Роман Объединение физики. Ч. 1, гл. 11

                Г Л А В А   О Д И Н Н А Д Ц А Т А Я


  В коридоре, оглушая, затрещал телефон.
  - Да?-  кинулся туда Шутов, удивляясь среди разбитых кусков самого себя, что жизнь дальше идёт, продолжается.
  - Ваня? Иван Лукич?- невнятно раздалось из глубины.
  - Так. Он самый...
  - Дубов говорит...
  - А-а-а...- отирая ладонью глаза и колючие щёки, радостно заголосил Шутов, с удовольствием вспоминая простое лицо и трудовые мозолистые руки участкового. В пустой, объятой осязаемым несчастьем в квартире вроде как посветлело.
  - Иван, слушай... У меня к тебе разговор есть...
  - Ну, давай... А что так невесело?- не зло пожурил Шутов, улыбаясь светлому образу Дубова и тягая сопли носом, воодушевляясь, что друг позвонил, простой, незатейливый, верный.
  - Той записной книжки касаемо...- всё мрачнее и тише цедил Дубов.
  - А, ну-ну,- почти возвратившись сам в себя, подобрался весь Шутов, потому что важно было.- Ты знаешь, Петя, я ведь про чёртову книжку эту как раз думал,- заструил слова он.- С одним субчиком тут разговаривал сегодня... Гад ещё тот...- говоря, он всё ещё о Наде, о сыне Ваньке вспоминал, волновался очень: где они, куда вдруг подевались?
  - Иван... Это я книжку у тебя взял... украл...
  - Что-о? - услыхав это, Шутов обо всём на свете забыл; всё, что только что волновала его, враз куда-то улетучилось.
  - Да, вот так...- совсем там упал духом Дубов, и трубка надолго замолчала.
  Иван Лукич вдруг страшно испугался, вывалив глаза, почти целуя пластмассовое кольцо губами, завопил:
  - Ат, чёрт, Пётр Николаевич! Дубов! Ты от себя звонишь? Так-так-так, хорошо... Слушай, находись там на месте, а я лечу, мчусь к тебе!.. Пистолет у тебя есть? Есть пистолет, говорю?.. Сиди и не шевелись! Не вздумай никому открывать, ты понял меня? Ни-ко-му!
  Щеря зубы, Шутов ударил трубкой в аппарат, и ещё раз, не попав; перевернул тот вверх ногами, раскрутил, ломая ногти, винты и взглянул в развёрстую, переполненную механизмами нутрь: на синем проводке, укусив тонкое тельце того, прилип хищный пластмассовый жук...
  Выбрасывая на ходу в воздух кулаки, он мчался на трамваях, на троллейбусах...
  Дубов, грустный и густо-красного цвета, сидя за столом, водил карандашом по бумаге, всю её уже серой сеткой исчиркал-исчертил.
  - Живой? Ну слава Богу!- был несказанно обрадован Шутов. Влетел он в участок, как треугольник весь острый, в разбросанном по бокам пальто, с одной руой, выпрастанной вперёд, в которой с чёрным глубоким глазом плотно сидел пистолет. Взглядом торопливо обежал все углы; наконец, успокоился.
  - Вот он я...- подняв глаза с накопившимися в них болью и виной сказал Дубов.- Арестовуй меня!.
  - Да погоди ты!..- Иван Лукич вставил пистолет в карман, сел напротив. За окном их первого этажа захрустел под чьими-то ногами снег. Шутов снова схватил пистолет и спрятал, расположив палец на крючок, под пальто; сидел с квадратным, напряжённым лицом. В комнату участкового, оживлённо гогоча, посыпали народные дружинники, сверкая под лампой красными с мороза носами и повязками на рукавах; отрешенные все лица, придавленные какие-то.
  - Как дежурство, товарищи? - неестественно бодро, разглаживая морщинки под глазами, спросил Дубов.
  Дружинники, притащив с собой густой запах вина и сигарет, смущённо отворачиваясь, рассаживались на стулья по периметру комнаты.
  - Та тихо всё...- глядя с откровенной нелюбовью, сказал пожилой рабочий.
  - Пойдём, Иван Лукич, в коридор выйдем,- сказал Дубов; опустив виновато голову, выбрался из-за стола, простучав коленями в доски, неуверенно взял фуражку с красным околышком с крючка вешалки.
  Они выползли в узкий, тёмный коридор. Дружинники у них за спиной, за дверью, громко, дружно заржали о чём-то своём.
  - Ну?- остановил за руку Шутов Дубова.
  - Пойдём...- дёрнул плечом Дубов, вырываясь.
  На улице начинались звёзды. Тихо и мороз. Жёлтые, красные окна домов над головой.
  - Геройствуешь? Что без шапки?- с недоумением спросил Дубов.
  - Ты, кажется, хотел мне что-то сказать?- обозлился Шутов. Он устал, хотел лечь в постель, завернуться в одеяло, уснуть. Ему, и правда, было холодно в голову. Ветер трепал его волосы, лизал ледяным своим языком лоб.
  - Вот такие дела...- Дубов закурил и подряд пять раз - Шутов посчитал - затянулся.- Я украл. Прости. Да...
  Дым сигаретки уносился вверх, таял у них над головой.
  - Зачем ты это сделал?- Иван Лукич, сам задымив, думал, что ему теперь просто интересно услышать всю нелепую историю и - более ничего; никаких других эмоций, полный ноль - действительно устал страшно, да и надоело всё, наверное. Он молчал, ждал, о своём опять стал думать. А Дубов кашлял в кулак, не решался говорить, заметно мучился, точно невинного убил. Мрачное, ужасное лицо.
  - Понимаешь,- попытался улыбнуться он, стараясь заглянуть Шутову в глаза.- У меня семья, взрослые дети...
  - И?- уже знал, что услышит, Шутов, выдыхал дым с силой губами в сторону, в чёрный вокруг куб воздуха, стараясь перетолкать ветер.
  - Он мне приказал, в конце концов, как старший по званию...
  - Кто - он?
  - Кто-кто.. Зимин...
  - Ага, понятно...- и это ожидал услышать капитан.- Значит, жопу ему решил подставить?- зло укусил он, и выражение его лица стало хищное.
  - Да пошёл ты!..- окрысился Дубов, ушёл вперёд.
  Из подъезда, галдя, покурить вывалилась толпа дружинников; Шутов бутылку у кого-то в кармане пальто заметил, отвернулся.
  - Давай пройдемся...- сказал Шутов, догнав Дубова. Они молча двинулись.
  Дубов поспешно заговорил, стал признаваться.
  - Он мне сказал: зайдёшь ночью и возьмёшь, дверь легко открывается... Пошёл, взял... Я видел как ты по лестнице спускаешься...
  - Зачем же ему нужно было, чтобы вот так - друга...- обхватил длинный подбородок пальцами Шутов, крутил в себе, грыз образ лысого Зимина, теперь совсем свирепея.
  - Только я виноват... Я бы мог отказаться...- бубнил Дубов, уже, наверное, тысячу раз им наедине с собой произнесенное.
  - Да как же ты... А ещё милиционер, называется!- не в состоянии уразуметь весь этот свлившийся ему на голову ужас, гремучим шёпотом высыпал Шутов.- Что он тебе пообещал? Что?
  Дубов молчал, понуро глядел в сторону. Машины гудели за деревьями, огни их проносились. Горели окна на стенах высоких домов и ещё выше - звёзды.
  - Что можно выклянчить за предательство?- не мог понять Шутов и разводил в стороны руками, хлопал ими, как большими крыльями.- Эх, русаки мы русаки...
  - Да не предавал я, пойми! Все эти слова, всё это - предательство какое-то,- детский сад! - рубанул рукой по воздуху Дубов.- Я не мальчик уже, мне пятьдесят скоро... Я устал в чужом дерьме копаться... Надоело...
  Иван Лукич схватил Дубова за шинель, притащил к себе, к своим кипящим большой нелюбовью глазам.
  - Как ты с ним снюхался, с этой скользской ящерицей, а?- брызгая слюной, прошипел он в лицо Дубову.
  - Да иди ты... идиот...- оттолкнул обиженный Дубов.- Я мог бы вообще тебе ничего не говорить!..- Озираясь, он двинулся вперёд, дергал, оправляя, шинель; зашептал ругательства.
  - А ты знаешь, как дело завертелось?- заорал ему вдогонку Шутов, раздирая ноздри; прохожие, скользящие мимо них, пугливо оглянулись.- Ещё один труп безвинного человека? Да сержантик молоденький ранен тяжело в грудь, без памяти лежит вторые сутки? Да в капитанов милиции на улице, как в дичь на охоте, стреляют - дырка за дыркой в пальто: вот, гляди! Что он тебе пообещал, сука?- с оскаленными зубами подбежал Шутов.- Квартиру трёхкомнатную? Дачу? Яхту? Женщину? Майора в погон? Бабки дал? Сколько? Да Знаешь ли ты, что книжка записная эта сразу могла всё дело решить! Сразу! И жертв бы никаких не было!
  Дубов пятился, со страхом наблюдая за не на шутку рассвирепевшим Шутовым.
  - У меня, на моей шее, куча дел нераскрытых... Пьянь на пьяне в районе живёт...- испытываю злость и одновременно громадное желание покаяться, бормотал он.- Убийства есть, кражи, разбой... Он пообещал перевести в другой район, поспокойнее и...
  - И?
  - Я в однокомнатной с семьёй двадцать пять лет прожил, Ваня, пойми!- с мученической жалостью к себе, с накипевшим страданием в голосе сказал Дубов, с мольбой заглядывая в лицо Шутову.
  - Ну ясно теперь...- капитан вдруг утих. Минуту-другую шли молча.
  Глядя на сутулого, невысокого и неулыбчивого Дубова, он ясно вдруг понял, что любил этого человека именно за то, что тот, как и он, полный неудачник и всегда, кажется, плевал на это; что звёзд с неба не хватает и не желает этого в принципе; что умный человек, но ум его какой-то необыкновенно простой, принимающий в себя только то, что честно и за что не бывает никогда стыдно. А теперь Дубов для него враз стал далёким, чужим, обыкновенным, что ли, таким, как все другие прочие; от которого быстро устаёшь...
  Дубов и Шутов неспеша побрели под домами. Синие звёзды весело, загадочно катались над ними и крышами.
  - Вот ты мне признался, Пётр Николаевич, а что теперь?- вполне миролюбиво заговорил Иван Лукич.- Что я должен делать, как мне поступить? Просто это услышать? Смолчать? Молчать, сразу говорю, я не буду.
  - Мне всё равно,- махнул большой ладонью ему в лицо Дубов.- Делай, что хочешь.
  Они снова замолчали. Под ногами хрустели смёрзшиеся комья снега.
  - Там дежурный был свой человек,- всё ещё дрожащим голосом выкладывал Дубов, щурясь из-под надвинутого на глаза козырька куда-то в дальние дома. В нём стало раскручиваться толкающая сердце и душу, язык какая-то важная пружина, и теперь о не мог уже остановиться, не мог не говорить.- Он мне позвонил...
  - Это ты дёргал за ручку?- спросил Шутов, с омерзением погружаясь в воспоминания, наблюдая за тёмным, выбитым на проплывающих стенах домов профилем Дубова.
  - Нет, я был в кабинете Зимина, ждал; он мне ключ-вездеход оставил. Мне позвонил снизу дежурный, что ты ушёл - я отпер дверь, зашёл, потом - сейф... И- всё. Пара пустяков, в общем...
  - Опечатана была моя дверь?- с громадной надеждой в голосе вскричал Шутов.
  - Коне-е-ечно!- Дубов качнул показательно-утвердительно и чуть печально головой, и тускло-жёлтая кокарда на его фуражке поплыла, как вторая луна.- Я её сорвал - печать - а когда уходил - приладил, как получилось... Эх!- он снова отвернулся, засопел, быстро смахнул выбившуюся, завибрировавшую на реснице слезу.
  - Зачем же красть, да ещё вот таким подлым образом...- бормотал Иван Лукич, пальцем тёр тебе кончик носа, тренькал им вправо-влево.- Он мог бы попросить, потребовать, наконец, себе книжку Нирванского. Я бы ему, конечно, дал, но он особо не настаивал... Почему? Зачем? Боялся чего-то? Запаниковал? Наверное. Украли - и всё, дело с концом.
  - А я так думаю, фамилии там были чьи-то, в книжечке, которые узнать никому нельзя было,- твёрдо предположил Дубов, заговорил с жаром, начав как бы тоже принимать участие в следствии.- А, может, и самого Зимина, или ещё кого-то из наших, кого покрыть нужно было. Да точно - его!  Так и есть это.
  - Правильно,- глядел в начинающееся космическое пространство над крышами города Шутов.- Книжку украли - и концы в воду. Он инструкция такую получил сверху - книжку украсть, угу.- Он повернул к Дубову своё злое в свете фонарей лицо, безжалостно бросил: - Только ты не того... не очень, копытом землю не рой теперь, жопу не рви, а то - повышения по службе не будет, квартиры новой не дождёшься...
  - К чёрту всё,- сказал Дубов очень внушительно, без обиды теперь и без тени к себе снисхождения.- Не могу больше так... Совесть замучила окаянная. Всё.
  - Так ведь позор!- дальше раскручивал насмешки Шутов, понесло его, глаза ехидно в щёлки сжал.- Из органов теперь выгонят. Я молчать не буду, предупреждаю. Не имею права.
  - Пускай, я всё взвесил...- тяжело, с ненавистью неизвестно к кому - к самому себе, что ли?- выдавливал слова Дубов.- Он меня попросту, гад, шантажировал... Да так оно и было, я докажу это на суде, если надо будет, пусть только сунется... Говорил, что я старая, паршивая свинья... Что дела все в районе нераскрытые на мне числятся, что район запустил, что взяточник и потворствую преступному элементу - ложь, конечно... Я растерялся, испугался... Ведь не так все это, говорю! Ну пару раз небольшие подарки люди делали, водочка там, конфеты - ну и что? Что я - не человек? Не человек, скажи?
  Иван Лукич невнимательно теперь слушал.
  - Ладно, брось...- веселее хлопнул он в плечо Дубова, вздохнул с облегчением.- Я ведь тоже теперь никто, никакой не следователь, ты знаешь?
  - Как так?- не поверил Дубов, отступил на шаг, в удивлении разглядывая его.
  - А вот так - снят с должности по распоряжению майора Зимина.
  - За что?
  - Я так думаю,- желчно хихикнул Шутов,- за плохую работу, что следствие в ложном направлении веду, не туда, то бишь, куда ему нужно.
  - Ну-ка, постой...- перестал его слушать Дубов, попридержал рукой Ивана Лукича.- Вон, видишь?
  - Где? Что?- тоже стал тревожно всматриваться в фиолетовые росчерки темноты Шутов, нахмурил брови.
  - Да не туда, ближе смотри!- подталкивая его, пальцем указал Дубов.- Вон та группка, человек пять, видишь?
  - Ну?- видел скачущие к ним между сугробами фигурки Иван Лукич. Густая темнота там, как широкая река, плыла, дрожала.
  - Давай-ка подойдем.
  - А что такое? Зачем?- стал вдруг пугаться Шутов, упёрся ногами в мёрзлый снег, ему что-то очень недоброе почудилось.
  - Кажется, личность там одна мне хорошо знакомая - наш местный, в розыске сейчас за пьяный дебош...-всматриваясь и щурясь на ветру, с тревогой выцедил Дубов; видно было, что он по-настоящему взволнован, дёргает, разминая, под шинелью плечами.- Идём...
- Да  они сами сюда прут, Пётр Николаевич, постой...- совсем глубоко затревожась, сказал Шутов, видя, как пятеро, воровито оглядываясь, шуруют с ним под тёмно-синим звёздным громадным колпаком неба.
  - Ну здорово, начальник,- хрипло прокаркал, подходя, один, цыкнул густо слюной в снег под ноги Дубову. Чёрные, кривые, наглые рожи. Подошли все, окрутили потихоньку их хвостом.
  - Оружие есть?- шепнул тем временем в ухо Дубову капитан, под черепом у него противно, тоненько начало звенеть. Дубов коротко кивнул.
  - Здорово, говорю, будешь, Пётр Николаич!- мужик и другие четверо его дружков встали к ним совсем близенько, их какие-то очень решительные, злобные лица, напугали, придавили Шутова.- Давно не виделись, говорю.
  - Давненько, Лавренюк,- сдавленным, стеклянным от напряжение и, видимо, испуга голосом прозвенел старший лейтенант, щеря фиолетовые в свете фонарей зубы.- С тех самых пор, как сдал я тебя под следствие. Ты, кажется, осужден и срок должен мотать сейчас? Об амнистии я слышать ничего не слыхивал...
  - Да не кричи ты, тише...- прикрикнул на него хрипло и страшно мужик, пугливо оглянулся.- Чай не на площади!-  Крутить стал головой на высокие дома. Редкие прохожие плыли под фонарями, ныряли в подъезды.
  Иван Лукич заприметил, что очень плотный кружок вокруг него и Зубово схватывается и не на шутку обеспокоился. В сердце его колючий холодок стал дуть.
  - А это кто ещё?- рукой в кармане пальто с чем-то тяжёлым в нём указал на Ивана Лукича Лавренюк с кривой, небритой рожей.- Тоже товарыщ начальник? И-их, развелось сколько...
  Мужички гневно и похотливого захохотали, загыкали.
  - Выходит, что ты теперь в бегах, я правильно понимаю?- подхлёстывая себя, странно дергая лицом, громче прикрикнул Дубов, и Шутову показалось, что тот никак не может справиться с собой, напуган сильно.- Так вот,- продолжал Дубов,- я и капитан,- он кивнул в сторону Шутова,- задерживаем тебя, следуй за нами!
  - Ну зачем же так... ай-ай-ай...- растянул губы в гадкой улыбке Лавренюк, и беззубый рот его в полумраке, точно канава, глубоко провалился.- Это мы вас задерживаем, товарыщи, и последуете вы у нас, знаете куда?- он щёлкнул в воздухе пальцами, и Иван Лукич почувствовал, что его крепко сзади ухватили за руки. Ещё двое обступили плотно и Дубова - сбоку, спереди.
  - Это ещё что такое?- задрожал голосом Дубов, начав извиваться в крепких объятиях, подпрыгнул.- Вы за это ответите!..
  Иван Лукич потянул плечо, локоть - держали крепко. Он посмотрел на лошадиную морду рядом, увидел залихватски распахнутую белую голую грудь ниже, хлынул в ноздри густой, кислый запах водки.
  - Это ты сейчас у меня ответишь, падла, за всё!- зарычал, как зверь, Лавренюк, наступая на сжавшегося в комок Дубова.- Что сдал меня тогда ментам - помнишь? Просил тебя, падла, как человека, не трогать меня... Ушёл бы... лёг на дно...
  - Товарищ капитан, Иван Лукич!- тоненко запищал Дубов, с тоской оглядываясь на молчавшего, удивлённого, потрясённого происходящим Шутова,- арестуй же их немедленно, прошу тебя!- а потом вдруг жалобно ойкнул, глаза его сделались очень большими и круглыми и смотрели теперь тоже удивлённо, зашипел, точно сдуваясь. Локоть Лавренюка зашуровал внизу,  возле живота Дубова - раз, другой третий; лицом наехал на лицо Дубова, точно желая укусить, фуражка покатилась в снег с головы того.
  - Вот так, так...- злобно, сладко и делово хрипел Лавренюк, заглядывая в тускнеющая глаза начавшего в отчаянии метаться Дубова и заливая ему туда свою ненависть.
  Шутов страшно закричал, рванулся и наткнулся будто на каменную стену, его с треском ударили в нос и в зубы, он упал на спину, сверху коленями, локтями на него навалились, дышать стало невыносимо тяжело, почти невозможно; Шутов, изловчившись, успел сунуть руку на грудь, пальцами, ладонью влез под пальто, желая дотянуться до пистолета, но  его тут же плотнее прижали к земле, так что он не мог и пошевелиться, и били, били с хрустом, со звоном - в зубы, в нос, в глаза, в уши, давили в живот. Фонари и крыши домов, чёрные лапы деревьев прыгали у него перед глазами. Шутов запаниковал, не мог воздух в грудь набрать, замычал, затряс головой, затрепыхался, заплакал от бессилия...
  - Отойди, отойди!..- над ним, над копошащейся кучей тел, ходил кругом Лавренюк, весело приговаривал, помахивая зловеще сверкающим ножиком.- Я его сейчас тоже замочу...
  Очень свежо, сладко и как-то прощально призывно запал лежащему навзнич Шутову в ноздри морозный воздух. В глазах у него стало так ярко, светло; он перестал сопротивляться, расплескал широко веки, вглядываясь в ослепившие его сполохи света, разулыбался.  Он знал, что кругом ночь, и света быть не должно - но горело перед глазами у него ярчайшее солнце, обливая всё желтым и белым кипящим огнём; в руках и ногах не осталось ни капли сил, в душе разлился сладчайший покой; тишина, журча, как вода, стала наполнять его, ему сделалось непосильно тягостно, даже думать было совершенно лень. Показалось, пролетев мимо глаз, что он стал очень маленький, как спичка, невесомым, и его, подхватив ветром, куда-то повлекло - вверх, вверх, и ещё выше. Вдруг всё стало стремительно темнеть и наливаться чёрным...
  Затем тяжкий камень с него упал, грудь его жадно вверх взметнулась, он с хрипом сделал вдох, и в тело ворвалась свежая, немерянная сила. Ставшие круглыми, упругими его руки изнутри налились свинцом, взвенели. Прямо в него - видел теперь - точно луна, белое круглое лицо катится, гадко скалит чётками зубов во рту-яме. В него ударило, что лицо это только и ненавидеть надо - он и возненавидел до последней точки. Шутов услыхал дробный, не сложенный в одно целое выстрел, и луна вдруг удивленно и испуганно остановилась, закаменев, и в глазах-кратерах вместо смеха вырос густой страх.  Шутов изумлён был, что - стреляют, что весьма кстати со стороны подмога пришла-подоспела; его следом ожгло, что и у него пистолет имеется и что ему его тоже использовать ведь надо, ужалить им, огреть, отмстить! а он бездарно бездействует... Он шевельнул кистью, и что-то в пальцах тяжело бултыхнулось, и грохнул ещё раз сухой хлопок с отдачей в мякоть руки, и через секунду допёрло к нему, что это именно он вынул оружие - неизвестно как, неизвестно когда и - стреляет.
  Точно волк рыча, на шатающихся ногах он поднялся под чёрным выгнутым куполом неба и огляделся. Лавренюк, как в кошмарном сне, медленно оседал на колени, держась за грудь; врассыпную кто куда бежали остальные мужики, махая чёрными локтями и  ботами. А под ногами у него вздутым кулем безмолвный уткнулся носом в снег Дубов, и тощий с ямочкой его пожилой затылок торчал, запачканный чем-то розовым. Шутов от раздирающих его ненависти и страдания закричал и с искаженным страшной гримасой лицом поплёлся к Лавренюку и со всего маху сунул ногой  тому в искривлённое болью лицо. Бандит рухнул навзничь и плаксиво заматерился. Шутов поймал на мушку одну бодро улетающую фигурку, привычно припал на колено, однако не стал стрелять, шатаясь, и - когда он уже ждал выстрела и перестал дышать, плюнув на всё и уложить мерзавца решил - он вдруг ошалел: под стеной ближайшего к ним дома возникла вишнёвая пузатая Волга - та, виденная им раньше - в открытом окне которой маячила безглазая и безносая физиономия. Шутов, враз забыв обо всём, кроме одного - семья его - опустил руку и неуклюже, спотыкаясь и скользя, запрыгал к машине. Из-под каблуков его туфлей во-всю брызгал зернистый, оледенелый снег. Обливаясь горячим потом, широко разбрасывая ноги, он как-будто взлетал подошвами к самим фонарям. Машина глухо в холодном густом покрывали воздуха заурчала, пустила рыхлый дымок и, качаясь и хрустя колёсами по разбитому хрусталю льда, заскользила прочь, набирая скорость. Иван Лукич всё бежал, бежал следом, хрипло исторгая проклятия и размахивая над головой пистолетом. Машина рванула, взлетела над тротуаром и скрылась за поворотом.
  Иван Лукич, задыхаясь, вернулся. Лавренюк, точно дитя, слабо и жалобно плакал, немощно дёргал руками и ногами. Шутов подтащил Дубова на свет, под самый столб фонаря - толкал, стянул, хватая его за шинель, и пальцам его было мокро и горячо. Дубов слабенько что-то мяукал, пока ехал по льду, поднимая голову и снова роняя её. Иван Лукич распахнул, отрывая пуговицы, шинель и китель и разодрал мокрую и тёплую на груди рубашку. Живот Дубова от ножа распался, и капитан был поражён - какая у того была бело-красная, точно в спелом арбузе, середина, сочно трепещущая.
  - Так-так-так,- затыкая красную дырку сдёрнутым с шеи шарфом, цепенея от ужаса, приговаривал Шутов и оглядывался, высматривая телефонную будку. Сам того не ожидая стал горячо молиться и давно уже, кажется, делал это.
  Звёзды сияли наверху очень ко всему безучастно.
  Дубов лежал теперь тихо. Шутов испугался, что всё кончено, и перед глазами у него опять умер человек. Охнув, он покрутил над собой головой, думал, что увидит на голубых крылышках отлетающую из тела душу; но горел фиолетовым только над ним морозный воздух и расплывались жёлтые пятна фонарей... Плюнул с досады, что такой дурак, и решил влить в старлея искусственное дыхание. Он прижался ухом к холодной груди и услыхал слабое дрожание сердца.
  - Пётр Николаевич, милый мой!- взмолился он, радуясь и страдая, почти не в силах говорить из-за поднявшегося кома в горле.- Держись, дорогой... Ты нужен, ох как нужен всем нам...
  Шарф набух и отяжел, схватился наверху морозом. Шутов запахнул Дубову потуже шинель, сверху прижал его руки и просил как можно сильнее держать, хотя не уверен был, слышит ли тот его.
  Холодный ветерок терся об землю, зловеще свистел.
  Лавренюк невдалеке скреб снег пальцами, толкал каблуками, подёргивался, подскуливал. Шутову без капли жалости захотелось пулю всадить мерзавцу в лоб, ногами измесить того. Следом он ужаснулся этого своего желания, так просто пришедшего к нему, уразумел ярким росчерком, что желать смерти человеку, кто бы тот ни был, никогда нельзя - к тебе эта чёрная волна ненависти потом обязательно вернётся. Но какой-то мотор, надрывая в нём сердце, исподволь работал - раскалённый, металлический, безжалостный, неистребимо двигал его руками ногами, головой, точно те были из картона сделаны, заставляя его самого рвать, кусать, бодаться. Ему показалось, что внутри у него поселился свирепый, люто ревущий медведь и идёт, чтобы совершить простое для зверя, но такое непростое для человеческого. Его волю будто разбило, зло очаровало, и он видел из середины себя, что тело его без участия ума и воли само движется; чувствовал, что цель этого похода страшная и непонятная. Он вдруг увидел в своей вытянутой руке пистолет.
  Лавренюк поднял голову, и глаза его, обретая мир, тревожно, жадно блеснули.
  - Не надо, начальник...- попросила протяжно и жалобно, очень как-то даже по-детски, точно не был он ни насильником, ни злодеем, просто - живым существом, страстно жаждущим жить.- Пощади...
  Жалость Шутова до самого сердца прорезала.
  Так жаль ему стало этого глупого, потерявшего себя человечка, руки и ноги, шея, глаза у котороно были ещё живые, не мёртвые. Он вспомнил из морга покойников, их резиновые маски лиц и тела, серые, синие, чёрные, страшные...  И засияло перед ним, точно молния, что между жизнью и смертью - громадная пропасть; что убить - значит насильно отобрать некую важную тайну, которой не знаешь от своей врождённой малости; значит - душу чужую погубить, и тем самым свою тоже...
  Вдалеке забила, переливаясь, милицейская сирена.
  Из подскачивших машин высыпали милиционеры с автоматами. Шутов, сунув удостоверение, сам для себя неожиданно слабым, плаксивым голосом рассказал, как он только что страшно пострадал. Раненых с воем увезли на скорой, а взволнованных милиционеров в бронежилетах он попросил подвести его в центр по делу.
  Часов семь было вечера, полвосьмого.
  Ударив в дверь ногой, он влетел в кабинет Зимина, подскочил к тому и, не говоря ни слова, схватил за воротник. Лицо Зимина побелело, из горла у него вылилось шипение. Раскидав с грохотом под столом ноги, он поехал вместе с креслом назад, стараясь выскользнуть из хватки Шутова. Навалившись грудью на стол, Шутов с размаха заехал кулаком Зимину в мягкую скулу. Майор пронзительно вскрикнул, голова его дёрнулась, он успел сунуть руку в ящик стола, скребя пальцами по голой фанере. Отпустив горло Зимина, Шутов хлестнул того ребром ладони в нос. Зимин, ахнув, вылетел из кресла, высоко взлетели над столом его ботинки.
  - Чтоб ты сдох, Шутов!- донеслось из-под стола.- С ума сошёл, что ли? За что? Гад...
  Капитан, глубоко дыша, дёргал, поправляя, одежду, с яростью глядел сверху в длинную белую лысину.
  - А то ты не знаешь, за что?- казалось, он сейчас снова броситься.
  - Я давно подозревал, что ты ненормальный,- стонал Зимин с пола, не решаясь подняться.- Считай, что ты уволен, всё! В суд на тебя подам!
  - Под суд пойдешь ты, сволочь,- стучал пальцем по столу над ним Шутов.- Товарищ Дубов мне всё рассказал, что ты, гад такой, книжку записную Нирванского приказал ему взять! Шпионить за мной  заставил!
  Зимин долго, шумно поднимался с пола, молчал. Вздыбился сначала круглый его зад, затем выползла оплывшая жиром голая его талия, вывалившаяся из рубашки. Он, наконец, встал и, вытирая платком кровь с губы, отвернулся в окно.
  - Где он сейчас, этот неудачник?- спросил, повернувшись вполоборота, и большое несчастье промелькнуло во взгляде его.
  - Как где?- показательно взглянул на часы Иван Лукич.- Дома, наверное, чай пьёт... Где...
  Зимин, с опаской далеко обходя Шутова, направился к телефону. Шутов, выстрелив вперёд свою лапу, как паук схватил его за галстук и притянул к себе.
  - Проверять идёшь, сволочь?- с ненавистью смотрел он в подъехавшее лошадиное, со скошенными глазами лицо Зимина. Майор, насколько можно было, отстранялся.
  - Обязан это сделать... Чтобы опровергнуть чудовищную свой адрес клевету!..- сказал он, трусливо дуясь, и, ожидая удара, скривил лицо.
  - Зимин, скажи, зачем тебе книжка записная понадобилось? Кому нужно было, чтобы она исчезла?- мрачно спросил Шутов и брезгливо оттолкнул майора от себя.
  - Мне понадобилось?- усмехнулся и как будто страшно удивился Зимин, потихоньку отступая к приоткрытой двери.- Бог с тобой, Шутов... Не брал я её!
  Иван Лукич грубо захлопнул дверь, загородил её с собой.
  - Ты же знаешь, майор, что убийца не Когач? - прямо спросил он.
  - А кто же?- с издевательским смехом спросил Зимин.- Наоборот, я очень даже уверен, что убийство совершил Константин Когач, за что он непременно и понёсет суровое наказание.
  - Вот смотри,- закипая весь изнутри, но изо всех сил стараясь не показывать о том вида, с оттенком тоже насмешливого презрения заговорил Иван Лукич в плешивой повернувшийся к нему затылок.- Украдена важная рукопись - а я больше чем уверен, что её именно украли; бывшие московские коллеги Нирванского и местные его сотрудники при допросе неоправданно сильно волнуются, нервничают, проявляют поразительно наглую со следствием несговорчивость, нежелание ему помочь; советуют в целях нашей безопасности не соваться в профессиональную деятельность покойного - подумайте только какая заботливость! Угрожают напрямую даже! Украдена также записная книжка профессора, в которой было  множество телефонных номеров, буквально частокол из них, дающих десятки, если не сотни нитей в руки следствия - вырван из рук следствия тем самым наиважнейший вещдок. Далее. Убивают свидетеля, бомжа Лопухова, который желал сделать нам важное сообщение, в корне должное поменять ход всего следствия; а именно: что из дома Нирванского в момент убийства или же сразу после него вышел не один человек, как мы были уверены, а - два; и никакого светловолосого мужчины в красном пальто и в помине не было, что, кстати, говоря далее, подтвердил и другой свидетель, Фетифанов, который вынужден был поменять свои первоначальные показания под давлением, гм, неопровержимых обстоятельств...
  - Если ты с ним разговаривал теми же методами, что и со мной, тогда понятно... Никакой ценности посему его показания иметь не будут, ясно тебе?- показал жёлтые квадратные зубы Зимин, трясущимися руками искал по карманам сигареты.
  - Дальше.- Ввинчивая в майора острый подбородок, продолжал Шутов.- Некто Зимин настоятельно советует следователю заняться исключительно одной бытовухой; даже, подчёркивает он, можно закрыть глаза на позорную пропажу из сейфа - смотрите, какой добрый! Но, к сожалению - для Зимина, разумеется - выясняется от участкового старшего лейтенанта Дубова, что кражей записной книжки руководил никто иной как сам начальник отдела угро Борис Борисович Зимин собственнолично. Посулив несчастному, доверчивому Дубову мирских благ, запугав также несуществующими грехами того, вынудил проникнуть в опечатанное помещение и совершить подлое деяние... Замазал, гад, старого служилого пса по самые уши. А сам, думал, выйдешь чистеньким?
  - Подожди, Иван Лукич, не спеши...- заискивающе стал улыбаться Зимин.
  - Слушай далее!- стал наращивать обороты Шутов.- На следователя, который решительно не хочет идти по пути бытовухи, а старается вести дело по другим направлениям, дважды совершается покушение, и он чудом остается жив... У меня, Зимин,- ты слышишь?- в доме и в кабинете прослушка была установлена!.. От жены Когача и профессорской же любовницы поступает информация, что что Нирванский ранее сотрудничал с КГБ, но порвал с людьми из комитета всякие отношения решительно и бесповоротно. Ведёт дальнейшие исследования единолично и независимо от кого бы то ни было, и из-за этого попадает в немилость к сильным мира сего; у него целая серия неудач и несчастий происходит, как указывают, а сам он всерьез опасается, что результаты работы у него могут украсть, а самого его - убить, и - убивают...
  - Да ладно, ишь - заговор!.. Когач ведь тоже профессору угрожал, не так ли? Пистолет у него имелся,- мило, но желчно разулыбался Зимин.
  - К чёрту Когача! - крикнул Иван Лукич, потому что ему очень хотелось накричать. Два человека дают показания, что его на месте преступления не было, не бы-ло!
  Шутов, скрипя зубами, двинулся было в сторону Зимина, лицо которого сейчас же опустилась и побелело, но передумал.
  Глухо на столе протрещал телефон.
  - Да? Слушаю? - опередив Шутова, схватил трубку Зимин, оглядываясь на того с неослабевающий тревогой.- Так... Так... Что вы говорите?!- брови его на вдруг просветлевшем лице взлетели вверх. Он бережно, лучась весь внутренним светом, положил трубку. Затем стянул кусты рыжих бровей вниз, наигранно-мрачно произнес: - Вот сообщают, что в больнице только что умёр участковый инспектор старший лейтенант Дубов!- неторопливо, тщательно выговаривая каждое слово, произнес Зимин и с пробившейся радостью стал потирать руки.- Ай-ай-ай, какая жалость! А ты говорил, живой он... Опять наврал...
  - И погубил его ты, тварь! - протрубил в потолок Шутов и кинулся к Зимину. Тот вдруг с невероятной быстротой, оттолкнув капитана, подскочил к столу, выхватил из ящика пистолет и вытянул его в лицо Шутова.
  - Выкладывай оружие на стол!- грубо теперь приказал он, глядя с нескрываемой ненавистью.- Быстрее!
  Шутов не двигался. Он знал, что этим всё кончится. Надо было, думал он, сразу Зимину хорошо в морду дать. Слабак...
  - Человека убить, Зимин, очень нелегко,- тихо сказал он, и повернувшись, медленно пошел к выходу. У самых дверей он обернулся.- Собственными руками, разумеется...- добавил он и покинул комнату.
  Тогда Зимин бросился к телефонной трубке.
  Иван Лукич поехал прямо домой. Дорогой, повиснув на поручне над чёрным окном в троллейбусе, он думал о Дубове, о том что того уже нет на свете; вспоминал лицо покойного и с болью и трепетом перебирал прошедшие мгровения их встреч. "Заплатил ты сполна за свою ошибку, Петенька..."- пожалел он человека и едва не заплакал. Когда он приближался к дому, у него всплыло в голове, что дома у него полный разгром, всё вверх дном перевернуто, и где его сын и жена, он не знает. Ему хотелось верить, что, может, Надя к матери съехала, и Ваньку с собой под мышку взяла. Тогда он твердо решил, что бросит к чёрту работу свою и пойдёт простым инженером или мастером на завод - есть ведь у него диплом гражданский. Он вспомнил впустую, выпитую им горько, впопыхах, московскую женщину, оторую он в сладкие губы, пробуя, целовал, и воспоминания его о том всего и были - что он душевно мучился и чинил насилие над собой; никакого особого удовлетворения у него не получилось, только мгновенное физическое, да и то - подумать ещё надо.
  Покрутив ключом, он открыл дверь, дохнувшую ему в лицо родным, тёрпким запахом. Вешая на крючок пальто, он с тревогой из-под нахмуренных бровей вглядывался в висящую столбом в темноту комнат, ему навязчиво стало казаться, что в доме кто-то есть. Тяжёлый камень у него в душе повис.
  Не сниимая ботинок, он вошёл в комнату и поспешно зажегся свет.
  В кресле, прямо перед Шутовым, посреди разбросанных на полу его истоптанных трусов и маек, мокрыми, грязными подошвами, обвалив длинные колени, восседал мужчина в распахнутом настежь на груди коротком пальто, в чёрном свитере под ним. Под ногами у него на ковре натекла бурая грязная река стаявшего снега. На мраморном, точно окаменевшем, одновременно мрачном и озорном лице, захватив губу, тянулся малиновый шрам толщиной в палец.
  - Вы... Ты кто?- ахнул Иван Лукич больше с удивлением, чем с испугом. Сердце у него в груди вдруг сжалость в звенящую от тоски точку.
  Птаха, сохраняя полное, непоколебимое молчание, поднял с колен длинный носатый пистолет и без разговоров ударил из него Шутову в грудь.
  - Где моя семья?- задохнувшись, вывернув пасть, успел крикнуть Иван Лукич, и, заламывая наверх горло, рванулся вперёд. Перед глазами у него ярко, ослепив его, полыхнуло, в самую его середину, руша все корни и нити, ударила гора. И он немедленно умер...
  Ранее он думал: когда он умрёт или будет умирать, теряя последние мгновения жизни, ощущая безвозвратно уходящие силы,- нужно будет сделать чудное, бесстрашное и умиротворенное лицо, потому что неизбежность, увы, наступила, и надо теперь достойно выйти из навсегда оконченной полосы бытия, хотя бы улыбку, а значит, силу, на лице изобразить, чтобы перед людьми не стыдно было.  Но когда теперь его убили, он даже и пикнуть не успел, не вспомнил даже об этом давнем обещание самому себе,- как умер. Выражение его лица было не оформившееся выражение какое-то, как-будто он желал что-то сделать, наметил важное, но упустил, не успел; и рот широко и криво, некрасиво распахнут.

   ... Стреляют, война сейчас, солдаты, за что? На поле трава под ветром, дорожки на ней в разные стороны разбегаются, а красота вся осталась вчера... Бегут солдаты, и на спинах у них облака лежат, наверху пробегая. В небе белизна темнеет с ярким, гудящим натужно ободом, звезда горит через дрожащий воздух, а воздух плохой и звезды совсем не видно.... Голубое небо, но солдаты здесь гонятся, к ним нельзя, под касками у них чёрная густая полоса, нужно убегать, иначе убить могут...  Склон холма тяжёлый, но легко на него вбегать, высоко, по широкой и ясной дороге. А сзади тяжело тупают шаги и, быть может, в спину будут стрелять... Лес. Не деревья, а толстые серые полки, с сучьями-руками. Неба не видно, серое, свет с него тяжко падает вниз...
   ...Шершавый дуб открывается, дверь, входим. Дуб, ожив, говорит: бегите, найдут. У появившегося из него человека длинный тонкий нос и тёмной полоской усы, показывает - туда идти, идите туда. Я только и - он. Он говорит: гляди сюда, след виден; если посмотреть вот этак, то дерево вон то сбито, полоса свежая на нём, будто бы что-то пролетело и его оцарапало. А там - действительно ещё одно дерево, с дуплом, громадное, необъятное, корни у него громадные, точно волнистая нога. Можно совсем в дупло влезть, уснуть. Я попробовал, а там своя жизнь идёт, страшно даже - город или целых два. Я поднял голову. Это  что-то рядом где-то, не видно - глаза видят только себя. А видно, что за деревьями дома большие и серые стоят, точно камни,  этаж на этаже, и в окнах чужая жизнь льётся, идёт. И многие люди весело, беззаботно смеются.
    ...Дождь. Началось. Уходим, ныряя в улочки, от хвоста. А там, в этом дупле - дом одинокий, целый дворец сияющий - будто молния, будто стекло - тёплый и святой. Солнце предвечернее скачет по листьям, а затем вдруг мокро от радостных слёз и дождей, и тёмная вода молчит. Пространство без края, кувшинки в синей воде, а в небе - кто-то громадный, горячий и светлый, родной и - внимательно смотрит. Тонкий, холодный воздух приятно бодрит, смотреть же - ещё приятней, потому что к нему всё идёт, и от него всё исходит, поднимается свет чудесный. Только туда нужно. Рукой показывает - куда... Жилмассив, серый, высокий, и подходим к одноэтажному жилому ряду. Небо весёлое, оранжевое и голубое. Хорошо, потому что солдат вокруг больше нет. Стучим в дверь, открывает махонькая бабушка. "Что надо?"-  спрашивает, и тут же кричит: "Дай подарочек! ". Это было уже. А пдарочка - нет. Возвращаемся. Человек с длинным носом нам говорит: дайте самое ценное, что у вас есть. Беру монеты, огромные, золотые, коллекционные...   
   ...Наверху ещё одна дверца. Открывает белочка-женщина. "Что дадите, люди добрые? "- " Вот, всё что есть. "А что бабке нам дать теперь?" - "Найдёте её и вот что что дадите..." - и монеты особые, ржавые, медные вынимает. "А бить будет - думайте о хорошем." Опять бабушка. "Заждалась вас, входите... "- голосом скрипит. "Вот подарочек тебе!"- и делаемся вдруг маленькими, точно мыши, а в доме пахнет сырыми, вымытыми полами и душистыми яблоками. Из печки выскакивает кривая кочерга и - давай нас бить, куда попало!.. "Получайте, получайте, бездельники!"- старуха приговаривает. Больно, но не страшно совсем. "Спасибо, бабушка! "- отвечаем и низко кланяемся... Всё вдруг исчезает, и мы - по ту сторону... Отчётливо становится видно, что настоящий мир - это когда все и всё вместе...

  А потом свет, гремя как поезд, ворвался.
  Иван Лукич открыл глаза и увидел, что кругом него белый, чистый, святой полумрак; увидел Надю свою; долго не мог понять, кто перед ним сидит. Крылья у неё за спиной всё хотел разглядеть.
  - А где бабушка?- спросил он у Нади, удивляясь и даже пугаясь, что может запросто говорить.
  - Какая бабушка, Ванечка?- наклоняясь низко над ним, таким ставшим несчастным и маленьким, встряхнула лицом притихшая Надя.- Спи, поспать тебе нужно...
  - Надя,- слабым голосом сказал он, запросто вдруг находя правильные слова.- Я тебя очень люблю.
  У Нади слёзка, как светлый луч, на щеке заблестела.
  - Я тоже... и я тебя люблю...
  - Я это всегда знал... А где я?- Иван Лукич, наконец, ощутил, что он состоит из тёплого, изгибающегося, длинного тела.
  Надя поправила ему бережно простынки.
  - В больничке ты,- как можно мягче произнесла она, тревожить, можно ли ей с ним об этом говорить.
  - А Ванька как - жив-здоров?- вспомнил о сыне и испугался Иван Лукич, лицо его упало, исхудало враз, глаза круглыми и чёрными сделались.
  - Всё нормально с ним...- забеспокоилась Надя, не отводя глаз его провалившегося лица.- Дома он, у мамы...
  Она погладила Ивана Лукича по тонкому, очень острому носу. Глаза её наполнились голубыми, дрожащими слезами.
  - Ты меня прости за всё...- тоненьким голосом пропищала она,- за то что я такая дура... Ты только не думай, у меня ничего на стороне не было... И ресторан этот я зря придумала...- глаза её совсем мокрые заклубились.
  - Это ты меня прости...- Иван Лукич хотел заплакать, но не смог, у него к его удивлению не осталось слез.- Я теперь ухожу из милиции, всё.
  - Ты не думай сейчас об этом,- попросила Надя,- не надо.
  Иван Лукич хотел обнять её, но у него, руша всё его сознание, страшно заболела грудь, к нему сейчас же, оглушая его, пришло, что в него снова стреляли, что Дубов убит, а ему, видно, опять повезло.
  - Бог любит Троицу,- улыбаясь через силу, простонал он.
  - Что?- думала Надя, что Иван Лукич опять бредит, видя его начавшее кривится от боли щетинистое лицо. Она щекой прилегла к нему на подушку.
  - А кто это был? Кто стрелял в меня?- шепнул ей в ухо Иван Лукич и радовался, что родной человек близко так, что он не один на свете.
  - Тебе очень больно?- встревожилась Надя; ей стало жалко Ивана Лукича за то, что он стал такой маленький и худенький и, быть может даже, ещё умрёт; ей захотелось обнять, исцеловать всего его, чтобы не пустить туда, в чёрную пропасть.  Она на секундочку представила, что Ивана Лукича никогда больше не будет, и ей, разрывая на части сердце, в таком случае показалось будущая одинокая жизнь её пустой и никчемной, неимоверно захотелось к нему броситься  и слиться с ним воедино навечно, навсегда.
  - Я не знаю, Ванечка, кто это был...- вся в слезах, счастливая от своих открытий, говорила она.- Тебя соседи нашли, ты на площадку в подъезд выполз, весь в крови... Три дня уже прошло с тех пор...
  - Ах!..- вдруг проснулись в Иване Лукиче слёзы, лицо его жалобно сморщилось, и он, закрыв глаза ладонью, затрясся. Надя бросилась к нему и обняла его ноги...
  Стукнула дверь.
  - Ну-ну, вижу, дела идут на поправку!- влился внутрь, в палату, весёлый голос.
  Хрустя ботинками на залитой неоновым светом линолеум вкатился Борис Борисович Зимин с аккуратно причесанными висками, широко улыбался. Но совершенно новый коричневый его пиджак с блестящими пластмассовыми пуговицами был наброшен белый халат и угловато топорщился на спине, словно сткрывая его, демона, крылья. В руках его пылали пять красных гвоздик, а под мышкой в прозрачном пакете бугрились свежие зелёные яблоки и оранжевые апельсины. Лысина его во-всю празднично сияла и зубы.
  - В рубашке родился, товарищ капитан, в руба-ашке...- важно, напыщенно мурлыкал Зимин, и крошечных глазок его было совсем не видать из-за поднявшихся щёк.- Два пулевых ранений в грудь и - жив-здоров... Молодец! Да ещё, гляди-ка, целуется!
  - Что тебе... вам нужно?- очень слабенько - потому что не мог сильнее - спросил Иван Лукич и обжигал майора из глаз ледяным презрением.
  - Ну-ну-ну,- мрачнея, затряс толстым лицом Зимин.- Кто старое помянет... Проведать вот пришёл, яблочек принёс, апельсинчиков,- витаминный баланс, как сказать... Прошу!
  Зимин издалека, стараясь близко не подходить, сунул на тумбочку пакет и, шурша целлофаном, положил на кровать Шутова, точно в гроб, вздрогнувшие печально цветы.
  - Спасибо,- выдавил из себя Шутов  и, устало уронив вниз веки, затих.
  - Не буду вам мешать,- заторопился уходить Зимин, поплыл к выходу задом.- Пойду, дела, знаете...
  - Да, ты знаешь, Иван Лукич,- повернулся он вдруг в дверях.- Когача взяли...
  - Ну!? - едва не вскричал Шутов и попытался привстать на локте.
  - И пальтишко то самое, красное, при нём... В общем, всё, как мы и предполагали...- краешками губ холодно улыбнулся Зимин.- Сознался он, Ваня...
  Голова и плечи Ивана Лукича глухо упали на подушку.
  - Всего доброго!- Зимин, кивнув Наде, ушёл, стукнув дверью.
  - Ах, мерзавец какой!- простонал Шутов, зажмуривая глаза от боли и отчаяния.- Посмотрим ещё, чья возьмёт...
  - Что, Ваня?- забеспокоилась Надя.- Что-то плохое?
  - Всё в порядке, Надюша,- без слёз плача, одними губами прошептал Иван Лукич и пихнул на пол с кровати ногой красный, зелёный букет.



1993

. . . . . .