По направлению к Воланду

(против чего боролись, на то и напоролись)

Ответ на эссе Бориса Агеева «Цепь молчания, или «Чёрт всё устроит» («Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова как роман-инициация)

Вечное возвращение

И вновь – в который уже раз – мы возвращаемся к роману Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» (вооружаемся карандашом и внимательно – от и до – перечитываем текст, делаем заметки на полях). Для чего? Сколько можно? Да по весьма простой причине – потому что тема бесконечная.   
Первое наше исследование на этот счёт было написано весной 2006 года – по горячим следам телесериала Владимира Бортко – и называлось…
Да, вот еще кстати возникший вопрос – как всё-таки правильно писать в данном случае это слово – МАСТЕР – с маленькой или большой буквы? В тексте романа, как все прекрасно знают, оно пишется с маленькой. Причина не объясняется, но надо полагать, что таким образом Булгаков подчеркивает то состояние, в котором оказался его герой – состояние, в котором он теряет собственное имя и саму индивидуальность.
Но… Мы-то не Булгаков, и не пишем продолжение его романа, где персонаж этот находится всё в том же художественном пространстве, – нет, мы употребляем это слово как собственное имя героя разбираемого произведения. И следовательно – «Прощание с Мастером» – так называлось наше первое исследование на данную тему. http://www.proza.ru/2016/05/16/1754
(И главное в нём открытие – то, чего не знал сам автор, но что у него получилось чисто подсознательно. Созданным образом Воланда он угодил в архетип, не имеющий ничего общего с христианским дьяволом-сатаной. Впрочем, к этому пункту мы тоже ещё вернёмся…)
На этом мы уже думали поставить точку, но получилось многоточие, и в 2011 году снова вернулись к теме с фундаментальным эссе «Возвращение «Мастера и Маргариты». http://www.proza.ru/2016/05/16/1773
Поводом и здесь послужила экранизация – затерявшийся в эпоху крушения советской системы и затем чудесным образом нашедшийся фильм Юрия Кара. А вместе с нашедшимся фильмом – на поверку оказавшимся лучшей из существующих на сегодня экранизаций данного произведения – мы по-новому разобрали и сам роман.
(Те его неисследованные истоки, о которых нет ни у Яновской, ни у Соколова, ни у Чудаковой).
Потом была ещё одна маленькая заметка – ответ на лекцию небезызвестного борзописца, – напечатанная в «Литературной газете» под названием «Булгаков vs Быков: кто есть who?»  – здесь в поле зрения впервые у нас попал тов. Сталин (кстати, гонорар мне за это так и не заплатили – может у них там, в «ЛГ», так принято?)
И по ходу вопрос первый: что является первопричиной этого вечного возвращения? То, что тема бесконечна – да, это понятно, – но что обуславливает эту бесконечность? Почему мы не норовим в очередной раз обсудить и проанализировать, например, не менее популярные «12 стульев»? Или «Белую гвардию» того же Булгакова? Или там «Фауста», «Дон Кихота», «Тиля Уленшпигеля»?
А потому, что в данном случае мы имеем дело с тайной, загадкой, недосказанностью, каковой является загадочный образ Воланда. Но ведь и в «Фаусте» есть Мефистофель! Чем он, казалось бы, хуже? Да тем, что совсем не загадочный, – ну нисколечки! Это традиционный христианский черт, вылезший, как писал Юнг, «из выгребных ям средневекового колдовства». Ну лжёт, ну мухлюет, ну сбивает с толку – эка невидаль! И вовсе не таков булгаковский Воланд, который, что называется, чертовски привлекателен.
И это – во-первых. А во-вторых, в романе своём Булгаков угодил в самое что ни на есть средоточие христианства. И сегодня споры вокруг него не утихают по той причине, что находится он не в литературном, а в религиозно-сакральном пространстве.
Уточним понятие. Согласно словарю, Сакра;льное (от англ. sacral и лат. sacrum — священное, посвященное богам) — в широком смысле — всё, имеющее отношение к Божественному, религиозному, небесному, потустороннему, иррациональному, мистическому, отличающееся от обыденных вещей, понятий, явлений.
Потому вполне закономерно, что произведение, затрагивающее ключевые понятия христианской религии, вызывает столь ревностное отношение со стороны её последователей. И в первую очередь, как водится, прозелитов, стремящихся в своём рвении, что называется, быть святее папы римского.
Наиболее характерным образчиком подобного творчества может служить книга Юрия Воробьевского «Неизвестный Булгаков: на свидании с сатаной». Несколько иные задачи, а именно – согласовать, привести в соответствие роман Булгакова с христианским вероучением, – в монографии «Мастер и Маргарита: за Христа или против?» ставит перед собой диакон Андрей Кураев.
Но нет, только не это!… оба примера – Воробьевский и Кураев – являются крайностями, и потому не выдерживают и малейшего испытания на истину, посему брать их в качестве отображающих позицию церковно-православную совсем не стоит. Зато в качестве таковой может служить эссе курского писателя Бориса Агеева «Цепь молчания, или «Чёрт всё устроит» («Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова как роман-инициация). http://www.rospisatel.ru/ageev8.htm
Без идиотизма бывшего партийного журналиста Воробьевского и лукавых передергиваний дьяка Кураева это вполне логичное и взвешенное мнение, которое в силу своей воцерковлености вызывает уважение и представляет несомненный живой интерес. Поскольку являет собой столкновение в пространстве сакрального. Потому прежде чем ещё раз пройтись подробно по тексту романа, разберём суть претензий Агеева к Булгакову. Итак, ещё один спарринг, а именно…
 
Агеев vs Булгаков

«Помнится то далёкое камчатское лето 1977 года, – пишет Борис Агеев, – когда довелось получить на одни сутки ксерокопированную копию публикации в журнале «Москва» романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Первое впечатление было ошеломляющим…»
Но стоп! Похоже, что автор ошибся на десяток лет. Вот по сути та же ситуация в изложении ещё одного курского литератора Сергея Малютина:
«Помню, как в начале 67-го года (уже вышли и выхватывались из рук номера журнала «Москва» – №11 за 1966 и №1 за 1967 годы) по великому знакомству буквально на 2 дня удалось заполучить роман «Мастер и Маргарита», и я читал его запойно, не веря, что такое возможно, что так можно писать, так можно передавать любовь, сопрягая при этом времена и расцвечивая реальность фантастикой вперемешку с обаятельной чертовщиной!»
Борис Агеев: «Первое впечатление было ошеломляющим, и долгое время после прочтения романа в памяти вставали его яркие образы и выразительные, насыщенные экспрессией и ясно читаемым сарказмом эпизоды. Когда роман стал переиздаваться и его можно стало читать не торопясь и со вкусом, эти впечатления отстаивались и приобретали форму привязанности, то есть, становились частью внутреннего мира».
Наиболее подходящим определением для описанных состояний является, на мой взгляд, слово «экзальтация», экзальтированность восприятия. Вспоминая собственное первое знакомство с романом – а было это в году 1987-м, – могу сказать, что оно было гораздо более спокойным.
Да, похождения свиты Воланда в Москве воспринимались как нечто забавное – в самый раз для того, кто с детства любил юмористические хохмы и парадоксы в духе барона Мюнхгаузена или Ходжи Насреддина. История Мастера и Маргариты в любовном смысле никак не зацепила – в сравнении, например, с «Бегущей по волнам». Большой бал у Сатаны с предшествующим ему жалким подобием шабаша не мог произвести впечатления после знакомства с «Огненным ангелом» Брюсова. А вот главы о Понтии Пилате… хотя по молодости воспринимались более трудно, однако содержали нечто принципиально новое… Просто это было первое соприкосновение с евангельской темой.
Это уже года через два – повесть Леонида Андреева «Иуда Искариот», роман Мигеля Отеро Сильва «И стал тот камень Христом», баптистский фильм «Исус», «Жизнь Исуса» Ренана и Мориака, «Сын Человеческий» Александра Меня, рок-опера «Исус Христос – суперзвезда» и, наконец, непосредственно сам Новый завет. Но всё это – уже когда тема воспринималась с позиций первоначальных религиозных исканий, – первое же прочтение романа Булгакова предшествовало им, оказавшись, таким образом, прологом, дверью, вхождением.
Что, однако, случилось потом? Не у меня спокойного, а у тех, кто воспринял булгаковский текст чересчур экзальтированно – именно это состояние, на мой взгляд, и послужило главной причиной последующих метаморфоз.
Сергей Малютин: «Но с каждым новым прочтением в последующие годы я всё чаще ощущал некоторое внутреннее состояние неудобства от того, что в романе осознанно нарушено равновесие между силами добра и зла, и потому кажется, что состояние это (прости, Господи!) – по сути своей «Евангелие от Воланда», а не свидетельство торжества Иисуса-Иешуа… И вот года три-четыре назад я наткнулся на статью на эту тему замечательного курского писателя и публициста Бориса Агеева, который своей глубиной, точностью исследования и превосходным знанием предмета совпала с моими ощущениями и сомнениями».   
Борис Агеев: «Правда, при перечитках ощущения невнятицы мысли и неудовлетворенности – и даже душевной смуты – навеянные непомерно большими эпизодами, подробно живописующими московские похождения нечисти и сатанинский бал с его скрытой ритуальной направленностью – только усиливались и требовали отдать себе отчёт, что же я читаю на самом деле. Со временем этот реалистический, но с дерзким включением в него фантастического элемента ярус романа становилось скучно и даже неприятно читать… <…> Стремление Михаила Булгакова облечь потусторонних персонажей и эпизоды с их участием в совершенные художественные формы – значило их эстетизировать, наделять достоинством прекрасного: и эту мерзкую, покрытую трупными пятнами Геллу, и Воланда с его пустым чёрным глазом и прочую гнусную нечисть».
Тут видим первую «вилку», а именно понятийное расхождение между художественным миром, созданным конкретным писателем, и сакрально-религиозным универсумом. Читатель запутался, он не понял, что попал просто в гости к писателю – творцу своего мира. Но отнюдь не в глобальное пространство группового эгрегора. Что же касается трупных пятен, то как тут не вспомнить Николай свет Васильича?! Там ведь эстетизации никак не меньше – так что же? будем кричать «караул»? Да и само слово «нечисть» в данном контексте не совсем уместно…   

Логика Агеева

Основной посыл его эссе обозначен уже в заголовке – «Цепь молчания, или «Чёрт всё устроит». Имеется в виду, что в своём романе Булгаков совершает чудовищную с точки зрения правоверного христианина подмену и замалчивает главное событие – Воскресение Христово. Умолчание о главном событии – в этом и состоит заговор или «цепь молчания».
И следует авторский вывод: сие не что иное как «клевета на повествования о земном служении Христа, о Его страстях и о Благой вести о Воскресении», «злобная и лживая «версия» евангельского События».
Таким образом, вместо «правдивой» версии внедряется «лживая», которая исходит непосредственно от…
Борис Агеев: «Сатана ведь «лжец и отец лжи» (Ин.,8, 44), его имя переводится как «клеветник» и «разрушитель», он обезьяна Бога, жалкий подражатель Творца, не могущий ничего создать, а только губящий Его творение. И если его цель состояла в том, чтобы исказить действительность, он бы внушил мастеру в его романе такой ход мыслей и такие образы, которые бы извратили подлинное событие, придали бы ему превратное, ложное значение».
Именно об этом, по мнению автора эссе, и повествует роман «Мастер и Маргарита»:  «Из текста романа известно, что мастер никакой не писатель, и сам себя таковым не считал, однако знает пять языков, работает в музее историком, значит «снаряжен» необходимой «легендой», и вполне может сойти за сочинителя, поскольку ему может быть известен исторический «антураж» той эпохи, в которую помещается роман о Понтии Пилате. Он признаётся Маргарите, что «сочинял то, чего никогда не видал, но о чем наверное знал, что оно было» Это «наверное» позволяет нам предположить, что «оно» – от сатаны. Он случайно (выделено автором. – О. К.) выигрывает в лотерею сто тысяч и получает возможность погрузиться в литературные занятия».
Одним словом, всё от сатаны – «чёрт всё устроит» – именно этот персонаж внушил мастеру написать роман, в котором совершаются ключевые подмены. В своём эссе «мастерский» текст о Иешуа Га-Ноцри и Понтии Пилате курский автор поверяет Новозаветным Евангелием и… находит сплошные несоответствия! На поверку всё оказывается совсем не так, как о том рассказано в Евангелии! И, стало быть, неправильно! Всё – ложь и клевета, внушённая «духом злобы поднебесной».
Это и есть главная мысль, на которой строится логика Бориса Агеева.
Что ж, логика понятна. И вполне основательна, поскольку в её основе – общехристианские представления. То есть это не просто мнение отдельного Бориса Агеева, но взятое в его лице за основу представление всех воцерковленных православных христиан.
Иными словами, это мнение, претендующее на истину. Потому от нас требуется проверить – в каких взаимоотношениях находится оно с истиной?

Логика Булгакова

Начнём с поверхности. На нескольких страницах своего эссе Борис Агеев, как бы развенчивая роман Булгакова, демонстрирует его несоответствие новозаветному евангельскому тексту. Но по сути дела он ломится в открытую дверь, поскольку Булгаков и не собирался пересказывать один в один евангельскую историю. Более того…
– Эти добрые люди, – заговорил арестант и, торопливо прибавив: – игемон, – продолжал: – ничему не учились и все перепутали, что я говорил. Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И все из-за того, что он неверно записывает за мной.
…ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там записано, я не говорил. Я его умолял: сожги ты бога ради свой пергамент! Но он вырвал его у меня из рук и убежал.
– Кто такой? – брезгливо спросил Пилат и тронул висок рукой.
– Левий Матвей, – охотно объяснил арестант…
Как видим, открытым текстом здесь говорится, что Левий Матвей путаник, а, следовательно, и подписанное его именем Евангелие не соответствует истинному учению Исуса из Назарета. Что сие значит? А то, что Булгаков изначально не приемлет того канона, который является незыблемой истиной для Агеева.
О том же идёт речь также и в уморительной дискуссии Воланда с Берлиозом:
– Ваш рассказ чрезвычайно интересен, профессор, хотя он и совершенно не совпадает с евангельскими рассказами.
– Помилуйте, – снисходительно усмехнувшись, отозвался профессор, – уж кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что написано в евангелиях, не происходило на самом деле никогда, и если мы начнем ссылаться на евангелия как на исторический источник… – он еще раз усмехнулся…
Посему возникает логичный вопрос к Борису Агееву: разумно ли разбирать роман Булгакова с позиции несоответствия его евангельскому тексту, и уличать его в том, что он не только не скрывает, а наоборот – подчёркнуто манифестирует?
Тут нужно совсем другое – не обвинять в несоответствии, а попытаться понять, что представляет собой мир, который творит Булгаков? Он не принимает на веру то, что его недостаточно убеждает (Агеева убеждает, а Булгакова нет). Он не из тех, кто принимает готовую формулу, поскольку сам является творцом-демиургом. Через создание разно-уровневых образов – от Ивана Бездомного и Берлиоза до Иешуа и Пилата – его задача – сущностно (экзистенциально) проникнуть в эпицентр. Выстроить, найти собственное видение универсальной истории, и таким образом приблизиться к истине.
– Я, игемон, говорил о том, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины. Сказал так, чтобы было понятнее.
– Зачем же ты, бродяга, на базаре смущал народ, рассказывая про истину, о которой ты не имеешь представления? Что такое истина?
И как творец он создаёт собственный художественный мир. Мир несовершенный, незавершённый – оттого, что и сам автор далёк от совершенства. Однако в силу именно этого несовершенства, незавершённости возникает притягательность, потребность у читателя домыслить, додумать. Но для этого необходимо пребывать в том же регистре, в той же тональности, в той же системе координат, что и сам Михаил Афанасьевич. Потому как это Евангелие не только от Воланда или от Мастера, но прежде всего от самого Булгакова – попытка личностного его постижения.
(Просто блестящим исследованием в этом плане является книга Александра Зеркалова (Мирера) «Евангелие Михаила Булгакова» М., «Ломоносовъ», 2012).

Камень преткновения

Да, роман Булгакова несовершенен, что мы подробно рассматривали в предыдущих своих исследованиях. Так же несовершенен был Булгаков и в своей философии. Однако несовершенство это – как художественное, так и философское, – вовсе не мешает проявлениям гениальности. Роман несовершенен, но в нём есть гениальные прорывы.
Тут, конечно, требуется определение гениальности. На наш взгляд, таковым является нечто – идеи, мысли, образы, – способное расширить оперативное пространство и не имевшее проявления раньше – по крайней мере, в обозримом пространстве. И подобных проявлений в рассматриваемом булгаковском творении мы находим 2.
Первое из них – образ Воланда. По сути это ключ к роману и ко всему булгаковскому миру, к его философии. Без этого ключа нет туда входа. 
Одна из ранних редакций романа имела рабочее название «Великий канцлер (Евангелие от Воланда)» – там не было ещё ни Мастера, ни Маргариты, не было двойной и тройной фабулы, всё заключалось в том, как некто Воланд рассказывает поэту Бездомному и редактору Берлиозу историю Иешуа и Понтия Пилата.
В окончательной версии эта история расслоилась на рассказ Воланда и роман Мастера, однако и в таком случае совершенно ясно, что в основе всего остаётся что? Евангелие от Воланда!
В результате возникает какое-то странное чувство – ощущение какой-то бессмысленности – то, что так настойчиво «вскрывает» Агеев, и то, что пугает Малютина, – оказывается совершенно на поверхности, с ходу объявляется открытым текстом.
Но отсюда вопрос: а почему это так пугает? Да потому что Воланд – это кто у нас?.... ну как же, понятно кто – чёрт рогатый, сатана, дьявол... и Борис Агеев, а вместе с ним многочисленная армия читателей – тех, кого это пугает, и кого, напротив, привлекает, – абсолютно в этом уверены. 

Три разных понятия

Но присмотримся к размещённым в тексте Агеева нескольким его формулировкам.
«По человеческим представлениям сатана – злой всеведущий дух, приобретающий различные облики и могущий воздействовать на сферу материального мира». – То бишь какой-то злой дух из «Тысячи и одной ночи» или же из шаманской практики – уж больно размытое, неопределённо-сказочное обозначение.
«Сатана ведь «лжец и отец лжи» (Ин.,8, 44), его имя переводится как «клеветник» и «разрушитель», он обезьяна Бога, жалкий подражатель Творца, не могущий ничего создать, а только губящий Его творение». – А это уже чисто церковное, официально принятое определение врага рода человеческого.
«Не забудем и мы, что Воланд – изгнанник, осуждённый и «спадший с неба» дух разрушения…» – А здесь видим обращение к легенде о Люцифере, также входящей в церковно-христианский символ веры.
Но исходя из данных формулировок, хотелось бы спросить всех читающих эти строки: вы ничего странного не замечаете? Если нет, тогда задам наводящий вопрос: а какое отношение все эти определения имеют к образу, выведенному в булгаковском романе?
И сам же отвечу: взаимосвязь строится исключительно по наименованию – раз в тексте он назван сатаной и дьяволом, стало быть, к нему подходит всё то, что об этом персонаже «известно» из других источников. Как говорится: назвался груздём, полезай в корзину.
Обратим, однако, внимание на тот факт, что все три агеевских определения взяты не из Булгакова, а со стороны. И что сие значит? А то, что это совсем другое пространство, другая система координат, другие образы.
Потому для того чтобы разобраться в предмете, необходимо прояснить значение, с одной стороны, таких понятий как сатана, дьявол, Люцифер, а с другой – уяснить кто же такой Воланд в пространстве булгаковского романа.
На обширном материале, различных примерах из религиозных и философских доктрин, а также из художественной литературы, мы провели системный анализ («ПАДЕНИЕ ЛЮЦИФЕРА. Первообразная функция») и пришли к заключению, что Люцифер, сатана, дьявол – три совершенно разных понятия, по определенным причинам ошибочно отождествленных в официальном церковно-христианском каноне.
Сатан – сам принцип «против». Против Бога значит против интеграции, принцип дифференциала. Дьявол – как распад и обособление, болезнь и деградация – 15 аркан. Люцифер – аркан 7, нисходящий Логос, ниспадение духа в материю. А есть ещё понятия Дракона, Тьмы-Тиамат – а это совсем уж другое…

Главная ошибка

Но кто такой Воланд – вот в чём вопрос! Ещё в первом своём эссе на данную тему «Прощание с Мастером» с помощью текстов Карла Густава Юнга («Дух Меркурий») и Шарля Бодлера («Литании Сатане») мы сформулировали не озвученную ранее мысль о том, что булгаковский Воланд есть не кто иной как Гермес, Меркурий, посланник богов.
А развивая тему в эссе «Возвращение «Мастера и Маргариты», вышли на такие понятия как Трикстер и Нулевой аркан. И ещё на понятие Третьего из неоконченного романа Леонида Андреева «Дневник Сатаны» – не поленюсь ещё раз процитировать этот фрагмент ввиду того, что он выводит из прокрустова ложа бинарного мышления.
«Сегодня ровно десять дней, как Я вочеловечился и веду земную жизнь… Скажу заранее, – чтобы ты не слишком разевал твой любопытный рот, мой земной читатель! – что необыкновенное на языке твоего ворчания невыразимо. Если не веришь Мне, сходи в ближайший сумасшедший дом и послушай тех: они все познали что-то и хотели выразить его… и ты слышишь, как шипят и вертят в воздухе колесами эти свалившиеся паровозы, ты замечаешь, с каким трудом они удерживают на месте разбегающиеся черты своих изумленных и пораженных лиц? …Я мог бы сочинить тебе одну из тех смешных историек о рогатых и волосатых чертях, которые так любезны твоему скудному воображению, но ты имеешь их уже достаточно, и Я не хочу тебе лгать так грубо и так плоско… А правду – как ее скажу, если даже мое Имя невыразимо на твоем языке? Сатаною назвал Меня ты, и Я принимаю эту кличку, как принял бы и всякую другую: пусть Я – Сатана. Но мое истинное имя звучит совсем иначе, совсем иначе! Оно звучит необыкновенно, и Я никак не могу втиснуть его в твое узкое ухо, не разодрав его вместе с твоими мозгами: пусть Я – Сатана, и только. И ты сам виноват в этом, мой друг: зачем в твоем разуме так мало понятий? Твой разум как нищенская сума, в которой только куски черствого хлеба, а здесь нужно больше, чем хлеб. Ты имеешь только два понятия о существовании: жизнь и смерть – как же Я объясню тебе третье? Все существование твое является чепухой только из-за того, что ты не имеешь этого третьего…»   
И посему первый промежуточный вывод: главная ошибка в восприятии романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» состоит в том, что читатель – как в нашем случае Борис Агеев – наглухо утыкается в собственные представления о предмете, почерпнутые не из субстанции романа, а из церковного учения. И это перекрывает всякую возможность мыслить в другом направлении. Читает Булгакова, а перед ним… не Библия даже, а катехизис. И раз сказано сатана, дьявол, то, значит, тот самый…

Бой с тенью

Агеев бьётся (сражается) не с Булгаковым, а с тенью Булгакова, с его отражением в собственном сознании. Либо утверждая и доказывая то, что Булгаков сам изначально манифестирует (это называется ломиться в открытую дверь), либо ниспровергая то, чего в романе нет, а есть в собственном сознании.
Вот он сетует: «…сопротивление критикам романа производит впечатление животного инстинкта: оно не признаёт никаких доказательств, пренебрегает аргументами и основано, скорее всего, на незрячем поклонении, на некритическом восприятии, каковое в своё время испытал и автор этих строк, окутано облаком наркотического обаяния и купается в волнах собственного восхищения». – Всё верно. Но с таким же успехом всё это можно направить и в его адрес. Ведь касается это не только восприятия романа Булгакова, но и восприятия … Пушкина, Гоголя, Толстого, наконец, Библии.
«Как в любом идолопоклонстве, – продолжает он свою мысль, – в этом проявляется что-то ненормальное, и лишь подтверждает наблюдение, что в самом романе «Мастер и Маргарита» сосредоточена непонятная сила, воздействующая на мозговую подкорку читателя и имеющая основанием подсознательное, не поддающееся ни убедительности логики, ни душевному увещеванию». – Ответим: сила эта – трикстер, именно он и воздействует, как например его отголосок Остап Бендер, джокер, стоящий на грани пространств, совмещающий плюс и минус, непонятка, третий. А вот образ самого дьявола в христианском понимании не способен производить такого воздействия.
«Я не только не обнаружил в романе «опор» для оправдания светлейшего имени Михаила Булгакова, – пишет Агеев, – но набрёл на ясные указания на то, что он написал совершенно не тот роман, которые мы все читали». – А нужно ли ему оправдание? Его опоры – в его собственном художественном мире.
И наконец: «Помудрев, соприкоснулся и со святыми книгами, Библией, её экзегетикой, патристикой, повлиявшими на внутренний мир не сочностью метафоры, не красочностью художественного образа, а силой духовного убеждения. Тогда прояснились собственные противоречивые мысли о романе «Мастер и Маргарита»». – И здесь полностью проявляется сам Агеев – но готов ли он в своих же принципах и установках пойти до конца, вернее, до бесконечности?
Агеев верен своей парадигме, но Булгаков – вне её. Случай Агеева – это когда стремятся не понять Булгакова, а обвинить, исходя из собственных убеждений. Будучи абсолютно уверенным, что именно их позиция является истинной. Ну как же, отцы церкви – это разве не истина в последней инстанции?
Исихасты, нестяжатели, аскеты медитируют на Библии, находят там нужные смыслы. Но есть там и прямой, непосредственный смысл – и от него тоже никуда не деться. Способен ли Агеев анализировать тексты Ветхого Завета, со всеми его острыми и тупыми углами? То есть подходить критически, как, например, Фрезер в своей книге «Фольклор в Ветхом завете»?

Моё кредо
 
Я отнюдь не атеист, – напротив, убежденный теист, убежден в изначальности божественного закона духовности, справедливости, гармонии, равновесия. Любовь и добро – то, что ведёт к истине, к Богу. Нелюбовь как отсутствие любви (ненависть и равнодушие), зло как отсутствие добра удаляют от истины, от Бога, что значит – ведут в погибель, в небытие. И в этом смысле Библия – вовсе не та книга, которая учит любви и проясняет истину. В ней множество таких мест, которые наоборот – учат нелюбви и затемняют истину.
Я верю в Бога, в Исуса, в Христа. Но что означает само слово «верить»? Верить или не верить – это просто жонглирование словами без понимания их сути. Нужно не верить, а знать. И правильнее будет: не верю, а знаю, потому как для меня это очевидно.
Что такое Бог? Это сам принцип Мироздания, это весь Мир как таковой, вне которого ничего не существует. Что такое Исус? Это заповеди, которым нужно следовать, это путь, следуя по которому можно достичь слияния с Богом. Что такое Христос? Это точка, на которой достигается слияние с Богом. Это крестная смерть на Голгофе, принесение в жертву собственного эго. Верить в это не нужно, это нужно знать. Что значит раб божий? Это означает – находящийся в воле божьей. А что такое воля божья, что такое Бог? Бог – это законы мироздания. И понятно, что никто не может выйти за пределы их действия.
Атеисты говорят: Бога нет. Заявление совершенно бессмысленное. Так же, как и обратное – Бог есть. Бессмысленное по той причине, что понятие Бог вообще не предполагает своего утверждения, либо отрицания. Потому как это не вещь, не предмет, не личность, которые могут быть или не быть. Это понятие, выходящее за пределы обыденного разумения. Это понятие целостности, единицы, которое в силу своей неразделенности не может вместиться в разделенное сознание.

Итого

Тебе совсем не обязательно принимать позицию Булгакова, но если ты читаешь его роман, а тем более разбираешь его, то необходимо понять позицию автора – не со своей колокольни, а такой какая она есть, без своих оценочных суждений 
Эссе Агеева не имеет к роману Булгакова сущностного отношения, поскольку находится с ним в разных понятийных пространствах. Это всё равно как если бы при разборе «Приключений барона Мюнхгаузена» указывать на несоответствия в них «Курсу общей физики».
Вот обнаружил Агеев в романе россыпи масонской символики – и что? А то, что само её присутствие для Агеева уже показатель зла. Раз масоны значит зло – а как же иначе? А вот разобрать что это такое – масонство – распутать этот клубок, докопаться до сути явления – на такой подвиг он конечно не горазд… да и зачем? Ведь уже всё кем-то определено.
Зло? А в чём зло? Какое конкретное зло совершают персонажи в пространстве романа? Для примера – в «Фаусте» там всё ясно: Фауст соблазняет Маргариту, убивает Валентина – вот оно зло. А здесь что?
Агеев в своём эссе подробно разбирает все несоответствия двух версий – канонической и булгаковской. И это при том, что сам Булгаков по сути кричит о том, что его версия совсем другая, что он не верит, не признаёт установленного канона. То есть он сам говорит о том, в чём подробно его «изобличает» Агеев.
То есть намерение Агеева состоит не в том, чтобы понять Булгакова, а в том чтобы изобличить его. А смысл? Не проще ли было всего лишь сказать: версия Булгакова не соответствует канону и потому оно мне неинтересно и ненужно?
«Если в этих книгах написано то, что и в Коране, они бесполезны, а если в них написано другое – они вредны», – по сути претензии Агеева сводятся именно к этому.
Я понимаю точку зрения Агеева, но что дальше? Что за ней стоит? А дальше за ней – без движения – не иначе как бесовщина Воробьевского – против чего боролись, на то и напоролись.
Посылы как бы ясные… нет, не то слово! Не ясные, а понятные… Да, вроде бы человек на чётких позициях, которые он отстаивает от посягательств. А в целом что-то мутное, недосказанное. Есть установки – но нет жизни. Потому что где нет сомнения – там нет движения – а следовательно нет устремлённости к истине.
У Агеева претензии к самому мировоззрению Булгакова, к тому факту, что оно не совпадает с каноном. Разбирать же, в чём состоит это мировоззрение, он не собирается – зачем, если есть уже канон, в котором всё определено…
В этом главное отличие Булгакова от Агеева: один сомневающийся, другой – убеждённый; один – движущийся, другой – неподвижный; один – ищущий, другой – нашедший. Агеев считает что нашёл именно истину, но Булгаков в этом сомневается…

Олег Качмарский, 2017-2022