С. Чемберлен. Исповедь бродяги

8
Марш на Паррас.

13 ноября позорному перемирию наконец пришел конец, и 24-го генерал Вул, оставив четыре роты добровольцев при гарнизоне Монклова, выступил с остатками своей дивизии на Паррас, что примерно в 180 милях к юго-западу. Люди под командованием Вула завели столько знакомств с темноглазыми страстными дочерьми Монкловы, что гвардейцы Провоста вынуждены были отгонять их, поскольку они сотнями следовали за нами, некоторые пешком, некоторые на пони и осликах, а некоторые даже в примитивных повозках на двух колесах (мексиканская арба), запряженных волами.

 

В первый день мы прошли всего девять миль и разбили лагерь на ферме по разведению крупного рогатого скота. Вечером нас накрыло сильное торнадо, которое хорошо поигралось с вещами Старого Гарри; палатки сдуло, груженые возы опрокинуло, наши лошади разбежались врассыпную, а воздух был наполнен клубами пыли, несмотря на дождь, который лил потоками. На следующее утро солнце светило ярко и ясно, и мы, наведя порядок, возобновили наш марш, который был очень тяжелым для пехоты, так как день был жаркий, а дорога пыльная. Заросли чапарраля возвышались, как стена, по обеим сторонам дороги, и скопление пыли в них душило.  Около двадцати миль считалось хорошим дневным переходом, хотя расстояние, которое мы преодолевали, зависело от воды, которая была скудной и бедной, часто содержащей большое количество минералов, а иногда горячей и кипящей.
Во время этого марша я часто сопоставлял огромную разницу между регулярными и добровольческими войсками и пришел к выводу, что драгуны намного превосходят по материальным возможностям любую другую армию и  род службы. У нас были солдаты, служившие при Наполеоне, польские уланы, французские кирасиры, венгерские гусары, ирландцы, ушедшие со службы у королевы и присягнувшие на верность дяде Сэму и одевшие синее сукно.
Все наши офицеры были выпускниками Вест-Пойнта или, в худшем случае, были умными и образованными джентльменами, часто суровыми и деспотичными, однако они гордились тем, что хорошо одевали и кормили своих солдат, чтобы они были довольны и примирились со своей участью.
Офицеры-добровольцы, напротив, сегодня могут связать человека, а завтра будут пить и играть с ним в карты, своих любимцев освобождать от строевой и караульной службы, короче говоря, большинство из них были совершенно некомпетентными и позорящими свою профессию. Исключение составляли две роты «Quincy Rifles» (Ружья Куинси) в Первом Иллинойсском полку под командованием братьев Морган, и рота «Немецких стрелков», сформированная в Техасе под командованием капитана Коннорса, старого драгунского сержанта. Однажды, когда наша команда стояла в арьергарде, я заметил бедного оборванца, сидевшего у дороги и выглядевшего совершенно изможденным. Он вытряхивал гравий из своих ботинок, когда полковник Хардин подъехал к нему и строго спросил: «Кто позволил покинуть строй!?»
Он ответил: «Никто, но мои ноги так сильно болели, что я был вынужден остановиться, чтобы вытряхнуть обувь». Хардин, который был дьяконом в пресвитерианской церкви у себя дома, поклялся, «что если он немедленно не двинется дальше, то его погонят штыками». Боец встал и поковылял дальше, бросив на своего "христианского" командира мстительный взгляд.
Во время этого марша мне постоянно вспоминались сцены из «Дон Кихота», ибо все вокруг - одежды, обычаи и здания были заимствованы из Старой Испании, лишь с небольшими изменениями. Меха с вином и причудливые старинные постоялые дворы с веселыми дульсинеями существуют здесь во всей своей первозданной чистоте! Окружающий пейзаж, когда мы приблизились к Паррасу, был грандиозно великолепным: высокие скалистые горы, глубокие каноны с дикими страшными проходами, которые дюжина решительных людей могла бы часами защищать от нашей армии.
Нашему наступлению не было оказано никакого сопротивления. Партизаны довольствовались тем, что околачивались вокруг наших флангов и тыла, и они служили лишь для того, чтобы держать нашу колонну надежно закрытой. Горе было несчастному солдату, который отставал. Враги его тут же заарканивали, раздевали догола и проволокивали через заросли кактусов, пока его тело не становилось полным игольчатых шипов, после чего его интимные места отрезали и запихивали ему в рот, оставляя затем умирать в одиночестве среди чапарралей, или быть съеденным заживо стервятниками и койотами. Таковы были повседневные действия партизан.

 
Пасо-дель-Диабло — это странная причуда природы, перевал или каньон через Сьерра-Мадре, примерно в девяти милях к северу от города Паррас. Перевал явно имел вулканическое происхождение, громадные скалы лежали кучами и стояли титаническими нагромождениями самых причудливых форм, со слоями пемзы в разных местах. Ожидалось, что это место будет нашим, и генерал Вул направил Арканзасский Кавалерийский полк полковника Йелла, чтобы захватить и удержать его, если это возможно. Они нашли его незащищенным и стояли здесь лагерем, пока не подошла дивизия. Это было дикое, устрашающего вида место, и пока мы пробирались через его узкие проходы между нависающими скалистыми стенами, я дивился преступной апатии мексиканских властей. Десять человек с ломами за один час работы могли сделать его непроходимым на несколько дней. Но на нашем пути не было никаких препятствий, и наша армия с ее огромными обозами благополучно прошла и расположилась лагерем в гасиенде Эль-Абуха, в пяти милях дальше.

 
 

Пасо-дель-Диабло.

Впоследствии я услышал предание, связанное с перевалом, которое я назвал Легендой о Сан-Патрисио и Дьяволе.

Его Сатанинское Величество, скитаясь по свету в поисках жертвы, пришел в Паррас, чтобы соблазнить некоего святого отца по имени Патрисио, имевшего репутацию святого первой воды. Дьявол предложил святому отцу долгую жизнь и единоличное владение золотым прииском, в обмен на его душу.

Св. Патрисио согласился на сделку при двух условиях: во-первых, добычей должен заниматься Дьявол, во-вторых, золото должно быть окроплено святой водой! Его Сатанинское Величество, несомненно опьяневший от изобильных вин Парраса, согласился на условия, и в сопровождении доброго падре отправился в эту часть Сьерра-Мадре, и начал работать.

Был прорыт котлован, и вскоре золото было выброшено наверх в большом количестве. Добрый отец полил Святую Воду с таким усердием, что часть ее брызнула в яму и попала прямо на дьявольского шахтера! Эффект был потрясающим! С воем ярости и в адской злобе дьявол ринулся через гору в свою подземную обитель, оставив святому отцу свою душу, золото и долгую жизнь, а Паррасу новый проход через горы, сокращаший дорогу от Монтерея на двести миль.

Если какой-нибудь еретик сомневается в истинности легенды о Святой Церкви, пусть отправится в город Паррас в штате Коауила, посетит церковь Сан-Патрисио и найдет там некоего толстого отца Гуиса, который рассказал это мне, и он сможет услышать это снова, из святых уст доброго человека, как и многие другие легенды такой же несомненной правдивости, и ему будет показана картина сомнительного достоинства, изображающая святого,  льющего святую воду,  и дьявола с хвостом, который прорывается через гору, окруженный красным и синим пламенем.



9
Дуэль в спальне.
Город Паррас, до которого мы добрались на следующий день, насчитывал около пятнадцати тысяч жителей и был расположен на красивой равнине, у подножия высокой горы. Климат там непревзойденный в мире; воздух настолько чист, что мухи и комары неведомы; груши, виноград, гранаты, оливки и дыни всех видов растут в изобилии, и они самого лучшего качества. Пшеничные, кукурузные, овсяные и ячменные поля покрывают равнины, а местные вино и бренди славятся по всей Мексике. В городе есть Цитадель, и обычно ее гарнизон насчитывает около трехсот человек - для защиты от липан-апачей и команчей, но все мексиканские солдаты ушли до того, как мы прибыли.

 
 
Паррас.
Я наслаждался жизнью в этом месте в полной мере. Я каждый день бывал в городе, делал зарисовки для офицеров и пережил различные приключения. Женщины Парраса обладали большей красотой, чем им полагалось. У некоторых такая же светлая кожа, как у наших девочек из Новой Англии, и такие очаровательные великолепные глаза! и черные блестящие волосы! Какие маленькие ножки и ручки, и божественно изящные формы! Часто матери в тринадцать и бабушки в тридцать, они становятся ворчливыми старыми каргами в сорок.
Я познакомился с семьей по имени Веласко, в которой были сестры-близнецы, настолько красивые, что их называли «Eн dos hermosas hermanas» (две прекрасные сестры). Обе были так безупречно красивы, что я не мог решить, кем из них больше восхищаться. Глядя в залитые любовью глаза Нины, я был готов к вечной верности ей, но в следующий момент, слушая сладкую мелодию песен Розиты, я чувствовал себя так, как будто был ее рабом навеки, а закончилось все  тем, что поклялся в любви к обоим!
Девушки с большим интересом позировали, и я пробовал сделать их портреты, но видя, как трудно выразить их красоту, в отчаянии бросил это дело. Красавицы с удовольствием завивали мои длинные волосы и часами укладывали их по своему вкусу. Но по возвращении в лагерь я обнаруживал, что виновен в размножении множества местных насекомых, увы! очаровашки, как и все мексиканцы, собирали большие запасы пиахос (piajos, вшей) не только для домашнего потребления, но и для раздачи своим друзьям.
Я все еще дежурил ординарцем лейтенанта Эйба Бьюфорда, но моя служба заканчивалась к девяти утра, и имея постоянный пропуск, я большую часть времени проводил в городе со своими прекрасными подругами, сопровождая их на танцы фанданго или в театр, делая им подарки, и нас хорошо знали во всех увеселительных заведениях Парраса. Но тут произошел случай, положивший конец моему счастью. Однажды утром я остановился у дома Веласко, привязал свою лошадь во внутреннем дворике и вошел в спальню молодых дам с беспечностью старого друга семьи. Это была моя большая ошибка — я должен был прислать свою открытку! Две мои прелестницы были в постели, но не одни! Черная лохматая голова мексиканца лежала на подушке между вороными волосами Розиты и Нины!
Я узнал в перехватчике некоего Антонио, ренегата, который руководил нашей армией. Преодолев свои чувства, я собирался удалиться с приличествующей гордостью, когда сладострастный негодяй вдруг вскочил с вытащенным из-под подушки мачете, и накинув одеяло на левую руку, бросился на меня, как дикий зверь. Похотливые барышни при этом, вместо того чтобы упасть в обморок от страха, уселись на постели и закричали: «Браво! Браво! Буэно Антонио! матар! матар эль гранде пендефо!» (Браво! Браво! добрый Антонио! убей! убей большого дурака!).

 
 
 
Какие очаровательные создания! Я выхватил саблю и мгновенно встал на защиту. Он был активен, как кошка, но скоро я обнаружил, что смогу сделать все для того,   чтобы его уродливый нож не попал мне между ребер, в то время как все мои порезы и удары оставались пока что только на его чертовом одеяле. Не раз его нож царапал мою куртку, но и только. Я слышал, как нежная Нина сказала: «Анда! Andal mia dulce, rnia ahna! (Быстрее! Быстрее! Моя милая, моя душа!), в то время как Розита самым сладким голосом бормотала: «Антонио, mia amor, punga el gringo, que la cama!» (Антонио, любовь моя, зарежь иностранца и иди спать!)
Как же меня обрадовали слова моих милых! Но я не упал духом и, наконец, сумел нанести моему противнику страшный удар по одной из его голых ног, заставив его выронить нож и с воем упасть, потеряв уважение красавиц.
Оставив злодея лежать на полу истекающим кровью, я изящно вышел и вернулся в лагерь, испытывая глубокое отвращение к непостоянству женщин, в особенности к мексиканским сеньоритам.
Однажды, вскоре после этого небольшого происшествия, майор Билл отправился в Паррас с патрулем. под командованием старого сержанта Джека Миллера.
«Старый Бриллиант» по прибытии в город остановился на Плазе перед магазином пульке, вошел и сообщил испуганному владельцу, что весь его запас спиртных напитков конфискован для Соединенных Штатов Америки, которые он представляет!
Патрульным приказали наполнить фляги и еще угоститься трофейными табаком и вином. Они желали коньяка, и такова была дисциплина Второго Драгунского полка, что ему повиновались безропотно! Мускат смешивали с водой, которую давали своим лошадям, и сообщалось, что их кони стали такими же пьянымии, как и всадники. Когда они израсходовали и растратили все, что могли, милостивый майор разрешил лавочнику оставить себе то, что осталось, и послал свой патруль по улицам, чтобы арестовать всех добровольцев и доставить их на Плазу.
Драгуны, совершенно пьяные, носились по улицам, размахивая саблями и стреляя из пистолетов, с большой жестокостью расправляясь с добровольцами, рубя саблями надвое. Офицер сообщил о выступлении генерала Вула, когда подполковник Дон Моррисон из 2-го Иллинойского добровольческого полка был отправлен в город, чтобы арестовать майора и его людей.
Нашей роте приказали идти с ним. По прибытии в город мы обнаружили, что все определенно блестяще. У майора было около пятидесяти заключенных-добровольцев на площади, и он произносил перед ними, прямо из своего седла, пламенную речь. Я не думаю, что его аудитория безоговорочно поверила его замечаниям, поскольку он продолжал в таком тоне:
— «Вы, мятежные собаки! Я прикажу вас всех расстрелять за постыдное поведение! Не слышу ответа, вы, псы! Гениально, ей-Богу, гениально! Я сам  вас всех застрелю!».  Дон Моррисон въехал в толпу, арестовал оратора и приказал ему сдать саблю и явиться к генералу Вулу. Билл бросил саблю и ускакал, бормоча: «Отлично! Гениально, ей-Богу! Быть помещенным под арест чертовым полицейским-добровольцем!».
Мы обнаружили, что патруль был виновен во многих правонарушениях, арестовывая как тех, у кого были пропуска, так и тех, у кого их не было. Во время мессы они въехали в церковь Сан-Хосе, где стояли коленопреклоненные женщины и дети, и с ругательствами и непристойными шутками арестовывали солдат, имевших разрешение присутствовать.
Майор Билл, после нескольких дней ареста, был освобожден, его охрана уволена из-под стражи, а Джек Миллер, лучший унтер-офицер в полку, был разжалован в рядовые!






10
Форсированный марш.
Мы оставались в лагере в Паррасе до середины декабря. К этому времени я довольно хорошо зарисовал это место и сделал целую коллекцию рисунков выдающихся зданий. Некоторые из церквей были для меня не менее интересны, чем музеи, в которых было много картин местных художников, в большинстве случаев причудливых и гротескных, но все же демонстрирующих большую смелость дизайна и неразвитый талант. Затем были огромные Святые и Распятия, великолепные алтари, сияющие варварским золотом. Пришло сообщение, что в  110 милях к юго-востоку Санта Анна с крупными мексиканскими силами направляется из Сан-Луис-Потоси, чтобы атаковать меньшую армию генерала Уорта в Сальтильо.
Немедленно забили  барабаны, затрубили горны «Сапог и седло», фургоны были загружены, больные увезены в Цитадель, а одна рота регулярной пехоты осталась для их охраны. Через два часа после получения донесений мы повернулись спиной к Паррасу и его прелестям, и обратившись лицом к югу, наша маленькая дивизия начала один из самых необычайных маршей, когда-либо совершенных.
В первую ночь мы остановились на берегу ручья, ведущего в Пасо-дель-Диабло. Возобновив поход в два часа ночи, мы шли весь день по очень пыльной дороге и прошли более сорока миль. Это было ужасно для пехотинцев, хотя их рюкзаки везли в фургонах, и драгуны в арьергарде везли слабых, а многие уклонялись от арьергарда и прятались в часовне, и это при полном знании того, что мексиканские бандиты постоянно следят за нашими отставшими. В этот день погибло несколько человек, и мы могли сказать, что бедолаги встретили свою судьбу в окружении канюков, коршунов и грифов, всегда парящих в небесах над местом смерти.
 
 

Вторую ночь мы расположились ночлегом в дороге и спали в графике марша: подъем в 2 часа ночи, завтрак приготовлен и съеден, и через полчаса мы снова тронулись в путь. Дорога была пыльной и безводной, но в этот день мы прошли добрых пятьдесят миль и остановились на ночлег в часовне близ города Патос. На следующее утро мы вышли на гладкую ровную равнину, где войска могли двигаться по пыльной дороге, что было большим облегчением. В полдень мы достигли небольшого ручья с очень чистой холодной водой; и люди и животные бросились в него все вместе. Какой отдых и жизненные силы дало нам избавиться от двухдневного скопления пыли, осевшей на наших лицах, прилипшей к нашим волосам и длинным бородам мужчин до такой степени, что мы потеряли всякое сходство с человеческими существами и выглядели одновременно и смешно, и ужасно.

 

Сальтильо.
 

Здесь мы отдохнули два часа, а затем возобновили наш утомительный путь, сильно освежившись после привала. Вскоре подоспели штабные офицеры; был отдан приказ сомкнуться «Драгунам» и батарее Вашингтона и рысью  выдвигаться вперед. Все как будто чувствовали, что что-то вокруг происходит не так!
Генерал Вул приказав нашей эскадрилье следовать за ней в качестве эскорта, а сам поскакал на пологую возвышенность далеко впереди. Вдалеке по гладкой равнине к Сальтильо тянулось нечто, похожее на армию, выстроившуюся в боевом порядке. Можно было увидеть всадников, скачущих взад и вперед. Поднимались клубы пыли, перед ними выстроилась солидная линия конных стрелков, все выглядело определенно как перед битвой. Кавалерийскому полку полковника Йелля было приказано разведать их позицию, но они прошли около мили, когда остановились, крича и размахивая саблями на врага, в пяти милях от него!
Генерал и штаб сидели в седле, наблюдая за противником в полевой бинокль, когда я услышал, как капитан Бенхам, инженер-офицер, воскликнул: «Да это линия испанских штыков (кактусы юкка), и еще там пара мустангов!» Так оно и оказалось, хотя лейтенант Макдауэлл, помощник генерала Вула, разглядел аж «тридцать орудий Брасса на позициях».

 

Марш из Парраса в Сальтильо.

Мы двинулись дальше и разбили лагерь в Агуа-Нуэва, ранчо крупного рогатого скота примерно в 17 милях к югу от Сальтильо, преодолев 130 миль от Парраса менее чем за четыре дня - достижение, не имевшее аналогов в истории той войны. Мы разбили постоянный лагерь в Агуа-Нуэва, хотя единственным преимуществом этого места было наличие девяти источников с прекрасной водой. Земля была покрыта густыми зарослями кактусов и мескитовых деревьев, которые нужно было убрать, прежде чем мы смогли разбить палатки. Все жители покинули это место, за исключением дюжины или двух старух, нескольких детей, сотен собак, и бесконечного количества блох и вшей. Наши квартирмейстеры и комиссары завладели большей частью домов, часовню превратили в госпиталь, а по мере того, как становилось холодно, шесты от загона использовали для дров. Пикеты были расставлены на дорогах Сан-Луис и Сакатекас, от шестнадцати до двадцати миль от лагеря. Мне посчастливилось попасть в караул генерала Вула и, таким образом, избавиться от неприятной службы на постах в холодную погоду.

 
Барранкас.

В одну темную неприятную ночь нам приказали сесть в седла и сопровождать генерала и штаб. Мы двинулись из лагеря к ранчо Энкантада, что у входа в перевал, ведущий в Сальтильо. Это была ужасная ночь, шел холодный, моросящий дождь, сырость пронизывала, как казалось, до самых костей, и было так темно, что мы не могли видеть нашего ведущего. Закутавшись в шинели, мы ехали молча, часто сбиваясь с дороги и принужденные слезать с коней и находить ее снова, чуть ли не на ощупь.  Мы миновали пикеты, которые не окликнули нас до той поры, пока мы почти не обошли их. затем миновали ранчо Энкантада, повернули направо и еще некоторое время ехали, пока два человека спереди не остановились, ибо их лошади отказывались двигаться дальше. Пояс тьмы, более темный, чем окружающий мироздание мрак греха, зиял под их ногами. Лейтенант Макдауэлл приказал людям пришпорить лошадей и заставить их двигаться дальше, но разумные животные не сходили с места. Лейтенант Карлтон нашел камень и бросил его в черную полосу, но удара сразу не последовало, а было слышно, как далеко внизу он ударился о твердое каменистое дно. Какое прекрасное место для самоубийства! Гениальный Макдауэлл, самый тупой интеллектуал во всей  армии, за исключением разве что Дэйва Хантера!
Мы нашли дорогу и двинулись дальше, но через несколько минут снова остановились, на этот раз упершись в отвесную стену. Насколько мы могли дотянуться, она был прямой, как стена дома. На самом деле, мы находились на знаменитом перевале Ла-Ангостура. Снова отправившись в путь, мы еще некоторое время ехали, пока лай собак не указал нам на ранчо; здесь мы так запутались во дворах и загонах, что вынуждены были разбудить «смазчика», чтобы тот указал нам выход. Он сообщил нам, что это маленькое местечко известно как Буэна-Виста.
За ним дорога лежала по белому известняку, поэтому мы пошли рысью, и примерно через час копыта наших лошадей застучали по каменной мостовой. Нас окликнул сонный голос, и мы обнаружили, что находимся в Сальтильо.

 
Наведя справки о штабе генерала Уорта, мы двинулись по крутой улице как раз в тот момент, когда городские часы пробили полночь. Тотчас же наши уши приветствовал самый адский шум, который я когда-либо слышал. Боевой клич команчей, крик стаи койотов, утренняя серенада стада мулов и ослов – все это было бы ничем по сравнению с ним! А между тем, это был всего лишь честный мексиканский сторож, отбивающий часы! «El Espiritu Santo Santissima Virgen Maria doce horas!», заканчивавшееся пронзительным свистом! Наши лошади в испуге рванулись и встали на дыбы, и я искренне верю, что десять таких сторожей разбили бы всю нашу армию вдребезги.

 

Генерал Вул прибывает в штаб-квартиру генерала Уорта.

Мы подъехали к квартире Уорта под проливным дождем. Часовой вызвал ординарца генерала, которому генерал Вул сказал: «Передайте мои наилучшие пожелания генералу Уорту и передайте ему, что генерал Вул здесь». Минут через десять ординарец вернулся с сообщением: «Генерал Уорт передает привет генералу Вулу и желает знать, чего вы хотите». «Что я хочу!» - воскликнул наш маленький генерал. — «Чего я хочу!? Вы слышите это, мистер Макдауэлл? Скажи генералу Уорту, что я хочу жилье для себя, персонал и сопровождение!». Тот ушел, но вскоре вернулся и сказал: «Генерал Уорт говорит, что вы можете остановиться здесь». Генерал был достаточно рассержен таким холодным приемом, но остался с Макдауэллом, пока остальные из нас нашли пристанище в казармах 1-го Драгунского полка.

 

Сальтильо с севера.
После ужина второго дня мы отправились обратно в лагерь. Генерал Уорт и генерал Батлер (последний в экипаже, все еще страдавший от раны, полученной в Монтерее) сопровождали генерала Вула до самой равнины за городом. Эта равнина намного выше города, так что, приближаясь к этому месту с севера, ее нельзя увидеть, пока вы не окажетесь на расстоянии выстрела из пистолета от домов, когда у вас будет вид на весь город с высоты птичьего полета. На равнине три генерала собирались поместить войско, чтобы лучше всего защитить это место от Санта-Анны, но их мнения расходились в деталях. Генерал Батлер, «способный офицер» из Кентукки, был сторонником создания стрелковых ям и редутов на равнине, перекрывающих все подходы. Он немного разволновался и воскликнул:
«К черту добровольцев! Поместите меня и регулярное войско на эту равнину, и я штыками вышвырну всех гризеров в Мексике к чертовой маме! На кой черт, господа, эта равнина была создана для боя пехоты, человек должен быть сумасшедшим, чтобы говорить о брустверах  и ямах, когда у него есть такое прекрасное поле для маневра!». Мысль генерала Вуфа была прикована к перевалу, с которым мы столкнулись во время нашего марша, и он рекомендовал его изучить, прежде чем принимать какое-либо решение. Спор разгорелся жарко, даже наш набожный маленький генерал дал клятву подняв руку и сказав: «Господи, прости меня за богохульство». Совет разошелся без какого-либо окончательного решения, и мы отправились в обратный путь.

 

Агуа-Нуэва.

Мы миновали ранчо Буэна-Виста и достигли перевала Ангостура, когда сошли с дороги, повернули налево и поднялись на высокое плато, откуда открывался прекрасный вид на позицию. Оставшаяся дорога проходила через перевал, образованный высоким отвесным обрывом с одной стороны и глубокой непроходимой барранкас с другой. От перевала до скалистых гор слева от нас было около двух миль, и за исключением плато, грот был неровным, полным глубоких оврагов, делавших его непроходимым для кавалерии и артиллерии. Генерал Вул был в восторге от этого места и заметил лейтенанту Карлтону: «Если нам придется сражаться с превосходящими силами, то вот это место - это плато господствует над всей округой».
В день Рождества наша столовая тщательно подготовилась к великолепному обеду. Мы раздобыли толстую свинью, дюжину яиц и все прочее, и «Хозяин» Гастингс, ветеран войны и кулинарного искусства, приготовил сливовый пудинг!  Моя свинья прекрасно себя чувствовала перед угольным жаром, кожа потемнела, растрескалась и выпустила жирный сок, "Хозяин" присматривал за индейкой и сливовым пудингом - первый, начиненный хлебом и луком, пекся в жаровне, а второй - в кастрюле. Как мы облизывались в нежном предвкушении грядущего застолья! Скамейки, стол и даже тарелки, которые у нас были - все было вырезано мастерски из стволов кактусов юкки. Все было готово; Гастингс и я спорили, что сначала подавать - индейку или свинью, а остальные сидели в ожидании, когда вдруг рейнджер промчался через лагерь в сторону штаба, с криком, «Враг идет на нас! Враг наступает!». Через мгновение горнист затрубил «Сапоги и седла», это было подхвачено кавалерией и артиллерией, в то время как из лагерей пехоты доносился шум. Через пять минут прозвучало «На коня», и потушив огонь, мы оставили наш великолепный обед — увы! Чтобы больше никогда с ним не встретиться! Как только была дана команда: «По четыре рысью, маршем!», мимо прошла толпа добровольцев и прихватила всю нашу еду.  Видеть это, не выходя из строя, было суровым испытанием!

 

Мексиканский партизан.

Мы вышли на дорогу в Сан-Луис, и добравшись до ранчо обнаружили, что там полно добровольцев. Они совершали всевозможные надругательства над жителями и женщинами, оставшимися на ранчо.  Воспоминания об ужине были еще свежи в нашей памяти, и мы отомстили им, несколько злодеев получили тяжелые ранения. Мы выгнали их с места, разместили женщин, некоторые из которых были раздеты догола, в одном доме, и оставив охрану, пошли дальше. Примерно в одной миле от ранчо мы встретили группу ракензакеров, которые на скорости двигались в большом замешательстве. Они сообщили, что когда они стояли на пикете в Пасо-де-лос-Пинос, на них напал большой отряд кавалерии. Стин расспросил их офицера, капитана Инглиша, который самым подробным образом описал их внешний вид и то, как они напали на него, и какой смертоносный огонь его храброе командование обрушило на ряды превосходящего противника!
С неохотой они построились у нас в тылу и пошли вместе с нами, англичане ехали рядом с капитаном Стином. Быстрая рысь в течение часа привела нас к месту безнадежного дела. Все было тихо, как ни странно, ни канюка не было видно, но вдали, на равнине, простиравшейся, насколько хватало глаз, показалось облако пыли. Капитан Инглиш закричал: «Вот они, по крайней мере, кавалерийская бригада! Ура, парни, мы их все-таки догнали!», а отважные арканзасские рыцари заставляли скалистый перевал отдаваться эхом от их диких пронзительных криков.
Буфорд, наблюдавший за пылью через бинокль, вдруг воскликнул: «Мустанги, ей-богу!» и когда пыль рассеялась, мы могли ясно видеть невооруженным глазом стадо диких лошадей, несущихся по льяно. Оставив упавших духом героев, мы вернулись в лагерь, проклиная всех добровольцев, вместе взятых. Наш разгромленный лагерь был полностью убран, и мы отметили наш Рождественский Ужин черствым хлебом и соленой свининой.




11
Резня в пещере.

Однажды посреди зимы я был в сопровождении генерала Вула и возвращался из поездки на ранчо Энкантада — наш пункт связи с Сальтильо, — когда наше внимание привлек звук выстрелов в горах за лагерем. Генерал Вул послал своего помощника Ирвина Макдауэлла выяснить причину тревоги. Лейтенант с ординарцем помчался галопом, скрывшись за кучей каменных утесов, когда до нас донесся страшный вопль. Мысли наши были о партизанах и засадах, мы взвели карабины, обнажили клинки, и даже наш маленький генерал выхватил парадную шпагу и бросился вместе с нами.
Достигнув места происшествия, полные решимости победить или умереть, мы нашли несчастного помощника, лежащего на земле лицом вниз и стонущего от ужаса, с «головой турка» (разновидность кактуса), прилипшей к самой выступающей части его лица! Несмотря на дисциплину, эскорт встретил эту демонстрацию «обычных реалий солдатской жизни в Мексике» взрывами смеха. Бедный тупоголовый Макдауэлл - его лошадь сбросила его, и он приземлился на кактус с шипами длиной в дюйм! Его денщик вернулся с лошадью, но «Мак» отказался ехать, и пошел в лагерь пешком.

 

Позже распространилась история о том, что для избавления джентльмена от его мучителей-колючек потребовался целый хирург и пара пинцетов. На слашавшиеся выстрелы в горах генерал Вул приказал сержанту Клиффорду проследовать с охраной к месту стрельбы и арестовать всех солдат, которых он там найдет. Рысью мы достигли крутого подъема в гору, где спешились и повели лошадей. Вскоре мы были вынуждены оставить своих лошадей. Трое остались во главе, и теперь нас осталось только девять человек и сержант. Все было тихо, над головой кружилось темное облако стервятников, которые время от времени бросались на что-то, лежащее на земле впереди нас.
Добравшись до места, мы нашли «гризера» (мексиканец, пренебрежит.), подстреленного и со снятым скальпом, но еще живого, бедняга держал в руках четки и медальон «Дева Гуаделупская», и только его слабые телодвижения удержали свирепых гарпий от расправы с ним еще при жизни. Удар саблей был нанесен ему из милости, и мы пошли дальше. Вскоре до наших ушей донеслась ругань, крики женщин и детей, доносившиеся, по-видимому, из пещеры в конце ущелья. Поднявшись по скалам, мы достигли входа, и в мерцающих сумерках перед нами предстало ужасное зрелище. Пещера была полна наших добровольцев, кричащих как звери, а на каменном полу лежало более двадцати мексиканцев, мертвых и умирающих в лужах крови. Женщины и дети цеплялись за колени убийц и вопили о пощаде.

 

Сержант Клиффорд приказал добровольцам, в основном из кавалерии Йелла, выйти и сдаться в плен, этот приказ был встречен насмешливыми возгласами и угрозами вырезать нас, если мы вмешаемся. Клиффорд подал команду, и мы спрятались за скалы и прицелились в передовых бандитов, когда наш сержант снова приказал им выстроиться шеренгой, иначе мы будем стрелять. Они задумались, не зная о нашей численности. Вскоре к нам подошел зверского вида  ракензакер, размахивая огромным ножом боуи, с которого капала кровь, в одной руке, и кучей вонючих скальпов в другой, и крикнул:
«Эй, вы! Я - Билл Стэмпс, я! Мы с вами не ругаемся! Это я сделал! Отведите меня к «Старому Непоседе», и я буду отвечать за все!».

С этими словами, озвучив  солдатское прозвище генерала Вула, свирепый головорез вразвалку отошел вон, исполнил причудливый индейский танец и заплакал. С ругательствами и угрозами более сотни добровольцев вышли из места резни, и под нашими дулами  карабинов, угрюмо двинулись вниз с горы. Вскоре мы встретили нашу эскадрилью, которая взяла на себя заботу о наших пленниках, в то время как дежурный офицер приказал нам вернуться в пещеру с несколькими врачами и хирургами. Подойдя к месту, мы услышали тихие стоны умирающих, смешанные с рыданиями женщин и криками детей. На каменном полу горел костер, отбрасывавший слабый мерцающий свет на ужасную панораму вокруг. С большинства убитых мексиканцев были сняты скальпы, только трое мужчин были найдены целыми и невредимыми. К камню было прикреплено грубое распятие, а какой-то непочтительный негодяй увенчал его окровавленным скальпом. Тошнотворный запах заполнял помещение.

 

Выжившие женщины и дети, увидев нас громко закричали, думая что мы вернулись, чтобы закончить кровавую работу! Никто не был наказан за это безобразие, Генерал Вул в общем порядке сделал выговор арканзасской кавалерии, но больше ничего не было сделано. Непосредственной причиной резни стало варварское убийство молодого человека из Арканзасского полка. Но это убийство, несомненно, было совершено в отместку за бесчинства, совершенные добровольцами над женщинами ранчо Агуа-Нуэва ранее, в день Рождества.

ОТ РЕДАКТОРА:

Официальные отчеты об этой «резне» расходятся с рассказом Чемберлена. Комиссия, назначенная по приказу генерала Вула 11 февраля 1847 года - на следующий день после этих убийств - сообщила, что четверо мексиканцев были убиты огнестрельным оружием и один ранен в отместку за убийство, совершенное партизанами 9 февраля. Никакого упоминания о снятии скальпов не было, как на этом слушании, так и в любом из прочих рассказов о мексиканской войне. Второго апреля генерал Тейлор приказал Арканзасской кавалерии вернуться к Рио-Гранде (и выйти из боевых действий), в качестве наказания. Этот приказ был отменен 11 апреля.

Партизанская война.

…В этот период не прекращалась партизанская война, принявшая особенно широкий размах в штате Веракрус. Там действовали десятки партизанских отрядов общей численностью 800 человек. Особенно выделялся отряд священника Доменико де Хараута. В конце мая 1847 года он, в союзе с другими партизанскими руководителями, напал на американцев, убив 102 человека и захватив 126 лошадей и четыре ящика с оружием.
В июне по дороге в Веракрус был атакован американский обоз, конвоируемый 1200 солдатами с 6 пушками. Партизаны убили много американцев и сожгли 40 повозок. В июле отряд из 3 тыс. человек на пути из Веракруса в Халапу был атакован пять раз. 6 августа из Веракруса вышла бригада из тысячи человек с двумя орудиями, сопровождавшая 64 повозки. 20 августа она прибыла в Халапу потеряв 106 человек убитыми и более 200 ранеными.

В 1847 году коммодору Перри удалось овладеть почти всеми портами южной части Мексиканского залива. Однако американский флот удерживал только побережье, так как продвижение вглубь страны осложнялось атаками партизан…

 

Генерал Вул со штабом.



12
Добровольцы-кавалеристы.

Наша маленькая армия была скорее ослаблена, чем усилена,  двумя Добровольческими кавалерийскими полками, под командой полковника Йелла из Арканзаса, и полковника Хамфри Маршалла из Кентукки. Материалы, из которых состояли эти полки, были превосходны — иначе и быть не могло — ибо солдаты обладали прекрасным телосложением и силой в сочетании с подвижностью, но у них не было ни дисциплины, ни полного доверия к своим офицерам. Большинство из них были дикими безрассудными молодыми парнями, с чересчур раздутыми представлениями о своей личной доблести и твердой верой в то, что их собственное сообщество сможет победить весь мир, и Мексику в частности. Эта независимость характера и уверенность в себе были фатальными для их эффективности как солдат. Многие из них были дуэлянтами и головорезами с дикого фронтира, довольно известными на своей родине воинами, которым благотворные ограничения дисциплины казались чистой тиранией, в самом худшем ее проявлении.

               

                Арчибальд Йелл.                Хамфри Маршалл.


Битвы при Аламто, Сан-Хасинто и Миере, а также подвиги их полубогов Крокетта, Трэвиса и Боуи заставили их свято верить, что дюжина южных джентльменов, вооруженных винтовкой Кентукки, и этим ихним изобретением - ножом Боуи, смогут спокойно путешествовать по всей Мексике. Их нетерпение ко всякой сдержанности и эгоизм делали их более чем бесполезными на сторожевых пикетах, в то время как в лагере они и вовсе - были полной помехой. Они посещали ранчо, и считая «смазчиков» принадлежащими к тому же социальному классу, что и их собственные рабы-негры, грабили и крайне жестоко обращались с ними, оскорбляли и насиловали их женщин, причем иногда в присутствии отцов и мужей, которых связали и выпарывали за то, что они смели вмешиваться в эти ихние рыцарские забавы. Это добавляло работы и нам, драгунам, ибо мы  были вынуждены патрулировать всю страну на мили вокруг лагеря, чтобы охранять несчастных жителей, и арестовывать этих героев.
Действительно прекрасных лошадей, которые были с ними изначально, они продали офицерам и квартирмейстерам, и теперь они ездили на мулах или мустангах, которых они воровали у местных. Они не заботились о своем оружии — ни один карабин из пятидесяти нормально не стрелял, и большинство ихних сабель ржавело в ножнах.

 
Генерал Джон Вул.

Это постыдное положение дел казалось неисправимым. война была войной южных демократов, а экс-губернатор Йелл из великого и суверенного штата Арканзас, и экс-сенатор Маршалл из безупречного еще более великого штата Кентукки были слишком важными людьми, чтобы прислушиваться к советам, а тем более – к приказам, от маленького генерала-янки, похожего на Вула. «Мы пришли сюда драться, сэр! Не чистить старое железо и холить лошадей! И черт возьми, если мы это будем делать, сэр!» -  таков был ответ генерал-инспектора армии полковника Черчилля майора Борланда, когда полковник сделал ему выговор за крайне неудовлетворительное состояние его команды. Некомпетентность добровольческой кавалерии постоянно держала генерала Вула и штаб в напряжении. Генерал, казалось, никогда не спал; малейший шум ночью вызывал его крик: «Часовой! Часовой! Что это за шум?»
Палатки его охраны были разбиты рядом с нами, и его зов неизменно будил нас. Майор Солон Борланд из Арканзасского кавалерийского полка полковника Йелла, был сенатором от Арканзаса, министром США в республиках Центральной Америки и бригадным генералом в армии Конфедерации. 
И только я согревался в своих одеялах, как  снова раздавался крик «Стража! Часовой! Который час?», и поднимал меня с жесткой постели, чтобы с тревогой слушать, что за этим последует. бычно это было: «Позовите мистера Макдауэлла! Позовите сержанта стражи! Деннис! Деннис!». Я знал, что это значит, и вместе с остальными выскакивал, бормоча проклятия, чтобы оседлать коня. Деннис был цветным слугой генерала, и если его звали, то мы знали, что это для того, чтобы оседлать генеральскую «гнедую», после чего следовала ночная поездка по холоду, с посещением застав и различных лагерей.

 

Одной очень холодной ночью мы нанесли визит арканзасскому кавалерийскому лагерю в Энкантаде. Мы поднялись по сухому руслу арройо, пока не достигли центра лагеря незамеченными. Палатка полковника Йелла стояла на столбообразном острове из песчаника, около тридцати футов высотой, куда можно было подняться по лестнице, вырубленной в скале. Уже был поздний час (2 часа ночи), палатка была освещена, и судя по звону серебряных монет и репликам типа «я вижу, иди лучше на десять», «я тебе скажу», играли в миленькую игру - в покер. Генерал Вул спешился, бросился вверх по ступенькам в палатку и закричал: «Сдавайтесь, джентльмены, ваш полк взят в плен!».

Мы услышали ответный голос полковника Йелля: «Добро пожаловать, генерал, добро пожаловать! Что вы будете пить, бренди или виски пунш?». Совет генерального штаба начался, и мы целый час с наслаждением слушали звон стаканов в палатке, дрожа от холода. Когда генерал садился в седло, мы услышали стук копыт лошади, мчавшейся по замерзшей равнине. «Там! Там! Генерал! Еще один из ваших пикетов захвачен, только один смог убежать! Конечно же, охранники у дороги на Паррас были застигнуты врасплох и схвачены, но одному из них удалось скрыться.