Адрана. Хроники войны. кн. 3 Император. гл. 6

Глава 6

На этот раз был день. Ярко светило солнце. Поляна, на которой стояла палатка, была залита им, как расплавленным воском. Только что кончился дождь, от земли поднимался пар, неестественно зеленая, слишком яркая, вымытая дождем трава стеклянисто поблескивала. Каспар, с утра объезжавший со свитой лагерь, двигался по дну неглубокого оврага, заросшего кустами с длинными узкими листьями. И когда конь задевал ветки, на Каспара сыпался холодный заряд дождя.

Принц был молчалив. Рана еще не зажила и причиняла боль. Если нужно было повернуть голову, он лишь угрюмо скашивал свои желтые кошачьи глаза и отдавал приказы режущим голосом. Каспар, не задерживаясь, миновал солнечную поляну. Белый конь, играя грудными мышцами, стал взбираться по лесистому склону. С каждым шагом становилось темнее, стволы, покрытые голубоватой пеной мхов, утолщались, буйно рос папоротник. Копыта лошадей продавливали мягкий перегной. В кронах вопили невидимые птицы. Каспар был погружен в себя. О Герберте он больше не думал. После того, как брат был казнен, его легион присягнул Каспару.

Прошлого для Каспара не существовало. Имело значение только настоящее, где он волен что-то изменить. Только рана на шее напоминала о вероломстве брата. Пять лет назад, второй по старшинству, Каспар мог претендовать лишь на герцогство в Адране. Он сам переступил черту, заглянул за край, оказался на той стороне. Много раз находился между зверством, сумасшествием и отчаянием. Собирал армии и терял их, оставаясь один на один с палачами. Поверженные братья многое бы отдали за второй шанс. Но это не турнир, это – жизнь. А в жизни второго шанса не выпадает.

Каспар слышал, будто к младшему брату Ассуру примкнул барон Аделинг из клана Лиллов, такой же неуравновешенный мальчишка, и такой же маньяк, как и принц, младший братишка. Они объединились и стоят с флотилией на Горячем  озере. Угрожать на водах они могут только одному человеку. Гессуру. Гессур, до мозга костей преданный принцу Лавану, примет их вызов, и скорее всего, для младших это будет означать только одно – завершение и конец всему. Гессур и Лаван – единственные достойные противники во всей этой шайке-лейке, подумал Каспар. И еще Олаф… Но Олаф был так горд своим первородством, что позволил себе роскошь, которая стала для него роковой. Он доверял своим родственникам.

Все хорошо. Все на руку Каспару. Кто желает трона, должен драться! Берегись, Эрих, я иду. Каспар всем корпусом развернулся в седле. Из чащи не было видно гор, но ветер долетал с Ибера. Бледный сжатый рот Каспара сложился в усмешке.

С тех пор как началось кровопролитие, Каспар был сам по себе. Сам принимал решения и сам нес всю ответственность. Осознание того, что скоро он увидит Эриха умирающим, будоражило его, как хорошо выдержанное вино. Пора возвращаться в лагерь. Каспар проехал еще шагов двести и очутился на выжженном участке, где росли молодые деревца. Посреди поляны, воткнутый в землю, стоял штандарт Герберта, и солдаты, смеясь, целились в него из арбалетов. Увидев это, Каспар изменился в лице. Рыцари свиты разогнали солдат, а принц, поводя своими дикими глазами, не трогался с места, и все, что наполняло его в эту минуту, была ярость.



***

Мандрагора остановилась в небольшом гостином дворе на краю степи. Из окна ее мансарды была видна речка, что живо текла в бесконечных зеркальных берегах навстречу могучему Астрильду. Хозяевам гостиницы, пожилой супружеской паре, Мандрагора приказала гнать всех посетителей и дала столько золота, что бедные простые люди были на все согласны. Здесь царила тишина. Впервые за долгое время Мандрагора была спокойна. Называлось это место «Серая Цапля».

Когда оба солнца падали вниз, теряя все свои лучи, а из задремавшего речного русла выбирался туман с целым воинством призраков, обволакивая все вокруг, и укутывая гостиницу мокрыми одеялами, Мандрагора выходила на потемневший берег, садилась на траву и бесконечно долго глядела на воду.

В гостинице в обеденном зале с мягкими домашними половиками и головами оленей в дубовых рамах ее ожидал ужин, и в оловянной плошке свеча, что горела неярко и вся обливалась слезами. Хозяйка садилась на скамейку у очага и что-нибудь рассказывала, сложив на коленях старческие узловатые руки. Муж ее возвращался с конюшни, где, кроме его каурой кобылки, такой же старой и подслеповатой, как и он сам, стоял один-единственный жеребец – могучий вороной трансформ.

В «Серой Цапле» Мандрагора провела пять дней. Пора было уходить. Прощаясь со стариками, она сказала:

- Мне хорошо было в вашем доме. Прощайте.

Она скакала вдоль серебряной реки. Копыта Беовульфа выбивали облачка пыли. Обернувшись, она увидела вдалеке дом, опрокинутый в ясное небо, высокую липу и двух стариков на белой дороге.

Было это в Адране, в середине апреля. Дорога была как шелк, и встречный ветер целовал всадницу в губы…

***


Путь Мандрагоры лежал в Иберию, в родовое поместье. Она чувствовала, что должна побывать там, потому что там ее ждет послание. Потому что оттуда она слышала зов. Добираться до скалистого Ибера она решила по воде, в обход Иллирии и Отигии – имперской болотной пустоши. Теперь она направлялась в Лацию, ближайший город на берегах Астрильда, такого же могучего и прекрасного, как сама Адрана. В городе она узнала, что Лация теперь принадлежит Гессуру, и имя графа, и ее решительный вид помогли ей попасть на борт снаряженной медузы. Корабельщики подняли полосатый парус, оттолкнулись от пристани, и рулевой взялся за штурвал. Сине-зеленые волны Астрильда бились о борта судна, ветер наполнял парус.

Когда в слепящих брызгах солнца зеленые речные волны сменились изумрудно-жемчужной гладью, Мандрагора поняла, что близится Маргус, город-крепость, посвященный богу войны, чьи стены возвышаются на острове в месте слияния двух могучих рек Империи – Астрильда и Амадины. В шумном порту, пока корабельщики разгружали свой товар, Мандрагора нашла другую медузу, готовую к отплытию. За годы междоусобиц купцы научились не спорить с рыцарями, и согласились взять воительницу на борт. С каждым часом она была все ближе к Иберийскому хребту.

Обе реки заканчивали свой путь в Горячем озере, где с некоторых пор стояли боевые флотилии. Но на этот раз Мандрагору ничто не отвлекало от цели. Она знала, что не успокоится, пока не исполнит обещания, данного когда-то Пурпурному чародею, и пока Ангел не займет трон Адраны. А там будь, что будет. Каждый за себя, и только боги – за всех. Мандрагора стояла на носу медузы. Ветер продувал насквозь, трепал волосы. Ветер нес корабль на восток. И еще очень, очень далеко, в фиолетовой дымке вечера темнели вершины Ибера.


***

На мозаичном полу лежали косые прямоугольники солнца, лившегося сквозь огромные окна. Небо было лимонно-желтое, горячее, с голубыми пастельными пятнами. Клавдий Максимус остановился. Взгляд его скользнул по золотым отпечаткам, и это напомнило ему юность, дни, проведенные в отдаленном монастыре, похожем больше на тюрьму, где он готовился стать жрецом Забара, светлого, живительного Солнца.

Напомнило мрачную келью с причудливыми узорами плесени на потолке, грудами рукописей и свитков, тишину, нарушаемую время от времени мышиной возней. Иногда, около полудня, когда солнце добиралось до окошка, Клавдий ложился ничком на пол, где прозрачный солнечный луч очерчивал щербатый квадрат, всегда в одном и том же месте. Закрыв глаза, не думал ни о чем, или вспоминал дом, жалкую лачугу в центре селения, где справа и слева лепились такие же жалкие обиталища арендаторов. Вспоминал братьев, сестер и почему-то черного щенка с белыми лапами, больного лишаем, и его блестящие, по-детски любопытные глаза-пуговки. Но все это постепенно уходило, стиралось из памяти.

Клавдий вышел на крытую галерею с лесом тонких мраморных колонн. Отсюда начинался сад, ступенями спускавшийся с Нефритового холма до квартала Ювелиров. Каждая ступень украшалась мозаикой, статуями богов, фонтанами, которые переливались один в другой, образовывая каскады. Было только одиннадцать часов, а уже стояла настоящая жара. Все высыхало. Запах роз здесь был настолько силен, что сам воздух становился им, обволакивал все жирной пленкой, давил на виски. Но Клавдий любил розы, любил этот удушающий густой аромат, который пробуждал его воспоминания.

На дорожке, скрытой кустами, послышался стук сандалий, и тут же возник человек в длинной синей тунике, с мечом у пояса. Быстрым, по-военному четким шагом он направился к Клавдию. Это был Янус.

- Верховный, - короткий кивок головой.

Клавдий, не отрывая взгляда от розового бутона, произнес:

- Какое прекрасное утро.

- Да… Ты хотел говорить со мной?

- Хочу говорить, - поправил его Клавдий. – Суетный мир... Но в нем есть восхитительные вещи. Я бы потратил остаток жизни на созерцание огня и розовых бутонов.

- Тогда тебе нужно было стать отшельником, - заметил Янус.

- Да уж, наверное…

Голос Януса стал другим. Клавдий, наконец, взглянул на подесту. С каменным лицом тот стоял среди цветочного великолепия. Янус страдал аллергией, запах роз был для него невыносим.

Они спустились на несколько уровней. Здесь было прохладнее, звенел фонтан. Воин и безоружный жрец неторопливо прохаживались в тени деревьев. Молчали, но Янус, наконец, нарушил молчание.

- Что-то угнетает тебя, верховный?

- Трудно пока говорить… Ты сам все поймешь.

- Мы ждем кого-то?

- Он уже здесь.

Где-то позади послышался легкий, неопределенный звук. Шелест плаща, и не более.  Янус обернулся. Смертельно побледнев, брезгливо поджал губы и с вызовом уставился на человека в плаще из черного атласа.

- Что он делает здесь? – произнес Янус, тщательно скрывая раздражение, недоумение и злость на поступок понтифика.

- Марций Альба явился по моему приглашению.

- В таком случае, верховный, позволь оставить вас. Не хочу быть помехой в беседе двух ученых мужей.

- Лев, я пригласил вас обоих, - возразил Клавдий. – Прошу тебя, умерь свой гнев. Сейчас не время сводить счеты.

- В этом ты прав, верховный. Но и греть на груди змею не время! Что бы ты ни сделал во имя Империи, Альба все извратит! – Передернув плечами, словно от холода, Янус заглянул в лицо жреца. – Если ты скажешь белое, этот дьявол скажет – черное.

- Это не столь важно теперь. Почему? Я скажу. Есть сверхзадача, с которой не справятся обычные воины. Нужны сверхлюди, трансформы. Дело деликатное и весьма спешное. Задействованы должны быть обе организации – Алауда и Скопа.

- К дьяволу Скопу! Мои рыцари передушат этих недоносков, как  щенков!

Марций Альба, подеста Скопы, оставался невозмутим, как статуя. Его тяжелая челюсть была по обыкновению выпячена вперед, короткий нос вздернут, а помутневшие, словно зимнее небо, глаза глядели равнодушно из-под складчатых век.

- Лев, довольно, - прервал Януса Клавдий.

- Я ни о чем не стану договариваться со Скопой.

- Ты далеко зашел.

- Я могу зайти далеко настолько, насколько позволит мне честь рыцаря. И…

- Это приказ, Лев.

Янус набрал в легкие побольше воздуху. Лицо его пошло пятнами.

- Не навязывай нам этого ублюдка из южан, - как можно убедительнее произнес Янус.

Альба, наконец, нарушил молчание. Губы его разлепились, и своим раскатистым голосом он произнес:

- За все это время я ни разу не оскорбил тебя. Цени это, Янус.

- А я за все годы, что ты встаешь у меня на пути, не проделал в тебе ни одной дырки. Знал бы ты, чего мне это стоило, Альба.

- Ну, конечно! На что еще способен воитель Алауды.

- По крайней мере, мы поражаем врага в честных поединках, а не подсыпаем в бокалы яд.

- Варвары.

- Да ну! Вы называете себя рыцарями Империи! Если подумать, вы больше похожи на мурен, эту эгинскую гниль.

Руки подест легли на рукоятки мечей. Оба глядели с неприязнью. Клавдий Максимус забрал в кулак бороду.

- Вынужден прервать вас, господа. Ваши руки обагрены кровью. Так стоит ли спорить о методах? В этом мире существует только одна правильная мера – Адрана. И все, что делается во имя ее – справедливо.

Клавдий говорил быстро и отрывисто, и воители поняли старика, поняли все, что он чувствовал. Огонь потух в глазах Альбы, все так же внешне равнодушно, он жестом дал понять, что готов выслушать понтифика. Янус убрал руку с меча с видом волка, у которого из-под носа увели добычу.

- Как вы знаете, Эгин предложил нам союз, - произнес Клавдий. – И Адрана ответила согласием. Сегодня в королевство должен был вылететь отряд боевых драконов. Но, задержан по моему приказу. – Понтифик помолчал. – Благородные рыцари, королева Сулла убита. Ее отравили. Престол занял барон Дойл, родственник Филиппа Вепря из побочной родовой ветви. Барону тридцать один год, его называют Бешеным. Армия Эгина присягнула новому королю. Это все, что известно. – Клавдий на минуту замолчал, заново переживая эту информацию. – Пока мы не знаем, как молодой король поведет себя, и что для него будет означать союз с Адраной. Преданным гражданам не все равно – жить  в Империи или погибнуть. А для вас, благородные подесты, это наиважнейший вопрос. Могущественная Империя всегда была свободна. Вовеки превыше всего было благородство и честь. Подесты! К вам обращаюсь перед лицом живых богов. Умерьте свою неприязнь друг к другу. У нас один общий враг – Каньон.

Они прохаживались по садовым дорожкам, стражники вытягивались, завидя их. В райских кущах свистели птицы, и где-то звенела, переливаясь, невидимая вода.

- Мы должны себя обезопасить. Не растрачивать силы в междоусобных сварах. Принцы сошли с ума, не иначе! Ни один не откликнулся на приглашение Совета!

- Все началось здесь, в Архонте, - процедил сквозь зубы Альба. Смысл фразы, брошенной вскользь, мог быть каким угодно, но старик понял его, знал, на что намекает Альба. – И закончится здесь. – Уголки губ Альбы раздвинулись. Было в этой злобной усмешке что-то сатанинское.

И Максимус, наконец, решился:

- Приказываю арестовать принцев и доставить в столицу. Незамедлительно. Взять под контроль войска, не допустить, чтобы они не взбунтовались.

- Что будет с принцами? – прогудел Альба.

- Они должны понять, что происходит на самом деле. Континент уже не тот, мир изменился. Идет война. Амбиции наследников могут привести Империю к краху. Неужели это так трудно понять? Нельзя творить зло именем высоких идеалов!

Зрачки Альбы расширились. Он был готов вцепиться в горло понтифику.

- Их пятеро – живых. Ты подбиваешь меня на то, чтобы я причинил страдания будущему императору?

- Принцев нужно спасти от них самих, а Империю – от их ярости, Альба.

- По-твоему, подземелья дворца на Нефритовом холме подходящее для этого место? Прекрасно остужает голову, так, верховный?

- Альба, так решило правительство, и ты не смеешь этому противиться.

Подеста Скопы изменился в лице, его всегда бледная кожа приобрела землистый оттенок, а из горла вырвался звериный рык.

- Ты далеко зашел, старик. Ни тебе, ни жрецам, которых ты опрометчиво называешь правительством, я не давал клятвы верности. Я служу императору. Скажи мне, ты – император?

- Остановись, Марций Альба, - с угрозой произнес понтифик. – Как бы тебе не раскаяться.

Альба отпрянул. Смерил Максимуса и подесту Алауды презрительным взглядом.

- Твои приказы, жрец, для меня что дым. Я не на твоей стороне.

Клавдий опустил глаза.

- Такой жизни, как была когда-то в Адране, мы не увидим больше никогда, - прошептал он.

- Ты не увидишь, - бросил Марций. – И знаешь, почему? Потому что ты стар. Потому что время твое ушло.

Он откланялся и, повернувшись, быстро пошел прочь. Некоторое время жрец растерянно глядел ему вслед, не веря, что подеста посмел так говорить с ним. И вдруг, обезумев от бешенства, закричал ему вслед:

- Я тебе не волшебник! Я не Пурпурный чародей! Ты, Альба, сидишь на своем мешке добродетелей, а они уже все заплесневели. Если бы я мог все сам, один, зачем тогда, скажи, мне нужны все вы, хваленые воители?! И знаешь, что? Я плюю на вас, на тебя! Вот так: тьфу! Тьфу!!!

Клавдий обернулся и уставился на Януса круглыми глазами, не веря, что еще рядом есть кто-то, что он не один. В горле у него что-то булькало и клокотало.

- Это измена, - прохрипел он.

Янус покачал головой.

- Нет. Альба дурак, но не предатель. Он сказал тебе, что думал. Теперь он бросится спасать принцев.

- Дьявол! Дьявол! Это усложнит дело.

- Да ну! Так даже интереснее.

Брови понтифика поползли вверх, но Лев жестом дал понять, что объяснений не последует. Они поднимались к дворцу по роскошной лестнице. С каждым шагом усиливался невозможный запах роз. Лев Янус думал о том, что уже несколько его рыцарей погибли при загадочных обстоятельствах. Теперь он почти не сомневался, что это дело рук Скопы.