в цвете, аромате и звонком переливе звуков с ярким солнцем в вышине. Моим солнышком с большими круглыми глазами.
        У Мони уже есть сестренка, и ей кажется, что любят ее больше. Наступит момент, когда и это прозвучит в ее чувственном, ярком протесте: «Лали умная, спокойная, послушная, красивая, нежная девочка, которую можно любить, а меня никто не любит, и я никому не нужна. «Бездельница и ни к чему не способная девочка», -повторяет она слова своего отца, сказанные в гневе. Ревность к красавице матери, которую чаще всего встречают восклицанием: «Как красиво ты выглядишь», - однажды вырывается ее восклицанием: «А как же я, красиво не выгляжу?» И я в этом участвовала. Приходится спешно исправлять промах.
        - Ты всегда красива, как красива сама молодость, и это так очевидно, что не требует лишних слов.
        - Ну, если бы вы мне это хоть иногда говорили, мне бы не повредило.
        Я с болью вспоминаю три очевидные ошибки, которые допустила в общении с ней и которые жгут мне душу. Первая. Она еще маленькая. Я купила билеты в театр им. Грибоедова на детский спектакль. Естественно, бабушку не снабдили соответствующим нарядом, на это ведь не рассчитывали, а я с дуру просто ляпнула: «Милена! Ты не могла одеть ее попраздничнее!»  Идиотка, вот как можно было это исправить? Мони будто уменьшилась, поникла, молча переглянулась с бабушкой. – «А! Ну, да! У тебя же здесь нет нарядов», - беспомощная попытка реабилитации. Она была зажата весь вечер. Ко всем неприятностям, я решила купить цветы, чтобы она могла преподнести их принцессе (дети же обожают принцесс) и долго носилась по площади в их поисках под ее приниженным взглядом, наконец купила какой-то нескладный букет, и мы с опозданием вошли в зал. За нами сидели мать с мальчиком, и я, чтобы не мешать ребенку видеть сцену, села перед матерью. Весь спектакль он бил ногами в спинку кресла Мони, мы поворачивались, пытались дать понять, что нам неудобно, попросили этого не делать. Мать мальчика всего один раз остановила его, но он тут же восстановил свои действия. Надо было поменяться местами с Мони, но мне мешали приличия, а им вот –нет. Потом мы с опозданием поднялись на сцену и догнали принцессу лишь на выходе, внизу лестницы, в накинутом на ее наряд пальто, торопящуюся и, конечно, это уже не было феерией. Я полностью разочаровала ребенка, и когда в следующий раз, я купила билеты уже на другой спектакль, то совершенно сознательно спросила: «Хочешь пойти со мной или с бабушкой?», не сомневаясь в ответе.
        Вторая. В один их субботних вечеров я застала малышку в весьма возбуждённом состоянии, в предвкушении праздника. Оказалось, что она с одноклассниками собралась в Макдональдс и ждала, что за ней заедут. Время шло, но никто не появлялся и не звонил. Наконец, я предложила ей позвонить самой и выяснить причину задержки, - может, что-то произошло. Дедушка дал свой телефон, тогда у нее еще не было своего мобильного. Не думала, что придется столкнуться с такой аморальной жестокостью.
        - Знаешь, Натука сказала, что если пойдешь ты, то она не пойдет.)
        - Вы мои друзья или Натуки?
        - Ну, с Натукой мы дружили еще раньше, просто произошло кое-какое недоразумение.
        Она швырнула телефон, стала кричать об измене, о том, что никогда бы не поступила так ни с одним из своих друзей, что ее постоянно предают. Я не могла опомниться. Даже для меня, прошедшей через множество предательств со стороны самых близких мне людей, это было чересчур.
        - Собирайся, мы поедем в Макдональдс, пусть они нас увидят.
        Я не могла понять, как такое могли допустить родители этих детей. Наверняка же они знали, с кем вместе идут их любимые чада, и кто-то же их сопровождал? Меня ждало еще большее удивление, когда бабушка с дедушкой заявили категорический отказ. Грешна, в тот момент я даже подумала, что вполне могу опрокинуть случайно тарелку с едой на голову этой Натуки, и не только на нее, и что и мне нужен сдерживающий фактор. Я просила, аргументировала необходимость этой поездки, и все это время глаза Мони горели огнем надежды.
        - Пусть ее родители разбираются с ситуацией, мы не вмешаемся. И я сдалась.
        Сколько раз я видела, как затухал этот ребенок, и проклинаю себя за то, что не наплевала на все приличия, не стала слушать ее умеренную бабушку и ушедшего в компьютер дедушку, не взяла ее за руку и не отвезла в этот треклятый, убогий ресторан и, может, даже не опрокинула, этак нечаянно, тарелку с едой на головы этих подростков или даже на присутствующих там взрослых. Мне так хотелось это сделать, а вместо этого я сдалась и, опять очень-очень разочаровала свою малышку.
        У нее опускаются плечи, она так беззащитна. Я знаю, что она не ангел, но мне от этого больно не меньше, потому что я остро чувствую ее боль, может, именно потому, что мне самой ой как досталось.  Затихшая, уменьшившаяся, она молча скрывается за дверьми своей комнаты. Ни звука не слышно оттуда. Наверное, они были правы, что не вмешались, но не я… - я живу с этим…

        Я открываю глаза и вижу Ука, усевшегося на груде камней. Эта маленькая ящерка решила, по какой-то одной ей ведомой причине, расчистить это нагромождение. Часть глыб с вершины ей уже удалось скатить, и они разбросаны по полу храма.  Теперь, очевидно, она ждет моего участия. И как она только не устает? Голодная, побитая, почти без сил, как я могу ей помочь, да и зачем? Я даже не знаю сколько времени здесь мытарюсь. Впрочем, лучше что-то делать, чем сидеть или спать и грезить прошлым. Я с трудом взбираюсь на насыпь, некоторые камни сами скользят вниз из-под ног, я падаю, приобретаю новые ссадины и порезы, что толку обращать на них внимание, и снова лезу. Ук ловко поддевает глыбу, мне остается ее подтолкнуть, когда с большим, когда с меньшим усилием, последние камни у подножия приходится растаскивать, и это тяжелее всего. Наконец круг очищен, и я могу повернуться и посмотреть, что же мы так тщательно освобождали. Хочу сесть, расслабиться и так смотреть. Предчувствую что-то необычное и не ошибаюсь. Ворота, иначе эту громадину не назовешь, занимают пространство от пола до потолка, но не имеют соответствующей ширины, нет, не то, - это не плоскость, а две полусферы, в свою очередь разделенные на три компоненты, каждая из которых – фрактал, и вряд ли их назовешь математически чистыми, биологически возможными, алгоритмически программируемыми, настолько они сложны. Глаз теряется в каждом по отдельности, не находя общей составляющей, тем более сложной для восприятия нашим зрением, так как искривление сферы - не Эвклидова геометрия, и искажает либо фактуру, либо сами рельефы, хотя назвать их таковыми значит прибегнуть к большому допущению. Я пытаюсь увидеть хоть что-то ясное моему восприятию, оглядываю все стороны, хожу то направо, то налево, то отступаю, то приближаюсь и ни в одно мгновение не нахожу точку раскрытия ни одного из них. Изменение ракурса вызывает изменения в рельефах, - выпуклости, вогнутости, - все известные архитектурные и художественные хитрости меркнут перед этими меняющимися формами. Только в один, но ощутимый момент, когда я стояла на довольно далеком расстоянии от ворот, на перпендикуляре к его створкам, - все точки собрались в тот минимально классический фрактал, имеющий симметрию, но и эта картина сложилась как общность на всей поверхности ворот, тогда как в его шести частях игра в перемены не прекращалась. И тут в полотно формы включились цвета, как будто ждали знака, той ключевой формы, которая запустила новую компоненту и внесла новый хаос. И сколько их может быть? Этих компонент? Думать о цветах я просто не могла, их смена была еще большей загадкой, которую без соответствующего оборудования изучить вряд ли было возможным, Яркие, темные, мягкие, ядовитые, пастельные, умиротворяющие и возбуждающие, - пугающие. Я не выдержала и, хотя звука не было, - пока, - я закрыла уши и резко отвернулась.
        - Домой!
        Похоже, эта злосчастная яма превратилась в мой дом, - я хотела именно туда. Покоя! Успокоения! И сна - без сновидений.
        Ук понял. Мы повернули к бассейну, и я, как мне казалось, в последний раз взглянула на фигуру Ханумана. Но мысли, тревожные, беспокойные, не оставляли.
        Как это могло состояться? Такая степень владения хаосом? В древности? Какой техникой? Какими знаниями? Я поняла, что вся моя жизнь стоила того, чтобы увидеть эту красоту созидания, но больше я ее видеть не хотела. Страх моего сна говорил о недобром, и мне не хотелось встретиться с ним наяву.
        Как оказалось, по всему потолку пещеры, по которой текла серная река, были вделаны кольца на довольно близком расстоянии друг от друга, и по ним вполне можно было передвигаться. Укова дорога, - смешно. Проделала бы ли я этот путь в своей прошлой жизни? Вот так, повиснув над рекой и вдыхая ее пары до одури? Кто знает? К тому же прошлой жизни уже не было. И странно, мне уже не хотелось умирать.  Так что я прошлась по краю бассейна и, взобравшись на спину, опершегося на стену Храма, вайнара, вцепилась обеими руками в кольцо. Чтобы подтянуть ноги, понадобился целый запас ухищрений.  Как оказалось, в гору идти было легче. Я тупо переставляла конечности, тупо и упорно, потом лезла по щипам, по спирали, - почему мы прыгали? Если можно было спуститься? А! Не было освещения? А сейчас есть? Да какая разница уж теперь.
        Сон был долгим и опять в чем-то мягком, теплом и пушистом. В первый раз за все это время я проснулась спокойной и отдохнувшей и увидела, что лежу в оранжевом пуху, таком мягком, теплом и пушистом, пахнущем абрикосами. Стоило мне проснуться, как он стал оседать и превращаться в дымку, уплывая вверх и просачиваясь через крышку люка. Мне не мерещилось, оказывается это одеяло существовало. Ук, усевшись на щип, не мигая смотрел на меня и будто спрашивал, готова ли я принять еще одно чудо.
        - Ну, давай, что там у тебя еще?
        Позиция – на моем плече, похоже, его привлекала, так что мне пришлось несколько вывернуть шею, чтобы его разглядеть. На открытой лапке, отливая золотом, лежало нечто, похожее на семечко.
        - Нет! Нет! Нет! Я не буду орошать его своей кровью, даже если это капля.
        Но буравчики его глаз отражали такое количество доводов, что логика моих аргументов тухла, как оплавившаяся свеча.
        -И что будет?
        Капля моей крови и его плевок - опять. В лапке уже не семечко, а плод, очень похожий на абрикос, - или это мне хотелось, чтобы это был именно абрикос? Боже! Как я хочу есть и пить. Ноготок точно разрезает его на две половинки, - в середине косточка, логике не противоречит, если не думать о том, как оно преобразилось.
        Какое наслаждение впиться зубами в эту сочную мякоть и пить сладкий, ароматный сок, а потом жевать и жевать, не глотая мякоть, пока не останутся только жесткие, безвкусные нити клетчатки, но для изголодавшегося желудка и они – амброзия.
        Косточка расколота, и в ней золотое ядрышко с прожилками цвета крови. Надо выходить на поверхность и сажать.
        - Как ты себе это представляешь? Там либо проливной дождь, гром, молнии, темень несусветная, холод невыносимый, либо жгучее солнце, и все это с ураганным ветром, и неизвестно, где вздыбится вулкан или гейзер обожжет, болото затянет или наводнение нагрянет величайшей волной.
        С ума сойти! Я об этом говорю, будто это совершенно нормально и привычно. Что со мной? Фракталы? Они повлияли?
        - И чем дышать?
        Ук поднимает скорлупу и медленно снимает кожицу, слой за слоем, не обрываясь, - она тянется прозрачной лентой, растягиваясь в ширину по мере удлинения. В это можно завернуться, и это урегулирует все температурные проблемы и проблему с дыханием. Две скорлупки. Два костюма. И ему он тоже нужен? Остатки преобразуются в оранжевый пух. Так это не первый плод. Сколько их было? Почему я не помню? Шок? Тогда почему я помню саму катастрофу, разве это не больший шок?   
        - Откуда ты взялся? Что ты такое? Почему ты манипулируешь моим сознанием?
        Он перебирает своими четырьмя лапками и укает. Неподвижный взгляд молча говорит, - «Невозможно воспринять все разом, всему свое время.» А может, я сама это себе говорю. Уговариваю…
        Странно, но я совершенно точно знаю, как мне надо действовать. Снимаю с себя все оставшиеся клочья одежды, заворачиваю в них свои записи и прячу под собранную груду мусора листьев и веток в первой камере. Кому предназначено это послание? Заворачиваюсь в ленту и чувствую, как она распадаясь проникает внутрь меня, сливаясь с моим естеством, не вызывая никакого сопротивления. ВТОРЖЕНИЕ!


        Интервенция (лат.) –вторжение, вмешательство.

        Таксоно;мия (от др.-греч. - строй, порядок и— закон) — учение о принципах и практике классификации и систематизации. сложноорганизованных иерархически соотносящихся сущностей. Принципы таксономии применяются во многих научных областях знаний, для упорядочивания объектов географии, геологии, языкознания, этнографии и всего многообразия органического мира.
Таксо;н (лат. - мн. ч.  от др.-греч.— «порядок, устройство, организация») — группа в классификации, состоящая из дискретных объектов, объединяемых на основании общих свойств и признаков. Классификационные системы, использующие понятие таксона, обычно носят иерархический характер; применяются они в языкознании, библиографии и других науках, но прежде всего в биологии, а именно — в биологической систематике.

        Вайнары - согласно индийской мифологии высоко разумные существа, похожие на обезьян, живущие в одном из ближайших к нам миров –Кампурша Варше. Продолжительность жизни в этом мире 1000 лет. В Индийской мифологии есть много упоминаний и о параллельных мирах, где жизнь намного длиннее. Самая большая продолжительность жизни в мирах Богов и в Адах. Она там так велика, что кажется людям вечной.

        Апса;ры (санскр. - «многоводные») — полубогини в индуистской мифологии, духи облаков или воды (ср. с нимфами в греческой мифологии). Изображались в виде прекрасных женщин, одетых в богатые одежды и носящих драгоценности. В ведийской мифологии являлись жёнами и возлюбленными гандхарв (санскр. - «благоуханный») — класс полубогов в индуизме. При переходе в индуистскую мифологию апсары приобрели функции небесных танцовщиц и куртизанок. Также, по преданиям, апсары ублажают павших в бою героев в раю Индры (ср. со скандинавской Валгаллой или Раем в исламе). Мать Ханумана находилась под действием проклятия, обратившего её в ванару, носила имя Анджана (отсюда одно из имен Ханумана — Анджанея) и была женой Кешари, могущественного воина из расы ванаров. Однажды, когда она гуляла в горах, её увидел пролетавший мимо бог ветра Ваю и был сражён её красотой. Ваю овладел Анджаной. Так на свет появился Хануман и отсюда его первое имя — Марути (сын ветра).

        Фракта;л (лат. fractus — дроблёный, сломанный, разбитый) — множество, обладающее свойством самоподобия (объект, в точности или приближённо совпадающий с частью себя самого, то есть целое имеет ту же форму, что и одна или более частей). Термин «фрактал» введён Бенуа Мандельбротом в 1975 году и получил широкую известность с выходом в 1977 году его книги «Фрактальная геометрия природы».
Обладает нетривиальной структурой на всех масштабах. В этом отличие от регулярных фигур (таких как окружность, эллипс): если рассмотреть небольшой фрагмент регулярной фигуры в очень крупном масштабе, то он будет похож на фрагмент прямой. Для фрактала увеличение масштаба не ведёт к упрощению структуры, то есть на всех шкалах можно увидеть одинаково сложную картину.
Является самоподобным или приближённо самоподобным
Многие объекты в природе обладают свойствами фрактала, например: побережья, облака, кроны деревьев, снежинки, система кровообращения