Когда гаснет свет...

… Наконец свет софитов погас.
    Он сделал несколько шагов назад, стараясь как можно дальше отойти от возникшего перед ним, словно стена, бархатного занавеса, источавшего запах пыли. Сегодня была сыграна роль, о которой он мечтал, кажется, всю свою жизнь. Но это обстоятельство совершенно не радовало его, скорее наоборот.
    … Все началось в тот далекий день, когда он, Тихонов, будучи еще школьником, впервые попал в театр и был совершенно им покорен. То, что он увидел и почувствовал в царстве Мельпомены, показалось ему каким-то невероятным, удивительным, почти сказочным. Звуки, запахи и сама атмосфера – от всего этого у Тихонова закружилась голова.
    На первом этаже театра между белоснежных колонн празднично сверкали светильники. Их блеск отражался в высоких зеркалах в позолоченных рамах. Улыбчивая девушка встречала зрителей, проверяла билеты и предлагала программки. Тихонов, оставив вещи в гардеробе, поправил перед зеркалом бабочку, прошелся гребнем по своим темным волнистым волосам и огляделся вокруг. До этого дня он никогда не был в театре и не интересовался им, но почему-то сейчас, стоя перед зеркалом в просторном холле, сразу проникся духом этого места.
    Кто-то неспешно рассматривал афиши прошлых театральных сезонов. Кто-то задумчиво вглядывался в лица артистов, проникновенно взирающих на толпу со своих фотопортретов. Что таилось в их глазах? Вряд ли кто-то ответил бы на этот вопрос.
    После первого звонка движение в холле не прекратилось, но когда дали третий звонок, все поспешили в зрительный зал.
   Гул в зале стих и все взоры в волнительном ожидании устремились на сцену.
    Тихонов, словно завороженный, почти не мигая, смотрел на действо, идущее на сцене. Порой он ловил себя на мысли, что он и сам является его частью, и в такие мгновения он замирал. Когда шла особенно драматичная сцена, его сердце билось чаще, по спине пробегал холодок, а все его существо вытягивалось, как струна. Потом это чувство проходило, и по телу разливалось жгучее, но приятное тепло, которое, по-видимому, было вызвано наслаждением от происходящего действа.
    Актеры виделись Тихонову совершенно необыкновенными людьми. Их голоса, их жесты, полное ощущение того, что они не играют,  а проживают чью-то судьбу, показались Тихонову чем-то из другого мира. Он даже почувствовал лёгкий укол зависти и с грустью подумал, что все это для него недостижимо…
    Спустя несколько лет после этого памятного дня Тихонов, имевший выразительную внешность и некоторые актёрские задатки, с легкостью поступил в театральный институт. И закружилось… Веселая студенческая жизнь, череда творческих тусовок, трудная, но интересная учёба, нехитрый быт общежития, порой отсутствие денег и какие-то случайные подработки, бессонные ночи перед экзаменами, многочисленные влюблённости и расставания… Не смотря на некоторые тяготы, присущие студенческой поре, Тихонов, вырвавшийся из дома, из под родительской опеки, чувствовал себя свободным и вполне счастливым. Ведь он, красивый, энергичный и подающий надежды талантливый молодой человек, упорно идёт к своей цели!
    Но, получив долгожданный диплом, Тихонов понял, что до настоящей известности ему ещё далеко и для начала устроился в провинциальный театр.
    Он помнил тот день, когда он впервые вошёл в театр как его полноправный служитель, так, словно это было вчера. Пройдя (впервые в жизни!) через турникет служебного входа, он робко (что было обычно ему не свойственно) сказал вахтеру: «Здравствуйте! Я бы хотел…». Но не успел закончить фразу, как был препровождён к директору и режиссеру «для беседы» (именно так строгим тоном сформулировал вахтер, заранее, по всей видимости, предупрежденный о Тихонове). Около пяти минут Тихонов стоял перед дверью в кабинет директора, ожидая, когда его вызовут на собеседование, и с почти детским любопытством взирал на все окружающее.
    Он стоял в начале длинного узкого коридора с многочисленными дверями. На табличке одной из них, ближайшей к нему, Тихонов прочел: «Грим-уборная № 2». В его голове сразу мелькнула мысль: «Интересно, гримерная с каким номером достанется мне?» И он хмыкнул, сам того не заметив. Однако размышления его были не долгими. Вскоре его вызвали, и  «беседа», о которой так строго сообщил вахтер, прошла на удивление гладко. Из кабинета директора Тихонов вышел уже принятым в труппу. Теперь он с гордостью мог называть себя актером театра. Однако громко кричать всем об этом он не собирался. Ему нужно было заслужить себе имя.
    Конечно, первые несколько лет его мечты о головокружительной карьере и главных ролях, увы, оставались мечтами. Но приняли его в труппе тепло, дали роли в нескольких постановках, и Тихонов изо всех сил стал стараться быть замеченным, что, впрочем, ему удавалось. Через пару лет он уже был мастером маленьких, а иногда вовсе эпизодических ролей, в которых и слова-то были далеко не всегда. Но от того Тихонов считал свою работу еще более сложной. «Попробуйте-ка сыграть без слов!» – часто восклицал он, когда слышал замечания коллег – шутливые, но при этом часто ядовитые. Обида быстро сменялась гордостью за собственное  мастерство, и Тихонов успокаивался, с усиленным рвением хватаясь за следующую роль.
    Наконец, он достиг своей цели. Прочитав приказ о назначениях в новом спектакле, Тихонов сначала не поверил своим глазам. Его фамилия красовалась в списке назначений. Да еще и на главную роль, о которой он так давно мечтал!
    После недолгой эйфории Тихонов с головой погрузился в работу. Каждый день он, со скрупулезностью, достойной ученого, занимался поиском себя в новой роли: учил текст и выискивал все новые и новые приемы для создания гармоничного образа своего героя, ведь важна была каждая мелочь.
    Настал день премьеры. Тихонов чувствовал себя победителем, стоящим на пороге собственной мечты.
    Два с половиной часа спектакля пролетели, как одно мгновение... Зрители оглушительно аплодировали, артисты принимали поздравления. Тихонов чувствовал, что словно светится от счастья. Одна зрительница, быстро пробежав через темноту ложи, вышла на сцену и подарила ему букет, от чего он засветился еще больше.
    Но когда директор и режиссер театра произнесли свои поздравления в адрес артистов, когда овации стихли и все разошлись, Тихонов остался совершенно один на пустой сцене, в почти полной темноте. Перед ним, струясь с высоты, ниспадал занавес. Для Тихонова это словно был и не занавес, а невероятно огромная незыблемая стена, отделяющая его от пустынного, погружённого в темноту зрительного зала.
    Он стоял молча, без единого движения. В его потухших глазах уже нельзя было рассмотреть ни следа того самовлюблённого восторга, с которым еще несколько часов назад он выходил на сцену. В этот момент снизошедшего на него откровения Тихонов понял, что в его душе более нет мечты, а в его жизни более нет цели, ради которой стоит и дальше двигаться вперед и открывать в себе и в окружающем мире что-то новое. То, что окрыляло его все эти годы, наконец-то свершилось, и сейчас Тихонову было не ясно, как жить с этим дальше. Он подумал, что у него осталось лишь ремесло, которое он гордо называл служением, и мастерство, которое он постиг на этой сцене не за один год. Но смысл всего этого теперь померк навсегда.
    Вдруг за спиной Тихонов услышал чьи-то шаркающие шаги, приближающиеся к двери, ведущей на сцену. Он обернулся. И увидел в дверном проеме пожилого седовласого мужчину, опиравшегося на трость. В нём Тихонов узнал ночного сторожа.
– А, это вы... – растерянно пробормотал Тихонов.
    Сторож окинул его внимательным взглядом с головы до ног.
– Все уже разошлись, а ты чего? – спросил старик.
– Задумался, – буркнул в ответ Тихонов, а сам подумал, что совершенно не понятно, зачем старик лезет не в свое дело.
– Ты расскажи, глядишь, и полегчает, – предложил старик, будто догадавшись о чём-то.
    Рассказывать о своих горестях, равно как и о радостях, Тихонов не любил, но сегодня почему-то решил, что выговориться ему не помешает.  И как на духу рассказал старику все то, что сейчас кипело у него в душе.
– Я всю жизнь шел к цели, – начал свою неожиданную исповедь Тихонов, –  к славе, к главной роли и признанию. Все это я получил сегодня разом, но почему-то ни на миг не почувствовал себя счастливым. Вершина достигнута, и что делать дальше, я не знаю, ведь никогда раньше я и не задумывался о том, что буду делать потом. У меня осталось только ремесло. Но смогу ли я вкладывать в него душу, как раньше? Ведь без души невозможно само творчество…
–  Хочешь все бросить? – перебил его старик и улыбнулся.
– Нет! – быстро и решительно ответил Тихонов, но тут же со вздохом добавил: – Я не знаю...
    Старик покачал головой и, немного помедлив, поведал Тихонову свою историю.
– Я, знаешь ли, тоже раньше служил артистом в этом театре. Был занят почти во всех постановках, зрители меня любили. Но после одного несчастного случая я стал калекой, инвалидом, и теперь вынужден ходить с тростью. О работе артистом пришлось забыть, но прежний директор театра не оставил меня в беде и взял сторожем.
    Тихонов слушал его, внимая каждому слову.
– Я и этому рад... – с грустью в голосе продолжил  старик. – Каждый вечер, когда в театре уже никого нет, я прихожу сюда, на сцену, и подолгу стою, закрыв глаза и представляя, как снова мог бы радовать зрителей, кабы не эта железяка, –  старик кивнул на свою трость. – Свет софитов для меня погас навсегда, но я продолжаю жить. Не думаю: зачем? для чего? Просто живу и наслаждаюсь тем, что каждый день под вечер возвращаюсь в театр. Театр – не слава, а труд. Труд многих людей, главными из которых для зрителя являемся мы, актеры.
    Выслушав пронзительный рассказ старика, Тихонов задумался:
    «Черт возьми! А ведь я еще смогу сыграть столько ролей! И они смогут принести зрителям радость, как и мне самому. Рано думать о конце карьеры и последней, заключительной роли… Рано!»
    Последнее слово вырвалось у него вслух и гулким эхом отразилось от стен. Тихонов улыбнулся.
    Он вдруг живо представил себе, как когда-нибудь, будучи уже таким же седовласым стариком, как стоящий сейчас перед ним сторож, он завершит своё служение театру и отправится на покой. И он обязательно займется написанием мемуаров, ведь за долгую интересную жизнь у него найдется, что вспомнить и о чем написать. А, возможно, он с удовольствием найдёт себя в обучении молодых начинающих актеров.
    Тихонову показалось, что старик донес до него какую-то невероятную, ранее неведомую ему истину, которая выдернула его из зарождающейся депрессии. Он еще долго в этот вечер беседовал со сторожем, который рассказал ему множество историй из своей жизни. Тихонов, слушая его, пребывал в глубоких размышлениях. Но вот старик закончил говорить и вернул его к реальности, нечаянно уронив свою тяжёлую металлическую трость. Та  с лязгом ударилась об пол. Тихонов очнулся.
– Спасибо вам! – воскликнул он и, попрощавшись со стариком, бодро зашагал к двери, ведущей со сцены.
Старик улыбнулся ему вслед, с прищуром посмотрел вверх на единственный луч, в темноте тускло освещавший сцену, и произнёс: «Да, твой свет еще только зажигается...»