Визит Бретани

Воспоминания о детстве стали появляться неожиданно – запах моря и мха, обрывки громких диалогов на разных языках, голос бабушки, которая зовет обедать, стук игральных костей под окнами. Кривые улочки, польский костел напротив греческой школы, свинцовое небо и бесконечный дождь. Костел к тому времени уже был архивом, а школа стала русской. Это было время, когда мы смотрели на большую карту, закрашенную одним розовым цветом, и говорили - все это наша страна! Сами же жили где-то в ее конце, на юге, в теплом и влажном уголочке под названием Батуми. Многие города назывались интернациональными, но Батуми тогда им действительно был, или можно сказать, что национализм и интернационализм шли к коммунизму рука об руку в этом шумном пограничном порту. Места хватило всем: аджарцам, грузинам, армянам, грекам, русским, евреям, абхазам, осетинам, а также полякам, немцам и даже корейцам и китайцам. Великая мешалка! Кто с гор, кто морем, а кто пешком по суше. Греки поселились до нашей эры, до них, наверное, еще кто-то был, армяне бежали, турки захватили, русские завоевали, евреи оказались, аджарцами стали, а грузины недоумевали, откуда взялся весь этот интернационал. Языком общения был русский, чаще - матерный, с невероятным батумским акцентом и вкраплениями других языков. Ругались все на всех языках одинаково хорошо. Коммунисты постепенно мутировали и, вместе с остальным советским народом, были заняты построением своего быта: женились, рожали, расширялись, покупали коляски, копили на телевизор, жарили хамсу, спекулировали, играли в карты или в домино. Постепенно стали доставать спрятанные фотографии и вспоминать забытые истории, которые детям нельзя было знать, а взрослым вспоминать.

Церковь была одна на всех – православная. В нее ходили и православные, и католики, и григориане: греки, грузины, армяне, русские, украинцы. Дорога в церковь шла через узкую улочку, где всегда толпились местные жители, в основном женщины: «матробаски» (спекулировавшие рыбой), торговки, проститутки. Все шумели, смеялись и сплетничали. Дети гоняли мяч и играли в уличные игры, а женщины варили обед прямо на улице: в доме было тесно, да и негде. На улице стоял запах жареной рыбы. Ярким пятном в памяти остался рыбный рынок: ящики с камбалой, кефалью, барабулей, сельдью, возле которых на табуретках сидели продавцы. Торговали поштучно и на развес, обязательно заворачивая рыбу для покупателей в газету. Куда потом подевалась вся эта рыба? Говорили, что она ушла, а куда - никто не мог понять: ни рыбаки, которые ее ловили, ни спекулянты, которые ей торговали, ни милиция, которая их всех ловила. На углу висели пальмовые нити с нанизанной ставридой и сидел, раскинув ноги, усатый Никос, который курил трубку и время от времени кричал: “Риба, риба, свежая риба”. Прямо напротив него мыли ноги мусульмане, которые направлялись на молитву в мечеть. Так как нам туда заходить не разрешалось, помню, как мы, мальчишки тринадцати-четырнадцати лет, карабкались по стене, чтобы заглядывать в окна.

Жизнь города подчинялась временам года: зимой он замирал, весной оживал вместе с морем, летом блестел, цвел и пах, а осенью растворялся во влаге. Природа же реагировала лишь изменением оттенков и глубины зеленого на палитре окружающих город гор и холмов.
В порт часто заходили большие и малые судна, рыболовецкие траулеры, катера, круизные корабли, танкеры. С них сходили туристы, моряки, командированные инженеры, строители, военные и чиновники. К морякам и туристам относились снисходительно. Им нередко было дозволено то, что местным не прощалось. Но как в любом восточном городе, где к тому же часть населения составляли мусульмане, а другую - патриархальные христиане, нравы были суровые. Девушку могли отругать за недостаточно длинные рукава, и она могла прослыть доступной, прилюдно подержавшись за руки с парнем.

Вот в такой городок с дружеским визитом, на пути из Франции в какую-то страну Юго-Восточной Азии, заглянул круизный лайнер «Бретань», с отдыхающими и бизнесменами на борту. Каким ветром их занесло в Батуми, никто не знал, но это мало кого интересовало.
Поглазеть на то, как лайнер заходит в порт и швартуется, собралась большая часть города. Дома остались только старые большевики, парализованные, новорожденные и люди, бравировавшие тем, что им наплевать.
Три маленьких буксира развернули громадный лайнер и нежно прибили к берегу. Корабль встал практически во всю длину порта, и население Батуми замерло в напряженном ожидании, что же будет дальше.

Прошло пару часов, но ничего не происходило. Иностранцы собрались на палубах и смотрели на толпу встречающих, улыбаясь и изредка махая руками. Те в ответ смотрели на них с подозрением и оглядывались вокруг. Изредка махали, но по-советски сдержанно, как секретари горкома с трибуны на первомайской демонстрации. Капитан, видимо опасаясь эксцессов в такой огромной толпе, пока не отдавал приказа опустить трап. Постояв уже достаточно долго, люди начали потихоньку расходиться по своим делам. Уже ближе к вечеру трап все-таки опустили и человек двадцать особо рискованных туристов начали сходить с корабля и прохаживаться по берегу.
Первыми на батумскую землю ступили стройные ноги трех дам. Две молоденькие девочки и одна дама бальзаковского возраста. Может мать с дочками, или нянечка, а может и просто случайные знакомые с лайнера. По мере того, как они проходили мимо обалдевших горожан, разговоры в толпе прекращались, глаза становились огромными и челюсти у мужской части населения отвисали. Дело в том, что дамы были одеты в привычные для них, но шокирующе фривольные для Батуми шортики! На головах кокетливо играли на ветру широкополые шляпы. У двух помладше были большие солнцезащитные очки.
Я доедал плов с изюмом, приготовленный моей бабушкой, который признавали лучшим пловом в городе, когда увидел трех дам через окно. Буквально минута и я уже был на берегу - стоял рядом с часовщиком Гочей. Когда дамы прошли рядом с нами, Гоча медленно опустился на скамейку и снял кепку, как будто зашел на панихиду. Соня с соседнего двора привстала, принюхиваясь к духам. Запах был чарующий и я сквозь невидимую обволакивающую дымку услышал Гочин голос:
- Ваймэ!
Троица продолжала шествие вдоль Приморской улицы в сторону вечного огня. За ними следовала толпа, состоящая в основном из мужчин, собирающая по пути всех, кто попадался. Два рыбака из кучки рыбачащих отпустили свои удочки, а на улице тем временем выстраивалась пробка. Не понимающие в чем дело водители выходили из машин, справиться что происходит. В автобусах пассажиры прилипли к стеклам одной стороны, с риском перевернуть его. Для слепого ветерана Джапаридзе кто-то вел репортаж о прогулке во всех красках и оттенках. Бабушки качали головами и награждали европеек явно нелицеприятными эпитетами. Троица продолжила свой путь по берегу до здания универмага и потом развернулась в обратном направлении. Понятное дело, что этот маневр был угадан, и люди уже заняли самые удобные места, для просмотра диковинного явления француженок народу Батуми.
Немного опешившие от такого внимания дамы поспешили обратно. Из уже оправившейся и осмелевшей толпы начали доноситься свистки и попытки сформулировать комплименты на всех доступных языках. В ход пошли фразочки, которые помнили со времен войны, или из скудного запаса школьной программы и разнообразных шлягеров тех времен. В единственном кафе на берегу стояло непривычное молчание, очень непривычное, так как оно было местом сбора элиты местных говорунов и сплетников, где обычно разговоры не прерывались ни на минутку. Самый услужливый и юркий официант Жорик, с рыжей копной волос, стоял, обмахиваясь подносом, напрочь позабыв, что ему заказывали гости с большого столика. Пришлось переспрашивать, но и гости уже не помнили, что именно заказали.

Смеркалось. Все иностранцы вернулись на корабль, а город продолжал фланировать перед лайнером.
Часовщик Гоча, буквально прибежал во двор, где застал четверых соседей за игрой в джокер. Он начал сбивчиво и задыхаясь рассказывать про то, что видел. Рассказ прерывали только разные возгласы, типа: Вайме! Да что ты говоришь! Выше колен?! Поклянись!
- Клянусь мамой!- подытожил свой рассказ Гоча, - все видели.
- Не верю. Ты, когда мамой клянешься, все время обманываешь.
Чуть позже в соседнем дворе события дня пересказывала своей матери школьница Соня.
- Мама, ты не представляешь, как они были одеты. А ткани! Таких у нас нет и не было. А как от них пахло! - воскликнула школьница Соня с блестящими глазами, - мужчины глаз не сводили. От аромата голова кружилась.
- Конечно, не сводили!- рассердилась мать,- если бы они голые прошлись, людей еще больше было бы. Как не стыдно в таком виде на улицу выходить. Все, больше на берег не пойдешь, пока этот корабль не уберется. Эх, был бы жив твой отец, он бы тебе показал, как на такой срам глазеть!
Мне всю ночь снились сны. Длинные ножки дам в шортиках с отворотами медленно шествовали по берегу. Они широко улыбались из-под больших шляп и подмигивали мне. Во сне я к ним несколько раз подходил и начинал разговаривать на разных языках, которых вовсе не знал, чем вызывал огромную зависть товарищей. Пару раз я их спасал: то одна поскользнулась на скользком мху, и я ее подхватил под руку, то вторая упала в море и я героически ее вытащил. Плавать ведь я умел отлично. Благодарные француженки (в том, что они из Франции, я почему-то не сомневался) потом шли со мной в кафе и ели мороженое. Я их провожал до корабля, победоносно улыбаясь себе и окружающим. Перенести бы все это действие на пленку - получился бы чудесный эпизод итальянского кино периода мэтров, которое я так полюбил впоследствии.

Под утро на берегу уже собрались все те, кто пропустил вчерашнее дефиле.
К сожалению, в этот раз дамы в шортиках не показались, видимо слегка испуганные своим успехом. С трапа сходили улыбающиеся мужчины, несколько моряков, да старушки под руку со своими старичками.
Они прогуливались по городу, заходили в магазины посмотреть на пустые полки, некоторые сидели в кафе. Одна пара подарила официанту Жорику флакончик духов, которые потом по очереди нюхал весь персонал и посетители.
Короче говоря, ничего интересного.
Те, кто был накануне, с чувством превосходства и легкой издевкой рассказывали новоприбывшим, что вчера все было совсем по-другому. Люди сокрушались, как же они такое могли пропустить…
На следующий день лайнер должен был уже отчаливать. Дамы, к сожалению, так и не показались, чем повергли в уныние мужскую часть населения и в злорадство – женскую.
Провожать корабль прибыл весь Батуми. Часовщик Гоча с товарищами по джокеру заняли место на скамейке с раннего утра. За скамейкой пристроился я. Даже школьница Соня, выскользнув из дому под каким-то предлогом, прибежала с подругой, и, задрав голову, смотрела вверх.
На палубе также собралось много народу. Теперь иностранцы вели себя гораздо приветливее и махали руками уже без стеснения. Появились дамы в шортиках, чем вызвали одобрительный гул в толпе. Их приветствовали уже как старых знакомых.
Один из иностранцев, видимо поддавшись порыву, бросил с палубы какой-то предмет. Хотя, возможно, он его просто обронил. Предметом оказалась уже открытая пачка жвачки. Упав в толпу, предмет вызвал немалый переполох. К нему потянулись сразу несколько рук. Люди стали толкаться и выхватывать пачку, пока кто-то, наконец, не сунул ее к себе в карман.
Увидев такую реакцию, иностранцы начали кидать сверху разные предметы. Сначала полетели жвачки, пачки сигарет и даже сигары, потом стали кидать расчески, зонтики, шляпы, сумочки, записные книжки.
Несколько людей крича, смеясь и улюлюкая начала охотиться за падающими вещами. Сначала их было немного, так как люди немного стеснялись, но увидев, что летят уже предметы трикотажа и кожгалантереи, батумчане начали толкаться и прорываться поближе к кораблю. Все это начало напоминать раздачу хлеба в древнем Риме. За дамскую сумочку завязалась ссора и, в конце концов, четверо особо активных упали в море между кораблем и пристанью. Скоро с корабля перестали кидать вещи, однако толпа еще долго стояла наготове с задранными головами и просила кинуть что-нибудь еще.
Пара шутников кричала:
- Брось ту, в штанишках, я поймаю!
Чуть погодя отдали швартовые, катера развернули лайнер, и он медленно поплыл вдаль.
Народ еще некоторое время толпился на пристани, потом начал расходиться. Царило большое возбуждение. Повсюду смеялись, шутили и громко разговаривали. Показывали, кому что досталось и хвастались перед теми, кого встречали по дороге домой.
Поймавший пачку сигарет часовщик Гоча с друзьями пришел во двор в очень хорошем расположении духа. Они выкурили по одной. Еще одну Гоча отдал отцу, который утверждал, что немецкие, добытые им в Данциге, были все равно лучше. Остальные сигареты он припрятал и выкуривал по одной в день.

Визит «Бретани» значительно повлиял на жизнь школьницы Сони, которая, видимо, извлекла единственный возможный для нее урок. После окончания школы она сшила себе похожие шорты и начала показываться в них на пляже, а иногда и прогуливаться по берегу. Еще через пару лет она уже была известна в своей профессии не меньше, чем плов моей бабушки.
Батумчане разошлись по домам и дворам, обсуждать события последних дней. По берегу гуляли только несколько отдыхающих из северных широт и пара котов. Свое место в порту заняли рыбаки, и все вернулось на круги своя.
Неделю все рассматривали сувениры, обсуждали кому, как и что досталось, шутили над тем, кто и как ползал по берегу на глазах у всех. Скоро все позабылось.
Забылось многое: названия улиц, имена людей и как они выглядели. Я уже жил в другом городе, в другом обществе и даже время было совсем другое, но визит корабля много раз возникал перед моим взором – ярко и в деталях. Как будто кинокадром вдруг оживала картинка, и я снова видел, как летят сверху сувениры, и тянутся к ним руки со смехом, но не открытым, радостным, а чуть стыдливым смехом людей, дивившихся своей смелости и удаче; смехом с оглядкой, с опаской и робостью.

Тогда впервые в моей голове возник вопрос о том, почему прибывшие иностранцы были так спокойны, довольны собой и всем улыбались, а мы смотрели на них, как на персонажей из сказок. Что побудило их кидать сувениры и почему они стали для нас как подарок из иного мира, иной реальности, улыбчивой и заманчивой?!

Ответы на эти вопросы приходили с годами, с переменами в себе и вокруг, с собственным опытом и судьбами окружающих, с душевным участием и лукавыми советами, с ветром свободы, который снес ненужные уже преграды, но, возможно, дул слишком сильно.

Арам Сафарян
Москва. Холодная осень 2014