17. Чаша судьбы

Мастер Хуват был простым горшечником и жил на Звонкой улице самого известного предместья в Хараме.  Хоть он и считал себя обычным тружеником, но на деле был одним из искуснейших мастеров гончарного дела и его преданные покупатели не раз говорили, что он обладал даром создавать поистине живые вещи. Именно так, все творения мастера рождались и жили своей собственной жизнью, и каждое из них имело свой голос. Вот он, прекрасный крутопузый графин для воды — хакка, с тонким и длинным горлышком, или, например, афир — тонкостенная чаша для утреннего омовения, или жирам — тонкий медный ворот для полоскания горла. Как они все были красивы! И у каждого из них была своя история, достойная упоминания, но об одной чаше, ставшей легендой, стоит рассказать поподробнее.

Чаша фарах1 была простой глиняной поделкой, но внутри неё жил беззвучный голос, знавший ответы на все вопросы в мире. Издавна считалось, что такие волшебные творения выходили только из рук богов, но изредка случалось, что и у просветлённого мастера рождался сосуд, способный вместить в себя не только простую воду, вино или иные напитки, но и нечто намного более ценное. Так кусок простой белой глины, который под ноги мастеру как-то вынесла резвая река Сана, в его умелых руках превратился в волшебный предмет, говоривший о многом умеющим слышать людям. Его тонкий голос звучал радужными переливами несбыточных грёз, играл сочными красками неведомых миров и знающий человек чувствовал в нём своё грядущее, которое при желании мог изменить. И всё же это был только сосуд, а вот кто наполнил его сокровенным знанием истины — в этом нам ещё предстоит разобраться.

Как получилось так, что простая чаша обрела свой голос, наверное, могла бы рассказать маленькая девочка Анья2, которая была младшей и самой любимой дочерью мастера. Если б могла. От рождения крошка была нема, но однажды в жаркий день она дала напиться воды немолодой путнице, что присела отдохнуть перед домом мастера в тени взрослых акаций. Девочка подошла к ней и взглядам спросила, что она хочет, а та в ответ лишь улыбнулась ей, но Анья без слов поняла её невысказанную просьбу, мигом проскочила в дом, схватила первую попавшуюся под руки чашу и выскочила с ней на улицу. Затем она набрала воды из зеркального фонтана, в котором текла холодная ключевая вода и предложила её путнице. Та приняла из рук малышки чашу, осушила её почти полностью и остатком маленьких капель брызнула на лицо и волосы девочки. Анья в ответ беззвучно рассмеялась, а путница поманила её пальцем и когда девочка доверчиво подошла к ней, нежно обняла её за плечи и тихо сказала на ушко несколько слов:
— Теперь все, кто попьют из этой чаши, утолят свою самую сильную жажду. — поведала ей необычный секрет гостья. — Иди, малышка, испей сама.

И пока девочка бегала к фонтану путница тихонько поднялась и отправилась своей дорогой, а маленькая Анья зачерпнула чашей воду и приникла к ней. Она всё пила и пила, словно не могла оторваться от ставшей такой сладкой и тёплой воды обычно студёного фонтана, а когда та кончилась, громко закричала: — Мапа3, попробуйте, какая сладкая вода! Ну попробуйте же!

А выбежавшие во двор родители застыли в безмолвии и не верили своим ушам, впервые услышав от своей дочери такие долгожданные слова. А когда они, плача от счастья, попросили её рассказать, что случилось, Анья в ответ только мотала головой, с восторгом размахивая косами, и говорила: — Это всё она, она! Но во дворе никого уже не было, и лишь маленькая чаша осталась стоять на бордюрном камне.  Сколько бы потом ни просили родители дочку рассказать, что же поведала ей благословенная гостья, та начисто отказывалась говорить, и, устав от расспросов, с криками убегала в сад: — Это секрет! И узнать его может каждый! Когда напьётся! Так в семье мастера закончилась печальная глава, а история волшебной чаши только начиналась.

Нескоро мастер понял, что благословение нежданной гостьи осталось пребывать в его доме. Вместе с чашей, испив из которой воды все гости получали заряд бодрости духа и ясности ума, в дом пришла радость, которой ранее его домашние не испытывали. Анья расцвела и в свой срок превратилась в яркую и трепетно прекрасную девушку, в которой не чаяли души все друзья и соседи мастера. Она стала настолько хороша собой, что превзошла красотой даже всем известную первицу4 Храма Огня, незабвенную Матару Хань, в благородной красоте которой, казалось, воплотилась вся неземная благодать. Но в отличие от известной красавицы несравненная Анья славилась также необыкновенной душевной добротой, в которой лишь недалёкие умы видели приземлённую простоту, не замечая скрытой в ней мудрости. Девчушка поначалу помогала родителям по дому, а после отыскала себе занятие по душе. Тонкий и ломкий голос подростка превратился в необыкновенно выразительный и мелодичный грудной речитатив, развивая который она постепенно достигла невиданных высот в произнесении самого высокого звука из всех, слышимых людьми. Её пение раскрывало души и вселяло уверенность в людей в какой-то необычайно простой истине, известной всем, но почему-то совершенно не слышимой ими за заботами дня. Её голос, казалось, напоминал всем нечто давно забытое и люди открывали в нём совершенно других, незнакомых, но отчаянно чистых, пронзительно неслышимых существ, которыми они и были на самом деле. Дух людей от общения с Аньей раскрывался и она могла даже самого завзятого недовольца расположить к себе всего лишь парой слов. Люди чувствовали это и тянулись к ней всеми силами своих душ, потому что в общении с этим открытым и чистым человеком обретали себя истинных. Она никогда не читала никому нотаций и не выговаривала людям за их недостойные дела, казалось, что ей и вовсе не было до них дела, просто её чистая душа видела в людях лишь то, чем они были на самом деле, а все их наведённые страхи или пустые сомнения рассыпались прахом лишь только от одного её взгляда. Девочка стала взрослой, но так и осталась непосредственным и открытым ребёнком, в общении с которым каждый мог узнать самого себя прежнего.

Бежали годы и скоро слава о необычайной провидице стала известной в самых далёких уголках Вольного края и далеко за его пределами. Люди шли к ней на встречу, чтобы поделиться своими горестями или простыми житейскими заботами. Анья никому не отказывала в общении, но частенько случалось так, что гость, войдя на порог известного дома и испив приветственную чашу, разворачивался и с поклоном уходил, так и не задав свой вопрос, словно уже получил на него ответ. А некоторые, наоборот, оставались поговорить с ней о совершенно других вещах, словно то, за чем они шли к видящей становилось им совсем не нужным. Может быть, так оно и было на самом деле, откуда нам знать, но Анья никогда не прощалась с ушедшими путниками, словно те навсегда оставались в её сердце.

Миг любви зажжённый от нежданной встречи с прекрасным существом рождал в душах людей неведомое или, вернее, забытое ими спокойствие. От одного только светлого взгляда маленькой молчуньи в них просыпалось трепетное понимание праздности жизни и тщетности повседневных забот. Девушка разрывала привычный круг взглядов каждого человека, с которым сталкивала её судьба и любому встречному она говорила лишь те слова, что сами горели у неё в груди. И не было тех слов вернее и чище. Тёплым потоком душевного огня смывала она с душ путников застарелую грязь житейских неурядиц и невзгод, а ласковый взгляд серых выразительных глаз утешал дух каждого встреченного ею ребёнка. Словно заботливая мать, молодая девушка, ещё не имевшая своих собственных детей, становилась матерью каждому заглянувшему к ней на огонёк путнику. Молодой ли, старый ли, добрый или нет был заглянувший к ней человек, не имело для неё никакого значения, в каждом из гостей она видела лишь детей, заплутавших на своём жизненном пути или заигравшихся в недетские игры.

Двум отчаянным монахам с ликами головорезов из обители Добрых Врат, которых простые люди старались обходить стороной, она посвятила полдня своего времени, а убелённому сединами старцу из Двора Предвидения подарила лишь один только взгляд, от которого у того поникли плечи и замкнулись врата речей. Девушка часто тепло общалась с зашедшими к ней на частинку путниками полную меру времени5, а бывало, что и тем, кто не рассчитывал пробыть у неё менее седмицы, зачастую давала от ворот поворот лишь только гости ступали на порог её дома.

Нельзя не признать, что некоторые путники уходили разочарованными прямотой её речей, правоту которых понимали лишь впоследствии. Что тут сказать, кроме того, что так оно и было на самом деле. Огорчённые раскрывшейся посторонним лицом правдой, в которой люди не давали себе отчёта, такие гости жаждали лишь одного – поскорее оставить ненавистный дом и его безжалостную хозяйку. Как она могла покуситься на святое и заронить мысль, что в их бедах виноваты они сами, а вовсе не воля недобрых богов? Разве не кознями зловредного повелителя демонов Карраха оказались впутаны в липкие сети греха казнокрады и разбойники? Разве не манами6 искусителя Расха обязаны своим неблаговидным делам содержатели притонов и дорогих кабаков? Иль не проказами беспутницы Лейхи застилают глаза блудодеи, совращающие с пути истинного молоденьких девиц?

Нет вреда, рассуждали они, что иногда отвлечётся человек от пути праведного, да и позволит себе на мгновение впасть в путы соблазна, чтобы потом, осознав совершённый грех, понять, что обрёл и что потерял. Разве не так обстояли дела, говорили ей люди? Всё так, обычно отвечала без возражения им Анья, да только для многих этот раз превращался из первого и во второй, и в третий, а для некоторых он и вовсе становился привычным делом. Единицами можно было назвать лишь тех, кто, единожды осознав пагубность такого пути, находил в себе силы сойти с него и не вступать на него вновь. И уж совсем редкими были люди, подобные ей самой, которые и вовсе не вступали на путь, на котором теряли больше, чем могли обрести, идя другой дорогой.

Человек был слаб и это было правдой, но в то же время не было на земле Гейры другого существа, настолько могущественного, что боги видели в нём возможность стать равным им самим. Но чем становился человек на деле – богом или демоном решал только его собственный выбор, повлиять на который не могли даже самые высшие силы. Другое дело, что человек зачастую не решался принимать на себя ответственность за последствия своего выбора, обвиняя в своих грехах Мара, Кашу или Атанию М’Ур7. Ну кто тебе виноват, человек, если ты, обуреваемый жаждой мщения, наносишь смертельный удар своему заклятому врагу, чтобы потом, через годы с ужасом видеть, как его сын прерывает жизнь твоего собственного внука? Кто виноват в этой вражде, если не ты? Разве не твоя рука поразила давнего врага много лет назад? Разве не в тебе не нашлось места милосердию, чтобы впавший в пучину порока недруг был помилован и обрёл шанс к спасению? Нет, люди обычно предпочитали обвинять в своих грехах всех, кроме себя, и хоть влияния на них чёрной воли нельзя было отрицать своим правом выбора никто из них так и не смог поступиться.

– Беспорочному нет места на этой земле! – кричали одни, оправдывая своё собственное бессилие. – Разве не я должен был отомстить за зло? – вопрошали другие, разрывая нить жизни кровника, которому не довелось уцелеть в бессмысленной бойне кровавой вражды. Долгие годы между кланами далёких гор Сатха не было замирья. Кровная месть выкосила почти половину взрослого мужского населения, а когда оставшуюся часть сразили голод и болезни вместо мужей во вражду вступили женщины. Те, кому самой природой было даровано право являть жизнь стали отбирать её, не видя жалости ни к старому, ни к малому и скоро от обильных племён остались лишь жалкие остатки одичавших людей, находивших скудное пропитание на брошенной и не возделанной земле. От былой сотни великих племён остались от силы два десятка человек, повязанных между собою кровавыми узами сильнее, чем родственными. Не было среди них людей, разве что кроме новорожденных младенцев, которые бы имели не замаранные в крови соседей руки. С младых лет детей кланов приучали к умению отбирать жизнь человека наиболее быстрым способом и с течением времени в горниле межплеменной войны выковались настоящие железные цветы8, отнимающие жизнь одним лишь только взглядом.

Частенько бывало так, что пристальный взгляд сероглазых убийц а’тхангов поражал недруга быстрее стали, которая вылетала у них из рук. А беззвучный приказ а’кхаров наводил смертельную оторопь на противников, от которой они отходили только на смертном одре. А влияния колдовских сил марров было достаточно, чтобы поразить невинную жертву смертельным недугом, даже не видя её воочию. Умения таким искусникам было не занимать. Долгие годы война велась лишь на уничтожение и горцы немало преуспели в ней. Магические силы оставшихся в живых воинов достигли невиданных высот и вскоре в смертельной битве сошлись последние представительницы двух непримиримых родов – кхаллов и марангов. Женщины оказались намного сильнее и искуснее своих мужчин, из которых, не стыдно признаться, в живых остались лишь те, кто успел покинуть родной край. Битва родов длилась трое суток и когда в живых осталось по одной представительнице от каждого, они решились отложить вражду и заключить временный мир, от которого договорились не отказываться в течение полного круга лет9. Две оставшихся в живых воительницы взяли себе в мужья мужчин разных народов. Непревзойдённая Ашья-метательница живых лепестков захватила в горах жителя вольного Харама и положила от него начало ростку воздушного лепестка полуденного ветра Хань, а непобеждённая бегунья утреннего света Тайрис спустилась с вершин гор на равнины Великой Степи и там стала женой владыки Мура, дав рождение клану огненных лилий рассветного озера Шань. С тех пор прошло без малого два полных круга лет, и теперь старая вражда грозила возобновиться с новой силой.

— Что можно сделать, чтобы предотвратить братоубийственную войну? — испив приветственную чашу обратилась с вопросом к провидице одна из двух молоденьких девушек, пришедших в дом к Анье на закате дня.
— Что можно сделать, чтобы вернуть мир и гармонию нашим кланам? — повторила её просьбу вторая гостья.
— За многие сотни лет былая вражда почти совершенно исчезла из памяти людей, оставаясь уделом преданий и былин, — рассказывала первая гостья — владычица горного цветка Ханей многомудрая Хира.
— Но за последние годы она дала новую поросль, — поддержала её подруга Майя – владелица огненного сада Шань. — Что делать нам, премудрая, подскажи!
— Никто человеку не указ — ни боги, ни демоны. Он сам должен выбирать, чью волю являть ему в мир. Если люди хотят смерти — они умирают, если хотят жить — живут. Чего хотите вы, дети Предвечной матери гор? — с таким вопросом обратилась к ним ведунья.
— Мы хотели, чтобы наши дети жили в мире и радости, — хором отвечали ей девушки, — но старейшины наших родов готовят новую поросль к смертельной битве, которой они жаждали всю свою жизнь.
— Тот, кто жаждет смерти обретает смерть. Делайте свой выбор, живите. — просто ответила им хозяйка. — Поднять руку на брата означает отсечь её самому себе. Никто не заставит вас убивать друг друга, если вы не будете этого делать. Отсеките от себя тех, кто готов убивать и предоставьте их Маре. Пусть те, кто готов сражаться уйдут из ваших родов. Они сами изберут свой путь, а вы выбирайте свой. Соберите на закате третьего дня тех, кто уже предал себя смерти на полях Х’Анны и пусть они сразятся в битве с её хранителями. Те из них, кто не выживут, навеки обретут покой, а те, кто останутся — никогда более не решатся лишить жизни другого человека в память о былой вражде.
— Воины Х’Анны непобедимы. — признала Хира. — Никто из наших бойцов в здравом уме не бросит им вызов.
— Они не знали поражений, — согласилась Анья, — но всё же были однажды побеждены.
— Они выжили? — спросила Майя. — Уже много лет никто не слыхал о них в степи.
— Они не обрели жизнь по смерти, — ответила хозяйка, — но обрели прощение. И с тех пор в память о них цветут незабудки10. Соберите тех из ваших воинов, кто хочет сражаться и отведите их в долину Рассветов. Пусть каждый воин сорвёт по одному цветку и тот клан, чей букет будет больше и станет победителем. Старая вражда умрёт, родится новая дружба.
— А с кем они будут сражаться? — спросила Хира.
— Об этом узнают лишь те, кто сорвёт цветок. — ответила ей Анья. — А кто насладится его ароматом, не лишая жизни, узнает иное. — предварила хозяйка вопрос Майи. — И мир воцарится на ваших полях на долгие круги лет.
Окрылённые надеждой, девушки поблагодарили провидицу и покинули её дом, отправляясь в дальнюю дорогу домой.

Как случилось так, что давние недруги стали близкими подругами мы расскажем позднее, но Анья, лишь только гостьи покинули её дом, притворила входные двери и прошла в дальнюю комнату. Уже давно она жила в этом доме в полном одиночестве. Слава великой провидицы начисто лишила её не только родни, не желавшей обременять видящую своими заботами, но и мужского присутствия. Хоть красота её и была несравненной, но желающих испить с ней до дна великую чашу богини Тайны11 охотников не находилось. Кому хотелось, чтобы твоя половина лучшего видела тебя насквозь, вплоть до мельчайших потаённых желаний? Выбравший себе в подруги жизни12 провидицу смельчак всю жизнь был обречён хранить ей не только душевную верность, но и дарить непрестанную любовь. Мало кто из мужчин смог бы признаться себе в том, что готов решиться на подобную преданность. В слугах она не нуждалась, мужского присутствия не чуралась, но вот шанс найти достойного избранника до сих пор так и не обрела. Почему-то Анья, ясно видевшая жизнь всех приходящих к ней людей, была начисто лишена возможности видеть свою собственную судьбу. Кто или что закрывало ей врата будущего она не знала, девушка отчётливо понимала, что ничего лишнего ей не обрести, а потому печалиться было вовсе не о чем, вот только почему-то тоска, изредка сжимавшая ей сердце, сегодня вновь пробилась на свет и она поняла, что две нежданные посетительницы, сами того не ведая, затронули какую-то очень важную струну в её душе и она решилась немедля отправиться за ними в дорогу. Наскоро собрав вещи Анья прошла через врата родного дома и навсегда покинула его, хоть и не знала об этом.

Как часто бывает так, что мы, выйдя на мгновение за порог, оказываемся втянуты в непонятную цепь событий, влекущих нас в своё неизведанное будущее. Многие ли из нас знают и точно ощущают тот миг, когда остаться на месте означает умереть? Нить судьбы, натянувшаяся сверх предела, или выкинет упрямца с насиженного места, или лопнет и гулкой плетью перешибёт все задуманные им начинания. Хорошо, если в таком случае недотёпа останется жив и, осознав собственное упрямство, примет то, что следует с благородством, как подобает воспитанному человеку. Хуже если он, стеная, будет клянуть непокорную судьбу, вытолкнувшую его из житейского тупика, не вняв в толк, что только так и можно было спасти ему жизнь. И уж совсем нехорошо поступали те безумцы, которые противились явному ходу вещей. Не понимая того, они противились самой жизни, обратившей на них своё внимание, и обрекали себя на поистине неисчислимые муки.

Но были ли они незаслуженными? Каждый человек вправе принять даруемое небесами с достоинством, обретя новый смысл жизни, или так и остаться в прошлом, из которого выхода не было. Милосердная судьба, впрочем, подталкивала и таких упрямцев, оставляя им шанс обрести понимание позже и даруя драгоценное время, избытком которого никто из них не был обделён. Но многие ли из таких людей, коих было большинство, осознавали этот бесценный дар судьбы? Многие ли из них знали ему истинную цену? Чаще всего в жизни люди узнавали цену всему только тогда, когда его лишались. Но можно ли было лишиться того, чего ты не обрёл или того, чего уже лишён? Люди не понимали смысла таких простых, но важных вопросов, предпочитая оставаться в неведении до самой смерти, которая быстро расставляла всё по своим местам.

— Ну и что, — говорили невежды, — мне-то, мол, какое дело до всего, если меня не будет? Но дело было, прежде всего, в том, что после смерти они никуда не исчезали, а надолго оставались пребывать в существовании зрителя, способного лишь смотреть на недоступную им теперь игру жизни, не имея ни малейшей возможности изменить свою печальную участь. Если шанс обрести жизнь утрачен — его было не восстановить. Что с того, что знание об этом было широко распространено на Гейре? Разве ему верили? В стародавние времена люди доподлинно знали, что, не обретя жизни здесь, там, за чертой, никакой жизни не будет. И лишь непредвзятые рассказы людей, знавших истину, раскрывали им глаза на эту реальность. Но таких смельчаков, готовых при жизни взглянуть в глаза смерти, становилось всё меньше и большинство людей предпочитало верить сладостным сказкам о будущей вечной жизни так, словно они и вправду имели шанс обрести её даром, не прикладывая собственных усилий. Но утраченного не вернёшь и не заработанного не получишь. Только так, открывая в себе безбрежное, и можно научиться жить, а отказывая себе в этом, можно было обрести лишь смерть.
— Ты рождён для того, чтобы жить! — так учили своих последователей наследники клана Хань.
Другие слова слышали дети клана огненной лилии Шань: — Ты рождён для того, чтобы умереть!

Такие слова они впитывали с молоком матери и, казалось, не было им никакой иной судьбы, кроме той, что была предначертана прошлыми долгами. И потому ценность жизни в кланах Сатха была невелика. Но так было не всегда и об этом хорошо помнили те, кто хранили традиции и память предков и в последнее время новое поколение разделилось надвое. Одни воины предпочли выбрать себе в спутники жизнь и стали преданно служить ей. Такие бойцы являли доселе не виданную милость и, сражаясь в поединках, никогда не лишали жизни своих соперников. — Хватит смертей! — однажды сказал великий воин Анн, глава разведчиков воздушного лепестка Хань, отводя клинок от горла своего противника, ожидавшего неминуемую смерть. И тогда поверженный им Аргх, глава огненного лепестка Шань ему ответил: — Ты благороден, но недостаточно умён. Чтобы жить надо научиться убивать! — и с этими словами вонзил свой меч в живот Анну. И былая вражда кланов вспыхнула с новой силой.

Вопреки всему Анн выжил и даже не утратил способности сражаться. Но прежней силы в нём уже не было и он передал пост главы разведчиков своему младшему брату и стал служить простым погонщиком архаргов. Эту несложную работу в кланах поручали в основном мальчишкам, юноши постарше поступали в услужение к настоящим воинам и, отслужив свой срок, в свой черёд становились ими. Вычеркнув себя из круга бойцов, Анн потерял и право голоса в узком совете клана, и лишь с болью мог наблюдать, как его ближайшие родственники рушили то, чему он учил их множество лет. Бесчестный поступок Аргха он не ставил в вину даже себе, наоборот, счёл подарком судьбы. Проморгать удар в поединке для него было делом невиданным и утратить бдительность опытный воин себе позволить не мог. А потому, доверившись своим ощущениям, он лишь допустил, чтобы противник нанёс ему удар и впоследствии Анн понял, что только так и нужно было вскрыть нарыв нарастающего недовольства. Его пример сможет научить подрастающих бойцов большему, чем он обладал сам, а заодно, им придётся совершить свой самый главный выбор в жизни.

Подлый удар Аргха он предвидел и ему не стоило большого труда отклониться и позволить мечу порезать живот, не нанеся существенного вреда внутренним органам. Целители в клане были непревзойдённые и для них было парой пустяков зашить ему кровоточащую рану. Так Анн создал для всех лишь видимость тяжёлого ранения. Почему он так поступил? Ответить на этот вопрос он не мог даже по прошествии времени и только внутреннее чувство говорило ему, что он поступил верно. Анн понимал, что взбешённые чудовищным проступком Аргха воины клана встанут перед трудным выбором: или опять ступить на скользкую тропу кровной мести и пустить своих соперников на корм кхайсам, или поступить иначе, так как учил их он. Не располагая возможностью принимать участие в обсуждении воинских дел, Анн, тем не менее, не утратил былого авторитета и одного его слова было достаточно, чтобы повлиять на мнение людей. Допустить начало новой кровопролитной войны он не мог, но и держать в узде горячих жеребцов становилось всё труднее, а потому Анн бестрепетно отпустил вожжи правления и предоставил молодым право вершить свой собственный выбор.

Он отстранился и молча наблюдал за развитием ситуации, впрочем, его невысказанное мнение разделили те, кто думали также, как и он. Вокруг него сплотилась группа его старых боевых товарищей, но и они не знали, как остановить надвигающуюся бойню. И тогда своё слово сказала властительница Хира – его единственная и любимая дочь. Она сообщила им, что за морем, на берегу благословенной Саны стоит город Харам, в котором живёт удивительная видящая, знающая ответы на все вопросы, с которыми люди приходят к ней. Власть в клане издревле принадлежала сильнейшей воительнице и покинуть родной край означало существенно его ослабить, а потому лишь смертельная необходимость позволила ей покинуть его и отправиться в дальний путь.

Хира сделала лишь только шаг и дорога сама легла ей под ноги. Много ли, мало ли суждено пройти дорог в этой жизни, нам не ведомо. Человеку важно лишь то, идёт ли он дорогой своей, к одному ему предназначенной цели или топчется окольными тропами вокруг неё. Никогда не достичь цели пути незнающему её, как никогда и не промахнуться мимо неё тому, кто жаждет обрести вечное в самом себе. Много тропинок истоптала Хира, пока однажды на крутом перевале Вязальных гор не встретила на своём пути замерзающую от голода и холода девушку, которая ещё к тому же была заражена неведомой хворью. Хира отогрела путницу теплом собственного тела, разделила с ней свою немудрёную пищу, а заодно вытащила её с того края, за которым не было ничего живого. Поражённая быстрой стрелой рассветного ветра13 воительница Майя была главой клана огненных лилий Шань и ей едва удалось скрыться от преследующих её соплеменников, захвативших власть в её клане, издревле принадлежащей женщинам. За прошедшие с эпохи правления первой воительницы Тайрис полные два круга лет их власть сильно ослабла и только приверженность людей древним традициям сохраняла видимость добрых отношений между клановыми семьями. На самом деле между ними последние два полкруга лет длилась самая настоящая непреходящая вражда, подобную которой едва ли можно было отыскать в обычном сообществе людей. Воины лилий были одержимы желанием обретения бесконечной власти над себе подобными и в совершенствовании воинских умений проводили все свои дни. Большинство из них, впрочем, и не подозревало, что настоящим источником их «вдохновения» выступал издревле забытый обычай, вбитый в их кровь быстрыми ударами боевых молотов предков, вскормленный неистребимой враждой людей, смыслом жизни которых была кровная месть.

Как получилось так, что эта древняя гадина вновь выползла на свет из теней прошлого Майя могла лишь догадываться, но последние полкруга лет в клане активно продвигалась идея возвращения к «забытым корням» предков, в которых не ведающие истину потомки видели лишь геройские образы для подражания. Сила воительниц прошлого давно стала предметом клановых преданий, рассказываемых видьями14 в круге ночных врат благодарным слушающим, а истиной силой никто из вновь живущих уже не обладал. То ли это знание было утеряно за давностью лет, то ли оно так и не было передано множеству, оставаясь уделом единиц, но никто из ныне живущих воинов не мог продемонстрировать и капли тех умений, которыми обладали легендарные Тайрис и Ашья. Вихри полуденного ветра Хань тоже не смогли сохранить дивные умения бега по остриям утренних лепестков, а огненные цветы и вовсе растеряли способность не склоняться перед порывами грозового ветра Шань15. Воинские силы теперешних бойцов были примерно равны и делить, по большому счёту, им было нечего, но почему-то давняя ненависть вновь вспыхнула с прежней силой, словно кто-то незаметный очень ловко подливал масло в огонь возрождающейся вражды.

Майя как могла сопротивлялась назревающим переменам, но, когда женщины клана Шань и так подрастерявшие былую славу отступили в тень, на свет вышел глава охотников Аргх, который заявил, что сам восстановит былую справедливость и заставит трепетать ветры Хань только лишь при одном виде его кланового знака. Как он решил этого добиться стало очевидным через совсем непродолжительное время: подлый удар мечом в живот пожалевшего его соперника, выпущенная в упор в предводительницу стрела, объявленный поход «непримиримых» и ночная резня несогласных быстро расставили в клане всё по своим местам, а его вознесли на то место, на которое он так страстно желал взойти.

Принявшая спасение из рук своей давней соперницы Майя такими словами описала происходящее в клане огненных лилий безумие: — Те из нас, кто мог бы держать оружие, не обнажили его, потому что почитали грехом убивать соплеменников, и были убиты, те же, кто готов был его использовать — просто пустили его в ход и убили остальных. Так среди нас осталась едва ли половина воинов и все они жаждут победы, которая сделает ненапрасными принесённые ими жертвы.
— И теперь они готовы на всё. — закончила за неё печальную повесть Хира.

А потому обе женщины в один час стали подругами, поскольку их объединила единая цель — спасти тех, кого можно было спасти. Но как достучаться до тех, кто не желал слышать? Как раскрыть глаза тем, кто просто не мог видеть ничего, кроме кровавой пелены перед глазами? Безумцы страшны уверенностью в своей правоте, слепцы опасны в отрицании очевидного, но во сто крат опаснее те, кто для достижения своего жертвуют тем, что им не принадлежит. Чужая жизнь была для таких воинов не важнее грязи под ногами, а жизни родственников — всего лишь необходимой жертвой, принеся которую и можно было достичь желанной цели — обретения бесконечной власти над себе подобными. Кто бы что ни говорил, но такое поведение было свойственно части людей во все времена и лишь немногие знали, что за тонкой маской искусных иллюзий такой «правды» скрывала свой лик грязная ложь.

Кто посадил семена давней ненависти и прорастил всходы непримиримой вражды, Майя не знала, но Хира поведала ей и свою, не менее печальную историю. Кто-то и в их клане тоже смог незаметно заложить в умы подрастающей молодёжи мысль, что всё, что было в прошлом — прошло и теперь надо вновь отвоёвывать себе место под солнцем. Земля Гейры была плодородна, стада архов тучны и места для пастбищ было вдосталь, но всё же чужое богатство манило многих, а то, что им владел давний враг лишь подливало масло в огонь возрождающейся вражды. Ненависть крепла исподволь, незаметно, сперва на словах, сказанных тихо в кругу родных, а потом уже и во весь голос выкрикнутых на клановом совете, пока, наконец, не плеснулась через край и не ожгла огнём пылкую до безумия молодую поросль.

Собрание гоношистого молодняка подняло волну настоящего буйства, так что даже зрелые бойцы клана Хань заговорили о необходимости нанесения предупредительного удара по врагу. Весть о побоище среди огненных лилий молнией пронеслась по лепесткам ветра и подняла в клане настоящую бурю. — Они вырезали своих! — негодовали наиболее жаркие до схватки юнцы. — Теперь они возьмутся за нас! — кивали головами опытные воины. — Надо ударить первыми! — приняли решение старейшины и участь кланов была бы предрешена, если бы не Анн. Он произнёс гневную речь на клановом совете и пригрозил оставить в забвении тех, кто не прислушается к его словам16. Воин напомнил безумцам, не знавшим ужасов братоубийства простую истину, что война длится до смерти последнего человека, но и тот не мог оставаться жить в мире бессмертным. Хотя Анн и утратил былую власть, но к его словам всё же прислушивались, а потому он смог отложить начало неизбежной схватки, но только на краткий миг. Он лучше других понимал, что решетом воду не удержать – не вычерпать и возрождённое из небытия древо рода вновь склонилось под непосильным грузом гнилья, не способного дать живой плод. А потому власть в клане разделилась надвое: Анн и несколько десятков его сторонников со своими домашними составляли жалкое меньшинство разумных, не желавших битвы, но готовых с оружием защищать свою собственную жизнь, и на всех остальных, кто уже был готов пролить не только кровь врагов, но и своих соплеменников.

Именно в таком раздрае и застала Хира дела клана полуденного ветра Хань, когда вернулась со своей спутницей домой. И быть бы им непременно убитыми, если бы не весть, принесённая с далёких полей Х’Анны: — Нас вызывают на бой! — крикнул загнавший не одного архарга воин, прискакавший с дальних рубежей и в грянувшем рёве восторга бойцы клана не сразу услышали окончание фразы.
— Хранитель Х’Анны призывает достойнейших воинов занять место рядом с ним!
— А как же лилии? — загомонила толпа.
— Ими мы займёмся позже! — крикнул кто-то дельную мысль и войско клана стало спешно собираться в дорогу.

В суматохе сборов бойцы не сразу осознали с кем им придётся биться, а когда выдвинулись в поход — их было уже не остановить. По давней традиции воинов в круг Х’Анны17 выбирали из самых сильных бойцов Великой пирамиды Гейры —  степей Солнечной Лузии, холмов Края заплутавшей ночи и неприступных гор Сатха. Лучшие из лучших воители удостаивались небывалой чести служить стражами храма Предвечной истины — небесного огня Х’Аннара, в котором по преданиям служили жрицы самой матери Гейры. Неведомое никому ратное искусство этих воинов было настолько совершенным, что равными им по силе могли считаться разве что небожители, да и те не всегда могли рассчитывать на положительный для себя исход боя. Правда в степи поговаривали, что с некоторых пор дерево Хони стоит без охраны, а самих хранителей Х’Анны и след простыл. Значит, слава непревзойдённых бойцов была не такой уж верной, раз пали они от руки неизвестного умельца18. А ведь ранее они останавливали любое войско одним лишь только упоминанием своего имени, да видно действительно всё проходит в мире этом, вот прошла и их земная слава.

Такими размышлениями успокаивали себя воины клана Хань, спешно идущие навстречу своему будущему. Однако шли к нему не только они, навстречу своей судьбе торопились и воины клана огненных лилий Шань, да ещё в общем счёте более трёх десятков степных кланов старались сойтись первыми на месте встречи, назначенной вестником.

Долина Рассветов — не было на земле Гейры более святого места. Почиталось, что именно там впервые явила себя на свет благословенная богиня, давшая имя этой земле. Именно там, где её ступня впервые коснулась поверхности планеты пустило корни древо, давшее жизнь человеческому роду. И от плодов его семени, павших на непаханую землю, поднялись ростки новых народов и рас. Говорят, что дерево Хони не однажды давало плод жизни этому миру, но раз за разом его всходы выжигались буйным огнём вновь возрождённой ненависти, тонули во мгле лжи и предательств, от которых не раз менялся лик благословенной земли19.

Что хотеть от поля, если нерадив пахарь? Что требовать от стада, если незаботлив пастух? И что такое вообще долг? И кто кому должен, и что? Издревле у людей Гейры было понимание, что единственным долгом человека при жизни было обретение бессмертия, а единственным правом – право вершить свой собственный выбор. Не понуждением, а любовью и заботой о людях была проникнута суть истинных пастырей мира сего. Правь прежде всего себя – этот закон впитывали с молоком матери дети разных народов, впервые появившихся на земле Гейры. Не было в том секрета, что люди были сотворены для единственной цели – обрести жизнь и верно служить Тому, кого на всех стародавних языках именовали одинаково – Жизнь. Именно так – живой бог, коего все люди именовали Отцом, дал свет жизни этому миру, сотворил моря и земли и породил все его народы. Всё в этом мире было дано в помощь людям для того, чтобы они сотворили главное, что должны – обрели жизнь. Требовать большего от них не мог и сам Единый, который даровал своим детям величайший дар – свободу поступать по собственному выбору, над которым даже Он не был властен.

И так продолжалось долгие круги лет и жизнь людей была проста и безмятежна, пока ими правила богиня – Благословенная Аша, та, которую люди прежде именовали Аммат20. И ни короток был их срок ни долог, а в свой черёд каждый из людей, достигший бессмертия21, уходил к Богу. А потому день ухода был праздничным. Родные надевали белые одежды радости и провожали дух своего ушедшего родственника в мир вечный, а тело сжигали, возвращая прах земле. И более необходимого никто на земле не задерживался и уж тем более не искал себе при жизни мирских благ. Потому что в этом попросту не было нужды. Когда земная одежда становилась тесной – её сбрасывали, чтобы затем облачиться в одежды вечности. Люди, видящие суть, говорили, что человек, достигший при жизни бессмертия, яркой каплей небесного огня — синя — пылал внутри земного сосуда, удержать который тому было не под силу. И лишь воля самой капли была присоединиться к Океану жизни сразу или оставаться освещать путь земной остальным людям, пока они не запылают истинным светом любви. Прикоснувшись к нему раз, многие не желали с ним расставаться, а потому загоревшихся было не потушить никакой силой. Огонь любви с каждым годом разгорался всё сильнее, пока наконец однажды человек не вспыхивал изнутри ярчайшим светом и не превращался в небесное существо – дух Анну, который и становился бессмертным навеки. И лишь малая часть тех людей, в ком дух Единого не мог пробиться на свет оставались рабами земного мира и навек превращалась в прах.

Но годы шли и через два долгих круга лет из десяти пришедших на землю уходили к богу не девять из десяти как это было в начале, а всего лишь четверо, и ещё через полкруга их стало два из сотни, а затем остался и один из тысячи. Но и это было совсем немало, ведь предки говорили, что настанут времена, когда и один спасшийся на сотню тысяч будет невиданным делом, но пока до этих тёмных времён было ещё далеко. Но всё же семена розни и нелюбия были посеяны и народы, прежде жившие в мире и согласии, вдруг ни с того ни с сего начинали сначала высмеивать друг друга, а затем переходили от шуток к оскорблениям и откровенной вражде, а после сходились в смертельной схватке. А потому для одних людей умение сохранять жизнь себе и своим близким стало цениться неизмеримо выше всего остального, впрочем, как для и других — умение её отнимать. Однако высокое искусство сохранения жизни – священная халла22 Аррака23 было доступно немногим знающим, большинство же упражнялось совсем в других умениях.

Лучшими из лучших бойцами полуденного ветра Хань становились те воины, кто как раз и не стремился достичь победы любой ценой. Потому что побеждали эти воины не соперника, но прежде всего себя. В искусстве ведения войны почиталось высшей доблестью победить соперника, не лишив его жизни. Так и родилась в этом мире небесная игра, в которой воинское умение оттачивалось до недостижимых высот. «Убить» соперника лёгким касанием рук, повалить наземь группу бойцов одним лишь дуновением, раскидать отряд взмахом руки и остановить армию одним лишь только взглядом – вот истинное умение настоящего воина. Единицы из тех, чьи ноги топтали сейчас благословенную землю, могли похвастаться тенью былых умений мастеров прежнего, не знавших лишнего. Вся их жизнь была посвящена служению Единому, а потому эти воины чурались людской славы и никогда явно не вмешивались в дела людей. Просто иногда случалось так, что между двумя армиями вставал человек, одним своим видом остужавший горячие головы, а если и находились безумцы, бросавшие ему вызов, то сколько бы ни было их, все они падали наземь от одного только взгляда, которым жизнь поражала смерть. Не было вовеки никакого иного воинского умения, которое так явно являло бы миру эту высшую божественную силу. Мастер жизни открывал на земле взгляд мира горнего и из него рекой лилась Жизнь, в свете которой просто стиралось всё, что было тенью. И в этом была суть истинного искусства.

— Стирай тень в себе! Яви свой свет! — говорили мастера прежнего.
— Живи! — отвечали им последователи жизни.
— Умри или убей! — откликались последователи тени.

И слова эти лились рекой, порождая поток, в котором жизнь издавна боролась со смертью. Капля по капле великую реку жизни пополняли души воинов, сделавших смыслом своего существования обретение вечности. Но как же много было и тех, кто совершенствовался в умении отнимать чужую жизнь вместо того, чтобы взращивать собственную. Ведь издревле высокое искусство борьбы было не целью, а всего лишь средством защиты жизни, но впоследствии заменилось на примитивный, но действенный способ её прекращения, и в нём воины совершенствовались более всего остального. Ведь лишить человека жизни было очень просто, для этого не нужны ни видение тонкой структуры, ни знание сакральных способов лечения, нужно было лишь поразить любой из жизненно важных центров или органов человека и если поблизости не окажется сведущего целителя, то жизнь соперника будет обречена.

Вот так, превосходством сильного над слабым и была пронизана нить жизни племён Великого ожерелья степи, на которой осталось, почитай, не более тридцати клановых бусин. А потому залогом успешного выживания и был лишь успех в сражениях. Клан силён своими воинами, как земля травой, да вот только оскудела она в последние дни без меры. Не осталось никого из тех, кто мог бы подняться под небеса, расправив крылья, и увидеть всю степь целиком. Сильные духом люди могли достигать этого видения, не выходя из собственного дома, но и им теперь нечем было усладить свой взор. Выжженная земля, почерневшая от людской ненависти, на которой боролась за власть жалкая кучка существ, недостойных звания человека — вот всё, что осталось от великой распри племён. А выход между тем был близок — осталось только протянуть руку…

Оба клана достигли вожделенного места сбора практически одновременно. Цветы огненных лилий Шань выросли на закате, в тот миг, когда полуденные ветра Хань обнимали стоявшее в одиночестве дерево Хони. Воины кланов окружили дерево двумя полумесяцами и увидели сидящего у его корней молодого человека, в белых одеждах с повязанным вокруг шеи синим цветастым платком. В руках у него не было ничего, кроме букета полевых цветов.

— Кто ты? — крикнул ему первым воин лилий.
— Кто ты? — эхом откликнулся ему юноша.
— Разве не видишь? Перед тобой непобедимые воины Шань! — гневно выкрикнул в ответ воин лилий.
— Перед тобой воины Хань, не знающие поражений! — подхватили ответ воины ветра.
— Я вижу перед собой лишь тени, — просто ответил им юноша, — и не вижу света.
— Слепец! Тогда что ты делаешь здесь и где хранители Х'Анны? — засмеялись воины кланов. — Или нам надо биться с тобой? Может, это ты бросил нам вызов?
— Я охраняю цветы жизни, — улыбнулся в ответ юноша и провёл рукой вокруг показывая на небесно-синие цветы, заполнившие поляну под священным деревом. — А разве вы не знаете, что делать? Покажите мне свои цветы.
— Видно нам тоже придётся собирать цветочки, раз биться здесь уже не с кем, — гневно сказал Аргх предводитель клана Шань, и спрыгнул с коня на цветочный ковер поляны. Его примеру последовали воины клана и окружили плотной стеной сидящего под деревом юношу.

Аргх вытащил из ножен меч и приставил его к горлу юноши.
 — Ну что ты скажешь теперь, жалкий помёт кхайсов? Кого ты будешь хранить, когда я сниму твою голову с плеч? — и он с силой надавил на платок, которым была укутана шея юноши. К его удивлению меч, верно служивший ему не один десяток лет, не сумел даже порезать платок. Юноша повёл плечами и меч выскользнул у воина из рук и вонзился ему в ногу. От неожиданной боли Аргх вскрикнул и выхватив из раны меч нанёс удар прямо по шее юноши, но меч, пробивающий самую прочную броню кочевых племён, не смог даже оцарапать наглого щенка. А тот неуловимо быстрым движением встал на ноги, и сорвав с шеи платок, взмахнул им. Платок превратился в полоску ослепительно белого света и отсёк атакующую руку воина, словно острейший меч. Обрубок руки упал Аргху под ноги, и он изумлённым взглядом уставился на него. Затем он поднял взгляд и неожиданно быстрым движением присел, подхватил оставшейся рукой меч и нанёс удар снизу-вверх, прямо в живот своему противнику. Именно таким ударом ему когда-то удалось свалить Анна, но в этот раз удар не достиг цели. Юноша вновь взмахнул платком и неверящий своим глаза Аргх увидел, как тонкая ткань разрезала словно дым от костра его клинок и обратным движением снесла ему голову с плеч, разом перечеркнув все планы на жизнь и могущество.

— Кто ты? — спросили юношу потрясённые происходящим воины кланов.
— Я Ал-Рей — хранитель Х’Анны. — услышали они ответ. — Я ищу цветы жизни, не покажете их мне?
— Мы воины, — смутились кочевники, — мы рождены для битв. Выбери среди нас лучшего, разреши нам начать бой!
— Здесь у вас нет соперников, — ответил им юноша, — только вы сами решаете с кем вести бой, с собой или со своими соплеменниками. Но в этой битве вам не суждено победить, потому что победитель всё равно останется проигравшим.
— Мы не понимаем тебя, — смутились воины, — кому мы проиграем?
— Себе. — ответил Ал-Рей. — Мы все сражаемся сами с собой, со своими страхами, иллюзиями и ложью. Победа над братом не даст вам жизни, победите демона в себе, взрастите истинное понимание и любовь, а бой оставьте тем, кто его хочет.
— Посмотрите на эти цветы, — продолжил он, — каждый из них пробудился к жизни не для того, чтобы его сорвала чья-то рука. Этот цветок даст нектар, который превратится в мёд жизни, если найдётся человек достойный собрать его. Сорвать цветок просто, а вот взрастить его в самом себе — высшая ценность и высшее благо, ведь никто не сможет лишить вас того плода, что родится из этого цветка.

Юноша поднял перед собой руки и в них появился бутон незабудки. Он стал быстро расти и скоро раскрыл свои лепестки, пахнувшие небесным ароматом, а в самом центре его блеснула яркая капля нектара, на которую тут же села прекрасная бабочка. Бабочка стала расти и через мгновение стала огромной, в три роста человека, её крылья полностью обняли юношу и сокрыли его от взоров удивлённых кочевников. Затем бабочка взмахнула крыльями и исчезла, а перед воинами вспыхнул состоящий из чистого света силуэт солнечного воина, в руках которого были цветок и меч. И так велика была сила света его, что ни у одного кочевника не стало сомнений, что перед ними стоял сильнейший воин, в свете которого все они были лишь тенью. И в этом свете стёрлись все их надуманные мысли о собственном величии, а вернее, ничтожестве представлений об истинной силе и мастерстве. Все они, те, кто десятками лет искали высшего искусства вдруг увидели его воочию и не смогли осознать. Перед ними предстало то, что было лишь легендами давних времён, совершенный в чистоте безупречности духа воин, одно явление которого разом прекратило споры о том, кто был лучшим из лучших. Воины вдруг поняли, что каждый из них способен стать таким же и что для этого надо победить лишь только тень в самом себе, потому что сила стоящего перед ними существа была в том, что в нём самом не было её и капли.

Потрясённые открывшейся перед ними истиной воины долго стояли в безмолвии и многие из них сделали в этот миг шаг к самим себе истинным и открыли внутри себя свет, который впоследствии освещал им путь долгие годы жизни. А те, в ком свет вызвал лишь безудержный страх растворились на полях Х’Анны, словно их никогда и не было.

Так закончилась давняя рознь племён и лучшие из лучших воинов вошли во вновь образованный круг хранителей Х’Анны, и стали защитниками всего живого, а создав из своего прекрасного сосуда дивную чашу, хранящую дух, получили имя Фарраши24, открыв свет истины в самих себе.

1 — Чаша фарах — дословно (дух радости, света), светлая, приветственная чаша, которую подают гостю, входящему в дом.
2 — Анья — звонкая.
3 — Мапа — так дети Харама зовут обоих родителей сразу.
4 — Первица — так в Хараме зовут самых прекрасных девушек.
5 — Частинка — меньшая мера времени, одна девяностая полной части, называемой полной мерой времени.
6 — Мана — так называют злые чары в Хараме.
7 — Мар — бог смерти, Каша — богиня разлада, Атания М’Ур — богиня справедливой меры или возмездия у харлонгов.
8 — Железные цветы — так называли воинов железных кланов Сатха.
9 — Полный круг лет — цикл из 12 кругов лун или 720 лет на Гейре, долгий круг лет — 12 полных кругов или 8640 лет.
10 — Повесть о цветах жизни читайте в одноимённой сказке.
11 — Великую чашу богини Тайны пьют новобрачные.
12 — Друзьями жизни в Хараме именуют супругов.
13 — Стрела рассветного ветра — мощное атакующее воздействие, наложенное на рассветную (белую) стрелу, которой в клане огненных лилий уничтожали избранных врагов.
14 — видья (видия) — ведающая истину, так называют хранительниц клановых знаний.
15 — вихри и цветы — так называют воинов кланов Хань и Шань.
16 — ритуальная фраза, предшествующая вызову воинов на поединок.
17 — Х'Анна — Двуликая богиня, у степных народов Хайны (Гейры) богиня смерти и возмездия (иначе Гоэни); Ах’Анна — у народов Вольного края и Харама — богиня жизни.
18 — Об этих событиях читайте в сказке «Цветы жизни».
19 — в преданиях о сотворении мира указано, что мир Гейры заселялся богами пять раз.
20 — Амма ат Амма, Атамма или просто Аммат (Вода Жизни) — небесное имя богини, а Гейра (Хейра или Хайра) — земное, Аша – сакральное.
21 — именно так, без смерти, человек не умирал, а уходил к Богу, покидая тело.
22 — халла — игра.
23 — аррака — Боевое искусство.
24 — Фарраши (Фарра Аши) – свет истины.