Память

Больше всего его тревожило то, что он начал всё забывать. Нет, упаси боже, не последние события – эти-то он помнил хорошо. А вот то, что происходило с ним десять, двадцать или тридцать лет назад, как-то совершенно стёрлось из памяти. И не то, чтобы воспоминания были какими-то неясными или расплывчатыми: их вообще не было. Разве что иногда всплывали в памяти какие-то отдельные яркие картинки, никак не связанные между собой. И то, в основном, из юности или молодости. А вот из зрелости…
Из памяти выпадали целые пласты, иногда вмещающие в себя годы и, даже, десятилетия. Например, учёбу в институте он помнил. Пусть смутно, но помнил. И период работы в районном доме культуры помнил довольно детально. И даже армию, годы службы, мог описать буквально по дням. А дальше – всё.
Нет, он, конечно, помнил основные, так сказать, «анкетные» вехи своей биографии.  Помнил, куда он пошёл работать после службы в армии, помнил людей, с кем ему довелось работать, помнил свой кабинет и то, чем он занимался… Но вот конкретно: как и когда – забыл начисто. Он помнил, как узнал о рождении собственного сына (он тогда лежал в больнице), но вот дальше – дальше страшно. Как корова языком… Он не помнил, как гулял с коляской (а ведь гулял же!), не помнил, как сын произнёс первые слова, как повзрослел, как вырос. Он совершенно не помнил своих приятелей тех лет, не помнил, где бывал, куда ездил, с кем встречался. А ведь бывал и встречался! Более того, судя по воспоминаниям друзей, которые прошли с ним через всю жизнь, те годы были весьма бурными и насыщенными. А он не помнил.
Вот, например, недавно – где-то год назад – он шёл по улице и встретил человека. Очень известного, между прочим, человека. Всей стране известного. И вдруг этот человек широко улыбнулся, раскрыл объятья и сказал:
– Ба, старик! Какая встреча! Сколько же мы не виделись? Лет тридцать, наверное? А ведь я тогда обещал тебе приехать в твой город. И, как видишь, наконец-то приехал!
Весь ужас был в том, что он совершенно этого человека не помнил. То есть, он прекрасно знал, кто это такой, но вот то, что они были с ним близко знакомы – не помнил. Поначалу он даже подумал, что человек этот ошибся, принял его за кого-то другого. Но тот назвал его по имени, а потом уточнил:
– Забыл, что ли? Мы тогда у (ещё одно громкое имя!) так славно посидели! Ты ещё песни свои пел и обещал, как диск запишешь, прислать. Записал?
А он не помнил. Ни этого человека, ни того, другого, у которого они сидели, ни сам факт этих посиделок. И обещания своего не помнил. Да и песен он уже лет двадцать не писал и не пел. Он тогда промямлил что-то о том, что рад встрече, что, к сожалению, не очень хорошо себя сейчас чувствует, но потом они обязательно пересекутся и посидят. И трусливо сбежал.
И таких фактов было много. К нему подходили люди, говорили о каких-то давних делах, совместных поездках и встречах, а он их НЕ ПОМНИЛ! Он не помнил их имён, их лиц, не помнил, что у него с ними было что-то общее.
Вечерами, сидя дома в одиночестве, он часто пытался восстановить в памяти утраченные куски своей жизни. Восстановить, уцепившись за какой-то незначительный фрагмент, который почему-то остался в воспоминаниях. Но едва он начинал тянуть за эту ниточку, как ниточка или обрывалась или истончалась, пропадая.
Он говорил себе: «Чёрт с ним! Ну, не помню и не помню! Да если на то пошло, мне уже столько лет, что я имею право забыть какие-то события своей молодости. В конце концов, я же не собираюсь писать мемуары…» Но, говоря это, понимал, что всё это он лепечет лишь для собственного успокоения. Жизнь стала дискретной, и он ничего не мог с этим поделать.
Иногда, по ночам, ему снились удивительно яркие и отчётливые сны. В этих снах он проживал те самые куски жизни, которые не помнил наяву. Причём, проживал почти поминутно, встречая давно забытых друзей и бывая в местах, которых уже давно не существовало. Мало того, что всё было совершенно реально – он даже запахи вспоминал, всё было так, как будто это происходило с ним здесь и сейчас. И, в то же время, каким-то сторонним чувством он понимал, что всё это ему снится. Пусть снится! Но он всё же ВСПОМНИЛ, что происходило с ним ТОГДА. И, счастливый, он просыпался, надеясь, что сейчас, оттолкнувшись от этого сна, продолжит свои воспоминания, но сон таял, превращаясь в ту пресловутую ниточку, которая истончалась и исчезала. И он не только не мог продолжить свои воспоминания, он забывал даже то, что ему снилось.
Время от времени его ещё по старой памяти приглашали на творческие встречи. Ну, или почти творческие. Конечно, он уже ничего не пел, только иногда позволял себе промурлыкать какой-то куплет из своих старых песен, смущённо улыбался, сетовал на возраст и рассказывал о каких-то моментах своей жизни, о случайных и неслучайных встречах с великими мира сего. Но поскольку встреч с известными людьми в его жизни было не так уж много (а, может, и много, но об остальных он забыл), да и сами встречи были мимолётными, он с каждым разом придумывал всё новые и новые подробности, о которых к следующей встрече с поклонниками забывал. И придумывал новые. Поэтому каждый его рассказ отличался от предыдущего. Но его утешало то, что люди, из раза в раз приходящие на эти встречи, тоже были весьма не молоды и деталей его рассказов не запоминали.
Так и существовал он в двух параллельных мирах. В одном – в реальности – он помнил то, что было вчера, в другом – во снах – то, что было давно. И соединить эти две параллельные никак не получалось: Евклид утверждал, что это невозможно. Но он-то знал, что есть ещё геометрия Лобачевского, согласно которой где-то там, в бесконечности, параллельные всё же пересекаются. «И вот тогда…» – думал он…
Но предпочитал не торопить события…