Огненный шар

(из цикла "Братья Кривомазовы". Продолжение рассказа "Любовь на высоте")

Утром Николай проснулся одним из последних, потому что не успел за пару часов как следует выспаться. И пока с улицы гремели звуки гимна СССР, который руководство стройотряда врубало через громкоговоритель на столбе вместо будильника или пионерского горна, чтобы разбудить ленивых студентов и побудить их на новые трудовые подвиги, Николай лежал и, уставившись в засиженный мухами потолок, прокручивал в голове события прошлой ночи, сортируя их на положительные и отрицательные, на удачи и обломы.
 
Если говорить об удачах, то ему удалось: успешно забраться на каштан (мелкие царапины не в счёт); избежать опасной ночной встречи с прорабом, который после случая с топором считал его своим личным врагом (со всеми вытекающими последствиями); ловко спрятаться в пожарном шкафу от грозной Анфисы; незаметно для всех вернуться в барак.
Если же говорить об обломах, то он умудрился: перепутать балконы; порвать почти новую рубашку; нарваться на тётю Дашу; и, в результате, так и не попасть в объятия к своей возлюбленной Дездемоне (или Джульетте, если вы так настаиваете). Этот облом был последним в его умозрительном списке, но самым досадным: ведь они с Любочкой так ждали этого свидания! Другой такой возможности до конца месяца могло и не представиться.

А вот к чему бы вы отнесли то, как Николай перебирался с дерева на балкон? Ведь он чуть было не сорвался вниз с девятиметровой высоты, но сумел-таки одной рукой уцепиться за перила и спастись. Невезение это или, наоборот, удача? Мог ведь совсем разбиться, а так только поцарапался. У нас с вами могут быть разные точки зрения на это, но Коля вспомнил, что ещё горячо любимый им иностранный классик говорил: «Всё хорошо, что хорошо кончается». А значит, раз он мог погибнуть, но уцелел, то это удача, а кто считает иначе, пусть попробует сам повисеть на одной руке над бездонной пропастью.

Звуки гимна затихли, и Николаю пришлось срочно вставать. Он бросился к удобствам, находящимся в конце коридора. Умываясь, он заметил, что пальцы на обеих руках порезаны, а кожа на левой ладони содрана. Он метнулся к аптечке, висевшей на стене в коридоре, разорвал упаковку с бинтом и при помощи зубов одной рукой умело забинтовал другую, а на пальцы наклеил лейкопластырь. Хорошо, что другие парни уже ушли в столовую, и никто не заметил, как Коля сам себе оказывает медпомощь. Заметив, что бинты на руках выглядят подозрительно более свежими, чем повязка на голове, Николай специально пошуровал ладонями у себя под кроватью, чтобы привести бинты в соответствие (то есть, собрать на них нужное количество пыли). Это оказалось совсем не сложно, ведь их комнату убирали крайне редко, а под кроватями вообще никто никогда не мёл (а зачем там мести, если всё равно не видно?). Ещё один плюс – под кроватью нашёлся второй красный носок, потерянный Колей ещё на прошлой неделе, а ходить в одном красном, а другом зелёном Николай стеснялся. Не клоун же он, в конце концов! А второй зелёный носок когда-нибудь тоже может быть ещё отыщется.

Когда Николай прибежал в столовую, большинство бойцов стройотряда уже сидело за столами, уныло ковыряясь в мисках с овсяной кашей, а очереди на раздаче почти не было, если не считать рыжую Маринку и ещё какого-то парня. Парень был с другого курса, и Николай никак не мог запомнить, как его звали: то ли Заур, то ли Зураб.
 
На раздаче стояла тётя Даша собственной персоной.
 
Она взмахнула хорошо памятным Николаю половником над мисками Маринки и Заура (или Зураба, кто знает?), а потом, отложив половник, кинула им в миски по одному кусочку полукопчёной колбасы (выход 10 гр.).

 А когда подошла Колина очередь, тётя Даша прищурилась, смерила его каким-то особым, одному ему предназначенным, взглядом и снова взялась за половник. Не отрывая взора от лица Николая, она наложила ему в миску двойную порцию каши и бросила туда целых два кусочка колбасы. Жалела его, наверное…

– Ешь, трюкач, а то как-бы не обессилил после… после… – тётя Даша так и не придумала, чем бы ей закончить эту фразу и гаркнула, – следующий!

Коля мечтал сесть где-нибудь рядом с Любочкой, но все места за её столом были уже  заняты. Пришлось ему сесть на свободное место за другим столом, расположенным наискосок от неё. Размеры его порции произвели на сидящих с ним рядом парней неизгладимое впечатление, в особенности, второй кусок полтавской колбасы.
 
– Колька у нас завёл себе блат в столовой, – так и сказал один из парней, глотая слюну, – интересно, за какие такие достижения его тётя Даша так привечает?
– Добрая женщина, сочувствует мне, как пострадавшему от несчастного случая на производстве. Разбей себе башку топором, может и тебе добавку предложат, – отбрил его Николай, но, чтобы не возбуждать в соседях нездорового чувства зависти, отправил себе в рот сразу оба куска колбасы.
 
Он сосредоточенно стал жевать и вдруг поймал на себе Любин взгляд, полный укора. И укорял его этот взгляд явно не за сверхнормативный кусок колбасы, съеденный в одиночку. Безусловно, Любочка, так и не дождавшаяся его прошлой ночью, подсела на обиду. Общеизвестно, что женская душа – загадка, которую так и не смогли разгадать лучшие умы человечества, включая Леонардо да Винчи и Оноре де Бальзака.

Николай, пережёвывая с излишней тщательностью сверхнормативную кашу, мог только строить различные предположения. Можно было предположить, что Люба разобиделась за то, что Николай её продинамил. А вдруг она решила, что он её разлюбил? Вот так вот резко взял, и разлюбил, так и не решившись узнать как следует. А с чего бы ему её разлюбить? Она ведь никаких поводов к этому не давала. А может быть, она решила, что он прошлой ночью встречался с какой-нибудь другой девчонкой? Она-то прекрасно помнит, как он заглядывался на девушек с самого начала работы в стройотряде, например, на её сестру Людку. В данном случае, Людка, конечно, вне подозрений, но могла быть и какая-то другая девушка. Та же Маринка рыжая, не говоря уже о Тамарке. К этой вообще все парни липнут, как мухи на варенье, а она упивается своей популярностью. Или фельдшерица Ксюша – тоже популярная девушка, парни к ней в медпункт в очередь выстраиваются, придумывая себе всевозможные расстройства здоровья. А она и рада: мажет их царапины зелёнкой или выдаёт бесполезные таблетки от кашля ценой по две копейки за пачку. Вот скажите, разве можно вылечить кашель за две копейки?

После завтрака бойцы Колиной бригады разобрали лопаты и уселись на здоровенную бетонную трубу около сколоченной накануне опалубки для будущей дорожки. Труба валялась на этом месте уже третью неделю, но никто не знал зачем и почему. Зато на ней удобно было сидеть, свесив ножки. Скоро должен был приехать самосвал с бетоном, а пока можно было расслабиться, покурить или просто погреться на утреннем солнышке. Коля надорвал новую пачку «Примы», достал сигарету, закурил и присел на трубу рядом с Любой, где догадливые товарищи специально оставили для него местечко.
 
Люба бросила на него неприязненный и какой-то брезгливый взгляд, передёрнула плечиками и вскочила с трубы.

– Нечего тут всех обкуривать! – с негодованием воскликнула она, хотя, по правде сказать, до Колиного прихода рядом с ней на той же трубе уже сидело ещё три парня с дымящимися сигаретами. И вообще, никогда раньше Люба не выражала недовольства, если Коля курил в её компании.
 
Откуда-то вдруг прибежала Люда, на ходу повязывая косынку. Наверное, только-только вернулась с дачи, на которой провела ночь со своим рыжим.

Сёстры не стали обниматься, чтобы никто не догадался, что ночевали они в разных местах и утром ещё не виделись. Они просто отошли в сторонку, чтобы о чём-то пошушукаться.

Люба что-то спросила у Люды, возможно, о том, как всё у неё прошло. Впрочем, можно было и не спрашивать: по улыбке и блестящим глазам Люды и так всё было понятно.
 
А потом Люда, в свою очередь, что-то спросила у сестры. Николай не слышал её вопроса, зато ответ Любы прозвучал достаточно громко. Настолько громко, что его могла слышать не только Люда, но и вся бригада, хотя, скорее всего, Любины слова были адресованы именно Николаю.

– Ни на кого положиться нельзя! Все только трепаться горазды, а как до дела доходит, так и нет их! – с благородной яростью в голосе воскликнула Люба.

«Обиделась!» – подумал догадливый Николай.

– Ты это о чём? Чем возмущаешься? – с изумлением посмотрел на Любу бригадир Серёга, сидевший на дальнем конце трубы.

Она посмотрела на него с недоумением, не сразу сообразив, о чём он спрашивает.

– Где бетон? Обещали с утра завезти, и где он? Полдня тут просидим, дожидаясь, а потом оставайся сверхурочно. У меня может на вечер другие планы, – в конце концов ответила Люба, но уже без особого напора и ярости в голосе.

– Да вон уже, едет твой бетон, – бригадир показал на выехавший из-за угла здания ЗИЛ, выбросил окурок и встал с трубы. Остальные встали за ним и взялись за лопаты.

Люба нарочно встала со своей совковой лопатой подальше от Николая, всем своим видом показывая, что не хочет иметь с ним ничего общего.
 
Бригада №3, как стая пираний, налетела на бетон и за несколько минут перекидала все пять кубов вовнутрь опалубки.
 
Николай вместе с Пашкой и Сашкой взялись за виброрейку.
Коля, как самый увесистый, встал на неё в качестве балласта, а Пашка с Сашкой стали по разные стороны дорожки и медленно потащили рейку вдоль неё. Прямо, как на картине Репина. Тащить за собой вибрейку нелегко, не то, что стоять на ней верхом и ничего не делать. С одной стороны, стоять на виброрейке было довольно прикольно, это своего рода аттракцион. Но, с другой стороны, уже через пару минут Николай ощутил, что вся съеденная утром каша от вибрации проскочила через желудок, спрессовалась внутри кишечника в единый комок с колбасой и теперь просилась обратно. «Эх, говорили же мне, что нельзя сразу после еды вставать на виброрейку!» - подумал Николай с досадой.
 
В этот момент Пашка, спиной вперёд тянувший рейку за свой конец верёвки , споткнулся о натянувшийся кабель так, что трёхштырьковая вилка кабеля выскочила из розетки. Мотор виброрейки выключился. Во внезапно наступившей тишине послышалась тирада проходившего мимо по своим делам прораба Петра Ефимыча. Если бережно и аккуратно перевести её с устного строительного на письменный русский, то смысл её можно было бы передать следующими, правда, не столь выразительными, словами:
– Вы чего там, недоумки? В собственных ногах запутались? Мать ваша учить вас ходила? То есть, ходить вас учила ваша мать? Давай, вибрируй скорей, пока бетон не застыл, сейчас ещё  самосвалы придут.

Прораб добавил ещё несколько подходящих к месту выражений, которые ни Владимир Иванович Даль, ни даже Сергей Иванович Ожегов не взялись бы переводить на литературный язык. После чего прораб закурил беломорину и пошёл дальше давать ценные указания шестой бригаде, у которой тоже не всё было в порядке. А Пашка схватил конец кабеля и побежал подключать виброрейку к электрощиту, висевшему на столбе.

Щит был украшен жёлтым треугольником с красной молнией внутри и надписью "не влезай - убъёт!" снаружи. Висел он довольно высоко,так что Пашке пришлось подтащить к столбу деревянный ящик, чтобы до него добраться.
 
– Чего-то разъём не входит, – крикнул он, - почему-то штыри в дырки не влазят, будто вилка не от этой розетки.
– Только что всё работало, – ответил ему Сашка, – наверное, штыри погнулись, когда ты провод дёрнул, попробуй отогнуть и нажми посильнее.

Пашка поколдовал со штырями вилки.

– Чего-то всё равно не лезет, – прокричал он со столба.

– Что ты там возишься, Пудель. Вставить, что ли как следует не умеешь? Ты вставь, чтоб закусило, а потом подналяг посильнее, – посоветовал Егор.
Пашка приладил кончики штырей к отверстиям и с усилием прижал, а потом ударом кулака по вилке загнал их в розетку.

В то же мгновение вокруг электрощита возник лилово-оранжевый огненный шар размером с мяч для лечебной гимнастики, окружённый ореолом искр и клубами бело-серого дыма. Раздался треск и невидимая сила отшвырнула Пашку спиной вперёд на пару-тройку метров. Впрочем, он отлетел бы и дальше, не случись на траектории его полёта кустов шиповника.

Наступила гробовая тишина. Теперь затих не только электромотор Колиной виброрейки, но и все другие электроинструменты в зоне слышимости. Только с дальнего края стройплощадки доносилось рычание дизельного трактора.

Прошло некоторое время, прежде чем кто-нибудь из студентов догадался броситься Пашке Пуделю на помощь. Первыми около него оказались обе Люлюшки, но вытащить Пашку из благоухающих дебрей розового шиповника они не смогли. Он залетел достаточно далеко вглубь кустов, а наружу торчали только ноги в заляпанных бетоном резиновых сапогах. Девушки хотели было вытянуть его за ноги, но лишь стащили с него сапоги, а сам Пашка остался внутри куста.
 
На подмогу прибежали остальные девять человек, работавшие в третьей бригаде.

– Сашка, Егор, Толик, хватайте штыковые лопаты, ройте скорее яму, – распорядился бригадир Серёга, поскольку, кроме него, никто не знал, что положено делать в таких случаях.
 
– Где рыть? – уточнил Сашка, успевший за несколько недель, проведённых в стройотряде, понять, что сначала нужно досконально выяснить все параметры полученного задания, иначе всё придётся переделывать. Впрочем, такая предусмотрительность ему никогда особо не помогала: практически всегда всё так или иначе приходилось переделывать, а иногда даже по нескольку раз. Ну, вы ведь и сами знаете, как оно у нас бывает. Сначала заасфальтируют дорожку, потом вспомнив, что под ней нужно было закопать трубу, вскроют асфальт и пророют поперёк дорожки траншею, закопают в неё трубу (если не забудут зачем траншею рыли), ещё раз заасфальтируют, а потом увидят на чертежах, что нужно было закопать ещё и кабель. Ведь строительство – процесс непрерывный и циклический.

– Большую копать или не очень? – спросил Толик, который ни от какой от работы никогда не отказывался, но и копать лишнего не хотел.

– Зачем яму? – спросил Егор, наверное, из природного любопытства, зачем же ещё?

Бригадир был человек обстоятельный и ответил на каждый заданный вопрос.

– Прямо здесь. Большую, такую, чтоб Пашка в неё целиком поместился. Нужно Пуделя срочно в землю закопать. Говорят, если убитого током закопать в землю, только быстро, то из него весь ток и выйдет. По этому принципу заземление работает и громоотводы, – разъяснил Серёга своим плохо разбирающимся в физике электричества коллегам, – только поторопиться нужно, пока не случилось необратимых процессов в мозге и кровь в артериях не успела свернуться.

– Может, лучше всё-таки скорую вызвать? – спросил Сашка.

– Не будем терять времени. Вы давайте лучше скорее яму ройте, а Люда тем временем сбегает в контору и в медпункт, у них там должен телефон работать, – распорядился Серёга.

Парни взялись за лопаты, а Люда побежала в контору.

Когда она была уже метрах в пятидесяти от места происшествия, кто-то из ребят вдруг вспомнил, что телефонный кабель ещё вчера вечером оборвал какой-то самосвал, вываливший бетон и поехавший, так и не опустив кузов. Так что пришлось с утра посылать в посёлок за телефонистом, но тот ещё не приехал.
 
Тем временем Николай, раздвигая своими забинтованными руками заросли шиповника, добрался до того места, где находился Пашка. Он потянулся, чтобы схватить Пуделя за воротник куртки, но тут Пашка вдруг сам привстал и протянул к нему свои руки, как зомби. Другой на Колином месте наверняка бы испугался, но только не он. Возможно, он про зомби никогда и не слышал. Он только обрадовался воскрешению Пашки из мёртвых.

Как уже известно, Николай был парнем крепким. Он смог одним рывком выдернуть Пашку из зарослей шиповника и поставить его на ноги.

– Жив, что ли? – выдохнул бригадир. Казалось, он Пашкиным самостоятельным воскрешением не столько удивлён, сколько раздосадован, уж очень ему хотелось спасти друга самолично.

Пашка в ответ помотал головой из стороны в сторону. Оказалось, что он не только остался жив, но и практически никак не пострадал: ни от поражения трёхфазным электрическим током, ни от пламени огненного шара, ни от трёхметрового перелёта и падения. Единственными повреждениями у Пашки были ранки и царапины от колючек шиповника, неглубокие, но многочисленные.

Толик тут же отшвырнул в сторону лопату:
– Слышь, Пудель, нам бригадир велел тебя похоронить, прямо здесь, так что ты очень вовремя воскрес.

– Как ты, Павлик? – спросила сердобольная Люба, – ничего не сломал? Болит что-нибудь?

– Да вроде бы всё нормально, ничего не болит. А что это было-то? – Пашка, то ли не успел осознать случившегося, то ли не мог ничего вспомнить.

– Это тебе сейчас Пётр Ефимыч разъяснит, – успокоил его бригадир, – вон он несётся.

Действительно, прораб галопом мчался через стройплощадку, перепрыгивая через разбросанные там и тут доски и шанцевый инструмент. За ним иноходью семенил электрик, тащивший на себе алюминиевую стремянку, концы которой выписывали в воздухе затейливые синусоиды. Ещё не добежав метров двадцати до Пашки, прораб приступил к разъяснениям, правда, не столько о том, что случилось с Пашкой, сколько о самом Пашке и почему-то о его матери, с которой, как следовало из этих разъяснений, прораб был очень близко знаком.
 
Подбежав, он стал осматривать Пашку, выискивая на его теле ожоги и струпья, но так ничего и не нашёл. Тогда прораб сунул Пашке под нос свой здоровенный кулак, разжал пальцы и спросил:
– Сколько пальцев видишь?
 
– Восемь, – ответил Пашка, и осознав, что столько не бывает, помотал головой, словно вытряхивая из неё лишние цифры, зажмурился, посмотрел ещё раз и сказал:
– Четыре.

Прораб вздохнул с облегчением, услышав правильный ответ. Свой мизинец он потерял уже лет пятнадцать назад, но никто на их стройке не знал, в результате какого нарушения правил техники безопасности это произошло.

Пожилой электрик, которого все, несмотря на возраст, звали просто Сёмой, полез на столб, на котором дымился пострадавший от Пашки электрощит.
 
Оба они, и прораб, и электрик страшно матерились, но каждый по-своему.

Безусловно, каждый из них были мастером в области устного народного творчества и в силу большого стажа работы в строительстве и богатого жизненного опыта знал такие слова и фигуры речи, которые невозможно отыскать даже в самом толковом словаре. Но, хотя полное значение сказанного и осталось непонятым молодыми людьми, они уловили их общий смысл. Он сводился к завету «Не влезай – убьёт!» и рекомендации некоторым шибко образованным идиотам не искать приключений на свою пятую точку и не совать свои шаловливые ручки и прочие органы куда не надо.

Пашка, опираясь с одной стороны на Люду, а с другой на Любу, медленно добрёл до медпункта, где фельдшерица Ксюша дала ему понюхать нашатырь и намазала зелёнкой.

Электрик Сёма ткнул пальцем в Николая и Сашку и сказал:
– Пойдём со мной, партизаны.
 
Он привёл их в кладовку, где велел взять запасной электрощит и тащить его на место аварии, а сам отправился куда-то вырубать самый главный рубильник.
Остальные студенты снова присели на трубу и стали гадать, успеют ли заменить электрощит до того, как бетон совсем застынет.

Но Сёма был мастером не только по ненормативной лексике, но и по своему электрическому делу. Он достаточно быстро закрепил на столбе новый электрощит, подключил его и скомандовал, ни к кому персонально не обращаясь:
– А это тащите отсюда, чтоб не отсвечивало перед начальством.
 
Имелся в виду старый электрощит, вернее, то, что от него осталось.
 
– А куда тащить-то? – спросил Николай, взявшись за щит с одного края.

Сёма ответил куда, впрочем, эти координаты относились скорее к анатомии человека, чем к топографии строительного объекта.

– На свалку тащите, – снизошёл Сёма до уровня студентов-недоучек, увидев, что те никак не могут сориентироваться в пространстве.

Коля с Сашкой потащили щит к куче строительного мусора в дальнем углу стройплощадки, а электрик тем временем взялся за ремонт виброрейки. Ремонт этот заключался в отвинчивании сгоревшего электромотора и привинчивании на его место нового, за которым Сёма послал Толика и Егора.
 
Сидящие на трубе Люлюшки с широко раскрытыми от удивления глазами слушали его комментарии и, наверное, жалели, что у них с собой нет блокнота, чтобы записать Сёмины изречения. Потому что для начинающих филологов они были просто кладезем народной мудрости.