Стрельцы. Глава десятая. Единоверцы

Глава  десятая. Единоверцы.

       Весна пришла ранняя, занялась быстро: на день весеннего равноденствия 19 марта 1696 года, когда сравнялись день с ночью, снег на пригорках стаял, потёк каплями и струйками в низины, наполняя разрушительной силой овраги, озера, ручьи и реки. 
Стрельцы  торопились. Распределенные по отдельным группам во главе с пятидесятниками и десятниками, они уже более двух недель проверяли воронежские окрестности, выполняя царское указание о привлечении дополнительной рабочей силе в кратчайшие сроки. К моменту приезда царя в Воронеже на судостроительных работах использовалось более двадцати тысяч человек, которые заготавливали, возили и обрабатывали топорами лес, варили смолу, работали в кузницах, собирали корабли из частей и деталей, доставленных из Преображенского. Но работа шла медленно, её темпы не устраивали Петра, рабочей силы не хватало, а со дня на день ожидали освобождение реки ото льда.
        Тяжелая работа, отсутствие простейших бытовых условий и плохое питание вызвали странные заболевания, мор и массовые побеги рабочего люда с двух десятков верфей, разбросанных по берегам рек Белгородской, Воронежской и Тамбовской  окраин.
     Для поимки беглецов и привлечения новых работников из числа шатающихся по окрестностям, капитаном Ярыгиным были созданы поисковые группы стрельцов, которые  закреплялись по корабельным верфям и площадкам: Воронежской, Чижовской, Тавровской, Чертовицкой, Рамонской и Ступинской.
       С раннего утра часть стрельцов сотни, вместе с капитаном, направилась по правому берегу реки Воронеж на север от Ступинской площадки с целью ещё раз проверить прилегающую местность с удалением на несколько вёрст от основного маршрута. Ярыгин намеревался совершить несколько подобных,  коротких походов и закончить поисковую работу, прежде чем наступит распутица. Однако, накануне вечером, обсудив накоротке с десятниками Осипом Вахрушевым, Павлом Килиным  и Фролом Лагуновым дальнейшие действия, он сообщил, что  после этого похода  они вернутся  в Воронеж, несмотря на то, что земля по ночам всё ещё подмерзала, а зимние дороги пока держались и не разрушились. 
      Перед возвращением  к постоянным избам,  капитан решил ещё  раз проверить местность в окрестностях реки Воронеж.
    Василий  оторвался далеко вперед от стрелецкого каравана, остановился, чтобы  осмотреться с возвышенности и, заставив коня  развернуться на тонкой тропе, почувствовал, как тот глубоко провалился в снег.
Ветра не было, видимость была отличная, яркое солнце перевалило зенит: оно уже без сомнения съедало снежные наносы, частично отражаясь от белоснежной  плотной поверхности, вызывая резь в глазах, заставляя щуриться. Он опустил веки, подставил лицо навстречу лучам солнца и, почувствовав тепло, улыбнулся, потёр ладонью нос, громко, озорно и по-детски чихнул. Так, что напугал коня; почесал-похлопал его по загривку: «Испугался, Серка!»  Вдали, насколько хватало взгляда, тянулся смешанный лес, на некоторых возвышенностях и в низинах, в заболоченных местах, с полянами-плешинами. Стояла особая, весенняя, лесная тишина, которая изредка нарушалась пролетающими птахами или дробными, барабанными  стараниями дятла.
Перевёл взгляд на вереницу стрельцов:  шли невесело, напряженно. В цепочке людей выделялись верховые десятники, завьюченные  лошади; вид и у коней, и у стрельцов  унылый, вымученный – тяжёлые условия походной жизни и ежедневные переходы по заснеженному лесу вызывали глухое роптание и скрытое  недовольство длительной и напряжённой караульной и поисковой службой, которое наблюдалось в их действиях и движениях. 
«Надо завтра же возвращаться в Воронеж, а сейчас необходимо остановиться на привал с ночёвкой», - ещё раз утвердился в своём решении  Василий, осматриваясь в поисках подходящего для лагерной стоянки  места. В ста саженях, на косогоре, он увидел небольшую с наклоном поляну и двинулся к ней по снежной целине. Место удовлетворяло его требованиям и пришлось по душе: относительно ровная площадка, защищенная с трёх сторон скелетами лиственными деревьев, пышными  хвойными соснами и елями, из снега торчали ветки и стволы сухого валежника. 
«Вот и не надо искать по лесу дрова для костра», - Василий соскочил с коня, подвёл и привязал его к дереву.
     Подошедшие стрельцы, увидев в стороне от тропы, топтавшего снег на поляне капитана оживились, повеселели и скоро начали обживать эту полянку: застучали топоры, появилась кучи валежника и лапника, задымил костёр – один да второй, запарили котлы со снегом, лошади под попонами от удовольствия замотали торбами, накинутыми на головы и заполненными  лакомствами.
   Василий с десятниками быстро распределили стрельцов и, после часового отдыха, лагерь опустел: несколько поисковых групп по два-четыре человека в снегоступах поспешно отправились вглубь леса по разным направлениям.
     Братья, стрельцы Матвей и Семён как обычно были в группе у десятника Килина и, по договоренности с ним, быстро ушли вперед. Имея опыт и навыки охотников, в поисковых маршрутах они чувствовали себя уверено, свободно ориентировались в незнакомой местности, замечали все изменения в лесу, всегда находили по известным только им признакам тропы, определяли звериные лёжки.  И сейчас, заметив старую притоптанную тропу, они оставили десятнику знак на снегу,  ушли по ней скоро, шаг в шаг, а поднявшись на возвышенность, почувствовали запах дыма из низины, с широкого и длинного лесного лога. Осторожно начали спускаться, рассмотрели в редколесье утоптанные снежные тропы, насчитали связанные ими три полуземлянки, из срубов которых  шёл пар и дым,вперемежку, а чего больше и не понять.
   - Наверное топят на ночь, – шепнул Матвей и продолжил, – больше десятка здесь. Пойдём быстрее к дядьке Килину,  расскажем.
  Десятник Павел Тимофеевич Килин неспешно шёл по еле приметной снежной тропке  вслед за далеко ушедшими вперед Матвеем и Семёном, которых всегда старался держать рядом и оберегал как родных сыновей, задумав женить Семёна на своей дочери. Увидел знак в виде перечёркнутой стрелы на снегу, улыбнулся заботе; тропа пошла вверх и Семён сообщал, чтобы десятник не торопился – они  с братом проверят тропу и пойдут ему  навстречу. Павел Тимофеевич расслабился и разомлел под весенним  солнцем, с грустью вспоминал оставленную семью в Московской стрелецкой слободе, думал о будущем; внезапно услышал хруст провалившегося наста за спиной, хотел повернуться, но мощный удар сбил его с ног: всё померкло в глазах – десятник рухнул сначала на колени, а потом лицом в снег.
Трифон возвращался в ватажный лагерь после проверки петлей на зайцев: охотничьими трофеями оказались две замёрзшие тушки зайчишек, одна из которых, изрядно была поклёвана птицами. 
    «Во, как! Везде птицы поспевают, крылья им помогают», - бросив в заплечный мешок  свою добычу, глухо пробурчал Трифон.  Значительную часть жизни он провел один, привык к одиночеству, а чтобы как-то развлекать себя и не отвыкнуть от человеческого голоса, всегда выражал свои мысли вслух.  Устав от длительной ходьбы, решил идти к лагерю по старой тропе, по которой ходили редко, берегли её, скрывая от посторонних глаз на всякий, непредвиденный случай. 
«А, теперь не стоит осторожничать, при таком солнцепёке ещё три-четыре дня и снега не будет», - вслух подумал Трифон  и хотел выходить на открытое место, но предчувствие остановило его. Стоя за деревом в двух саженях от тропы, он увидел задумчиво шагающего стрельца в ярком кафтане  и, поняв, что он один, пропустил  вперёд, а сам сзади, ударом дубины,  сшиб  с ног. Кинулся  на лежачего, потрогал безжизненное горячее тело стрельца, откинул в сторону пику, обшарил; из-за  пазухи вытащил  завернутый в тряпице сверток, лихорадочно  развернул и уцепился остатками своих зубов в засушенную горбушку  хлеба и кусок сала, забыв об окружающем мире.
     Братья торопились: солнце уже клонилось к закату, хотелось быстрее увидеть  десятника, вернуться в лагерь и рассказать капитану о своей находке. Они на ходу пожевали сухари, закусив снегом, бесшумно и быстро спускались по тропе.
  Семён издали увидел лежащее тело десятника и отбегающего от  него человека, рывком кинулся тому наперерез, перехватил; налетев вихрем, толкнул рогатиной в плечо, смял и вышиб из его рук  дубину.
Павел Тимофеевич  с глухим стоном пришёл в себя и, сидя на снегу, недоумённо  водил взглядом по Матвею, Семену и Трифону, окровавленному и со  связанными руками. 
В лагерь прибыли в темноте, сразу собрав вокруг себя всех стрельцов. Обоих раненных, десятника Килина и Трифона, накормили, перевязали и уложили рядом с костром  на хвойном лапнике. Как не пытали Трифона, он не сказал ни слова за всё время  нахождения в лагере.
Капитан Ярыгин  вместе с десятниками, выслушав Матвея и Семёна, решил спозаранку покинуть лагерь: основная группа – двадцать семь стрельцов пойдет к обнаруженным землянкам, а трое,  с  вьючными лошадьми,  полевой утварью,  снаряжением,  раненными десятником и Трифоном останутся  ждать в лагере.
Утром собрались быстро, подошли к полуземлянкам ватажников,  когда солнце только краем начало подниматься от горизонта.  Стрельцы осмотрелись кругом, тихо окружили жилища и по команде Василия легко сдернули накаты из жердей с набросанными сверху сухой травой, листьями, ветками  и дёрном, которые служили крышами для  срубов.  С темных землянок ударил резкий, спёртый,  гнилой запах человеческих тел, слышно было хриплое сопение, недовольные крики и стоны; близко стоящие стрельцы прикрыли лица и невольно  сделали шаг назад: зловоние  поднялось над поляной.
Стрельцы, кто-то с жалостью и состраданием, а кто-то с отвращением и с презрением, рассматривали  эти  человеческие скелеты, которые не имели сил сдвинуться с места и подняться на ноги; большинство из них отнеслось к происходящему безразлично и, только у некоторых,  обреченно, но непокорно и яростно горели глаза. О побеге никто их них уже не помышлял – наступил предел физических человеческих возможностей.
Стрельцы насчитали в землянках восемнадцать человек, половина из которых уже не поднималась, а тихо и смиренно ждала своей неминуемой участи.
Василий стоял в растерянности, колебался в принятии решения. Что же делать? Бросить всех и уйти?  Или забрать двух-трёх человек, способных ещё двигаться?  Как правильно исполнить царский указ?
      Всё решили умудренные жизнью десятники, которые молчаливо обменявшись взглядами, окружили капитана.
  -Василий Иванович, нельзя бросать людей на погибель, православные, единоверцы, - десятник  Фрол Лагунов жёстко и в упор заглянул капитану в глаза. 
Десятник Осип Вахрушев  переминался рядом, с ноги на ногу.
 -Запасы продовольствия у нас имеются, молодых и быстрых пошлём, да и перенесём сюда на два-три дня стоянку. Поднимем мужиков на ноги, приведём в Воронеж - вот и выполним государев указ. А, Василий Иванович?- продолжил Фрол. 
      Капитан смолчал, скрывая свою растерянность и нерешительность. Повернулся, прошел ещё раз по лагерю, заглянул сверху в каждый сруб, сложенный из трёх – четырёх брёвен над землянками, остановился возле десятка мужиков, которые живым и зловонным островком покорно стояли  на поляне. Спросил:
- Много померло за последнюю неделю? Где они?
Вперёд  шагнул истощённый, молодой, высокий, под два метра, широкоплечий мужик:
-Нет у нас померших, нет больных. Голодаем мы, жёнок да детей с нами не было. Думали до тепла досидеть, да за Дон в казаки податься. Не смогли, что делать.
Василий Иванович рассматривал беглых крестьян: серые, земляные  лица, грязная, обтрепанная и полусгнившая  одежда, то ли кафтаны, то ли прихваченные нитками и веревками лохмотья, обувь фактически отсутствовала – часть носила развалившиеся лапти, а вторая часть без обуви: стопы ног обернуты берестой, обрывками тряпок и мешковины, завязанные  верёвками или лыком.
- Как звать? – Василий строго взглянул на мужика.
- Тверской  я, Анисим.
- Анисим, поднимем на ноги, не побежите?
- Вот тебе крест,благодетель, - мужик широко, двумя перстами перекрестился, а за ним остальные, - поднимите, от вас не побежим. Спасите Христа ради, не за себя, за общество прошу.
    Напряжение схлынуло, и стрельцы и мужики оживились, лагерь стал напоминать муравейник: все задвигались, начали таскать валежник, рубить лапник, заводить костры, поднимать лежачих, выносить и выводить их к кострам.
    Уже в сумерках вернулись Матвей и Семён; вместе с оставленными в лагере стрельцами на лошадях с волокушами, наскоро связанными из молодых деревьев, привезли продукты, утварь, раненных  Килина  и Трифона. Вскоре котлы закипели, над поляной закрутились вперемешку запахи мясного супа из зайцев Трифона,каши из камы – обжаренной овсяной муки, заправленной кусочками сала, кислой капусты да разогретого ржаного хлеба.
Дни и ночи как-то сразу потеплели, мужики ожили, стали посматривать в лес и Василий с десятниками, опасаясь их побега, на третий день свернули лагерь и под охраной, с частыми остановками,  доставили беглецов на Ступинскую площадку.  Через пару дней, с ночевками  на Рамонской и Чертовицкой площадках, вместе с весенними ручьями, лужами и грязью  зашли в Воронеж. 
Капитан Ярыгин вышел из городской избы и облегчённо вздохнул:  первую зиму в Воронеже он пережил, царёво указание исполнил, его стрельцы отловили более трёх сотен беглых мужиков и передали их подьячим на верфях, в приказы, губному старосте или губному целовальнику.
Подняв взгляд и увидев невдалеке женский монастырь Покрова Пресвятой Богородицы, заволновался, сердце гулко забилось, готовое выскочить из груди: «Чем сейчас занимается Любава?», - подумал он и непроизвольно зашагал в сторону монастыря.
Дойдя до окрестностей монастыря, в раздумье остановился и хотел свернуть в сторону Московских городских ворот, но услышал знакомый и родной голос:
- Василий Иванович! – радостная Любава бежала к нему, спотыкаясь, не разбирая дороги, а чуть в стороне стояла матушка Иулиания и снисходительно смотрела на неё. Матушка близко узнала Любаву, полюбила как родную дочь, знала все секреты и  опекала её. Любава подбежала к Василию, как малый ребенок ухватилась за его руку и не выпускала её из своих ладоней.
- Как я скучаю, Василёк мой,- без тени смущения, чуть слышно, прошептала Любава.
Василий услышал эти слова, вспыхнул кумачом и потянул её за собой, шагнув игуменье навстречу, приложился к её протянутой руке:
- Рады видеть тебя здоровым, сын мой. Мы возвращаемся в монастырь, проводи нас.   Можете по дороге поговорить с Любавой. Мы наслышаны о твоей службе. Расскажи, как тебе удалось спасти столько православных? Господь всё видит!
    Василий спутано начинал рассказывать о своём походе, но всякий раз смущенно сбивался под влюблённым взглядом Любавы. Снова начинал свой рассказ и снова сбивался от близости, от нежных рук, крепко державшихся за него и прерывистого, девичьего дыхания.
    Матушки Иулиания с улыбкой смотрела на молодых людей и понимала, что теряет воспитанницу, как возможную и преданную послушницу монастыря: игуменья видела, что земная любовь Любавы сильна к её избраннику и взаимна.
У ворот попрощались, матушка пригласила Василия посетить монастырь на Пасху, а Любава успела шепнуть, что будет очень скучать и ждет его с нетерпением.
      Василий растеряно раскланялся, подождал, когда ворота монастыря закрылись и ругая себя за стеснительность и скованность, отправился к себе в слободу.