Брат мой

I.
В небольшом, затемненном термополии людей сегодня было довольно много, как и всегда в предверии празднества Вакханалий. Здесь было прохладнее, чем на раскал;нных улицах древнего города — несмотря на то, что близилась лишь середина ниссана, солнечный свет вскипал в воздухе, разнося невыносимую жару. Иерусалим превратился в огромную терму, полную застывшего воздуха, и даже неспокойный городской сброд сегодня отсиживался в Нижнем Городе.

У окна термополия, скрытый тенью, сидел светловолосый человек лет тридцати,  одетый в пепельную тогу. Он пил прохладное фалернское и следил за площадью, как бы ожидая чьего-то появления, вот уже несколько часов. Незнакомец был расслаблен, его аскетичное лицо не выражало ни усталости, ни скуки, лишь серые глаза от лукавого любопытства искрились, как хвост падающей звезды.

Раскал;нное солнце приближалось к зениту, когда мужчину, наконец, потревожили. Юноша лет семнадцати, в белой тунике, перехваченной простым кожаным поясом, подошёл к наблюдателю, коротко поклонившись.
— Подтверждено. Синедрион принял сделку, ваше…
Ожидавший его мужчина махнул рукой, призывая не продолжать:
— Да будет так. Где мне найти его? — негромко осведомился он.
— В Гефсиманском саду этим вечером. Они остановились в тех местах, — коротко отвечал младший, почтительно склонив голову. — Угодно ли вам ещё что-то узнать?
— Не вздумай следить за ним, Нотиций. Больше того, не смей вмешиваться в его дела или в дела его друга. Исчезни отсюда сей же день и позаботься о том, чтобы всё прошло так, как д;лжно… Даже если мой визит не принесёт результата. Можешь идти.
Названный Нотицием вновь поклонился и вышел из термополия, а незнакомец остался, всё также глядя на площадь. Теперь в его глазах поубавилось блеска, он сосредоточенно думал о чём-то, полностью уйдя в свои размышления.


II.
Он стоял на коленях и молился. На сад опустились иссиня-ч;рные сумерки, угольные силуэты маслин переливались серебром в свете Луны. За старой каменной оградой слышался напряж;нный говор, но он этого не слышал, иступл;нно шепча молитвы.
— Отче! О, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня! Впрочем, не Моя воля, но Твоя да будет…
Послышались мягкие шаги, молящийся поднял голову и сдавленно вскрикнул, увидев молодого человека в сером.
— Не стоит их пугать, — размеренно произнёс пришедший, опустившись на землю. — Я приш;л как брат твой, хотя и изгнанный, так выслушай же, Иешуа.
— С искушением пришёл ты. Изверг человеческого рода мне не брат, — возразил тот, поднимаясь и отходя. — И не зря ты был изгнан Отцом.
Сероглазый склонил голову, пряча горькую усмешку.
— Пусть будет так. И всё же, кем бы я ни был, говорю тебе: одумайся. Разве Отец не относится к тебе, как к орудию? Ты слишком юн, ты не знаешь почти ничего… Разве твоя смерть чего-то стоит сейчас? Ты хочешь лично забрать грешные души из моих владений? А много ли на то нужно сил? Ты не думал о том, что кто-нибудь из архангелов может заставить меня выдать хоть всех грешников разом?
Иешуа поднял руку, призывая искусителя слушать.
— Это мой долг перед Отцом. Он выбрал меня, чтобы я спас неразумных детей его. И не тебе, Лукавый, рассуждать о верности Его выбора.
Искуситель кивнул. В серебристых глазах теперь мерцала ярость, которой хватило бы, чтобы разрушить древний город и окрестности, стоило лишь пожелать.
— О да, не мне рассуждать. Известно ли тебе, мой юный брат, что я тоже несу бремя потому, что желал принести людям истинный Свет? Я был Его любимцем и дорого плачу за это благоволение.
— Не смей говорить мне «брат», Нечистый. Ты заслужил бремя своё гордыней и неверием.
— Конечно! Я ведь самое отвратительное создание, что существует во Вселенной! — ярость Лукавого достигла пика, но не проявлялась ни в чём, кроме лихорадочного блеска глаз и угрожающего ш;пота. — Дай себе труд хотя бы на миг задуматься! Твоя жертва ничего не изменит, больше того, люди получат новую причину для распрей. Те, кто верен тебе, будут убивать неверных. Мир утонет в крови, так или иначе. А грешники по-прежнему будут попадать в мои чертоги и мучиться неизмеримо долго, во искупление того, что они не идеальны. Скажи мне, разве всё это — достойная цена за твой триумф?
— И всё же, многие из них спасутся, веруя, — возразил Иешуа, а затем поднял взгляд к т;мному небу. — Моё время истекает. Иди своей дорогой.
Казалось, Люцифер сдался. Он отвёл глаза, задумчиво поглядел на Луну, будто задаваясь вопросом, таким же древним, как этот мир. Наконец он произнёс, голосом, в котором не угадывалось никаких эмоций:
— Если бы я сделал всё, что от тебя требует Отец, но избегая твоей мучительной смерти, притом не требуя никакой платы, ты бы принял мою сделку?
— Нет, я не предам свой долг, — сомневаться в твёрдой уверенности Спасителя не приходилось. — Я буду предан и убит, если на то воля Отца моего.
Лукавый поднялся, взглянул на Иешуа тяжёлым взглядом и отошёл в сторону.
— Они уже здесь. Пусть будет по твоему, — изр;к он, не оборачиваясь. — Я спрошу тебя снова, смотри же, не пожалей о своей верности.

Люцифер стоял за раскидистой маслиной, наблюдая. Вот Иуда поцеловал своего учителя, вот стражники подошли ближе… Люцифер поднял голову, глядя в небо, и произнёс лишь:
— Быть может, Тебе и не видно, что они творят...Ничем иным это не оправдать.


III.
Мужчину в серой тоге более не видели в городе. Ему незачем было оставаться там, и он ещё до рассвета переместился на Лысую Гору, выбрав удобное место чтобы наблюдать за казнью, в то же время оставаясь незамеченным. На этот раз он ждал до полудня, не шевелясь, не меняя выражения лица, абсолютно сосредоточенный на собственных мыслях.

К середине дня на Голгофе уже стояли три кольца оцепления, а немного позже привели и осуждённых. Палящая жара заставляла палачей торопиться. Двоих воров и того, кого сочли «безумным мятежником против власти кесаря» привязали к крестам и оставили под солнцем. Толпа зевак, оттесн;нная подальше от места казни, не выдержала и трёх часов, а затем двинулась к городу. Только тогда Лукавый и сдвинулся с места и беспрепятственно подошёл к распятым.
— Иешуа.
Измученный жаждой и жарой, Божий Сын д;рнулся с тихим стоном. Ещё перед казнью он был избит до полусмерти, но до сих пор не лишался сознания и слишком хорошо осознавал происходящее сейчас.
— Ты слышишь, — Люцифер предпочёл не смотреть на изможд;нного Спасителя. — Ну же, сойди с креста. Я выполню все твои обязательства в обход смерти твоей и не потребую платы. Твоя жертва не нужна. Согласен ли ты на это?
— Смерть, — последовал едва слышный ответ.
Дьявол тихо отошёл на прежнее место. Вс; вокруг было пропитано невыносимой болью, болью незаслуженной, и самому Князю Тьмы стало… досадно.

Минул полдень, вот уже пятый час казни на исходе. Люциферу не было нужды смотреть, чтобы понять — он ещё жив. Невольно он и сам вспоминал давно минувшее, мысленно вскрывал свои затянувшиеся раны. Быть может, Престол Творца пуст теперь? Чем ещё оправдать такую холодность к преданным сынам?

Невыносимо медленное время стало вечностью. Лукавый на мгновение прикрыл глаза, беззвучно произнёс:
— Да будет смерть его легка…


На Иерусалим наползала грозовая туча. Стремительно пожрав солнце, свинцовая тьма остудила воздух, и вот уже первые капли дождя пали на землю. Палачи завозились, решая, как поступить, один из них взял в руки копьё… Люцифер снова приблизился к крестам. Иешуа впал в забытье часа два назад, но сейчас отчего-то очнулся.
— До встречи, — услышал он и на миг показалось, будто в голосе Нечистого есть нотки гордости.
Удар копья под рёбра мгновенно оборвал всё.


IV.
 Ранним утром четвёртого от казни дня, Дьявол ждал у грота. Он словно осунулся больше обычного, неуловимо изменился. Руки его были запачканы глиной и чуть поцарапаны — он счёл за лучшее сдвинуть камень вручную.

С первым лучом восхода у входа в грот показалась фигура Спасителя. Люцифер кивнул ему, коротко и совсем не подобострастно. Казалось, в серых глазах отвергнутого Серафима отразилось мимол;тное беспокойство. Борясь с ним, Люцифер усмехнулся.
— К чему ты ждал меня?
— У тебя есть вопросы, брат мой.
Иешуа рассматривал горизонт, разгорающийся пурпурным, бордовым и огненно-оранжевым, будто впервые встречал рассвет.
— Не зови меня братом.
Сатана продолжал смотреть на Спасителя в ожидании, и тот продолжал:
— Только один вопрос. Скажи мне правду, желал ли ты искусить меня в своих интересах? Ведь не заботился о моём благополучии.
Молчание длилось долго, так долго, что солнце ничуть не сдвинулось за это время. Наконец Дьявол отвернулся, уходя.
— Ты брат мне, — ответил он, а может, только подумал