Письма далекому другу

-1-

Дорогой Хет!

Мое пребывание здесь несколько затянулось, но ты знаешь, что время здесь движется по очень своеобразной траектории. На первый взгляд кажется, будто оно стоит на месте, но это обманчивая неподвижность, подобная тонкому слою льда, что скрывает под собой бурное течение зимней реки. Надо приглядеться, чтобы увидеть это движение времени под кажущейся незыблемостью вещей и явлений. Похожим образом это действует на сознание, когда твои мысли и воспоминания постепенно уносит этот бурный, темный поток. Наверное, многие ссыльные теряли себя именно поэтому, просто забывая о том, кто они и откуда. А если нет памяти, то откуда взяться новым вопросам? Ты будешь смеяться, хотя тебе там легко смеяться, но я начинаю эту повесть уже второй или третий раз. Проблема все та же - ветер времени, что растаскивает меня на части, только я намереваюсь что-то сделать, как меня затягивает в центр циклона, раскручивает невидимый смерч, да так сильно, что я теряю направление и вновь забываюсь. Но слова помогают сохранить хоть что-то, а потому я пишу, и надеюсь, что буду писать.


-2-


Это надо пережить. Но я не уверен, что пережив хотя бы часть этого, ты будешь понимать, что именно ты пережил, что это вообще было такое? Парадокс, не правда ли, но ощущение причастности и в то же время непричастности к происходящему посещает меня, стоит мне только задуматься над своим существованием,   попытаться окинуть взглядом дни и годы, проведенные здесь. Со мной ли это было? Со мной. Или все-таки не совсем? Да и так тоже. Я как бы слит, сорастворен в своем же прошлом, но и отторгнут, отделен от него своим движением вдаль, тем, что я продолжаю быть и выбирать, а тот, застывший во вчера - неизменен, отлит в одной форме. Я связан с ним невидимыми нитями, но ветер времени треплет их, разрывая одну за другой. И если это уже так далеко и давно, то что же говорить о том, кем я был до всего этого?
Я - узник планеты Зет. Я - ссыльный, вряд ли очутившийся здесь по своей воле. Наверное, причина в каком-то преступлении, ведь я нахожу в себе уйму несовершенств, каких-то скрытых, возможно, врожденных изъянов и пороков. Сейчас я близок к тому, чтобы принять это как должное, смириться с тем, что со мной происходит или как говорит мой старший товарищ Анх - принять свою судьбу.


-3-


Как отличить узника от аборигена? У ссыльных есть магические способности. Обычно, они ярче проявляются в детстве, но потом ветер времени забирает это у них, они забывают о том, что когда-то могли и перестают этим пользоваться. Вообще, никаких способностей у них быть не должно, скорее, это влияние того прошлого, которое они приносят с собой сюда. Несмотря на барьеры воплощения, они умудряются что-то пронести контрабандой - обрывки воспоминаний, смутные чувства и ощущения, ну и конечно же - необычные, сверхъестественные способности.


-4-


Мне бы не хотелось никого делить на своих и чужих. Тем более, иногда я и сам запутываюсь, где аборигены, а где узники, ссыльные. Да что говорить, порою я сомневаюсь даже в собственном происхожении. Раньше чувство инородности было сильнее, я почти физически ощущал свою заброшенность, оторванность от дома, потерянной родины, где я был другим, где я жил совсем по-другому. Но постепенно я вроде как осваивался, приноравливался к этому чуждому для меня миру, где было так много зла, страха и ненависти. До того времени, пока память не стала возвращаться ко мне, я остро переживал свое одиночество, особенно в школе, где мне пришлось провести немало времени бок о бок с детьми аборигенов - глупыми и злобными, жестокими и мстительными. Словно повторяя повадки своих родителей, они стояли каждый сам за себя, но при случае, не упускали возможности прибиться к кому-то более сильному, сбиться в стаю. Мне, чуждому местных нравов и обычаев, было дико видеть как они травят какого-нибудь отщепенца и слабака, впятером налетают на одного, когда понимают, что в честной драке его не одолеть; как они хитрят, лукавят, клевещут за спиной учителя. К счастью, меня это не коснулось, но не потому что я был достаточно сильным и независимым для них, скорее в силу моего ума, который в этих условиях быстрее учился приспосабливаться, находить компромиссы, а когда надо и держать меня в стороне. Именно поэтому, смотря в окно, как мои одноклассники злобной стаей налетают на какого-то мальчика, я в душе содрогался от ужаса и отвращения, но робость, а то и просто трусость удерживали меня от того, чтобы побежать вниз и вступиться за слабого.
Поначалу ко мне тоже цеплялись. Некоторые аборигены, а здесь и в дальнейшем я почти не буду разделять между собой взрослых и детей, так как на глубинном уровне они практически не меняются, так вот некоторые аборигены видимо инстинктивно чуяли во мне пришельца, а потому пытались вывести меня из себя. Но в том-то и дело, что глубинно, сущностно, я был для них слишком чужим, а потому непонятным, непрозрачным, что ли.  Может, на все том же животном уровне они воспринимали меня как странную зверюшку, диковинный цветок, который привлекает своей яркостью и необычностью формы, но этим же и отпугивает, кажется ядовитым. К тому же в моем классе быстро нашлись и другие жертвы, безвольные, слабые, а потому именно они очень быстро стали объектом издевательств. Наблюдая за этим, я понял, что история этой расы складывалась в атмосфере непрерывной борьбы за выживание, которая подчас принимала формы войны всех против всех.  Нередко жизнь вынуждала их объединяться, сбиваться в группы, но там устанавливалась жесткая иерархия, а слабый автоматически воспринимался как потенциальная, общая угроза. Дети аборигенов прощупывали  руг друга. Нащупывание  слабого, уязвимого места принимало самый изощренный характер, причем своим острым, звериным нюхом эти маленькие злобные бестии умудрялись уловить малейшие оттенки в изменении поведения своей жертвы. И горе было тому, кто выказывал слабость! Наверное, подобным образом изгонялось слабое, больное животное из стаи, а старый вожак, дряхлея, покидал свой трон, уступая натиску более молодого и сильного. Я не сразу осмыслил суть происходящего, но когда увидел, что аборигены испытывают отвращение, видя любое проявление слабости, то понял глубинные, чуть ли не  генетические причины их отношения к таким вещам.
По идее, школа была местом, где дети аборигенов должны были учиться, чтобы получить приемлемое по местным меркам образование, но на самом деле школа являлась местом естественного отбора, неизбежной психологической обкатки, шлифовки каждого, кто попадал туда. Наверное, первый экзамен, который мы сдавали, был экзаменом на умение приспособиться, как сказали бы тут - влиться  в коллектив. Но думаю, правильнее было бы сказать: раствориться в нем, стать частью безликой и послушной массы.
Признаться, тогда я мало что понимал. Мое настоящее прошлое было слишком далеко, а глубинная сущность была отделена, заблокирована барьером воплощения. Я влился в коллектив насколько это было возможным, а потому многое из того периода своего пребывания здесь - попросту не запомнил. Коллективизация была настолько глубокой и мощной, что первые проблески осознания, а вместе с этим и памяти стали посещать меня лишь в старших классах, где я наконец-то нашел своего друга и единомышленника.


-5


Упыри или олени. Одна моя знакомая, тоже, по всей видимости, из ссыльных, называет аборигенов упырями, кровососами. Я же, в свою очередь, предпочитаю говорить, что они олени, ибо не ведают, что творят. Вообще состояние неведения, слепой и глухой ко всему невнимательности - штука для этих мест чуть ли не обыденная. Аборигены проходят сквозь жизнь, почти не поднимая голову к небу. Что ж, жизнь здесь тяжела, подчас сурова,  только последнее столетие худо-бедно уравновесило общую геополитическую ситуацию, да и то,  лишь потому что стороны обзавелись ядерным оружием. Мировые войны с участием миллионов солдат и тысяч танков ушли в прошлое, теперь конфликты ведутся на пограничных территориях, тлеют, словно головешки, оставшиеся на большом пепелище.



-6-


Подавляющее настроение, царящее здесь, это глупость. Да вот написал, подумал что неправильно, а потом пригляделся и решил оставить. Глупость - это настроение. Или даже: умонастроение.
Жизнь на этой планете столь сложна и подчас сурова, что поколения аборигенов свыклись с мыслью, что выживания - это главная задача, можно сказать успех. Если ты выжил, значит жизнь удалась. Само собой разумеется, что выживание тесно связано с приспособлением, умением мимикрировать, лгать, изворачиваться, что в общем, по местным нормам и меркам, приравнивается к тому, чтобы  плыть по течению. Естественно, умным они считают того, кто наиболее быстро и безболезненно приспособился, а глупым - того, кого не так-то просто прожевать, переварить и так далее.
Не знаю, зачем я это пишу? Вообще, здесь занятие литературой в лучшем случае способствуют развлечению, а в худшем, как раз-таки, создают проблемы с приспособлением. Пока ты что-то там пишешь или сочиняешь, ты - не приспосабливаешься. Сидишь, значит, уткнувшись носом в клавиатуру, а жизнь вокруг меняется, что-то происходит. По-хорошему надо пошевеливаться, ну, если уж не вертеться,  то хотя бы быть в курсе, как оно вертится. Просмотр новостей - одно из излюбленных занятий аборигенов, особенно, среди тех,  у кого проблемы с адаптацией. Оно и понятно, одни эти новости делают, а другие их просматривают, находятся, так сказать, в курсе. Это компенсирует в них ощущение того, что они что-то упустили, как-то не так приспособились, это одаривает их ложной, иллюзорной надеждой, что будучи "в курсе" происходящего они смогут лучше приспособиться. Но я думаю, что это ошибка. Если у тебя возникли проблемы с приспособлением и выживанием, то раньше ты просто не мог достигнуть здесь определенного возраста, ты был нежизнеспособен. Лишь последние сто, а может пятьдесят лет, благодаря научно-техническому прогрессу, средняя продолжительность жизни значительно повысилась, а требования к адаптации снизились. Масса нежизнеспособных аборигенов стала выживать там, где раньше у них не было никаких шансов.
Не хочу показаться грубым или даже циничным, я и сам в фазе беспамятства ловил себя на этом. Погружаешься в их, местные значит новости, и возникает приятное ощущение причастности к происходящему, что-то тебя радует, что-то печалит и возмущает, но суть от этого не меняется. Потоки жизни бурлят и пенятся, а глядя на них, полной грудью вдыхая, исходящий от них запах - вроде как тоже не остаешься в стороне, познаешь и развиваешься, загружаешь себя определенной деятельностью.


-7-


Хочешь ты этого или нет, но аборигены предпочитают что-то более гарантируемое в сфере заработка и привилегий, чем занятия изящными искусствами. Последние, как ты уже понял, не всегда способствуют быстрому и скорому приспособлению, а потому рассматриваются большинством аборигенов как нечто бесперспективное, не сулящее прямой выгоды и надежного, стабильного дохода. Хм, совсем запамятовал, стабильность в местной системе ценностей -  одна из наивысших, чуть ли не абсолютных ценностей. Приспособиться так, чтобы в этом больше не было необходимости - вот успех так успех. Конечно, это иллюзия, так как стабильность тоже необходимо поддерживать, как-то ей соответствововать, а то она уплывет от тебя к более приспособленным, ну или приспосабливаемым. Но что есть то есть, стабильные аборигены чувствуют себя несравненно более лучше, чем нестабильные, так как последним приходится подвергаться куда более сильному стрессу. В свою очередь стресс порождается тем, что подвергается сомнению основа основ - сама способность их к приспособлению. Ведь, если ты не можешь приспособиться раз и навсегда, так, чтобы за этим наступила стабильность, то значит проблема в том, что ты переприспосабливался, ну или приспосабливался слишком долго, что также среди аборигенов  выглядит чем-то подозрительным. С этим не надо затягивать,  а тот, кто по каким-то причинам не нашел себе место в этой жизни - так они тоже говорят, ты представляешь?! - так вот, такой неустроенный в их глазах есть никто иной, как нежизнеспособный. Выживание, выживание и  ещё раз выживание, пропечатанное в их геноме как божии заповеди на каменных скрижалях, понуждает их испытывать чуть ли не физическое отвращение ко всем слабым и ущербным, причем особенное омерзение у них вызывают такие вот переприспособленные, так как очевидную слабость, вызванную дефектом или каким-то врожденным пороком, аборигены ещё оправдать могут, но видя перед собой внешне здорового и нормального неприспособенного, они чуют здесь что-то ненормальное. Сама природа нашептывает им, что здесь что-то не так, что от таких надо держаться подальше. Понятно, условия жизни аборигенов за последние сто лет несколько улучшились, они более-менее разобрались с электричеством, научились использовать ДВС, построили поезда и ракеты. Уровень жизни несколько вырос, а с ним и общая продолжительность их существования. Право на жизнь получили те, кто раньше получал статус биомусора, после чего  отправлялся на свалку истории. Сейчас же, общество аборигенов пополнилось массой неприспособленных или переприспособленных, которые адаптировались не настолько хорошо, чтобы обрести стабильность и успех, но тем не менее как-то зацепились за местную флору и фауну, притаились в норках и ямках, пережидая бущующие над ними ураганы и бури. Правда, время не стоит на месте,  а потому любой такой мимикрант-неудачник не может переприспосабливаться слишком долго, но урвать десять-двацать лишних лет жизни, наверное, большая удача по местным меркам. А с точки зрения более успешных и стабильных аборигенов,не то что мнение, но даже самое существование таких аутсайдеров даже в расчет не принимается.

-8-

Дорогой Хет!

Вряд ли ты когда-нибудь сталкивался с удивительной, но вместе с этим такой ужасной аномалией, которую здесь принято называть временем. Ты будешь удивлен, мол, с какой стати аборигены видят во времени что-то пугающее и неопределенное, но пока не окажешься внутри местного времени, то не и поймешь малой толики происходящего. Местное время действительно является аномалией, что распространяется не столько на его внешние, но и на внутренние характеристики. Последнее, это действие времени как мощного амнезиатора, стирателя памяти. И, пожалуй, мои судьи приняли самое лучшее решение, когда отправили именно сюда, на планету, где я не смогу помнить слишком долго, даже если что-то из глубин моего прошлого проскользнет через поставленные барьеры.
Наверное, главная проблема всех ссыльных заключается именно в этом. Они забывают не только о своих талантах, врожденных способностях, что могли бы сослужить им здесь неплохую службу, но и самих себе, как существах, обладающих изрядным запасом бесстрашия, чувства собственного достоинства и той памяти, что способна быть щитом, успешно противодействуя всем неурядицам и невзгодам.
Теряя память, они теряли и свое будущее, ведь на что могла бы тогда опираться вера и надежда? Когда ты ничего не помнишь, то съеживаешься до существа того объема опыта, который ещё худо-бедно удерживается внутри твоей черепной коробки. А если ты не помнишь себя до ссылки, до твоего воплощения здесь, то автоматически уравниваешься с теми, кто здесь рожден в силу совершенно других причин, с местными, аборигенами. Кстати, именно всепоглощающее, жесточайшее воздействие этой аномалии повинно в том, что я уже который день забываю о том, что пора написать тебе очередное письмо.