13 02. Царандойцы

             В конце концов строевой смотр мы провели, патроны в вещмешках и в магазинах заменили, за ухом почесали, помойку взорвали, сухпай по вещмешкам рассовали. К вечеру приморились от обилия полезных дел, утёрли со лбов пот и пошли в люлю с чувством выполненного долга.
       Утром нас на БТРах завезли в Базарак. Это рядом с Рухой, там, за сопкой. Как заходишь, так наискосок. Если смотреть по карте, то получается где-то пол монтировки.
       В Базараке нас с БТРов ссыпали на берег Панджшера. Мы обтряхнули с одёжек дорожную пыль, вытянулись в колонну по одному, потопали на пост к царандойцам.
       Через речку Панджшер перебрались без проблем по понтонному мосту, который соорудили наши инженерные части. Прошли по мосту, проскочили через небольшую зелёнку, уткнулись в покатый желтый глиняный бугор. Выругались про себя в матерной некультурной форме, полезли вверх по хорошо утоптанной тропе. Эту тропу проложили царандойцы чтобы доставлять на свой пост всякую хрень. Раз тропу проложил не русский Ваня, а таджикский местный пацан, значит по этой тропе можно было ходить, а не подыхать.
       По царандойской тропе поднимались мы довольно сносно. Жарко было, да. Пить хотелось, да. Лучше бы валяться в тени под тутовником на речке Гуват, тоже да. Но это было всё-таки переносимо. Это не была такая жопа, как при подъёме на 15-й пост по серой раскалённой горе, или как при подъёме на Зуб Дракона. Там всегда было смертоубийство, а не подъёмы. А тут можно было сносно топать.
        Топали мы, топали, наконец, дотопали. На гребне желтой горы были выкопаны окопы, устроены блиндажи. От блиндажей распространялся смрад привычной афганской вонищи. Кое где, и там и сям, группками стояли сами царандойцы. Тоже воняли. Потому что это местная народная традиция такая: носить широкие штаны и длинную рубашку (пирухан), не стирать пирухан и не мыться самому.
       Раздеваться при свете дня местным пацанам запрещала религия, а раздеваться ночью им запрещала боязнь помереть от гипотермии. Поэтому ходили они в своих пируханах так, как будто бы это была их собственная кожа. Как будто бы они родились прямо в пируханах. В них забирались в койку, на них надевали царандойскую форму. Снял форму с пирухана, надел сверху на пирухан гражданскую куртку и сразу же сделался гражданским, как будто пришел домой со службы. Это традиция такая. И ещё надо не стирать пирухан, это тоже традиция.
       Я буду пахнуть точно так же, если лет двадцать не буду мыться, буду ложиться спать в кальсонах, ходить в кальсонах, работать в кальсонах, сидеть у костра в кальсонах и не буду кальсоны менять все двадцать лет подряд. А ещё по приколу на кальсоны надеть солдатскую форму. Либо гражданскую куртку. В зависимости от того дома я или на службе. На сто процентов уверен, что если снять форму с любого из царандойцев, то под ней будут обнаружены вечные неснимаемые кальсоны-пируханы. Я как бы и не против. Пирухан, дык пирухан. Но, блин, яйца мыть надо хоть иногда. И подмышки желательно. Потому что задрали уже стоять и вонять.
 
       На фотографии виден очень колоритный пацан в фуражке. Что ему стоит натянуть форменные брюки поверх белых кальсон? Ничего не стоит. Просто у него брюк нету. А когда брюки появятся, то не извольте сомневаться каким способом он ими распорядится.

         В общем, стояли эти царандойцы, стояли. Воняли они, воняли. Тут один подскочил к ДШК, передёрнул затвор, начал стрелять в горы одиночными.
  - Что, бл@дина? – Рязанов, презрительно обратился к пулемётчику, - Своим сигналишь, что мы на пост поднялись?
        Бл@дина ничего не ответила. Ещё несколько раз одиночными выстрелила в сторону гор.
       А в самом деле, пока мы выгружались с техники, пока шли через реку, пока поднимались по тропе, всё было тихо. Никакой стрельбы не было. А как только мы залезли на пост, тогда царандоец открыл огонь из ДШК. А ДШК громко стреляет. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться о назначении неприцельных выстрелов, направленных в сторону гор.
Своим личным пятаком я очень мало контактировал с царандойцами. По этой причине не могу раскрыть глубину и суть их поступков. Зато я с детства обучался в советской школе, там меня научили слушать и запоминать. Ввиду такой моей отличительной особенности мне удалось запомнить рассказ сержанта Санкова Игоря Евгеньевича. Он воевал в первом батальоне Капитана Королёва, к этому батальону был придан 88-ой батальон коммандос правительственных войск Афганистана численностью около восьмидесяти человек. Игорь Евгеньевич так рассказывал о бойцах этого подразделения: - «Утром, когда мы вышли (в ущелье Хазара), то царандойцы незаметно «рассосались» практически все. Они и так-то находились в очень плачевном состоянии, вооружены и обмундированы были, как махновщина какая-то. У бойцов был автомат с одним магазином и чайник. Некоторые бойцы вовсе ходили с чайником без оружия вообще. Мы спросили у одного, где его автомат. Он ответил, что ему пока ещё не положено. Да к тому же все они разбежались. По всей видимости, знали, что мы на засаду идём, ну и как бы растворились в окрестностях».
Точно такие же способности отлынивать от выполнения боевой задачи царандойцы проявили в ущелье Хисарак во время операции июнь-июль 1984 года. Командир моего батальона Пудин Виктор Викторович довёл до нас, до личного состава следующее: - «Командир полка подполковник Чикал поставил мне задачу двигаться по склону ущелья Хисарак с «зелёными». «Зелёные» - это афганцы. Мой батальон с этими чертями должен был подняться на склоны гор, двигаться немного ниже хребта, чтобы прикрывать основные силы полка, которые пойдут по дну ущелья.
Мы выдвинулись выполнять поставленную задачу. Впереди нас шли афганские «зелёные». Вскоре эти царандой-марандой уселись на тропе и отказались дальше идти. Как ишаки упёрлись и всё! Я доложил командиру полка. Он мне сказал:
 - Только пусть впереди вас идут! Ни в коем случае не допускай чтобы они оказались за вашей спиной.
       Мы стали этих царандойцев и так и сяк поднимать, чуть ли не пинками. Командир их им приказывает, а они на него не реагируют. Мы долго препирались с этими, так сказать, союзничками. Сто процентов – они знали, что готовится что-то нехорошее. Затем мне это всё надоело, я доложил командиру полка, что мы выдвигаемся без этих «вояк». Мы оставили у себя в тылу царандойцев и пошли вперёд».
В период с 1984 по 1986 годы в ущелье Панджшер служил младший лейтенант Дербичев Дмитрий Эдуардович. Занимал должность переводчика военного советника второго батальона 444-ой бригады афганских «коммандос», базировавшегося в населённом пункте Пишгор. Смотрим на карту где тот Пишгор и где гора Мала. Батюшки, да это одна и та же местность! А ещё одно и то же время, а значит одни и те же пацаны-царандойцы.
 
Ценность рассказов Дмитрия Эдуардовича заключается в том, что он умел разговаривать на понятном для царандойцев языке. В рамках своих обязанностей он вдумчиво расспросил сколько у кого было в уме, а потом коротко пересказал нам: - «У афганцев понятие Родины не такое, как у нас. Для афганца Родина — это его кишлак, его племя. Всё остальное – пустой звук. Афганец искренне не понимает почему он должен сидеть с автоматом в Пишгоре, а не в своём кишлаке. Свой кишлак тоже нуждается в защите. Здесь дело не в коммунистах или марксистах. Точно то же самое было при короле Дауде, при Хафизулле Амине, при коммунистах. Точно то же самое продолжилось при американцах. Уйти с Государственной службы это для афганца не считалось преступлением. Если в банде у душманов заплатят больше, то человек перейдёт с работы на работу, то есть с государственной работы уйдёт на работу к Масуду. И государственный автомат с собой унесёт, глазом не сморгнёт».
Получается, что некоторые царандойцы курсировали с одного рабочего места на другое. Зимой в горах холодно, боевые действия затруднены, работы нет. Афганцы из банд приходили наниматься в царандойцы и уверенно талдычили: - «Моя – кансамол»! Потом приходила весна, снег в горах таял, душманы активизировали боевые действия и начинали переманивать бачей к себе более высокими зарплатами. Некоторые, особо голодные, переходили туда-сюда неоднократно. А раз так, то связь с бандами у царандойцев была всегда, в той или иной степени.
Перед началом боевой операции, перед выходом в горы, я никакого мандража не испытывал, никаких глубоких эмоциональных переживаний не ощущал. Мне следовало поменять свои убеждения и сильно напрячься в тот момент, когда вонючий царандоец начал стрелять из ДШК одиночными в сторону гор. Но я этого не сделал в силу своей молодости и некультурности. Я топал по тропе, сопел от натуги под вещмешком, потел, ощущал, как в груди колотится мотор, мечтал про ведро воды и полежать в тени. В моей башке сработала мысль, что мы находимся на стационарном посту, а это синоним безопасности. На моё счастье Рязанов был не филологом, а квалифицированным офицером. Он моего мнения насчёт синонимов не разделял.