С. Чемберлен. Исповедь бродяги

С РИСУНКАМИ ЧЕМБЕРЛЕНА ЗДЕСЬ: https://vk.com/docs-87908871



17
Ночь после битвы.
 


Я был уверен, что смогу немного поспать той ночью, но был жестоко разочарован, поскольку генерал Тейлор вернулся в Сальтильо со 2-м Драгунским полком Мэя, и наша эскадрилья должна была снова выйти на пикет между двумя армиями. Меня сразу отправили на видетту (конная охрана), но я был такой  усталый, что крепко заснул в седле, не прошло и десяти минут. Проснувшись, я не мог собразить, где нахожусь, но осмотревшись обнаружил, что это наш старый лагерь недалеко от ранчо, в двух милях от моего поста. Я полностью осознавал, что мне опасно быть далеко от него, и как только мой бедный измученный конь напился досыта, я потрусил обратно и добрался до прямо пикета, без лишних блужданий.
Ночь была холодная, по луне пробегали облака. Земля была усеяна жуткими трупами, большинство из которых были раздеты нашими врагами. Пикет мексиканских улан на белых лошадях стоял не более чем в 200 ярдах от меня; когда они ездили взад и вперед, я мог слышать, как они напевают песенку, похожую на хорошо известную «Xove Not». Их голоса звучали сладко и имели тот скорбный тон, который я замечал у рабов Юга и пеонов Мексики — панихида загубленных в рабстве душ, стон угнетенной расы.

 
Вдали, в сторону Энкантады, горизонт освещали костры разбитых войск Санта Анны, разложенные, как мы обнаружили на следующий день, из прикладов их мушкетов. Повсюду вокруг меня слышались голоса раненых несчастных, а из мрачных ущелий доносился мерзкий крик койота, пожирающего человеческую плоть. Эти звуки заставили меня вздрогнуть, и я почувствовал себя достаточно плохо. Лейтенант Карлтон из роты «А» подъехал и некоторое время разговаривал со мной, когда мы заметили, что вражеские пикеты отошли. Очевидно, происходило какое-то движение; мы могли видеть силуэты людей, проходящих перед их бивуачными кострами, и был слышен грохот орудийных лафетов.
Шум усилился, и вскоре мы убедились, что растерянные воины Санта Анны ускользают под покровом темноты. Сообщение было отправлено генералу Вулу, который всю ночь оставался в лагере. При дневном свете все, что можно было увидеть у наших грозных противников — это их арьергард, передвигавшийся по далекому гребню. Для нас это было зрелище более прекрасным, чем самая красивая женщина на свете!
Генерал Вул выехал, и вскоре к нему присоединился генерал Тейлор; они обнимались и плакали от радости, в то время как наша теперь пробужденная армия толпилась на высотах и приветствовала радостное зрелище криками.
Наша победа была тяжелой. Среди убитых были:
Полковник Арчибальд Йелл, бывший губернатор Арканзаса. Он был убит во время нападения генерала Мехиа на наш обоз недалеко от ранчо Буэна-Виста. Голонел Йелл был благородным, смелым и великодушным джентльменом. 
Полковник Дж. Дж. Хардин, из Первого добровольческого от штата Иллинойс. В последней страшной атаке на наш центр он атаковал против одобрительного приказа, прекрасно зная, что победит он или нет, он будет под военным трибуналом. Он, казалось, искал смерти в рядах врага. Он был пешим и сражался достойно рыцаря старых времен. Он сразил нескольких врагов, а как только вонзил свой меч по самую рукоятку в грудь знаменосца батальона Идальго из Сакатекаса и захватил знамя, когда пуля сломала ему бедро. Бросив флаг своим людям, он закричал: «Отнесите это моей жене в память обо мне и Буэна-Виста!», и пал, пронзенный дюжиной штыков. При осмотре его тела было обнаружено, что выстрел, сломавший ему бедренную кость, был произведен его собственными людьми (в нем была картечь). Это считалось случайным выстрелом, но вероятно и другое, поскольку битвы часто решают личные обиды.
Полковник В. Р. Макки, командующий 2-м Добровольческим пехотным полком из Кентукки. Он был убит в последний день ужасной битвы. Он был выпускником Вест-Пойнта и самым опытным офицером. Его полк сражался в тот день со стойкостью ветеранов.
Подполковник Генри Клей-младший из 2-го Добровольческого отряда Кентукки. Этот юноша был гордостью своего уважаемого отца, «Мудрец Эшленда», и своим обходительным поведением завоевал всеобщее уважение. В последней атаке своего полка он был тяжело ранен в ноги. Его верные люди пытались унести его, но оказавшись под сильным натиском неприятеля, доблестный офицер строго приказал им оставить его на произвол судьбы, сказав тому, кто последний отказывался оставлять его: «Положите меня на спину, лицом к врагу. Дайте мне саблю, отнесите этот пистолет моему любимому отцу и скажите ему, что я умер с честью, с моими последними мыслями о нем и моей стране». Мужчина взял пистолет и скрылся; оглянувшись назад, он увидел, как юный герой сражается саблей, а враги вонзают свои штыки в его тело, истекающее горячей кровью.
Капитан Джордж Линкольн, исполнявший обязанности генерал-адъютанта генерала Вула. Он был капитаном 3-го пехотного полка США и многообещающим молодым офицером. Во время боя он был верхом на великолепном белом коне и своими галантными и лихими действиями, а также выдающейся внешностью привлек большую  долю вражеского огня. Около 13.00 известная прачка 2-го Иллинойского полка, «Голландская Мэри», вышла на поле с двумя походными чайниками с кофе, и капитан Линкольн радостным голосом воскликнул: «Ура, мальчики! Мужайтесь, дамы на нашей стороне!», когда мушкетная пуля прошла прямо через его сердце. Он упал вперед на шею своей лошади, которая скакала рядом с нашим эскадроном, а затем, испугавшись этой странной ноши, вдруг понесла, сбросив мертвого всадника через себя на землю. Когда его нашли, он лежал на спине с гордой улыбкой на лице. Его тело было отправлено его семье в Вустер, штат Массачусетс.
Капитан Джейкоб Забриски из 1-го Иллинойзского полка, польский изгнанник и джентльмен с выдающимися литературными и научными достижениями, потерял свою жизнь, в то время как Свобода потеряла преданного поклонника, а Иллинойс - уважаемого гражданина.
Капитан Арканзасской кавалерии Портер, подающий надежды молодой юрист из Литл-Рока, штат Арканзас, был убит, храбро сражаясь рядом со своим командиром, полковником  Йелем.
Лейтенант Родни Фергюсон, из 2-го Иллинойзского добровольческого полка, был моим близким другом. Наше знакомство началось в Иллинойсе и продолжилось в армии. За несколько дней до боя он зашел ко мне; он был подавлен мрачным предчувствием скорой смерти. Он дал мне адрес своей матери и сестры-близнеца в Спрингфилде, штат Иллинойс. Он был убит ударом копья при нападении на обоз, и я надлежащим образом написал его матери, сообщив эту страшное известие  как можно мягче. Три месяца спустя я получил ответ о чрезвычайном происшествии. Днем 23 февраля миссис Фергюсон занималась домашними делами, а ее дочь читала в гостиной, как вдруг вскрикнула и потеряла сознание. Придя в сознание, она сказала: «О! мама, Родни мертв!», и описала видение, в котором она видела, как его проткнули копьем. Она  gjжаловалась на сильную боль слева в груди, и через тридцать шесть часов тоже была мертва!


18
Девушка-янки в Мексике.
Среди замечательных событий битвы, о которых никогда не сообщалось в газетах, следует упомянуть о той роли, которую сыграла одна девушка-янки, в спасении нашей армии от уничтожения. Мероприятие состоялось за нашим главным лагерем, на перевале Паломас, чуть выше Сальтильо. Здесь возвышались белые стены хлопчатобумажной фабрики генерала Ариста, окруженные садом роз и других отборных цветов, совсем не похожих на уродливые строения, из которых состоят наши фабрики в Новой Англии. Командиром этого цветочного царства была мисс Кэролайн Портер, ранее жившая в Лоуэлле, штат Массачусетс, которая приехала в Мексику за три года до войны, чтобы научить местных сеньоритас делать хлопчатобумажную ткань.

 
На рассвете 23 февраля три тысячи улан во главе с генералом Миньоном, «мексиканским Львом», вышли из Эль-Серро через перевал Паломас, чтобы окружить нашу основную армию. Пока они дожидались, чтобы сомкнулась их колонна, «Лев» подъехал к фабрике за угощением. На азотее (крыша) жилого дома стояла грациозная женская фигурка, размахивающая платком! Генерал Миньон узнал даму, свою бывшую подругу и возлюбленную. Мисс Портер, которая два года назад, когда Миньон был командиром в Сальтильо, уступила ухаживаниям его «Львиного сердца», и стала его любовницей!

Жестокая война разлучила влюбленных; Миньон ушел в палаточные лагеря, а она похоронила себя и свои печали в лесном убежище «Мельницы Аристы». Встретившись сейчас после такой долгой разлуки, Лев забыл обо всем на свете в объятиях своей чародейки. Хлопковая фабрика Ариста возле Сальтильо, его воинский долг, и его строгий предводитель Санта-Анна - все было в одночасье  проигнорировано, ибо он он сдался в плен янки Далиле. Прошли часы, пока его офицеры, потеряв терпение, решились войти в дом и вернуть ему чувство долга. Бригада двинулась дальше и предприняла две слабые атаки на Сальтильо, которые были легко отражены. Мильон отступил к Мельнице Аристы, остался там на ночь, и на следующий день окольным путем вернулся к Санта-Анне в Агуа-Нуэва. Его немедленно поместили под строгий арест, и далее, с позором отправили в город Мехико.

Я познакомился с мисс Портер в Сальтильо и узнал эти факты из ее собственных уст. Казалось, она считала, что совершила в высшей степени патриотический и достойный похвалы поступок, подрезав когти Льву; на самом деле она утверждала, что победа была достигнута благодаря ее усилиям. Действительно, многие наши офицеры, а также Санта-Анна заявляли, что если бы бригада Миньона прошла Сальтильо и вышла к нам в тыл, наша армия не смогла бы продержаться и часа. Законы о компенсации, которые привели генерала Тейлора в Белый дом, должны были сделать мисс Портер его леди. По крайней мере, белокурая героиня (веснушчатая, курносая и рыжеволосая) должна была получать пенсию от государства. Но она получила свою награду совсем в другом виде, а точнее -  вышла замуж за драгуна!




19
Разведка в Энкарнасьон.

26-го наша эскадрилья вместе с эскадрильей капитана Альберта Пайка из Арканзасской кавалерии вышла посмотреть, остался ли еще противник в Агуа-Нуэва. С расстояния двух миль место казалось пустынным; палаток и фургонов уже не было, солдат вокруг тоже не было видно. Мы двигались дальше, пока не прошли милю от ранчо, когда прозвучал рожок и из-за стен вдруг вышла колонна улан и двинулась к нам.  Я прикинул, что их было около тысячи.

Они выстроились на равнине и своими действиями, казалось, вызывали нас на бой. К нам устремилась группа с воплями: «Charge Americanos diablos!» (заряжайте, американские черти!).  Рукер бросился бы на них сколько угодно раз подряд, если бы капитан Пайк не запретил ему. Затем Ракер и Буфорд призвали добровольцев, чтобы преподать наглому врагу урок. Удовлетворенный отсутствием опасности того, что Пайк позволит нам атаковать, я с готовностью вызвался и вместе с тремя другими и получил похвалу от «Черного Дэна» за это. Капитан Пайк приказал арестовать Ракера, когда отважный маленький лейтенант бросил свою драгунскую саблю в ножны и выругался! Те, кто знал Дэна Ракера, понимают, что это значит.

 

Лейтенант Буфорд в разведке.

Мы медленно удалились и без боя вернулись в лагерь. На следующий день часть армии снова заняла Агуа-Нуэва и обнаружила около трехсот раненых несчастных без еды, медицинской помощи и крова. Войско находилось под командой майора Белнапа и имело несколько фургонов с провизией и медикаментами. 28-го мы прошли тридцать миль и расположились ночлегом на солончаковой равнине, без воды и палаток. На всем пути мы встречали ужасные свидетельства полного разгрома и страшных страданий некогда грозного воинства Санта Анны. Тут и там попадались тела людей и животных, частично съеденные стервятниками и койотами, сломанные вещи, ремни и конская сбруя валялись повсюду. Около полудня на второй день наша группа под командованием лейтенанта Кайетона ворвалось в Энкарнасьон в качестве конной кавалерии.

Мексиканский офицер выскочил верхом на большой скорости. Бен МакКалох и Тобин бросились в погоню и проскакали целую милю; он оказался полковником, оставшимся руководить ранчо. В погоне он выбросил сумку с пятьюдесятью дублонами или золотыми онзами; это все было найдено и конфисковано начальником рейнджеров. Я был с пикетом, который пришел на место. Это было логово ужаса! Смерть была со всех сторон; жалкие останки людей со страшными ранами лежали на площади на голой земле, а в домах и маленькой часовне еще около трехсот раненых ютились без постельных принадлежностей и одеял, на твердых цементных полах, валяясь в собственных нечистотах, а личинки и паразиты шевелились в открытых ранах и вылезали из них, а воздух был настолько гнилой и затхлый, что казалось невозможным им дышать. Отряд полуголодной мексиканской пехоты дежурил, хороня мертвых за пределами ранчо, предварительно сняв с них немногочисленные лохмотья, которыми они были покрыты. Около четырехсот женщин передвигались, делая все что могли, чтобы помочь раненым, но на месте не было ни одного хирурга!

Когда Карлтон натянул поводья перед часовней, вышел священник и сказал на прекрасном английском: «Если вы христианин, вы поможете облегчить страдания этих бедных страждущих, а не истребите их». Этот священник был Габриэлем Юджином Сью в миру. Он был очень светловолос, с голубыми глазами и бледно-желтыми волосами, которые волнистыми массами спускались ему на плечи. Его манеры были такими мягкими, и он проявлял столько истинного христианства в утешении страждущих и совершении последних обрядов римской церкви умирающим, что самые грубые драгуны снимали шляпы, когда он проходил мимо.

Как только поступила команда, весь медицинский отряд принялся за больных и раненых, а интендант выдал пайки толпам голодающих женщин, собравшимся вокруг наших фургонов. Были разведены костры, приготовлен кофе для всех, но мало что можно было сделать — мы опоздали, более пятидесяти человек уже умерли. На площади стояли два больших фургона чиуауа, в которых было немного риса и сахара, а также несколько боченков муската и гуардиенте. Меня поставили над этим добром в качестве охранника. Единственная вода была из колодца за воротами, такая соленая, что наши лошади хотя и не пили тридцать шесть часов кряду,  наотрез отказались от нее. Лейтенант Ракер, офицер гвардии, приказал мне позволить сержанту выдать каждому человеку по пинте ликера, чтобы смешать его с водой для лошадей. Кавалеристы, полагая, что то, что хорошо для их коней, хорошо и для них самих, действовали соответствующим образом, и вскоре начали проявляться пагубные последствия употребления слишком большого количества солоноватой воды натощак. Я наполнил свою фляжку и тоже напился вволю.

 

Пока я был в этом счастливом состоянии, артиллерийский офицер, лейтенант Уайтинг подъехал ко мне и в истинном вест-пойнтском стиле закричал: «Ты, г-г-гад-дина, это ты давал людям пить! Я т- тебе!»,  и прежде чем я успел ответить, он ударил меня по затылку обухом своей сабли. Удар уничтожил все отличия в званиях, а выпитый мускат свел меня с ума. Если бы мой карабин был заряжен, я бы застрелил его, но пришлось проучить его моей саблей. Когда трус повернулся и побежал, я всадил шпоры в свою лошадь и пустился в погоню. Мы обогнули двор, и он направился к дому, где собрались офицеры. Я ударил его дважды; один удар прорезал медную луку его седла,  другой нанес лошади рубящую рану в бедро. К счастью для него и меня, несколько мужчин стащили меня с лошади и привязали к колесу фургона. Меня вскоре освободили по просьбе самого Уайтинга, который обнаружил, что зашел слишком далеко, ударив стража на посту. Я обошел строения, чтобы убить немного времени, и среди прочего, нашел спрятанное в печи дорогое седло в серебряной оправе. Я завернул его в мексиканское одеяло (тоже нашел), и положил в один из фургонов с хорошенькой сеньоритой. Девушку я больше никогда не видел, а седло, когда я увидел его снова, было у хозяина фургона, который не собирался мне его отдавать.

 

Разведчики доложили об армии Санта Анны в Эль-Саладо, в десяти лигах отсюда, и днем мы услышали грохот тяжелой пушки. Между тем действие алкоголя испарилось, близилась ночь, и войско готовилось возвращаться в лагерь. Молодому священнику предлагали вернуться с нами, но он упорно отказывался оставить свою службу. Повозки были заполнены самыми красивыми из женщин, и солдатами, слишком пьяными для того, чтобы сидеть верхом. Наш марш обратно в Агуа-Нуэва был походом разношерстной толпы, и на самом деле, я думаю, что вся команда поголовно была пьяна! Офицеры, мужчины, женщины, лошади и мулы!   Как долго мы шли к Агуа-Нуэва, я не имею ни малейшего представления. У меня сохранилось смутное воспоминание о марше, и в полусонном состоянии казалось, что минула неделя.  Но мы, должно быть, шли всю ночь, потому что на следующий день измученные добрались до Агуа-Нуэва; наши лошади тоже сильно устали.

 

Агуа-Нуэва.

 

Миссия Консепсьон.




20
Старый Зак.

Старый Зак был героем многих лагерных историй, и следующие две достоверны. Первая касается «Rough and Ready» (Прозвище Тейлора после Семинольской войны. Означает»Грубиян», «Деревенщина», «Грубый и готовый») и Ф.Ф.В. Когда прибыл 1-й Вирджинский добровольческий полк под командованием полковника Хамтранка, им не меньше, чем любому янки, было любопытно увидеть генерала Тейлора. Некий лейтенант, гордившийся своей принадлежностью к одной из первых семей государства, поднялся в штаб, чтобы взглянуть на генерала. Увидев в беседке старика, чистящего шпагу, офицер вошел и с тем возвышенным достоинством, которым так славятся потомки Покахонтас и прочих вирджинцев, обратился к бронзоволицему старому джентльмену: «Послушайте, старина, не могли бы вы сказать мне, где я могу увидеть генерала Тейлора?».

Старик не вставая ответил: «Ну, незнакомец, это палатка старого хозяина», указывая на ставку. «Лейтенант, с вашего позволения», сказал Ф.Ф.В. «Итак, это скромное жилище великого героя. Могу ли я увидеть его? И кстати, мой старый друг, чей это меч ты чистишь?». «Генерала - ответил старик - я не вижу ничего плохого в том, чтобы признаться в этом вам, потому что вы офицер. Эта сабля  принадлежит самому генералу. Ах! Это победоносный клинок самого бессмертного героя! И я так полагаю, уважаемый человек, что вы служите генералу?». Тот с достоинством ответил: «Я так считаю, и чертовски усердно, и мало благодарностей при этом, и небольшое жалованье». Лейтенант снял саблю и сказал: «Мой добрый человек, я хотел бы, чтобы вы почистили мою саблю, а завтра я приду к генералу, и тогда я дам вам доллар».

 

Лейтенант был на месте на следующий день и, увидев своего вчерашнего старого друга, стоящего под навесом и разговаривающего с какими-то офицерами, поманил его к себе. Старый джентльмен подошел, неся саблю лейтенанта. Лейтенант рассыпался в благодарностях и, ткнув старика в ребра, сказал: «Давай, старый толстяк, покажи мне генерала Тейлора, и доллар твой». «Старый толстяк» выпрямился и сказал: «Лейтенант! Я генерал Тейлор — и медленно повернулся — и я возьму этот доллар!».  На следующий день генерал рассказал об инциденте полковнику Хамтранку и велел представить лейтенанта в должной форме.

 

 «Rough and Ready» любил ходить инкогнито по лагерю только что прибывших добровольцев и слушать их комментарии по поводу «Старого Зака». Однажды утром он прогуливался возле лагеря 1-го Северо-Каролинского полка полковника Пейна, который только что прибыл с Бразоса. Высокий худощавый белобрысый «Тер Риверсмен», приняв его за погонщика мулов, проследовал за ним в часовню и спросил, не может ли он сказать ему, где можно достать спиртного, так как его «сильно» мучила жажда после пыльного марша из Камарго. Генерал ответил: «Я не думаю, что смогу. Старина Зак очень строгий и не терпит этого, но я думаю, вы можете найти что-нибудь в этом фургоне с наполовину снятым покрытием (этот условный знак, известный только посвященным,  означал, что возница продавал спиртное).
«Ух!»,  сказал Тер Ривер, «Подходи ко мне, старая лошадка, и я угощу тебя, а если я не угощу, то пропади я пропадом!». Старый Зак ответил, что у него есть другие дела, но он увидится с ним в другой раз, и спросил, что он думает о генерале Тейлоре. Доброволец ответил: «Чужак, он хорош в бою, черт возьми, но он подлая овца, ибо запретил парням виски, и это глупо!  Я бы сам сказал ему об этом, если бы у меня была возможность, а если бы я этого не сделал, то будь я проклят!».  «Незнакомец, это громкое заявление - ответил генерал - но я готов поспорить на кварту ржаного виски, что ты не осмелишься сказать это ему в лицо». «Старый ты хрен, я принимаю это пари - ответил Тер Ривер и направился к фургону, размахивая пустой флягой, вмещавшей по крайней мере галлон.

Несколько дней спустя, когда полк Северной Каролины был инспектирован генералом Тейлором, доброволец узнал в старом джентльмене верхом на белой лошади доброго старика, который показал ему, где достать спиртное. Он уставился на него и спросил у народа, кто он такой, и сильно испугался, когда ему сообщили, что это сам генерал Тейлор! Грубиян, ехавший вдоль линии, заметил своего знакомого охотника за виски и приказал ему выйти вперед. Доброволец сделал это с большой неохотой, и генерал сказал: «Ну, дружище, ты принес виски? И что ты можешь сказать этой подлой овце?».

Тер Ривер ответил: «Вы меня обманули, но я подчиняюсь, и я пришлю вам виски!», что он и сделал на следующий день. Тейлор рассмеялся и уехал, а доброволец всегда клялся, что старый герой, так же как и он сам, интересовался наличием виски в фургоне.


21
Дамы в беде.

Весной 1847 года штаб оккупационной армии был перенесен в Монтерей, генерал Вул со своей ставкой остался в Сальтильо, возле ранчо Буэна-Виста и передовым постом в Агуа-Нуэва. Наша эскадрилья расположилась лагерем возле генерала Вула,  мои обязанности были легки и приятны, генерал и лагерная охрана патрулировали ранчо Аламо и Сан-Хуан, время от времени выезжая за партизанами или кукурузой, что давало нам достаточно физических нагрузок, полезных для здоровья. В Сальтильо продолжали прибывать новые полки, обычно состоящие из неотесанных южан, без подготовки и дисциплины. Первый Вирджинский полк, которым командовал полковник Хамтранк, оказался благородным исключением, его офицеры и солдаты отличались джентльменским видом, а полк носил весьма положительный характер по расторопности.

 
Солдаты 2-го Миссисипского стрелкового полка и 1-го добровольческого полка Северной Каролины под командованием полковника Пейна были особенно непослушны, совершая множество грабежей и надругательств над жителями долины Сан-Хуан. Дома грабили, женщин оскорбляли, а иногда и убивали. Чтобы держать этих неуправляемых патриотов в некотором подчинении, из нашего лагеря ежедневно отправлялся патруль в долину. Жители считали нас защитниками, наше прибытие всегда приветствовалось с радостью, и мы стали любимцами всех сословий. Недалеко от ранчо Аламо находилась гасиенда дона Хосе Марии Травейны, это место было известно как Каса Бланка.  Дон Травейна, полковник мексиканской армии, отсутствовал, оставив свою очаровательную la esposa (жену) и dos hermosa hija (двух красивых дочерей) под присмотром мажрдома и дюжины пеонов. Однажды, когда я патрулировал долину, меня одного отправили в «Каса Бланка» проверить, все ли там в порядке. Мой путь привел меня к задней части гасиенды, где живая изгородь из алоэ и глинобитная стена охраняли это место от вторжения. Когда я остановился, чтобы позволить моей лошади, Люциферу, пощипать короткую траву, которая росла на берегу оросительного канала, я услышал крик женщины и хриплые голоса мужчин по другую сторону стены.

Я начал было идти к выходу, когда грубый голос по-английски закричал: «Избавься от  этого чертового гризера, Билл, и отцепи от меня эту старую чертовку, быстро!» У меня не было свободного времени. Проскакав пятьдесят ярдов, я развернулся и направился к стене. Благородный конь в огромном прыжке перелетел через алоэ (кактусы агава), забор и канаву, приземлив меня в десяти шагах от сцены, к сожалению, не редкой в Мексике. Актерами были два грубых добровольца, чьи красные рубашки свидетельствовали о том, что они были членами 2-го Миссисипского стрелкового полка, три женщины и старый седовласый мексиканец. Один из рыцарей повалил старика, одной рукой прижавшись к его горлу, а правой сжимая грозный нож. Другой патриот отчаянно боролся с тремя женщинами: одну, чья рванаю одежда и растрепанные волосы свидетельствовали о характере конфликта, он держал руками, а две другие ласкали его лицо и волосы руками и ногтями.

 

 

Я понял все с первого взгляда, и моя Сэйбер (имя сабли) опустилась на спину того, кто вел борьбу со старым мексиканцем. С воплем ярости и боли он вскочил и побежал, а его товарищу удалось освободиться от женщин и удрать через кусты. Я не преследовал, но спешившись, предложил свою помощь дамам, ибо таковыми они, очевидно, и были. Старшая была надменной царственной женщиной лет тридцати шести, ростом намного выше обычного роста мексиканских женщин, ее голубовато-белый цвет лица и миндалевидные глаза свидетельствовали о том, что она была пуро Кастельано (кастильских кровей). Две другие дамы были молоды и прекрасны, как Пери из сна поэта. Старик обнял меня и поцеловал, за его благодарностью последовали приветствия дам, и мы стали друзьями на всю жизнь. Франсиско, старик, был мажордомом и бывшим сержантом улан. Дамы представились как донья Айседора Травейна и сеньориты Франсеита Мария и Делоросо. Мне сообщили, что младшая сестра гуляла в саду, когда ее встревожило внезапное появление двух солдат, которые сразу же схватили ее. Ее крики привели к ней на помощь мать, сестру и Франсеиту, когда один из злодеев ударом сбил старика с ног, и если бы не мое своевременное прибытие, было бы совершено тягчайшее из преступлений.

Я очень приятно провел два часа с моими новыми друзьями; затем, после многих настойчивых приглашений приехать на следующий день, я сел верхом и присоединился к патрулю в Аламо. Почему-то я не счел нужным доложить о своем приключении сержанту. Теперь я искал любую возможность отправиться в патруль и все свое время на пикетах проводил в обществе моих прекрасных друзей. Мать была такой же доброй и дружелюбной, как сестры, и я жил просто припеваючи, лучше не бывает. Они задавали мне тысячи вопросов о моей стране и ее обычаях. Я рисовал для них эскизы наших дамских костюмов, наших домов, мебели; все, что касалось Севера, казалось, привлекало их любопытство. Особенно их восхищение и внимание вызывали мои длинные распущенные волосы.

Прошли недели, и я стал уже для них как член семьи. Донья Айседора убеждала меня покинуть армию, стать уэно-кристианом, жениться на одной из ее дочерей и уехать с ними в их гасиенду в штате Дуранго. Какое искушение для бедного солдата, с маленьким жалованьем и грубым использованием! Здесь мне были предложены богатство, свобода и красота, но честь и моя сильная склонность к военной жизни, заставляли меня оставаться твердым в верности своему флагу, и своему долгу.

 


Мое знакомство с семьей Травейна не было солнечным. Не раз моя жизнь подвергалась опасности, и их дружба едва не стоила мне дорого. Первая опасность, с которой я столкнулся, заключалась в сварливом характере ирландца из роты «А». Крейн был дезертиром из британской армии в Канаде, и будучи парнем с сильным характером, бульдожьей хваткой и некоторыми познаниями в науке, он претендовал на должность главного «хулигана эскадрильи». У меня не было амбиций претендовать на подобный сомнительный статус, и я вполне был не против, чтобы он носил этот пояс, так как я скорее избегал его. Но однажды, когда я дежурил в отряде, у меня украли любимую кружку. Никто, кроме солдата, не сможет оценить важность оловянной кружки в походе, когда другую достать просто негде. Я выгравировал на ней грубый рисунок кавалерийской атаки, со своими инициалами, а по возвращении в лагерь нашел пропавшую вещь в отряде  роты «А», и потребовал вернуть свою собственность. Вскоре появился Крейн, забрал кружку и еще обозвал меня самого вором. Последствием была драка, и я был жестоко наказан, ибо каким-то образом оказалось, что у меня было довольно мало шансов в драке против него. Мой старый друг капрал Кори отвел меня в караульное помещение, почти в бесчувственном состоянии, а позже лейтенант Бьюфорд приказал немедленно меня отпустить.

Крейн после этого использовал любую возможность, чтобы ругать и оскорблять меня, и между нами завязывалось несколько драк, в которых мне, как правило, доставалось больше. Это было до моего знакомства с моими дорогими друзьями из Casa Blanca. В один неудачный день меня отправили на уборку кукурузы в долине. Подойдя к фургону я обнаружил, что в нем уже сидит Крейн. По пути ирландец был весел и дерзок, но я сдерживался. По прибытии на кукурузное поле, Крейн, к моей великой радости, отправился с Эйбом Гувером на ранчо в Аламо, предоставив мне заниматься погрузкой. Довольный этим, я принялся за работу со своим ножом для кукурузы, сделанным из сломанной сабли, и через полчаса убедился, что нарезал достаточно для одной охапки. Поле было недалеко от Каса-Бланка, и старшая сестра Делоросо, находившаяся на азотее (крыша), узнала меня и, перекинув ребозо (rebozo, накидка, платок для лица) через голову, вышла и направилась ко мне. Прошел час в любовных ласках, когда вдруг раздался взрыв смеха, и Крейн, обезумевший от муската и излишней страсти, стоял перед нами. Его слова были просто возмутительны и оскорбительны для бедной девушки. «О, красотка, если ты хочешь длинноволосого любовника, подойди и поцелуй меня, или я сам поцелую тебя и получу свою долю, прежде чем покину это поле!». Я шепнул Делоросо, чтобы она бежала домой, но смелая девушка отказалась. Я чувствовал себя совершенно хладнокровно и уверенно, но все же хотел избежать боя с этим животным. Однако вид прекрасной «Лоло» возбудил его худшие страсти, и он вел себя все более и более оскорбительно.

В конце концов я сказал: «Ну что же, если я вынужден драться, то только с этим!», и я схватился за свой тесак. Он вытащил свой нож и бросился на меня. «Черт тебя задери, да всегда был луше тебя!». Затем между нами завязалась ужасная и смертельная схватка, и бедная Лоло молила Богородицу о моей защите. Я не чувствовал страха за себя, был только страх перед ужасной ответственностью быть вынужденным отнять жизнь у человека, потому что я чувствовал, что должен убить его. Он был обезумевшим от спиртного и гнусной похоти, не пользовался защитой, а бросался на меня с яростью и свирепостью дикого быка, истощая свои силы в яростных прыжках. Я оставался настороже, отскакивая от его нападений, и легко мог ударить его ножом в спину или в бок, когда он проносился мимо меня. Один раз он наткнулся на кучу кукурузы и растянулся во весь рост. Чтобы показать свое презрение, я ударил его ногой в ближнюю часть его тела и позволил ему встать на ноги, хотя Лоло закричала: «Муэрте! Муэрте-эль-ладрон, эль-демонио. (Убей! Убей чертова вора!) Он стал еще более разъярен, чем прежде, но и осторожней и тяжело дышал. Я был вынужден порезать ему левое запястье, когда он поймал меня за рубашку. Он отпустил и с самыми страшными проклятиями бросился на меня. На этот раз я не стал уклоняться. Осторожно, я отразил его выпад и по самую рукоятку вонзил клинок ему в грудь. Он упал с криком, более похожим на крик дикого зверя, чем на человеческий, и еще мгновение царапал землю в своей бессильной ярости, потом из его рта хлынула черная кровь. Мой враг был мертв.

 

Теперь все кончено. Я был слаб, как ребенок, и упал бы, если бы Лоло не пришла мне на помощь. Вскоре я почувствовал себя получше, силы возвращались ко мне и я уговорил ее вернуться домой. Затем я накрыл этот ужасную мертвую вещь фуражом и удалил с себя все следы борьбы. Отправившись в другую часть поля, я нарезал еще одну связку стеблей кукурузы, а затем пошел на ранчо и нашел кучера, Эйба Гувера, пьяным. Я спросил Крейна, но он вспомнил только о своем приезде на ранчо и их совместной выпивке. Мы вернулись и загрузились. Вид стаи стервятников, обосновавшихся на другом конце поля, заставил меня похолодеть, потому что я прекрасно знал, что за ужасная вещь скрывается там, привлекая их своей кровью.

Вернувшись в лагерь, я пожаловался, что меня заставляют делать всю работу. Гувер рассказал свою историю, и было высказано мнение, что Крейн дезертировал, хотя некоторые из его дружков, как мне показалось, смотрели на меня с подозрением. На следующий день я получил пропуск и поехал прямо к роковому месту. Как забилось мое сердце, когда я увидел свежие следы тележных колес, а весь фураж пропал! От тела не осталось и следа, и единственными видимыми следами борьбы было темное пятно на земле. Я был сильно напуган исчезновением трупа, решив, что его, должно быть, нашли и отнесли в лагерь. В доме я встретил старого Франсиско, который видел, как я выходил из кукурузного поля. В нескольких словах он сообщил мне, что был свидетелем боя и сам избавился от трупа! Какой груз он снял с моего сердца! Это роковое дело произвело заметную перемену в моем характере и настроении. Мой нрав стал буйным, я много пил и был готов принять перчатку по малейшему поводу; казалось, будто карма бедного Крейна за его убийство свалилась на мои плечи.

Мои дорогие друзья с грустью заметили эту перемену и попытались вернуть мою прежнюю натуру и снабдили меня мягкими винами Парраса, чтобы уберечь меня от муската и водки aguardiente. Теперь я обнаружил, что Делоросо мне дороже, чем ее сестра, и ее мать и Франсита поняли, что Лоло была для меня всем, и они, казалось, были этому рады, и в их дружбе со мной не произошло никаких изменений, и наша встречи были такими же счастливыми, как раньше.

В другой раз моя жизнь подверглась опасности из-за моего знакомства с девочками Травейны из-за того кокетства, которым, как кажется, наслаждаются все дочери матушки Евы. Сержант Джим Горман во время патрулирования долины однажды остановился в Каса Бланка, впервые увидели сестер и сразу влюбился в одну, или даже в обоих из них. Они для развлечения и для того, чтобы убить время, поддержали ирландца, и пригласили его повторить свой визит. Вскоре после этого наш отряд выехал на патрулирование под командованием Гормана. Оставив других парней с капралом, он сказал: «Пойдем со мной, Пелонсильо Джек, и я покажу тебе двух самых красивых девушек в стране».

Мы подъехали к белому дому, по дороге сержант рассказал мне, как его любят милые создания, и я поздравил его с победой. Когда мы въехали во двор дома Травейна, из дома выбежали две великолепные брюнетки, вскочили по обе стороны от моей лошади и, обняв меня голыми руками за шею, дали мне мучеос хесос. Вау! Лицо Гормана выражало сильное изумление. Кокетки, видя его жалкую физиономию, смеялись и дразнили беднягу так, как могут только женщины. Пришел Франсиско и забрал моего коня Люцифера, а я, обняв за талию каждую из милых чертовок, повернулся к Горману и спросил, не выглядят ли «милые девушки замечательно хорошо», учитывая, что они умирают по нему?».

С клятвой, он приказал мне покинуть это место, явиться к капралу на ранчо, и никогда больше не посметь показываться здесь! Я только посмеялся над несчастным дураком и направился к дому, когда ревнивый сержант спрыгнул с лошади, вытащил саблю и бросился на меня, поклявшись, что зарубит меня, если я не подчинюсь ему. Я должен был ответить тем же, но по спине у меня вдруг пробежал холодок, когда перед глазами вдруг пронеслось видение подобного боя  на кукурузном поле. Сильным усилием я сбросил с себя тяжесть того ужаса, который почти ошеломил меня и парализовал мои нервы, и встретил яростный натиск обезумевшего от страсти ирландца с полным хладнокровием. Он бросился на меня, растрачивая впустую силы на потрясающие, как махи ветряной мельницы, удары, отражавшиеся мною с предельной легкостью. Его слепая ярость и недостаток здравого смысла напомнили снова мне о бедняге Крейне, и я решил пощадить его, потому что он мне очень нравился, да и девушки были в чем-то виноваты.

Ну а красотки, вместо того чтобы сбежать или потерять сознание, обмотали свои ребозо вокруг левых рук и, вытащив маленькие кинжалы (которые они завели после своего приключения с миссисипцами), и расположились по одной с каждой стороны от меня, отчего Горман озверел еще больше, и ему удалось сильно поцарапать Франсеиту. За этот дикий поступок он получил острием моей сабли в мясистую часть правого предплечья. Он отпрыгнул назад со страшным проклятием, и в то же мгновение я услышал свист лассо и увидел сыромятную петлю, обвившую его шею и повалившую вражину на землю.

 
Тут и старый Франсиско подскочил ко мне с длинным тонким испанским ножом в руке, и если бы я не вмешался, он добил бы Гормана, лежащего теперь уже тихо, как задохнувшийся котенок. К великому удивлению моих друзей, я снял с Гормана его неудобный галстук-удавку из лассо и заставил его снять куртку, а после того, как я вымыл его раненую руку мускатом, я заставил Франциско растереть мякоть листа агавы, чтобы перевязать рану.

Появилась сеньора Травейна в сопровождении холеного толстого падре. Им было дано объяснение, и сержант с перебинтованной рукой сел верхом и покинул нас, не сказав ни слова благодарности. Фриско отправился наблюдатьна азотею, чтобы доложить мне, когда патруль уйдет в лагерь, а мы с моими дорогими друзьями дико резвились в саду. Через полчаса предупредительный возглас дал знать, что пора уходить. Оседлав Люцифера, я выскочил из пуэрты (ворот) и вскоре настиг патруль. Я подъехал к Горману и доложил: «В Каса-Бланке все спокойно», а затем спросил, что он собирается делать со мной, когда мы доберемся до лагеря. Удрученный унтер-офицер угрюмо ответил: «Я подумаю», но я убедил его, что ему лучше забыть про это дело, так как рана у него была всего лишь на теле и вскоре заживет. Сержант Горман теперь казался дружелюбным, но мысль о мести не покидала его, и вскоре он ее добился. Дней через десять я был у Травейна без пропуска наувольнение. Мы обедали в саду, когда Горман с полудюжиной человек из роты «А» внезапно ворвались внутрь, и нагло потребовали у меня пропуск! Не имея возможности показать его, я взял на себя всю ответственность, и дал себя арестовать. В то же время, сеньора Айседора пригласила патруль спешиться и отведать обед. Приглашение было принято, и вскоре вся компания принялась за поедание сдобных пирогов и варенья.

Горман, как я понял, употреблял спиртное вволю, и я шепнул падре, чтобы он держал девушек и Франциско подальше от дороги, потому что я был уверен, что он хотел чем-то навредить, а его люди были самыми распутными людьми в его компании. Старый Фриско удалился, а женское упрямство осталось, и не понимая, за что меня арестовали, заплакали. Тогда Горман подхватил Делоросо на руки и, несмотря на ее сопротивление, впился поцелуем в ее губы. Я прыгнул вперед и повалил его на землю, и как раз вовремя, чтобы спасти его бесполезную жизнь, потому что, когда он падал, эскопетная шаровая пуля прорезала пространство, занимаемое его телом мгновение назад, и Франсиско с дымящимся оружием в одной руке и с мачете в другой, подбежал к нам,. Я получил сокрушительный удар карабином сзади и упал, как забитый бык, на Гормана. Когда я пришел в себя, я увидел печальное тошнотворное зрелище; двор был заполнен встревоженными пеонами, двух сестер держали их мать и несколько женщин, падре стоял на коленях и поддерживал голову бедного старого Франциско, чья кровь вытекала  черными струями от жестокого удара сабли в грудь. Больной и обессиленный из-за раны на голове, я шатаясь подошел к умирающему и схватил его за руку, пока священник давал ему последнее отпущение грехов. Если бы кто-то из людей, которые подумали, что они зашли уже достаточно далеко, не удержали бы Гормана, он бы убил меня, что он и пытался сделать. Он приказал людям связать мне руки за спиной, и вести в лагерь за лошадью.

Падре, обнаружив что Франсиско мертв, попросил разрешения перевязать мою рану, и только боязнь Гормана вызвать гнев Приета заставила его пойти ему навстречу. Сеньориты, теперь притихшие, помогали ему. Моя голова была вымыта, волосы вокруг раны острижены, наложена припарка из паутины и мякоти агавы, перевязанная тонким батистовым носовым платком, и я отправился в лагерь пешком. День был очень жаркий, и я знал, что не смогу выдержать долго, но я не стал жаловаться сержанту. Около арройо (русло сухого ручья) я потерял сознание и упал. Меня подняли и посадили на лошадь, развязав руки, потому что людям было совестно идти в лагерь, таща за собой раненого парня со связанными за спиной руками, да еще из своего же эскадрона. И я сомневаюсь, что сила дисциплины была достаточной, чтобы помешать моим друзьям в моем присутствии защищать меня. Горман оскорблял меня и ударил бы меня, если бы они не остановили его - и это только за то, что я посмотрел на него - но он сорвал повязку с моей головы, отчего рана снова начала кровоточить. Тогда я впервые заговорил с тех пор, как мы покинули дом.

Глядя зверюге в его беспокойные глазенки, я очень тихо сказал: «Джим Горман, я убью тебя за это». Он пытался отшутиться, но я знал, что он меня боится. Меня привели к Рукеру, который похоже поверил всей той лжи, рассказанной сержантом. Затем меня отвезли в больницу, мою рану зашили и перевязали, а затем поместили в караульное помещение и надели наручники. Я буду помнить ту ночь до последнего часа! Как страшно я страдал! Мучительные острые боли в голове, ужасная жажда без воды, отвратительные паразиты, справиться с которыми мне мешали мои кандалы, тревога за друзей в Каса-Бланке и за свою судьбу — все это вместе взятое, нарисовало мне картину ада. На следующее утро капитан Ракер спустился в караульное помещение и приказал снять с меня кандалы. Он сказал, что одобрил обвинения, выдвинутые сержантом Горманом, и если они будут доказаны, то я буду просто… расстрелян! Он также сказал, что к нему приходили три дамы, и он дал им разрешение увидеться со мной. Я знал, что это, должно быть, Травейны, и вскоре они появились.
Наша встреча была печалью, смешанной с радостью. Они принесли мне несколько рубашек, красивое одеяло, а еще пирожных и желе. Перед отъездом я дал им торжественное обещание, что в случае худшего я сбегу и уеду с ними на их гасиенду в Дуранго, и женюсь на одной из девушек. Но какой? Мое сердце откликнулось – это будет Франсеита, ибо роковая тайна, известная теперь только Делоросо и мне, казалось, открыла между нами широкую пропасть. Донья Айседора выпросила у меня щедрый запас денег и с дочерьми уехала домой. Мои дорогие друзья сделали все возможное, чтобы помочь мне. Они посетили генерала Вула, рассказали ему все подробности дела и историю нашего знакомства и подарили генералу красивого черного пони, который стал его любимым верховым конем. По приглашению генерал и штаб посетили Каса-Бланку и отобедали с Травейнами, и старые добрые джентльмены заверили dos hermanas (сестер), что мне не причинят никакого вреда.