С. Чемберлен. Исповедь бродяги

       24
Трагедия Патоса.

В одном дне пути от Сальтильо по дороге Паррас, спрятанной от окружающего мира высокими холмами, образующими естественный амфитеатр, находилась гасиенда дель Патос, принадлежавшая знатному роду Санчесов, чьи владения простирались на сто лиг. Поскольку Санчес был в хороших отношениях с генералом Вулом и правительством США, жители Патоса, а также жители Абухи мирно оставались в своих домах, разводя стада овец и коз и возделывая большие поля кукурузы.

Наша эскадрилья часто посещала это место, приходя в основном за фуражом.Оплату производил наш квартирмейстер, и люди, чья простая манера поведения напоминала мне то, что я читал о первобытных временах, всегда относились к нам с величайшим гостеприимством и добротой. Мы обычно ночевали перед их хорошенькой церквушкой на плазуэле, и poblanos с плутоватыми глазенками приносили нам фрихоли, апельсины, яйца, виноград и всякие сладости. Когда наступала ночь, они всегда устраивали фанданго (танцы), и какие тогда резвые и любовные игры были у смелых драгун с  doncellas, и многие темноглазые сеньориты этого места отдавали свои сердца заклятым врагам своей родины.

В один несчастный день, когда наша эскадрилья отсутствовала на разведке, уже ближе к вечеру, отряд техасских рейнджеров под командой капитана Бейли добрался до Патоса с двадцатью фургонами, прошел через него и расположился лагерем в полумиле дальше. Один человек остался позади, и войдя в pulqieria пулькерия, пульке-водка, типа рюмочная), выпил слишком много муската. Разъяренный огненным напитком, он вошел в церковь и сорвал большую деревянную фигуру нашего Спасителя, и завязав аркан на его шее, сел на коня и поскакал взад и вперед по плазуэле, волоча за собой несчастный образ. Почтенный седовласый жрец, пытаясь спасти его, был повержен наземь, и жестоко затоптан копытами коня рейнджера.

Народ, собравшийся на площади, сначала был так поражен святотатством, что просто впал в ступор, но когда они увидели своего любимого кюре, всего окровавленного и вывалянного в пыли, их ужас сменился безумием. С яростными криками «Que meuren los Tejanos diablos!» (к чертям техасских дьяволов) они заарканили нечестивца, привязали его к большому деревянному кресту на площади, и содрали с него кожу. Его лошадь сбежала и на нюх добралась до стоянки Бейли, который сразу заподозрил что-то неладное, приказал своим людям седлать коней, и они быстро поскакали в гасиенду. Когда они ворвались на площадь, то увидели, что их жалкий товарищ висит на кресте, окруженный толпой мексиканцев. а его кожа свисает с тела лохмотьями. С воплем ужаса рейнджеры бросились на толпу с ножами боуи и револьверами, не щадя ни больших ни малых, ни женщин в своей страшной ярости. Жалкая причина всего этого кошмара был еще жив, и в ужасной агонии, корчась на столбе проклинал вокруг всё и вся, и умолял своих товарищей расстрелять его, дабы положить конец его страданиям. Он был услышан, и признав его состояние безнадежным, капитан рейнджеров пустил пулю в мозг негодяю.

Уцелевшие жители побежали в часовню и спрятались, а техасцы, пресыщенные кровью, вернулись в лагерь. Дон Хакобо Санчес изложил факты трагедии генералу Вулу, Бейли сделал свое заявление, и к чести армии, дело было замято, и долго держалось в секрете от всего мира.



25
Нападение на фургоны.

24 февраля 1847 года, большой правительственный обоз из фургонов и вьючных мулов, нагруженных различными хозяйственными и продовольственными товарами, направлявшийся из Камарго, был атакован объединенными отрядами мексиканских партизан из Тамаулипаса и Нуэво-Леона.

Обоз, состоящий примерно из двухсот фургонов и такого же количества вьючных мулов и в сопровождении двух пехотных рот охраны, достиг уединенного ранчо, известного как Рамос, в девяти милях от Марин, когда партизаны вдруг атаковали его сразу со всех сторон: с обоих флангов, спереди и сзади.  Охранники не оказали сопротивления, а бросили оружие и сдались в плен. Последовала сцена дичайшего смятения и ужаса, некоторые из погонщиков решили защищаться, подхлестнули своих мулов и попытались выстроить фургоны в круг, но были пронзены копьями или заарканенными партизанами, окружившими весь обоз, и отрезавшими все пути к отступлению.

Я в долгу перед хозяином одного из фургонов, неким капитаном Миком Боксом, за описание последовавшей резни. Он ехал ближе к центру обоза, который был в длину около мили. Они достигли ранчо Рамоса, когда заметили столбы дыма, поднимавшиеся с разных сторон, а на холме позади ранчо появился бандит, размахивающий копьем. Затем одетые в кожанки «гризеры» с ужасающими воплями выскочили из чапарраля, и начали свою смертельную работу. Капитан Бокс развернулся было к холмам, когда на него набросились двое из банды, один из которых был вооружен копьем, а другой раскручивал над головой не менее опасное лассо. Капитан своими кобурными пистолетами отправил их в траву, выбил из седла и третьего, пытавшегося преградить ему путь, и быстро спрятался в густых зарослях. Оттуда он стал свидетелем самых чудовищных актов бессмысленной жестокости, из всех когда-либо совершенных партизанами.

 


Погонщики были заарканены, раздеты догола, а затем протащены через заросли кактусов и ужасно изуродованы. Шестнадцатилетнего парня, который управлял кузницей, отхлестали перед мехами, затем разожгли огонь из древесного угля и выдували на него жар, пока он не скончался в самых страшных муках. Другому сделали разрез в животе, насыпали в него патроны, надули огня и беднягу просто разорвало!

Ограбив обоз, сальтеадоры загрузили товарами мулов, а затем подожгли все повозки. Три фургона с пропущенными боеприпасами взорвались, убив нескольких кричащих дьяволов. Охрана под командованием капитана Брауна не оказывала сопротивления, а просто трусливо наблюдала, как их соотечественников убивают, к тому же с неслыханной жестокостью. Было уничтожено сто тридцать фургонов и убито сто десять кучеров. С обозом ехала юная мисс шестнадцати лет, дочь Сатлера. Ее отвезли в Монтеморелос, и после того, как ее заставили сесть в голом виде в середине банкетного стола, накрытого партизанскими вождями по случаю такой большой удачи, ее вдруг – как ни странно – отпустили, без каких-либо дальнейших оскорблений, и она сама пешком дотопала до Монтерея.

 

Ущерб, который был нанесен этим ограблением жителям штатов Нуэво-Леон и Тамаулипас, составил более одного миллиона долларов. Генерал Тейлор отбирал деньги у бандитов не только силой оружия, но еще он запустил в страну стаи ищеек и охотников за головами, называемых техасскими рейнджерами. Оказавшись между рейнджерами и партизанами, словно между молотом и наковальней, несчастным жителям штатов Нуэво-Леон и Тамаулипас пришлось очень нелегко летом 1847 года, ибо обе стороны грабили их практически одинаково, часто убивали, а их жены и дочери в регулярном режиме бывали оскорблены, или даже похищены. Имена «Старого Рида», капитана Бэйли, Гарри Лава, Бена МакКаллоха и, самого ужасного из всех - «Мустанга» Грея, всегда будут свежи в памяти мексиканцев, поскольку страшные злодеяния, совершенные ими, теперь являются частью страшных детских сказок на ночь, чем-то вроде народного фольклора.

«Мустанг Грей» со своей командой однажды вышел из лагеря в полночь и через два часа пути достиг ранчо Сан-Франциско на дороге Камарго, недалеко от Агуа-Фриа. Место было окружено, двери выломаны, всех мужчин, способных носить оружие, выволокли, привязали к столбам и расстреляли! Большинство из них было застрелено старым горцем по прозвищу «Жирный Руби» (которого позже мексиканцы кастрировали в Чиуауа). Жертв привязывали к столбу, на котором ставили фонарь, угрюмый старый рейнджер хладнокровно стрелял из своей винтовки с расстояния в сто ярдов, и посылая пули точно в мозги  бедняг, и ведя подсчет при этом, царапая зарубки на прикладе его роковой винтовки. Тридцать шесть мексиканцев были расстреляны в том месте, а полуживым от ужаса оставшимся женщинам и детям, дали полчаса, чтобы забрать свое домашнее имущество, после чего к домам поднесли факелы, и в дьявольских бликах пожарища свирепые теханос поскакали дальше, в поисках новых кровавых приключений..

 

Рейнджеры Cap. Baylee, Mustang Gray, Hays, Old Reid.


В течение нескольких недель продолжалась эта бойня и опустошение, пока вся страна от Монтерея до Камарго, на расстоянии ста восьмидесяти миль, за исключением городов Марин, Серральво и Миер, не обезлюдела. Партизаны, по всей вероятности, были виновны в более худших преступлениях, чем рейнджеры, и конфликт между ними был уже не войной, а набором убийств и преступлений, позором для любой нации, называющей себя христианской. Нашим офицерам было противно слышать про множество отвратительных действий, совершенных добровольцами и рейнджерами.

В качестве возможного оправдания жестокости капитана Грея можно сказать, что он пережил ужасный жизненный опыт, когда мальчиком стал свидетелем того, как его родители были убиты у него на глазах, а его единственная сестра подверглась адским издевательствам, а затем тоже убита, бандой людей Каналеса в Техасе в 1840 году. Грею во время его налета на ранчо в Сан-Франциско не было еще и двадцати лет, но он уже приобрел грозную репутацию под кличками «Браво» и «Мустанг», за неимоверную отвагу, не уступавшую отваге самого Джека Хейса. Он умер в Камарго, в конце войны.

 






26
Разведка в Сакатекасе.

 

Генерал Калеб Кушинг прибыл в Мексику в качестве полковника 1-го Массачусетского добровольческого полка - единственного отряда, посланного штатом Old Bay (Массачусетс).

(Ученый и государственный деятель, юрист, оратор, лингвист и историк. Генерал Кушинг четыре срока был членом Палаты представителей, был мэром Ньюбирипорта, штат Массачусетс, помощником судьи Верховного суда штата Массачусетс, генеральным прокурором в кабинете Франклина Пирса, доверенным лицом советник Линкольна и Гранта, член Женевской комиссии, рассматривавшей претензии Алабамы, и послом в Испании).

Этот полк «янки» был, по сути состоял из ирландцев - лучшего во всем мире материала для изготовления пехоты, но требующего большой твердости со стороны офицеров, для поддержания дисциплины. К сожалению, полковник Кушинг был эффективен только в военных делах, будучи никаким во всем остальном, включая и контроль за порядком, и репутация Массачусетса несколько пострадала от поведения его войска; полк заработал самую незавидную репутацию за бесчинства над мирными жителями, и неподчинение. Однажды генерал приехал в Сальтильо из Монтерея, чтобы посетить генерала Вула и поле битвы при Буэна-Виста. В его честь был назначен грандиозный смотр, бригадой командовал полковник Хэмтранк. Погода была хорошей, войска выглядели как нельзя лучше, и наша эскадрилья превзошла тогда саму себя. Доблестный генерал был в восторге. Он сказал, что «Национальные уланы не могли бы добиться большего». Какой комплимент! Какая редкая военная проницательность! Когда генерал вернулся в Монтерей, я был назначен в его охрану. Накануне вечером я отправился навестить Травейна и провел очень приятный вечер, но с двумя недостатками: во-первых, от присутствия молодого шведа Вальберга, горниста роты «Е», и во-вторых — от высокого, строгого, с солдатской выправкой гатичпина (gatichpin), который оказался очень домашним - на самом деле самого полковника Травейна.

Он был очень хладнокровным и вежливым, как мне казалось. Донья Айседора со своими дочерьми была так же добра и любезна, как всегда, она сообщила мне, что ее муж вернулся домой, чтобы перевезти их в их гасиенду в Дуранго, что Вальберг собирается дезертировать, отправиться с ними и жениться на Делоросо, и убедила меня поехать с ними и взять Франсеиту себе в жены. Я не мог согласиться, но согласился остаться с ними, когда война закончится и я получу демобилизацию. Я нежно распрощался со своей невестой и вернулся в лагерь с Уолбергом, а рано утром следующего дня отправился с генералом Кушингом в Монтерей. По возвращении в Сальтильо я обнаружил, что Травейны ушли, а Вальберг дезертировал, и я никогда больше их не видел, и ничего не слышал о них! Через десять дней после возвращения, наша эскадрилья, часть батареи Шермана и сотня техасских рейнджеров под командой лейтенанта Эйба Бьюфорда, рыжеволосого великана, отправились на разведку в сторону города Сакатекас. Покинув лагерь на рассвете, мы двинулись вверх по долине и поднялись к мрачному Пасо-де-лос-Пинос, который ведет через Сьерра-Мадре, останавливаясь только у источника с водой на южной стороне. Оттуда до следующего источника было шестьдесят миль.

Это место было нашей старой площадкой для пикетов зимой 1846 года, и мы могли видеть сверху наш предстоящий путь через соляные равнины, на многие мили вперед. Единственной растительностью в это время года были мескитовые деревья и юкки, сухие штыкообразные листья которых выглядели как старое ржавое железо. Мы шли весь день в ослепляющей пыли, оседавшей на нас плащами зеленоватого оттенка, и не останавливались до десяти часов вечера; спали не спешиваясь, в походном строю. С такими пересохшими от злодейской соли и медной пыли ртами, что больно было есть, мы провели очень жалкую ночь. Снова выйдя в путь, около полудня мы достигли плоскогорья и, к нашей великой радости, рассмотрели в нескольких милях впереди какое-то ранчо. Это была ганада или животноводческая ферма, с изобилием чистой воды. Мы пробыли там остаток дня и ночи, и как следует полакомились жирной говядиной, здесь же и выращенной.

Наших лошадей поставили возле загона под сильной охраной. Как обычно, я был назначен на эту обязанность (из-за того, что мое имя стояло во главе списка). Мой караул был с десяти до двенадцати. Я заступил на пост и никогда раньше не чувствовал себя так одиноко и неуютно. Тем не менее, вся команда спала на виду, я мог различить темные фигуры других часовых по обе стороны от меня, все казалось тихим и мирным. Если трусы так же страдают от своих страхов, как я в те долгие два часа, мне жаль их и я сочувствую им. Я ходил взад и вперед быстрым шагом, резко разворачиваясь и бросая проницательные взгляды в окружающую ночь. Густая заросль кустов примерно в двадцати футах от моего поста привлекла мое внимание, и в одно мгновенье, я готов поклясться, что увидел пару огненных глаз, смотревших на меня из ее мрачных укромных уголков. Взвести свой карабин, прицелиться между светящимися шарами было бы мгновенным действием, но они исчезли, и я воздержался от выстрела, полагая, что это всего лишь результат моего возбужденного воображения. После самых долгих двух часов, которые я когда-либо провел в жизни, я наконец испытал облегчение, и только страх перед насмешками удерживал меня от того, чтобы поведать друзьям о своем состоянии.

Когда я лег, я не мог заснуть, потому что необъяснимое чувство тревоги не покидало меня, и я был рад, когда затрубили подъем, но я был смущен и охвачен ужасом, узнав что человек, сменивший меня ночью на посту, убит! Его нашли мертвым с торчащим из позвоночника длинным испанским ножом. Также была похищена его лошадь. Я винил себя за то, что не предупредил беднягу о своих нездоровых предчувствиях, но я не думаю, что он воспринял бы их всерьез, и результат был бы таким же. В том, что странное чувство опасности спасло мне жизнь, я не сомневаюсь. Убитого драгуна похоронили на дороге, и команда прошла по могиле, стирая все следы, и это было сделано для того, чтобы тело не было вырыто и ограблено «гризерами».

Продолжая наш марш, мы прошли через дикую местность с высокими скалистыми холмами, высокими голубыми горами на заднем плане, с кучками гасиенд и плавильными печами, стоящими тут и там в печальном уединении. Злые команчи проникали даже сюда, и все хозяйство было заброшено. Некоторые сцены напоминали мне страницы из Скотта, ибо белые стены гасиенд издалека поразительно напоминали феодальные замки каких-нибудь старинных европейских баронов, и когда около полудня, поднявшись на гребень холма, «одинокий всадник» был замечен на дороге, ведущей к нам, я ничуть не удивился бы, увидев как он выехал и бросил вызов одному из наших, чтобы сломать копье в честь какой-нибудь красавицы «faire Ladye» в частности, и рыцарства вообще. Но этот тип оказался рыцарем-отступником, потому что как только он нас заметил, сразу развернулся и ускакал.

Двое передовых рейнджеров бросились за нимв погоню, выдернули из седла и он был доставлен сильно напуганным. Рыцарь оказался рядовым уланом из дивизии Миньона, которой теперь командовал генерал Гарсия Конде, штаб которого находился в Мазапиле, маленьком городке в десяти милях впереди. Дивизия численностью около трех тысяч человек была направлена туда для охраны ценного обоза груженного серебром и принадлежащего британскому правительству, направлявшегося в Тампико. Копьеносца насильно взяли на службу в качестве проводника, с обещанием освободить если он будет действовать честно, или умертвить, если он надумает хитрить. Мы двинулись вперед и вскоре увидели город, и выстроившись в боевой порядок, двинулись по равнине, не наблюдая пока что никаких признаков нахождения поблизости грозных улан. Наши два орудия были приготовлены к бою, затем мы въехали в город, натянули поводья и построились на площади. На всех подступах к городу были расставлены усиленные пикеты, а орудия выставили батареями на площади так, чтобы они имели возможность простреливать две главные улицы.

На площади, сложенное пирамидами, находилось огромное количество серебра в виде слитков, ожидающее транспортировки. Мысли о заслуженных призовых деньгах промелькнули в моем мозгу, когда величественный человечек с желтым лицом, одетый в костюм из нанкина, английского покроя, вышел из двора и воткнул в одну из куч шест, увенчанный британским флагом, и в самой напыщенной форме сообщил нашим офицерам, что серебро является собственностью Ее Величества Королевы Виктории, и что правительство Соединенных Штатов будет привлечено к строгой ответственности, если оно подвергнется разграблению! Как могущественна сила Великобритании! Здесь, за тысячи миль от всей очевидной мощи этой нации, жалкий маленький типчик, имевший лишь знак величия своей страны в виде жалкой тряпки на палке, бросает вызов и угрожает трем сотням самых злых наездников дяди Сэма. Я полагаю, что один из серебряных слитков был ловко украден малограмотным артиллерийским офицером, который, не опасаясь гнева Ее Величества, спрятал его в стволе одного из своих орудий, и таким образом он был доставлен в  наш лагерь.

Мы пробыли в том месте два часа, напоили и накормили наших лошадей, а затем проехали через него, направляясь в сторону Сакатекаса. Мы находились теперь посреди богатейшего горнодобывающего района Мексики. Холмы были лишены растительности, покрыты тусклым железом ржаво-красного цвета и изрыты шахтами. Дикого вида мальчик-пастушок, несколько тощих коз и меланхоличного вида осел были единственными объектами жизни, с которыми мы встретились. Вода имела медный привкус, покрывавшая нас вездесущая пыль, была оливково-зеленого оттенка, и даже небо казалось медным, а солнце светило на нас сверху огромным огненным шаром. В течение четырех часов мы продирались через этот меднодобывающий регион.  Достигнув вершины небольшого холма, в нашем поле видимости оказалась совсем другая страна – в основном это было плоскогорье, хорошо орошаемое и со  скотоводческими фермами.

На ранчо у дороги мы нашли обильный запас зерна и крупного рогатого скота,  там же отряд остановился на ночь. Пикеты были расставлены, и лейтенант Карлтон отправился с небольшой группой на разведку нашего фронта. Я был с этим отрядом, и мы достигли высокого плато, возвышающегося над равниной. Карлтон спешился и поднялся по почти отвесному склону холма. Вскоре он добрался до вершины и сказал: «Джек, принеси свой альбом для рисования, отсюда открывается великолепный вид!». Я поднялся наверх, и конечно, панорама была великолепна! Равнина, на которую мы смотрели сверху, простиралась перед нами примерно на шесть миль, за ней через просветы ряда холмов открывалась красивая ярко-зеленая долина, густо усеянная белыми стенами гасиенд, ранчо, церквей и монастырей, в то время как вдали возвышались башни и купола большого города Сакатекас, третьего по величине и второго по богатству в Мексике. Я сел с альбомом и начал делать набросок, когда лейтенант, который пользовался подзорной трубой, повернул ее в сторону  Mazapil и сказал,
«Джек, посмотри туда» - и передал трубу мне.

 

Сэм делает набросок долины Сакатекас.


С ее помощью я мог ясно увидеть длинный столб пыли на дороге, по которой мы ехали, не более чем в десяти милях от нас, с блеском стальных наконечников, сверкавших в лучах заходящего солнца. С этой вестью мы быстро поскакали обратно на ранчо, где нас по прибытии встретила странная картина. Маленький толстый старый мексиканец, раздетый до пояса, был привязан к колесу нашей передвижной кузни, а Джим Шеррод, кузнец нашей компании, стоял, размахивая грозным хлыстом и ожидая приказа Бьюфорда. Кое-что из инструментов кузнеца было украдено, а это очень серьезное дело, потому что многое в успехе похода зависит от того, в каком состоянии находятся лошадиные копыта. Бьюфорд, после тщетного обыска  приказал связать и выпороть алькальда, кем и был тот тип, которого мы видели обнимающим колесо.  «Дай старому негодяю попробовать черную змею, Шеррод!» - сказал лейтенант, когда хлыст с тошнотворным звуком опустился на голые плечи бедняги, оставив темно-красный рубец. Алькальд застонал в агонии, но последовал еще один удар и третий, раздирая куски плоти, когда вдруг пропавшие инструменты были перекинуты через головы толпы, ибо воры хорошо знали, что если алькальд их обнаружит, то  его месть будет страшной.

Пока это все происходило, Карлтон сообщил Бьюфорду о том что мы увидели, и рейнджеры с одним орудием были посланы для удержания дороги в том месте, где она поднималась с равнины, наши пикеты были отозваны, войско было готово к выступлению, подковы менялись до последнего момента. В темноте мы пошли обратным путем и присоединились к отряду на утесе, который доложил, что враг сосредоточился на равнине внизу. На все вопросы улана единственным ответом было универсальное «Quien sabe?» (кто знает?), пока пистолет, приставленный к его голове, так не освежил его память, что он вспомнил, что справа от нас была дорога, которая огибала Мазапил, вела к старому серебряному руднику, и возвращалась на дорогу Сальтильо, к ранчо на соляной равнине, где был убит часовой.

Под его руководством мы отправились по этому маршруту и ехали всю ночь, следующий день и следующую ночь. Жара и пыль были страшны, наши лошади и мы сами страдали от жажды и соленой пыли, которая резала глаза. В тылу у нас висело еще одно облако пыли, от преследующего врага, а еще одно, далеко на нашем левом фланге, показывало нам, что отряд уланов разделился, чтобы добраться до прохода перед нами. Но к рассвету следующего дня мы снова были на перевале, за исключением трех драгун, и обнаружили, что он находится во владении большого отряда, посланного из лагеря. Противник остановился в двух милях от него, а затем отступил тем же путем, которым пришел. Они должно быть, сильно страдали, когда возвращались по соленой равнине без воды, на протяжении шестидесяти миль.

Мы оставались у источника с водой до позднего вечера, а затем вернулись в лагерь, отпустив нашего проводника на свободу, с двухдневным пайком. Вопрос: оплатила ли порка одного алькальда нашу экспедицию и потерю нескольких драгун? Уланы тоже служили Ее Величеству?