Странные люди

          Маршрутный учёт* в эту зиму никак не удавался. Погода не радовала, время поджимало, и наша команда потихоньку начинала нервничать – работа стоит, зима идёт! Наконец, Илья с Сашей решили выйти на свой маршрут, их должен был кто-то забрасывать в стартовую точку, и я поехал в качестве технической поддержки, на подхвате – отвозить, кормить, поддерживать комфорт в дачной баньке, превратившейся на пару дней в маленький филиал базы охотхозяйства…
         Андреич стоял в нескольких метрах от меня контрастно высвеченный светом фар. В руках он держал облепленный снегом лебёдочный трос с крюком на конце, а на плече у него болтался и при каждом движении постукивал по спине увесистым шаклом другой трос - корозащитный. Снег доходил ему до середины бёдер, что при его гвардейском росте и соответствующей длине ног свидетельствовало о том, что влипли мы крепко.
       Тёмная глыба уазика насупленно висела в коварном плотном сугробе – наш старый верный железный друг наверняка был очень недоволен нами.
       - Илюх, а ты не помнишь, на кой нам это надо было?
       - Мне интересно стало посмотреть, как машина на лебёдке ходит, я никогда раньше вживую не видел. А ты чего спрашиваешь-то, ты ж и сам не хотел полкилометра до бани снарягу таскать!
       Вот это он сейчас про лебёдку, похоже, накаркал! Ибо то, что происходило в данный момент, оказалось лёгкой забавой в сравнении с тем, что случится месяцем позже, когда мы будем пробиваться к нашему охотничьему хутору с двадцати двух часов вечера до шести утра. Попасть на хутор нужно было до зарезу, а оставалось до него всего ничего. Полтора километра на лебёдке за восемь часов. Ну, явно накаркал! Интересно ему…
       Странные всё-таки люди – охотники. В эту февральскую ночь все нормальные мужчины сидели по квартирам и домам, смотрели телевизоры, укладывались спать в чистые постели, а мы ехали на ЗМУ- пересчитывать зверушек и птичек у себя в угодьях. А теперь уже и не ехали, а пытались вытащить обратно на дорогу нашего увязшего в снегу «патра». Занесло нас по уши в снег по дури. Можно было оставить машину на расчищенной площадке у домика охраны садоводческого товарищества и в два-три захода перетаскать вещи к Андреичу в баньку, где мы собирались прожить эти двое суток. И давно бы уже бился в тесной печурке огонь, и сидели бы мы в тепле, поджидая Сашку Алексеева, который должен был позже подъехать на своей «Ниве», и поглощали бы что-нибудь вкусное и горячее.  Но дурная голова организму покоя не даёт – мы решили пробиться поближе к баньке вдоль внешнего периметра садов. Очень странные люди!
           Было не холодно, но мокро; от возни вокруг машины я нагрелся и чувствовал, как тающий на джинсах снег пропитывает их и бодрящей водичкой стекает по моим ногам в зимние сапоги. Надо было ещё в городе переодеться «по форме», тогда бы не промок, но всё казалось таким лёгким… Мы всё-таки вызволили машину, припарковались у домика охраны, перетаскали вещи, затопили печку, развесили мокрую одежду и стали ждать запаздывающего друга. Я разложил и поставил рядом две походные кровати, а Андреич очень уютно устроился на банном полке напротив печки. Почти под потолком.
         - Ты как там спать собираешься? – поинтересовался я, ставя на плиту сковородку, - Ноги ж свешиваться будут!
         -  Зато наверху тепло-о… Мне не привыкать. Здесь, бывало, по десять человек жили.
         - Здесь?! – я изумлённо огляделся и уронил в сковородку яичную скорлупу.
         Снаружи захрустел снег, стукнули о косяк приставленные лыжи.
         - Чудики! – раздался приглушённый стенами бани, но не утративший природной мощи алексеевский бас, - Это вы, что ли там дорогу на въезде разворотили? – Сашка распахнул дверь из предбанника и всунул голову в наше обиталище, - Боря, ты можешь хоть раз проехать так, чтобы за тобой дорога осталась? Я сначала подумал, что это бульдозер такой вал нагрёб.
         - Это мы машину боком лебедили, - весело доложил с полатей Илюха.
         Алексеев свалил на койку свой огромный, подстать ему, рюкзак, взял лопату и ушёл к воротам равнять дорогу, чтобы утром дачники-садоводы, приезжающие сюда даже зимой на легковушках, не обиделись. О том, что он о нас думает в связи с попыткой проехать по целине, он скажет позже, за ужином.
         Утром я отвёз их на маршрут. Начальная точка была запланирована по-умному, рядом с дорогой, идущей к заброшенному пионерскому лагерю, в котором теперь жили какие-то рабочие. Дорога была хорошо накатана.
         - Тебе не скучно будет? – посочувствовал мне Илья
         - Не фиг скучать! – Саша был на позитиве, - Если не лень, пробей лыжню с конечной точки к садам, а то мы к вечеру будем уже никакие.
         - Покажи на навигаторе.
         - Не надо навигатор! – откликнулся Илья, - Помнишь, где мы с тобой осенью гоголятники** вешали? Вот прямо оттуда. Мы с Сарафанихи как раз к ним выйдем. Проверь их заодно, хотя бы ближние.
          Я долго смотрел, как мои друзья исчезают в узком бесконечном тоннеле просеки, а потом поехал обратно. В баньке разогрел чайник, положил в рюкзак бутерброд, термос. Выбрался из садов и углубился в лес. До болота Сарафаниха не далеко, прогуляюсь без спешки.
           Люблю глухозимье! Безмолвие. Беззвучие. Неподвижность. Казалось бы, скудость красок, но ничего подобного! Целая палитра: белый снег, чёрные кусты, тёмно-зелёная хвоя, оранжевые стволы сосен, красные ягоды рябины и шиповника. На каждой ягоде белая шапочка. Широкие лыжи с мягким похрустыванием подминают снег, оседают в нём. Глубоко! Вспомнилось, что ещё в детстве, катаясь на лыжах по сосновому бору, в котором стояла спортивная база и были накатаны беговые маршруты для районных соревнований, я всегда уходил с лыжни в овражки и ельники или спускался к Оке, туда, откуда манила не тронутая таинственная целина, где с веток елей и с кустов не были сбиты лыжниками тяжёлые снеговые покровы… Вот и сейчас поморщился, увидев выходящую справа из чащи хорошо набитую лыжню. А параллельно ей собачий след, туда и обратно. Кто-то из местных жителей накатал, а что им сейчас в лесу делать? Браконьерить? Ну, да Андреич по моей лыжне пойдёт – увидит, возьмёт на заметку.
              Как ни растягивал удовольствие, медленно переставляя ноги и любуясь каждой деталью пейзажа, уже через сорок минут подошёл к знакомой старице. Вон там, у её изгиба должен быть первый гоголятник, закреплённый на стволе старого дуба. Прошёл в ту сторону: точно, вот он висит, с огромной снеговой папахой на крышке. Всё в порядке. Времени в запасе полно, можно и остальные осмотреть, но явной необходимости нет – если этот домик, который недалеко от тропы, цел и невредим, то другие точно в сохранности.
             Я сбил снег с лежащей берёзы и удобно уселся, не снимая лыжи. Налил чай в крышку термоса. Как же всегда вкусен самый обычный горячий чай среди сугробов! Нигде больше так не вкусен.
            С веток на плечо пушисто упал снег. Я поднял голову.
            - Фьюиить! -  сказала синичка.
            - Чего кидаешься?
           Сидеть бы здесь и сидеть; можно даже костерок разжечь и сделать бутерброд горячим и ароматно пахнущим дымком. И увидеть уставших друзей, выходящих из низинки. Но банька тогда не встретит их теплом и вкусными запахами. Не правильно это. Надо идти.       
          В бане я наколол дровишек про запас, растопил печку и занялся приготовлением ужина. Пока варился суп, решил поэстетствовать: соорудил целую тарелку маленьких бутербродиков с салом, аджикой, маслинами и маринованными огурчиками. Осмотрел этот шедевр, улыбнулся – Андреич любит такие штучки.
                Щёлкнул выключателем, переключив жёлтый электрический свет на серый полумрак зимнего дня. Прилёг поверх спального мешка на раскладушку и с наслаждением вытянул ноги. Тепло. Не настолько, чтобы лежать в одной футболке (откуда-то из-под пола не сильно, но предупреждающе тянет февралём), а вот во флисовой рубашке хорошо. Взгляд остановился на печке. Дверца прикрыта не плотно и красно-жёлтые сполохи мелькают то тут, то там в тесном пространстве банного сруба. Постепенно они превращаются в звёздочки и искорки, и очертания печки размываются, плывут вверх, к потолку… Ни сон, ни явь. В голове ещё крутятся обрывки каких-то мыслей – планы, мечты, но засыпающее сознание уже уступает чему-то глубинному, не связному, не распознанному… Люблю это зыбкое, качающееся состояние, когда нет необходимости глубоко заснуть, отключиться и обязательно выспаться. Когда можно позволить себе побалансировать на этой тонкой грани сознательного и бессознательного…
                …Мы с другом Мишкой идём по сентябрьскому лесу, кое-где просвеченному солнцем, пробивающимся между облаками. Друг пригласил меня закрыть разрешение на глухаря, и мы ищем осинники. Мне неприятно это воспоминание, но отбросить его уже не получается - я вижу всё так, будто и в самом деле иду по лесу, а значит, это уже сон. Но сон не абстрактный, а в точности воспроизводящий былое. Сон-воспоминание. Я смиряюсь с этим: что ж, пусть будет сон, может, хоть в нём всё случится не так, как было в реальности – и проваливаюсь… В осиннике глухарей нет, мы расслабляемся, ставим ружья на предохранители и идём дальше по лесной дороге. И вдруг справа из тёмной кроны ели срывается огромная чёрная птица и летит над дорогой, пересекая наш маршрут. Вот он, мошник! Я вскидываюсь, сдвигаю предохранитель…эх, не успеть, просвет над дорогой узкий, по бокам матёрый лес, для выцеливания нет ни доли секунды. Верхний ствол выкидывает заряд дроби, и в этот момент глухарь влетает в луч света и от него летят перья. Но в солнечном свете они не чёрные, как должно быть, а рыжие – копалуха! Глухарка бита чисто и камнем падает по другую сторону дороги, а мы с Мишкой растерянно смотрим друг на друга. В его взгляде умирает галактика, а в моём, наверное, вселенная. Копалуха! Мы подбегаем к ней. От огорчения у меня дрожат пальцы, когда я вынимаю из патронника гильзу, и дрожит голос, когда говорю то ли себе, то ли Мишке, а скорее всего этому застывшему в испуге лесу: «Всё, этой осенью я отстрелялся!».*** И когда я, проснувшись, уже наяву говорю: «Вот ведь, вспомнилось, ети его…», голос у меня хриплый и срывающийся.
                Сколько же я спал? Дрова в печке ещё потрескивают – не прогорели, значит, не больше получаса. Натягиваю шапку и куртку, выхожу наружу, захватив в предбаннике лопату. Сашка просил расчистить тропинку к туалету, уважу-ка я его. Снег отваливается плотными не тяжёлыми блоками, я с удовольствием прорываю в нём целую траншею. Со снежным бруствером она мне по пояс. Я так увлекаюсь, что вздрагиваю от Сашкиного баса: «Боря, я сейчас заплачу от умиления! Ты собрался отражать атаку?». Андреич за его спиной усмехается своей тонкой, непередаваемой усмешкой.             
                Им, конечно, очень нравится тарелка с бутербродиками, Сашка сразу подхватывает один из них, но Илюха толкает его под руку: «Куда ты… Не можешь подождать, пока за стол сядем и нальём?!» После ужина мы с Алексеевым растягиваемся на раскладушках, а Илья лезет на свой полок и начинает развлекать нас чтением старых газет. Есть такой верный способ повеселиться – читать только заголовки. Я с удовольствием поддерживаю разговор, а разомлевший с устатку и начинающий дремать Алексеев бурчит, заткнёмся ли мы когда-нибудь или нет. Но я точно знаю, что меньше всего на свете он сейчас хочет, чтобы мы заткнулись. И каждый из нас думает о том, что завтра будет ещё один такой же день с пятнадцатью километрами маршрута ЗМУ и тесным, полутёмным уютом баньки, и радуется этому, и не хочет ничего иного.  Странные люди…






 *Маршрутный учёт – методика учёта охотничьих ресурсов (видов и численности дичи) методом зимнего маршрутного учёта (ЗМУ), осуществляемого по разработанным и утверждённым маршрутам в границах охотничьих угодий, в процессе которого производится визуальная фиксация следов зверей и птиц на снегу, а также случаев их непосредственного визуального наблюдения.
**Гоголятник - для уток, гнездящихся на деревьях (гоголей) делают домики ящичной конструкции – гоголятники. Для изготовления гоголятника используются не струганные доски. Домик можно окрасить в темный цвет снаружи и изнутри.
Лучше всего развешивать гоголятники на высоте около 3 метров у берега водоёма. Хорошим местом для установки гоголятника будут затопленные деревья. Как и домики для других птиц, гоголятник должен быть установлен с небольшим наклоном вперёд.
***Осенняя ходовая охота на самок глухаря – глухарок (копалух) разрешена, но рачительные, правильные охотники стараются не бить их, чтобы не снижать численность будущего глухариного потомства. В некоторых охотничьих коллективах стрельба по копалухам негласно считается делом недостойным, подлежащим порицанию.