Венская вафля

Самая короткая любовная история случилась со мной в Вене, куда я попала, приехав на один день из Братиславы. В Братиславу же я попала из Смоленице, а в Смоленице – из Будапешта.
Путешествие было очень коротким – всего десять дней. А эмоционально – пожалуй, что и очень даже длинным.
Дело было в тот год, когда по всему миру бодро шествовал птичий грипп и билетов на самолёт просто не было, поэтому в Словакию мне пришлось ехать через Венгрию, причём на поезде. Никогда больше потом я не ездила в Европу на поезде.
Вагон мой перецепляли каждый раз, когда поезд менял следование, поэтому к концу пути я даже уже и не отслеживала номера поездов, в которых ехала.
В вагоне я была одна, проводников – двое: один впечатляюще красив, другой просто вежлив. Мне милостиво разрешили занять всё купе, хотя при таком раскладе я могла без зазрения совести занять весь вагон. Так всю дорогу – тридцать два часа – и ехали.
На границу с Украиной мы прибыли в два ночи. Меня разбудил бешеный стук в дверь. Я открыла. На пороге мужик в таможенной телогрейке.
– Здрасте, – прорычал он, втискиваясь в проём.
Зашёл в купе, огляделся. Увидел чемодан – он у меня был не по моему росту большим, я его даже под сиденье впихнуть не смогла.
– Что везёте? – спрашивает.
– Личные вещи, – отвечаю.
Он попинал чемодан. Я озадачилась.
– Что это было? – спрашиваю.
– А что? – мрачно поднял он на меня голову.
– Ничего, просто это мои личные вещи.
– И что?
Хороший такой вопрос: любые нормальные аргументы вдребезги разбивает.
– Да ничего. А вдруг там взрывчатка? – съязвила я.
Это я сейчас знаю, что в таких случаях улыбаться надо и молчать, а тогда я всё доказать кому-то что-то хотела. Жизнь быстро отбила у меня это желание.
Мужик уставился на меня:
– Вы мне тут сейчас договоритесь.
Я хотела ему ещё что-то сказал, но передумала и, вздохнув, закрыла рот, тем более что пограничник не покидал купе и озирался, с прищуром, словно выискивая, до чего бы ещё докопаться.
– А это что? – ткнул он толстым пальцем-сосиской в пластиковую бутылочку из-под китайского сока, заполненную сахаром.
– Сахар.
– А я думаю, кокаин.
«Ага, кокаин. Сидела бы я тут, если бы это был кокаин», – подумалось мне, но, слава богу, не сказалось.
Мужик вышел, я осталась сидеть, ожидая, что поезд скоро тронется и можно будет снова упасть спать.
Но поезд не тронулся, даже по расписанию.
Чрез двадцать минут в купе ввалились двое – мой старый знакомый и ещё один – новый. Их сопровождала немецкая овчарка, которую они, видимо, держали для отслеживания таких вот, как я, перевозчиков «кокаина».
Собака забежала, повиливая низким хвостом, в купе. Ей сунули в нос бутылочку с сахаром – она не залаяла и продолжила смотреть на людей добрыми глазами. Ни вторая, ни третья попытки сования в нос собаке сахара сахар кокаином не сделали. А то вот бы я удивилась!
Тогда меня попросили открыть чемодан и перерыли в нём всё – от косметики до трусов. Кокаин, разумеется, не нашли, но поезд всё равно задержали. Ну да бог с ними, работа у них такая – скотиниться.
В Будапеште я просидела три дня, и это прямо-таки реально отдельная история. Скажу лишь только то, что венгерский язык – это такая нечленораздельная баламуть, что, наслушавшись его, я забыла все иные человеческие языки. Осознала я это уже в Братиславе. Там мне надо было переночевать всего одну ночь, и поэтому я, не захотев таскать с собой свой огроменный чемодан, решила оставить его в камере хранения. Благо, Hlavn; ;elezni;n; stanica такой опцией обладала.
Камера хранения там была небольшой – видимо, особой популярностью не пользовалась. У стойки, когда я туда подошла, стоял, облокотившись, молодой красивый словак. Меня, надо сказать, в этой поездке вообще окружали красивые люди. Он молча и с некоторым равнодушием наблюдал, глядя сверху вниз, за тем, как, сидя на корточках, я, открыв чемодан, пыталась выудить оттуда зубную щётку и прочие мелочи, способные сделать ночь в гостинице не такой уж казённой. Я делала это с трудом, переворачивая содержимое чемодана и сопровождая это тем, что вспоминалось мне из языков в первую очередь, – лёгкой чуть слышной, себе под нос, бранью. Достав, наконец, первое необходимое, я застегнула крышку и, обращаясь к словаку по-английски, попросила его принять у меня багаж. Он, выслушав с ясной улыбкой мой английский, сказал:
– Можно по-русски.
Мне стало стыдно.
Из курса истории древнерусского языка я помнила, что бранные слова у всех славян одинаковые, потому что они практически самые древние из предлагаемой нынче этими языками лексики, и поэтому брань – это то, что объединяет нас, славян, прежде всего и дольше всего. Геополитика в чистом виде, однако.
Пока я оплачивала услугу и подписывала документы, парень объяснил мне, что русский язык он знает со школы, и сказал, что я очень мило говорю на этом языке разные глупости. Я захохотала.
Ночь я провела в «Hotel Marina», представляющем собой корабль, пришвартованный к берегу Дуная, а утром организаторы конференции отвезли нас из Братиславы в Смоленице.
Смоленице – это такая деревня в Трнавском районе западной Словакии. Рядом с ней на высоком холме расположен Смоленицкий замок, если историки не врут, XIV века. Замок этот принадлежит сейчас Словацкой академии наук, отреставрировавшей его, как поговаривают, за свой счёт. А вокруг лес. Нам, приехавшим на конференцию, сразу сказали: в лес не ходить, потому что волки. Ну мы и не ходили.
Жить в замке было забавно и исторично, даже несмотря на то, что вокруг были волки. Толстые, в метр, стены, гулкие коридоры, пушки в бойницах, оставшиеся с каких-то времён, потемневшие портреты владельцев на стенах – всё это пахло настоянной веками на судьбах здешних жителей историей, и, гуляя по замку, я думала о тех людях, которые родились в нём, жили – радовались и страдали, кто-то любил, а потом все они умерли. Особенно меня волновало то, что они всё-таки умерли. Кто-то из словаков, в шутку, наверное, обронил, что в таких замках обычно живут привидения, но сама я их – к радости ли, к сожалению – не видела.
Покидала я Смоленице с трепетом и замиранием сердца. Всё-таки не каждому человеку в жизни удаётся пожить в настоящем замке. И неизвестно было тогда, будет ли у меня ещё когда-нибудь такая возможность.
После Смоленице сидеть в Братиславе уже не хотелось: она показалась мне в тот приезд не такой историчной, хотя по-прежнему очень любимой, и я решила на день рвануть в соседнюю Вену. Тем более что наши конференциальные дамы побывали там ещё до Смоленице и сделали снимки, которые пробуждали во мне томное чувство путешественной зависти.
Автобус, шедший рейсом Братислава – Вена, преодолел расстояние в шестьдесят километров за планированные шестьдесят минут и высадил нас около аэропорта, откуда я, чертыхаясь, уже сама добралась до центра города.
Описывать Вену смысла нет хотя бы уже потому, что описать её невозможно. В Вене нужно один раз побывать самому, чтобы понять, насколько эта белая кружевная аристократичная дама отлична от провинциальных зажиточных желтолицых мещанок в виде Санкт-Пёльтона или Зальцбурга. Посмотрите на них: они дородны, круглолицы и пухлы, богаты довольной и сытой провинциальной жизнью женщин, стоящих за спинами своих зажиточных мужей. Иное дело – сказочная Вена. Красавица, она обольстительна, но недоступна, хозяйка самой себе. И она знает самое главное – равных ей нет и просто не может быть.
Обойдя сколько-то раз Собор Святого Стефана, я, наконец, пересилив и оторвав себя от увиденного великолепия, создающего оптический обман, – подобное ещё раз я испытала гораздо позднее в сербском Белграде, свернула в проулок. Не переставая, я фотографировала всё подряд и, выровняв в очередной раз камеру, намеревалась сделать очередной снимок, как вдруг увидела в объективе какие-то мужские пальцы с сигарой.
С этого момента, собственно, и началась та самая история однодневной любви.
Оказалось, что пальцы принадлежат весьма привлекательному австрийцу, прекрасно говорящему по-английски и кое-как по-русски. Русскому языку его время от времени учила мама – преподаватель этого языка в каком-то из венских университетов. Австриец оказался композитором и музыкантом. Высокий, добротный, ухоженный, но при всём при этом какой-то чуткий и мягкий, как венская вафля, в длинном чёрном кожаном пальто, уроженец Вены, он привлекал к себе внимание на улице всем своим видом. Ну и мною, конечно: я же не местная.
Мы разговорились, и я простила ему его всунутые в объектив моей камеры пальцы с сигарой. За двадцать минут мы успели обсудить трудности русского языка и красоту Вены, а потом он сказал, что на одиннадцать у него назначена встреча с родителями, затем же он свободен, и, если я согласна, мы можем встретиться через два часа и где-нибудь вместе пообедать.
Пообедать очень даже уже хотелось, но я согласилась подождать ещё два часа. Их я убила на то, чтобы посмотреть Галерею Альбертина и близлежащие дворцовые комплексы, отойдя от центра чуть дальше, чем запланировала. Вернувшись к месту встречи, я обнаружила моего австрийца нервно курящим около машины: я опоздала на двадцать минут. Если честно, я и не торопилась, потому что вообще не была уверена, что наша встреча состоится.
Знакомиться было легко: не владея другим языком в таком совершенстве, каким ты владеешь родным, тебе намного проще не говорить глупостей и, следовательно, не попадать в неловкие ситуации. И мы, подбирая слова, говорили друг другу только то, что хорошо знали с точки зрения английской грамматики.
Сначала мы попили кофе, потом пошли в ресторан, пообедали чем-то мясным и вкусным. Именно там я заметила у моего милого собеседника первые признаки острой австрийской влюблённости. Потом мы пошли гулять, но просто гулять было уже неинтересно, и он повез меня в Храм Вотрубы на гору Санкт Георгенберг. Мы посмотрели окрестности. С горы, с одной её стороны, была видна Вена, а с другой – несколько городков ещё, выстроившихся в одну нестройную пьяную линию прямо до горизонта. Затем мы поехали к нему, и он показал мне свою студию. Я была впечатлена. Тем временем приступы австрийской влюблённости становились острее, от чего мой спутник томно вздыхал, и я начала вздыхать от этого тоже.
Мы были так увлечены друг другом, что казалось, что этот день не закончится никогда и продлится всю нашу жизнь, а потом наступит то, о чём так мило рассказывают европейские сказки: «… и жили они долго и счастливо и умерли в один день». Конечно же, такое могли придумать только австрийцы – те из них, конечно же, кто родом из Вены.
А потом пришёл вечер, разрушивший наше венское очарование, и выяснилось, что мне надо возвращаться в Братиславу, потому что завтра с утра уже улетать. Я попросила отвезти меня до метро или до аэропорта, потому что обратный билет был у меня на руках ещё с утра – я запаслась им загодя, побоявшись не разобраться в венских городских перипетиях. Но он сказал, что довезёт меня до гостиницы сам.
И мы поехали в Братиславу, делая вид, что ничего плохого не происходит, – смеясь, болтая и не глядя друг другу в глаза. По пути остановились в каком-то кафе, чтобы выпить кофе и съесть по австрийскому бургеру. Там мой спутник вдруг резко погрустнел и, теребя в руках какой-то чек, который он выудил из кармана кожаного пальто, сказал:
– Знаешь… Конечно, это очень глупо, потому что мы с тобой знакомы лишь день. Но я влюбился, с первого взгляда влюбился. А ты вот сейчас уезжаешь… И конечно, да, жизнь продолжается, но я не хочу, чтобы моя жизнь продолжалась без тебя. Ты будешь моей женой? Переезжай ко мне, мы будем жить вместе, мы будем счастливы…
Это было самое быстрое и самоё неожиданное мне предложение в жизни. По крайней мере пока.
Я что-то хмыкнула в ответ. Но вряд ли мой милый австриец воспринял это хмыканье как согласие. Он вообще был понятливым.
Остаток дороги прошёл между нами молча. Мы каждый сам по себе о чём-то стремительно думали. Я думала о том, что почему-то вот бывают такие встречи – заранее обречённые, что ли. Они как крупные, не по размеру, бусины в ряду мелких на нитке – обычных, вседневных… Яркие, неудержимые и безответственные. И потому, наверное, так остро запоминающиеся своей непонятностью и абсурдностью: «Зачем всё это? К чему?»
О чём думал мой спутник, увы, я не знала.
Иногда он, не отрывая взгляда от дороги, брал меня за руку и сжимал её, улыбаясь уголками губ. Глаза же его были грустны.
В Братиславе мы обменялись поцелуями, телефонами и адресами. Но это было уже ни к чему: закрывая за собой дверь машины, я точно знала, что никогда не отвечу этому мужчине, потому что помнила, что то, что быстро начинается, имеет склонность быстро заканчиваться.
Через два безответных года он, слава богу, наконец-то перестал мне писать.