С. Чемберлен. Исповедь бродяги

       Рисунок Чемберлена "Лошадиный форт, бой в Агуа-Фрио".







      32
Охота за партизанами.



Меня снова низвели в рядовые за самовольную отлучку из части, а по возвращении я обнаружил, что меня объявили еще и дезертиром, потому что  отсутствовал целых пять дней — пять дней отчаянной езды и охоты, доводившей меня до безумия. Душевное смятение мое было так велико, что офицеры не отправили меня в караульное помещение и не поставили на дежурство. Все они, должно быть, чувствовали себя виноватыми, отобрав ее у меня и отправив на такую невероятно страшную смерть.  Я пытался заглушить свою агонию алкоголем и страшно напивался, но никак не мог изгнать из своего сознания любимый образ. Я постоянно думал о своей большой утрате; во сне я видел как она борется с демонами, и слышал как она зовет меня, чтобы спасти ее. Я горько проклинал себя за то, что не выстрелил в Веиго. Но всякие сожаления были бесполезны – одноглазый El Tuerto все еще был жив!

Наконец, мне представился шанс отомстить. Каналес- или Зорро, Лис - стал слишком мешать всему обществу, и его грабежи должны были быть остановлены. Полчища техасских рейнджеров были выпущены на охоту, и понеслись по следам как гончие с командой «Фас!», и хотя сотни его людей были убиты, одноглазому всегда удавалось уйти. Эта охота на людей, хотя и захватывающая, была очень неприятной обязанностью и не приносила много чести. Ни одна из сторон не давала пощады, и во многих ожесточенных конфликтах с сальтеадорес общие потери были больше, чем во многих сражениях во время войны, но ни один подробный отчет о них никогда не был написан.

Отряд драгун под командой лейтенанта Эйба Бьюфорда получил приказ присоединиться к этой грандиозной охотничьей экспедиции, и я был одним из первых, кто предложил свои услуги. С четырехдневным пайком и по сотне патронов на карабин, мы покинули наш лагерь в Уолнат-Спрингс еще до рассвета, в октябре 1847 года. Двигаясь по дороге Камарго, восход солнца застал нас на разрушенном ранчо Сан-Фернандо. где мы встретили алькальда Сан-Николаса, полностью закутанного в серапе. Я не видел этого алькальда, дона Педро Гальвеса, с той самой поры, как он ручался за надежность обещаний El Tuerto, и один только его вид возбудил во мне самые дурные желания. Я знал, что он был в союзе с партизанами, и желая поговорить с ним наедине, остался позади, пока остальная часть колонны двигалась дальше. Я навел справки о здоровье его дорогого друга Эль Туэрто, а затем присоединился к колонне, в то время как птицы-падальщики уже закружили над тем местом, где мы с ним расстались, как и крики подтягивавшихся туда койотов, собиравшихся позавтракать останками несчастного, но коварного алькальда.

 


 


На рассвете третьего дня мы увидели большой дом, стоящий на берегу небольшого ручья. Мануэль, наш следопыт, сказал что это casa el Diablo (дом Дьявола). Развернувшись стрелковой цепью, мы галопом окружили это место, которое было причудливо построенным и уже полуразрушенным сооружением из маленьких сланцевых камней, поднимавшееся в четыре этажа, как ступени, причем верхний этаж был самым маленьким. Карликовый дуб, мескитовый кустарник и разновидности семейства кактусов росли на его обветренных камнях, так что издалека его легко можно было принять за одну из плоских столовых гор, обычных для этой страны. Я полагаю, это было одно из тех необычных строений ушедшей расы, называемых «дома ацтеков» (руины пуэбло).

 


Лейтенант Бьюфорд с отрядом исследовал руины, взбираясь по деревьям и лианам, цепляющимся за стены. Единственный вход был через крышу самого верхнего этажа. Он был полон маленьких комнат, переходящих одна в другую, и я подумал, что архитектор позаимствовал его план у пчелиного улья. В этом месте не было никаких признаков жизни, и было странно, что партизаны не заняли его в качестве опорного пункта, поскольку только тяжелые орудия могли пробить его скалообразные стены, но я полагаю, что какое-то суеверие удерживало их от этого.
 

Лейтенант Бьюфорд.

На следующий день мы подошли к плато, с вершины которого было видно ранчо с всадниками вокруг него, не далее чем в трех милях от нас. Наконец-то партизаны! Мы бросились вперед, издавая драгунский клич. Моя лошадь была быстра, хотя и не ровня Люциферу, но я хорошо держал ее в галопе. Мы настигли одинокого «гризера», который отчаянно пытался убежать, но его мустанг был подстрелен и они оба закувыркались, и несомненно сломали свои шеи.  Подойдя поближе, мы увидели, как партизаны перегоняют скот и лошадей из загона через арку на ранчо, на азотеях (крыши) появились блестящие на солнце плоские шляпы, и нас обстреляли из мушкетов. Ранчо было построено в обычном мексиканском стиле - квадрат зданий вокруг двора, но центральное здание спереди было сделано так, что углы выступали, как бастионы форта. На фасадной стороне было только два окна, и они располагались в стенах под прямым углом к фасаду и защищались reja,  или железной решеткой. Построенный полностью из камня и зацементированный снаружи, этот форт был крепким орешком, без наличия артиллерии. Я заметил, что большие двери ворот открываются внутрь, и сказал об этом Бьюфорду, который уловил суть этой мысли. Людей спешили, лошадей отослали в тыл под охраной, и вокруг объекта была выстроена боевая цепь, чтобы стрелять по «гризерам» на крыше, а четверо мужчин подобрали лежавший на земле тяжелый плуг и бросились на ворота, используя это земляной снаряд в качестве тарана. Несмотря на наш прикрывающий огонь, сальтеадорцы сбили с ног двоих из четырех.  Двое других бросили таран и укрылись от огня под стенами.

Мексиканцы торжествующе закричали своими пронзительными высокими голосами, и открыли прицельный огонь по двум раненым, которые пытались уползти от опасности. Увидев это жестокое действо, мы все бросились к крепости, схватили плуг и с такой силой начали им долбить по воротам, что они вскоре не выдержали и затрещали. Когда они распахнулись, полился дождь из карабинных пуль, потом штурм, крики, лютая рукопашная минут на пять, и место боя было за нами. У меня было лишь одно желание. Я искал Эль Туэрто, и мне не было никакого дела до других; я хотел, чтобы он принадлежал только мне. Я прошел мимо группы мексиканцев, отчаянно защищавшихся во внутреннем дворе от наших людей, и, увидев, что Веиго там нет, я бросился вверх по escalera  (лестнице) на крышу, где на меня встретила толпа  bravos (храбрецы). Я высматривал среди них лицо Эль Туэрто,  довольно небрежно держа револьвер в левой руке, а саблю в правой и, не увидев его, попытался пройти, когда один брутального вида «гризер» вскрикнул: «Американская сука!» и выстрелил в меня в упор из огромного кремневого пистолета.

К счастью он промазал, но затем бросился в драку с мачете, а его товарищи приблизились ко мне. Выстрел из моего «кольта» повалил одного, потом раздался крик, и на крышу наконец высыпала дюжина драгун, а я и мой ругающийся враг  остались дальше решать свои дела. Мне вдруг показалось, что его темное лицо мне смутно знакомо, и вскоре я узнал его! Так и есть - Антонио, проводник генерала Вула и герой спальни в моем маленьком романе в Паррасе! Я собирался выстрелить, но этот дурак похоже решил, что сможет одолеть меня своим ножом. Итак, после небольшой игры на ножах, я парировал его выпад и нанес чистый удар по его голой шее; сталь клинка пронзила кости и хрящи, и проводник-отступник упал замертво, с последними проклятиями на губах.

Победа была за нами, с потерями: двое убитыми и пять ранеными, из разбойников девять были убиты, а остальные семнадцать взяты в плен, многие из них имели ранения. Солнце заходило, мы привели наших лошадей, осмотрели раненых, закрыли и крепко заперли ворота, мы принялись за работу, чтобы оборудовать ночевку. После ужина Бьюфорд расспрашивал пленных о местонахождении Каналеса, а меня - о Эль Туэрто. Но на все расспросы угрюмые негодяи отвечали только: «Quien sabe?» (кто знает?). Мануэль, проводник, дезертировавший из нашей колонны незадолго до боя, был с ними, и пока Бьюфорд проклинал его, услужливый рейнджер предложил свои услуги, чтобы помочь негодяю перестать мучаться, и «вырваться наконец из этой бренной оболочки!». Его доброта так тронула сердце лейтенанта, что он мягко ответил: «Да, забирайте уже этого ублюдка, и повесьте его!».

Когда рейнджер самым деликатным образом подошел, чтобы накинуть петлю на шею Мануэля, этот неблагодарный ренегат вцепился зубами в левую руку дружелюбного техасца, прокусив ее до кости. Рейнджер попытался задушить его, но тщетно, и, опасаясь, что он может потерять самообладание от нарастающей боли от укуса, он вытащил свой огромный нож боуи, и вонзил его в сердце Мануэля. Затем последовала ужаснейшая сцена, все пленные сорвались с места и с криками бросились на нас, выхватив припрятанные  ножи, и нанесли несколько серьезных ранений прежде, чем наши люди смогли их успокоить, а когда закончилась короткая, но жестокая схватка, в живых не осталось ни одного «гризера». В этом акте я не принимал участия, я только держал факел, чтобы освещать сцену, пока трагедия не закончилась. Моими главными эмоциями были разочарование и ярость из-за того, что я не нашел Эль Туэрто.

В ту ночь, не находя себе покоя, я встал и вышел во двор. Полная луна освещала груду жутких трупов и окрасила их застывшие глаза в ужасный желтый цвет.  Наши лошади спокойно отдыхали, но мустанги и крупный рогатый скот, привязанные арканами в дальнем конце двора, чувствовали беспокойство и тревогу от запаха крови. У одного из костров группа драгун играла в покер на деньги,  найденные у убитых сальтеадоров. Я некоторое время наблюдал за игрой, а потом посетил наших раненых; они чувствовали себя вполне комфортно, лежа на куче одеял, а рядом были люди, которые выполняли их желания. Добрый рейнджер сидел и играл в Eukre (игра в карты) с тремя товарищами, с таким же благодушным лицом, какое было у него и тогда, когда он вызвался накинуть веревку на шею Мануэля.

Я поднялся на азотею (крыша) и присоединился к охране на посту. Ночь была чудесная, луна сияла ярко, и вокруг царила тишина, если не считать мычание скота да унылый вой койотов, подошедших вплотную к стенам, на запах свежей крови. Когда капрал пришел со сменой, я вызвался стоять до рассвета. Я не знаю, что за бдение я нес, но я знаю, что мое сердце стало таким мягким, как у ребенка, и много слез было пролито, и много молитв было вознесено с той одинокой крыши в ту ночь! Я искренне надеялся, что после смерти смогу присоединиться к своей потерянной любви…



33
Смертные казни.

1. Смерть Виктора Гэлбрейта.

Виктор Гэлбрейт был прусским эмигрантом с высшим музыкальным образованием, который поселился в Иллинойсе и зарабатывал на жизнь преподаванием музыки. По призыву губернатора Форда, он записался добровольцем в 1-й Иллинойский полк полковника Хардина. Когда его срок контракта истек (12 месяцев), он записался в кавалерийскую роту, организованную из расформированных добровольцев, под названием «Гвардия Буэна-Виста», которой командовал капитан Мирс. Гэлбрейт был назначен горнистом компании, которая расположилась лагерем недалеко от ранчо Буэна-Виста. У горниста Гэлбрейта, как и у многих солдат, в лагере жила сеньорита. Однажды ночью, неожиданно вернувшись с пикета, он обнаружил у себя под одеялом чужака. Конечно, был скандал, и Гэлбрейт пригрозил застрелить незваного гостя, которым оказался его командир, доблестный капитан Мирс! Беднягу Виктора уволокли провести ночь на голой земле караульной палатки, чтобы он поразмышлял о чудовищном преступлении против офицера армии.

Капитан Мирс выдвинул обвинения против несчастного пруссака, его судили, признали виновным и приговорили к расстрелу «за угрозу жизни вышестоящего офицера». Приговор был одобрен генералом Тейлором, и 28 декабря 1847 г. был назначен день казни. Были предприняты неоднократные попытки добиться помилования, но тщетно. Хрупкая сеньорита отправилась в Монтерей, побеседовала с генералом Вулом и умоляла его сохранить жизнь своему обреченному любовнику. Но в последнее время добровольцы вели себя непокорно, и нужно было показательное наказание, и Гэлбрейт должен был умереть, в назидание всем остальным.

В то время я отправился в Сальтильо в сопровождении эскорта и вместе с компаньоном отправился в Буэна-Висту утром в день казни. Войска были построены на старом пшеничном поле, представляя собой три стороны Пустой площади. На открытой стороне была вырыта могила, рядом с ней стоял простой сосновый гроб. В солдатских рядах воцарилось полнейшее молчание, и казалось, что все были глубоко взволнованы судьбой талантливого чужеземца, которому предстояло умереть бесчестной смертью в чужой стране. От приглушенных барабанов у всех побежали мурашки, а когда зловещая процессия показалась в поле зрения, по рядам пробежала ощутимая дрожь. Мой старый знакомый, лейтенант Филип Сент-Джордж Кук, в качестве маршала, командовал эскортом и стрелковой группой.

Виктор Гэлбрейт шел твердым шагом; одетый в свою лучшую одежду, он выглядел воинственно и красиво. Когда он проходил перед линиями, его глаза, казалось, искали сочувствия, но были смиренными. Его поставили у гроба, и лейтенант Кук зачитал ему приговор военного трибунала - приказ о казни. Бедняга в последний раз огляделся. Солнце поднималось над горными вершинами к востоку от Сальтильо, заливая долину мягким золотым светом, а небо представляло собой одну огромную массу из переливающихся багряного и золотого цветов. Виктор окинул всех взглядом, затем закрыл глаза, и приятным голосом спел по-немецки один из великих гимнов Лютера, а затем сказал: «Всем до свидания, я готов!». Его глаза были завязаны, двенадцать человек вышли вперед, была подана команда, и двенадцать мушкетных стволов изрыгнули свое содержимое. Когда осужденный упал, раздался женский крик, и сеньорита, которая была причиной всего этого ужаса, бросилась к нему и подняла голову к себе на колени, а бедняга был еще жив и закричал: «Воды! Ради бога воды!».

Лейтенант Кук дал ему немного из фляги, а затем сам зарядил два мушкета. После того как охранник оторвал визжащую  poblana, мушкеты выстрелили в упор в голову бедолаги, разнеся ее на атомы. Так завершилась смертная казнь горниста Виктора Гэлбрейта.

 

Казнь Виктора Гэлбрейта.


    2. Повешение легиона Сан-Патрисио.

Из ирландских дезертиров нашей армии, мексиканцами был организован «Легион Святого Патрика». Когда-то он насчитывал более семисот человек, настоящих головорезов, которые сражались с веревкой на шее. Их командиром был печально известный Райли, бывший сержант 4-го Пехотного полка, затем занимавший должность полковника мексиканской армии. Они сражались против нас как дьяволы в Буэна-Висте, а в Контрерасе батальон удерживал монастырь и укрепленные стены гасиенды еще целых два часа после того, как остальные мексиканцы сбежали. Около сотни из легиона Сан-Патрисио были взяты в плен. Их судил военный трибунал, пятьдесят были приговорены к повешению, остальные к рытью могил своих казненных товарищей и «к двум сотням ударов плетью по голой спине, и буква «D» должна была быть выжжена на ихних щеках раскаленным железом, также они должны были носить на шее железное ярмо весом восемь фунтов, с тремя зубцами длиной в один фут каждый, быть прикованными в каторжных работах, отвечать за охрану в течение времени, пока армия должна оставаться в Мексике, а затем чтобы им обрили головы и выгнали из лагеря».
 

Взятие крепости Чапультепек.


Райли, дезертировавший еще до реальных военных действий, отбыл свой срок, женился на богатой мексиканке и жил в почете — по крайней мере среди «гризеров». Из обреченных на виселицу шестнадцать были повешены 9 сентября 1847 г. в деревне Сан-Анхель, на следующий день четверо были повешены в Миккоаке, и в тот же день были повешены еще тридцать человек, итого, всего пятьдесят! Казнь последних сопровождалась извращенными и необоснованными актами жестокости. Выбранный день был тем, когда крепость Чапультепек должна была быть взята штурмом, и виселица была установлена на возвышении недалеко от очаровательной маленькой деревушки Мишкоак, на виду у штурмующих крепость. Для приведения приговора в исполнение был выбран полковник Харни - это благодаря тому мастерству, которое он приобрел в качестве палача, вешая семинолов во Флориде. Человек, который «ночью насиловал молодых индейских девушек, а утром вешал их на дубовых ветках», определенно подходил для исполнения того варварского приказа: «Посадить осужденных под виселицей с веревками на шеях, и оставить сидящими до тех пор, пока американский флаг не будет вывешен на стенах Чапультепека, а затем столкнуть  их вниз».

 

Смерная казнь в Мишкоаке.

Длинная балка, поддерживаемая четырьмя стойками, образовывала виселицу, с которой свисало тридцать веревок с петлями. Когда дивизия генерала Пиллоу двинулась в атаку, людей Сан-Патрисио вывели со связанными руками и ногами, посадили на доски, положенные поперек повозок, лицом назад. Когда привели вместо тридцати двадцать девять, хирург объяснил Гарни, что один умирает, потеряв обе ноги в Контрерасе.

Харни ответил: «Вынести его сюда! У меня приказ - повесить тридцать, и клянусь богом, я это сделаю!».  Итак, умирающего вынесли, положили в телегу и повезли на виселицу. Когда им зачитали приказ о казни, эти безрассудные и отчаянные люди, многие из которых были ранены, сделали его предметом смеха. Один сказал: «Если нас не повесят, пока твоя грязная старая тряпка не повиснет на крепости, мы будем жить, чтобы есть гусей, которые будут жиреть на траве, которая вырастет на твоей собственной могиле, полковник!». Другие приветствовали «Старика Браво» (Old Bravo), мексиканского командира в крепости.

(Генерал Николя Браво, бывший президент Мексики, один из старых революционеров, воевавших против испанцев. Генерал Браво попал в плен при штурме Чапультепека).

Пока бушевал бой в густой роще у подножия Чапультепека и финал боя уже не казался им положительным, они стали более сдержанными, но когда из-за рощи появились наши войска, оттеснив мексиканцев в гору, их легкомыслие вернулось. Один сказал: «Полковник! О, полковник, дорогой! Не окажете ли вы услугу умирающему, одному из старых жителей Флориды. Полковник?». Когда Харни спросил, чего он хочет, ирландец ответил: «Спасибо, спасибо. Полковник, я знал, что у вас доброе сердце. Пожалуйста, выньте мой  dudeen  из кармана и подожгите его своими огненными волосами, вот и все, полковник!».

 


 


Рыжий полковник нанес шутнику подлый удар рукоятью сабли по губам, выбив ему несколько зубов. Когда бедняга выплюнул кровь, он закричал: «Не повезло мне! Вы испортили мне все курение! До конца жизни я не смогу держать трубку во рту!».

Битва бушевала несколько часов с переменным успехом, прежде чем крепость Чапультепек была взята. Когда Харни увидел, что наш флаг развевается на ветру с самой высокой башни замка, он приказал двинуть фургоны, и тридцать тел повисли в петлях, кружась и качаясь, дергаясь, пинаясь и тыкаясь друг в друга, в страшном Танце Смерти. Как только их безногий товарищ умер, один из висящих заорал: «О ты, старая ржавая черепица, как ты добр, что разрешил Мерфи танцевать сейчас, когда он потерял свои ноги!». Таков был жалкий конец печально известного легиона Сан-Патрисио.

(Отчет Чемберлена об этой казни был написан по слухам. После Буэна-Виста основные боевые действия переместились на морское вторжение генерала Уинфилда Скотта в южную Мексику, через Вера-Крус. Там были сражения при Контрерасе, Чурубуско, Молина-дель-Рей и оккупация самого Мехико, что происходило летом и осенью 1847 года. В это время, как говорит Сэм, его собственная рота драгун и остальная часть «оккупационной армии» Тейлора располагались лагерем в Уолнат-Спрингс, и их основной обязанностью была защита мирного мексиканского населения от грабежей своих же, американских добровольцев).

34
Лошадиный форт.

Слухи о мире продолжали доходить до нас весной 1848 года, победы армии генерала Скотта, казалось, подтверждали их, и все мы ожидали, что вскоре вернемся в Соединенные Штаты. Мы оставались расположены лагерем в Уолнат-Спрингс с легкими обязанностями и несколькими учениями. Я лишь частично оправился от уныния, вызванного ужасной судьбой Кармелиты, и все еще внимательно высматривал везде одноглазого Эль Туэрто. В мае 1848 года я был назначен в отряд, которому было приказано отправиться в Серральво, чтобы привезти в Монтерей некоего Миллера, бывшего клерка английского советника в Монтерее. Его разыскивали в штаб-квартире в качестве свидетеля по важному делу о контрабанде товаров через Рио-Гранде в Миер. Отряд состоял из двадцати рядовых, одного сержанта и двух капралов. Командиром был лейтенант Кэмпбелл из 2-го Драгунского полка.


Мы добрались до Серральво без происшествий, встретили нужного человека и отправились обратно. На второй день после нашего возвращения,  4 июня в полдень, мы проезжали через городок Марин и приближались к реке Агуа-Фрио, когда два человека в авангарде открыли огонь по всадникам на дороге впереди, и лейтенант Кэмпбелл сразу отдал приказ «вытащить сабли и атаковать!». Мы налетели на значительную колонну партизан, проехав через них и над ними, разрезая направо и налево, затем натянули поводья и отъехали ярдов на триста. Никакого ущерба мы не получили. Дорога была под облаком пыли, которая полностью скрывала землю, но по слышимым звукам было понятно, что враги еще в силе.

Кэмпбелл с большой доблестью, но недальновидностью, отдал приказ атаковать повторно. Мы помчались вперед, миновали беспорядочную массу людей и лошадей, рассеяли облако пыли, когда со всех сторон вдруг раздались яростные крики, и палящий огонь из эскопет обрушился на нашу колонну, со смертоносным исходом. Мы бросились назад, Люцифер сделал могучий прыжок и упал замертво. Я вовремя отскочил, чтобы не быть раздавленным, и бросившись на землю позади моего бедного мертвого товарища, притаился, чтобы избежать пули. Сначала я подумал, что я один, так как пыль и дым скрыли все вокруг из виду, но когда облако рассеялось, я увидел, что дорога была полна моих товарищей. Лейтенант Кэмпбелл лежал на земле недалеко от меня, держа свою кобылу за аркан, он кричал, чтобы мы собрали лошадей, вытащили карабины из чехлов и достали дополнительные патроны из подседельных сумок, выстроились вокруг него и присели пониже. Около двенадцати из нас сделали это, когда стрельба прекратилась и звуки рожков возвестили об атаке. Кэмпбелл сказал нам сохранять хладнокровие и стрелять одновременно только половине из нас, и то по команде.
Когда мы лежали на земле за нашими живыми и мертвыми лошадьми, мы могли слышать приказы партизан, лязг оружия и звон шпор, когда они выстроились на дороге, затем раздался яростный крик, затем последовал грохот и ярдах в пятидесяти впереди нас из пыли вылетали яркие наконечники копий и появились смуглые лица «гризеров», стремительно обрушившихся на нас. По команде шесть карабинов открыли огонь, а затем, когда они все еще приближались, другие шесть и два револьвера Кольта выстрелили в них с такой роковой точностью, что вместо того, чтобы сбить нас с ног, как они легко могли бы это сделать, они показали хвосты и удрали еще быстрее, чем приехали.

Теперь мы приступили к работе по укреплению наших позиций. Мужчины выползли и собрали все оружие — карабины, пистолеты, эскопеты, копья и боеприпасы; наших раненых собрали, а к мертвым лошадям привязали арканы, и живые лошади перетащили их на позиции. Наши потери были ужасны: пятеро лежали мертвыми, в два раза больше раненых, и не менее пятнадцати наших лошадей были убиты или ранены. Один из раненых, немец по фамилии Нокин, вызвался попытаться добраться до лагеря, если лейтенант разрешит ему поехать на своей кобыле. Кэмпбелл с радостью принял предложение, когда выяснилось, что кобыла ранена в шею. Нокин сказал что рискнет, и когда рана подсохла, храбрый парень сел на лошадь и ускакал как раз в тот момент, когда мексиканцы снова открыли огонь. Поскольку обе стороны дороги были заняты партизанами, Нокин направился к зарослям чапарраля слева от нас, чтобы попытаться обойти их с фланга. Мы с тревогой прислушивались к любому звуку, возвещавшему о его обнаружении врагом. Прошла минута, а потом далекий крик, выстрел, потом еще и еще возвестили о том, что наш гонец замечен и обстрелян! Был ли ранен он, или его конь? Вскоре отчетливо раздался пронзительный боевой драгунский клич, который перекрыл все шакальи подвывания «гризеров». Это был голос Нокина, который сообщил нам радостную новость о том, что он миновал их линию, и что он в безопасности! Ибо, ни один мустанг в Мексике не смог бы обогнать кобылу лейтенанта - быструю чистокровную кентуккийскую лошадку. Мы ответили тремя громкими американскими «ура», давая ему понять, что его сигнал услышан.
Теперь мы почувствовали получше, потому что, если бы мы смогли продержаться два или три часа, мы были бы в безопасности. Все, что только можно было придумать, было сделано для укрепления нашей позиции: мертвые лошади были выложены в круг, внутри была вырыта нашими саблями траншея, а дорожный грунт и кактусовые растения были навалены на мертвые тела. Снаружи к кустам примерно в трех футах от земли был прикреплен защитный круг из арканов, копья, установленные над бруствером под наклоном, образовывали довольно грозный заслон, а все огнестрельное оружие было заряжено и положено наготове.  О наших раненых заботились, насколько это было возможно; все, кроме четырех, могли бы нам помочь в случае нападения, и какое-то время мы чувствовали себя в приподнятом настроении.  Тем временем пыль осела, и мы получили более ясное представление о ситуации. Мы заняли хорошую позицию на дороге, по группе кактусов и юкк с каждой стороны, а дальше было чистое пространство шириной около шестидесяти ярдов, а за ним кустики чапарраля, так что мы могли видеть в даль на некоторое расстояние. Примерно в четырехстах ярдах впереди нас, по дороге к Марину стояла группа всадников; позади нас дорога шла прямо к реке, берега которой мы могли видеть, с почерневшими стенами разрушенного ранчо Сан-Франсиско на противоположной стороне. На этой дороге стоял еще один отряд партизан, и по обеим сторонам церкви можно было увидеть всадников. Мы были окружены. Со всех сторон взвились клубы темного дыма. Глухие звуки выстрелов и визг грубо отлитых медных пуль, когда они пролетали над нами и вокруг нас, свидетельствовали о том, что  Salteadores прикидывали дистанцию и убойную силу.

Но еще немного, и нам заугрожал уже другой враг — жажда! На нас палили свирепые лучи тропического солнца, наша кровь была нагрета до кипения, наши глотки были забиты пылью и порохом, и это все при том, что мы были так близко к речке Агуа Фрио, что буквально слышали журчание ее прохладных вод по каменистому дну. Случилось так, что мы как раз вылили теплую воду из наших фляг,  чтобы наполнить их речной водой, когда начался бой. Страдания наших раненых были душераздирающими, их мольбы о воде не прекращались. Партизаны нашли нужную дистанцию для стрельбы, и их пули вонзились в бруствер из наших лошадей со зловещим стуком, заставившим нас залечь на дно. Молодой и щедрый ирландец по имени Грейди вызвался пойти за водой. Кэмпбелл возражал, но тот все равно ушел. Вооружившись саблей и взяв с собой дюжину фляг, он взял мексиканское сомбреро и серапе, выполз через чапарраль на открытое пространство и без излишних размышлений пустился бегом. Вскоре он был подстрелен, а выскочивший всадник заарканил его раненого и потащил в заросли чапарраля, чтобы там, на досуге, разделать.

 

Лошадиный форт, бой возле Агуа-Фрио.


Если бы не наши раненые, мы бы бросились в атаку по дороге, перешли бы реку, или погибли бы при любой из этих попыток, но никто даже и не подумал бросать наших товарищей-инвалидов. Усилившиеся вопли разбойников и их беготня взад и вперед, заставили наши сердца биться с новой надеждой на помощь. Облако пыли на дороге к Салинасу показывало, что кто-то приближается! Друзья или враги? — вот в чем вопрос. О! Это ведь может оказаться «Мустанг» Грей, Старый Рейд, Бэйли или какой-нибудь другой рейнджер со своей командой! Но как упали наши сердца, когда мы поняли, что это прибыло подкрепление к нашим врагам. В поле зрения показался отряд из не менее пятидесяти всадников, выстроившихся в линию на открытом пространстве, демонстрируя значительную выучку и дисциплину. Они советовались с нашими врагами, много жестикулировали и указывали на нашу позицию. Вперед привели пару осликов с чем-то привязанным к их вьючным седлам; мы задавались вопросом, какая еще новая чертовщина вот-вот должна была произойти? Нам не пришлось долго ждать, чтобы разгадать эту тайну. Ослов развернули, повернув к нам задом, с веревками из лассо, туго натянутыми на каждой ноге, а лихой на вид партизан спешился и направил «что-то» в нашу сторону, выстрелил, и фунтовое ядро упало на дорогу и срикошетило над нашими головами. Второй залп был выпущен, и снова мимо! Глупая артиллерия! Мы слышали о ней, но никогда не видели живьем. Хотя она не оказала на нас никакого влияния, отдача на них самих была довольно серьезной: она опрокинула оба лафета, и бедные ослы упали, а один был выведен из строя из-за перелома ноги.

Навстречу нам выехал галантный кабальеро, в котором я узнал своего бывшего знакомого. Отец Марти Мартизнес, глава партизан. Без приказа четверо мужчин открыли по нему огонь, и Марти упал на землю, а его верный хорошо обученный Мустанг остался с ним.  Раненый вождь протянул руку, снял лассо с луки седла и закрепил его под мышками, и разумное животное медленно потащило его с поля боя. Теперь противник открыл яростный огонь из эскопет, а «осадные пушки» издали свой угрюмый ослиный рев. По сигналу рожка стрельба прекратилась, и с трех сторон ринулись атакующие отряды! Мы ожидали смерти, но решили умереть как волки, рвать и убивать до последнего. Мы сыпали залпами из трофейных эскопет, потом из карабинов, а так как у нас было по четыре-пять заряженных огнестрельных ружей, то наш огонь был непрерывным, и даже наши самые тяжелые раненые заряжали оружие для нас. Копья сверкали сквозь пыль и дым, яростные крики: «Matar! Matar los americanos ladrones!» (Убей! Убей американских воров!), звучали со всех сторон, их лошади натыкались на канаты и падали? в то время как наш огонь убийственно отражался на вражеской массе. Бандиты снова в замешательстве отступили в чаппараль, оставив на земле более двадцати мертвых гризеров.

Раненые лошади стояли перед своими мертвыми всадниками, и многие лежали на натянутых веревках. Это было нашим спасением. Мы собрали много оружия, и о радость, нашли три двуглавых тыквы, которые носили мексиканцы для воды! Содержимое было экономно роздано всем, и дало нам много пользы. Все оружие было тщательно заряжено. Павших мустангов добавили к нашим стенам  лошадиного форта, навалили мексиканских серапе, и хотя снова начался шквальный вражеский огонь, мы почувствовали, что сможем продержаться до конца дня.

Один из раненых вдруг сказал: «Слушайте! Я слышу, это приближается наша эскадрилья!». Лежа на земле, мы могли ощущать слабый, но отчетливый топот копыт далеко за Агуа Фрио, а вскоре уже смогли различить и самих всадников, несущихся по дороге из Монтерея на большой скорости, чтобы нас спасти! Мы стреляли так быстро, как только могли, чтобы заглушить шум их приближения от ушей партизан, но всплеск воды на переправе вызвал тревогу, и все живое исчезло в чапаррале. Драгуны выехали на дорогу с такой устрашающей скоростью, что мы рисковали быть растоптанными. Мы вскочили на бруствер и попытались аплодировать, когда голова колонны разделилась, и справа и слева от нас пронеслись две сотни смельчаков. У нас осталась одна рота, и подошли хирурги, доктора госпиталя и санитарные фургоны, в которые погрузили всех – и мертвых, и раненых, и невредимых - и отвезли к Агуа Фрио. Наш вид был удручающим, наша одежда была пропитана кровью и потом, покрыта пылью, лица черны от дыма. Санитарные фургоны остановились в тени нескольких деревьев аламо на берегу реки, и все мы были раздеты и вымыты; убитых, завернутых в одеяла, оставили в фургонах, раненым оказывали помощь. Те из нас, кто не пострадал, искупались в реке, сытно поужинали, а затем, подкрепившись больничным коньяком, здорово напились и в таком состоянии поехали на санитарных фургонах в лагерь. Наши потери составили семь убитых, двенадцать раненых. Семнадцать лошадей были убиты, а все остальные настолько тяжело ранены, что уже умирали, поэтому они были расстреляны. Из мексиканцев двадцать девять лежали мертвыми и две повозки, нагруженные ихними сёдлами и оружием, были доставлены в лагерь.

На следующий день драгуны вернулись с двадцатью двумя пленными, некоторые из которых были ранены. Они были допрошены в присутствии генерала Вула, и толпа алькальдов, падре и кюре выступила вперед и заявила, что все они были честными ранчеро, мирно направлявшимися на фестиваль в Салинас, когда мы подло напали на них, и что они только защищались! Они также заявили, что мир был заключен за три недели до этого!  Заключенные сделали то же самое заявление и еще добавили, что добрый падре Марти Мартизнес расстался с жизнью, когда шел сказать нам, что мы можем безопасно отправиться в лагерь!

Что ж, «невинные» бандиты из чапарраля были освобождены, и им позволили уйти в безопасное место.  Но так получилось, что в тот день на всех дорогах и тропах, проходящих через заросли чаппараля, было много драгун и рейнджеров, которые охотились.  А поскольку дичи было мало, а с пустыми руками возвращаться им не хотелось, то к сожалению случилось так, что освобожденные «невинные» черти встретились с охотниками и были схвачены, и это менее чем в пятистах ярдах от лагеря. Все они были расстреляны вместе с новым алькальдом Сан-Николаса.
Это был последний бой с партизанами в той войне.